МИР ЕСЕНИНА - 2007

 

 Home      Об авторе      Биографические очерки      Ташкентская есениниана      Поэтический венок      Есенин и его окружение

 
Содержание:
         
С.А.Есенин Памяти Ширяевца
Сергей    Зинин   Александр Ширяевец  и  Сергей  Есенин 
Семен  Фомин   Похороны  поэта А.Ширяевца                          
Ташкентские страницы биографии поэта А.В.Ширяевца
Переезд  в  Ташкент 
«Чиновник»    -    не  имеющий  чина
Вступление  в    поэзию
Февральская           революция  
Смутное  время
Октябрь  1917  г.
«Свободный  Туркестан»
Студент  Туркестанского  народного  университета
Туркестанские  мотивы
Против    футуриста    В.Маяковского
Против    имажиниста  В.Шершеневича
 Голодные    годы    
София Око-Рокова  Александру Ширяевцу 
Лариса Гулиянц     Два Александра   
Сергей Южный     А.В.Ширяевец в Бухаре
Сергей Зинин, Альбина Маркевич О найденных в Ташкенте письмах и стихотворениях А.В.Ширяевца
Альбина Маркевич   Невеста поэта А.В.Ширяевца
С.И. Зинин   Страстный поклонник поэзии .В.Ширяевца
О. Потоцкий    Скворечник Есенина 
Сергей  Мельник  Памятник  стихотворению А.В. Ширяевца
А.Ширяевец. Мои стихи певучей изразцов…
Тарасова Н.С. «Русалки  изумрудный взгляд…» 
Сергей Городецкий  Александру Ширяевцу  
Борис Голендер  Поэт Павел Поршаков  -  друг Александра Ширяевца
Александр Ширяевец   Письма П. С. Поршакову  (1913–1914 г.)
С.Ю. Поэта Александра Ширяевца помнят в Узбекистане
 
 pink_blue.gif
 С.А.Есенин
 
            Памяти Ширяевца
            Мы теперь уходим понемногу
            В ту страну, где тишь и благодать.
            Может быть, и скоро мне в дорогу
            Бренные пожитки собирать.
            Милые березовые чащи!
            Ты, земля! И вы, равнин пески!
            Перед этим сонмом уходящих
            Я не в силах скрыть своей тоски.
            Слишком я любил на этом свете
            Все, что душу облекает в плоть.
            Мир осинам, что, раскинув ветви,
            Загляделись в розовую водь!
            Много дум я в тишине продумал,
            Много песен про себя сложил,
            И на этой на земле угрюмой
            Счастлив тем, что я дышал и жил.
            Счастлив тем, что целовал я женщин,
            Мял цветы, валялся на траве
            И зверье, как братьев наших меньших,
            Никогда не бил по голове.
            Знаю я, что не цветут там чащи,
            Не звенит лебяжьей шеей рожь.
            Оттого пред сонмом уходящих
            Я всегда испытываю дрожь.
            Знаю я, что в той стране  не будет
            Этих нив, златящихся во мгле…
            Оттого и дороги мне люди,
            Что живут со мною на земле.
             
            Красная новь, 1924, № 4, с.128
             
 
                          Сергей    Зинин
   Александр Ширяевец  и  Сергей  Есенин 
Упоминание  имени Александра Ширяевца обычно  ассоциируется со строками  замечательного  стихотворения  С.Есенина «Мы теперь уходим понемногу…», напечатанное   им после смерти близкого  друга под названием «Памяти Ширяевца». Многолетние     взаимоотношения  этих двух поэтов  обычно  рассматриваются   с креном в одну сторону. Чаще  в  публикациях   сведения о  «волжском  баюне»  приводятся  как  сопутствующие   творческой  биографии  С.А.Есенина.  К творчеству же самого А.Ширяевца обращаются  редко.
Библиографический перечень  работ о   А.Ширяевце  не очень велик. В 1981 г.  Т.К..Беляева   (Савченко) защитила диссертацию  на тему «Александр Ширяевец и русская крестьянская поэзия первой четверти ХХ века». Это был значительный вклад в  изучение  творчества одного из представителей новокрестьянской литературы, так как до этого о   А.В. Ширяевце знали  лишь  по немногочисленным  публикациям  20-х годов. Вне поля зрения  исследователей   оставались  прозаические произведения А.Ширяевца,  стихи туркестанской тематики, произведения для детей,  пьесы на сказочные сюжеты,   его       оценка    поэзии   современников. Частично эти вопросы  отражены в публикациях Т.К.Савченко, Ю.Б.Орлицкого,   П.И.Тартаковского, С.И.Субботина и др., но  обобщающей  монографии о творчестве   А.Ширяевца нет.
У  С.Есенина и А.Ширяевца   много общего  на  начальном  этапе творческого пути. Оба были выходцами из  деревенской среды,  с раннего детства  хорошо знали русское народное творчество, получили  начальное образование в  церковно-приходских  сельских школах,   самостоятельно  предпринимали попытки  заявить о себе поэтическим словом,    повышали  свое филологическое образование в  негосударственных  высших учебных заведениях (Есенин в Народном университете Шанявского, а Ширяевец в Туркестанском народном университете). Этот  перечень можно  продолжать, но  не  следует    забывать,  что при   несомненном   сходстве   в  их творческих биографиях  было немало  принципиальных  различий.
А.Ширяевец старше С.Есенина на 8 лет. Раньше, чем Есенин, начал публиковать свои стихотворения в  туркестанских  и российских газетах и журналах.  Жили они  далеко друг от друга. Если  творчество    С.Есенина   развивалось  непосредственно  в  российской культурной среде,  в условиях творческого  контактирования    с  литературной  аурой  столичного  общества,  то   поэтическая   биография  А.Ширяевца  формировалась  в далеком Туркестанском крае  на  окраине Российской  империи, куда он переехал в 1905 году,   в обществе    провинциальных поэтов.   С.Есенин  быстро стал профессиональным  поэтом, в то время  как А.Ширяевец,  окончив в 1906 г.  в Ташкенте почтово-телеграфное училище, долгие годы трудился  в казенных  условиях   чиновничьего мира. 
Почтовое начальство невзлюбило А.Ширяевца  за то, что он  без  их  разрешения  стал публиковать  стихи и  очерки, в которых показывал неприглядную, рутинную  жизнь местных  чиновников. Ташкентский друг  П.Шпак вспоминал: «Надо было по закону испрашивать разрешение начальства на право поместить свои  произведения. Он не шел на это и скрылся под псевдонимом Ширяевца. За что он был гоним. Так, из Ташкента его угнали в Коканд, потом в Кизиль-Арват Закаспийский, Асхабад, Бухару и т.д. Таким образом, в течение 3 лет он кочевал по всему Туркестану, пока не свалился в Бухаре от тропической малярии».(1) Об этом  трудном периоде  А. Ширяевец писал в  1913 г. в «Автобиографии»: «Исколесил чуть ли не весь этот край».
Первые  стихи и прозаические зарисовки  А.Ширяевца  были опубликованы в 1908 г. В  газете «Ташкентский курьер»    попытался  привлечь внимание к непривлекательной жизни  служащих   почтово-телеграфного ведомства,  в которую   никак  не мог вписаться.  В Туркестане он  постоянно ощущал себя  оторванным от родных российских корней. «На чужбине невеселой эти песни я пою, - писал он в  стихотворении «На чужбине».  – Через горы, через долы вижу родину свою».  Неудивительно, что в ранних  стихотворениях  А.Ширяевец больше  воспевал   красоту    поволжской природы, поэтически рассказывал  о  русских обрядах и  народных  традициях. Его стихи были замечены, некоторые, например, «Гвоздики алые» стали любимыми  романсами и песнями.  В 1911 г. в  ташкентском  сборнике «Стихи» А.Ширяевец  опубликовал  36 стихотворений, профессионально и объективно оценить  которые  в Туркестане    не было возможности, поэтому он  пишет письма в российские журналы, обращается к известным мастерам слова. В качестве примера можно привести  письмо   писателю  И.Бунину: 
« Настоящая моя жизнь протекает, как и жизнь всякого казенного человека,  под гнетом различных циркуляров и среди служебных дрязг. Приходится служить в таких трущобах, где нет ни настоящих людей, ни настоящей жизни.  Даже хороших книг достать негде, выписывать не позволяют  более чем скромные средства. Только в  писании  и отводишь душу, но все время меня гложут сомнения, все время мучат вопросы: стоит ли? Есть ли во мне  хоть  микроскопическое дарование?  Ведь таких стихов  на теперешнем литературном рынке тысячи.  И вот, не зная Вас лично,  но,  зная как писателя, обращаюсь к Вам за разрешением своих сомнений, обращаюсь  к Вам потому,  что в современной литературе Вы стоите вне всяких  партий и кружковщины, и думаю, что Вы дадите  самую верную оценку моим стихам. Сознаю, что поступаю дерзко, отрывая вас этим письмом от работы, но думаю, что Вы чутким сердцем поэта извините  мой поступок. Ведь и Вы, наверное,  переживали пору, когда сомнения не дают покоя т когда не чувствуешь почвы под ногами… Надеюсь, что хоть несколько строк уделите мне, за что буду Вам премного благодарен.  Ваш покорный слуга. Александр Абрамов (Ширяевец)». (2).
Почтовая связь с центром России  была   единственной отдушиной.  А.Ширяевец   переписывается с  Н.Клюевым,  И.Буниным, А.Коринфским, И.Белоусовым, Е.Замысловской, В.Миролюбовым и др., находя поддержку и получая   от них книги, журналы.  Летом 1913 г.    Н.Клюев  прислал  книги   «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были» с автографами. Сохранился клюевский инскрипт  на книге  «Братские песни»:  «Брату Александру Ширяевцу Николай Клюев 1913 г.».  Н.Клюев оказал заметное влияние на последующее творчество и мировоззрение А.Ширяевца. (3)
      Каждое полученное письмо было  событием в  жизни  А.Ширяевца.  Он   писал  в Ташкент другу  П.Поршакову: «Судьба моя идет своим чередом. Несколько раз напивался вдребезги пьяным (в компании телеграфных фей), пережил  несколько приключений. Но об этом после!  Самое главное вот в чем: получил от Н.Клюева все три книги с надписями (падай на колени!)  и письмо. Описывает, как его в Питере и Москве таскали  по разным салонам, собраниям и т.д. Жалуется на свою судьбу, говорит, что никто из таскавших  его не  позаботился узнать, есть ли у него на завтрашний день кусок хлеба». . Пишет, что живет в деревне с матерью, которая вечно болеет  и которая , «чуть поздоровше, всхлипывающим старушечьим голосом   поет мне  свои песни, она за прялицей, а я сижу и реву на всю избу, быть  может, в то время, когда в Питере в атласных салонах бриллиантовые дамы ахают над моими книжками…» Очень интересное письмо. Это я привел только часть.  Без волнения прямо немыслимо читать…». (4)
23 декабря 1914 г. А.Ширяевец отправил в  Москву для Суриковского  кружка    стихотворения  и  заявление о  вступлении   в члены кружка. В конце года  ему прислали членский билет № 112. В это же время начинается активная работа   в Суриковском кружке С.Есенина, который был  секретарем  журнала «Друг народа».    
 Толчком для начала переписки  молодых поэтов  послужила  публикация в 1915 г.   на одной и той же странице  журнала «Друг народа» (№ 1) стихотворений С.Есенина «Узоры» и А.Ширяевца   «Хоровод».
21 января 1915 г.   С.Есенин   написал  письмо  А.Ширяевцу, который  работал связистом  в городе Чарджуй, расположенном на реке Амударья недалеко от границы с Афганистаном.
 « Александр Васильевич! Приветствую Вас за стихи Ширяевца, - читал А.Ширяевец. -  Я рад, что мое стихотворение помещено вместе с Вашим. Я давно знаю Вас из ежемесячника («Ежемесячного журнала») и по 2 номеру «Весь мир». Стихи Ваши стоят на одинаковом достоинстве стихов Сергея Клычкова, Алексея Липецкого и Рославлева. Хотя Ваша стадия от них далека. Есть у них красивые подделки под подобные тона, но это все не то. Извините за откровенность, но я Вас полюбил с первого  же мной прочитанного стихотворения. Моих стихов в Чарджуе Вы не могли встречать, да потом я только вот в это время еще выступаю. Московские редакции обойдены мной успешно. В ежемесячнике я тоже скоро, наверное, появлюсь.
Есть здесь у нас еще кружок журнала «Млечный Путь. Я там много говорил о Вас, и меня просили пригласить Вас. Подбор сотрудников хороший. Не обойден и Игорь Северянин. Присылайте, ежели не жаль, стихов, только без гонорара.  Раскаиваться не будете. Журнал выходит один раз в месяц, но довольно изрядно. Кстати, у меня есть еще Ваше стихотворение «Городское». Поправьте, пожалуйста, последнюю строчку. «Не встречу ль я  любезного на улице в саду»  -  переправьте как-нибудь на любовную беду. А то уж очень  здесь шаблонно. Строчки «что сделаю-поделаю я с девичьей тоской»  -  краса всего стихотворения. Оно пойдет во 2 номере «Друг народа». Если можно, я попросил бы карточку Вашей собственной персоны. Ведь книги стихов у Вас нет. Очень рад за Вас, что Вашу душу девушка-царевна вывела из плена городского. Вы там вдалеке так сказочны и прекрасны. Жму Вашу руку. Со стихами моими Вы еще познакомитесь. Они тоже близки Вашего духа и Клычкова. Ответьте, пожалуйста. Уважающий Вас,  Сергей Александрович Есенин». (У1, 61).  (5).
  Д.Н.Семеновский вспоминал: «Перечитывая книжку «Журнала для всех», Есенин встретил в ней несколько стихотворений Александра Ширяевца  -  стихи были яркие, удалые.  В них говорилось о катании на коньках, о румяных щечках и сахарных сугробах. Есенин загорелся восхищением.
- Какие стихи! – горячо заговорил он. – Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!» (6). 
Получив письмо,  А.Ширяевец  понял, что в   лице  Есенина  он  приобрел надежного друга. Очень хотел  встретиться с ним и о многом поговорить. 
   Летом 1915 г.  А.Ширяевец  получил  отпуск, выехал на родину в Ширяево, затем побывал  в Петрограде. Встретиться  с С.Есениным, который в этот период был в Константиново,   не  удалось.   Но были  встречи с другими поэтами, с членами редакций столичных журналов.   «Осенью 1915 года вернулся после долгого сравнительного скитания,  веселый,  бодрый и уверенный в себе, как потом никогда, - вспоминал  И.Шпак. - . Посетил московских и петербургских писателей. Виделся с Бальмонтом, Горьким, Буниным, Мережковским, Гиппиус и др. и в особенности был очарован Сергеем Городецким. Привез книги с автографами писателей и бережно хранил их всю жизнь. Городецкий подарил ему свой старый английский френч, и он его берег до 1920 года, когда в голодную пору променял на хлеб.  Гиппиус подарила ему ветку  сирени, и он хранил ее как реликвию. Сильно горевал, что не добился свидания со своим любимым поэтом А.Блоком. Также грустил, что не повидал Орешина, Клюева и др.  «Обязательно поеду к своим», - говорил он: «Грин обещал найти мне дело, да на первое время обещал дать мне  приют в своем номере в меблирашках».  С этой поездки он ожил и стал неузнаваем. Песни начал петь бодрые, Волга с курганами снилась ему во сне. «Надо учиться и учиться, работать над собой, а то дальше волжских песен не уйдешь»  -  и бросался за самообразованием. «Вон смотри, какие поэты пришли: Вячеслав Иванов, Андрей Белый, Бальмонт, Блок, где нашему брату, сераку, за ними угнаться.  Их природа одарила талантом, а судьба, или рок, создала благоприятные условия для всестороннего развития. Детям нищеты материальной все дается с бою», и он  гордо указывал на развитие такого же бедняка, как и он, Максима Горького». (7).
Одновременно у А.Ширяевца  осталась внутренняя неудовлетворенность от встреч  с некоторыми столичными литераторами, о чем он писал позже:
Алкал услышать вещие я речи,
Чуть не пророков чаял я узреть,  -
Ну и пророки! Ой, до них  -   далече!
Не золото чеканить им, а медь…
 
Так и гудело:  «выпивка», «авансы»,
 «Заказы» на стихи, роман, рассказ…
- Ах, лучше быть бы мне в глубоком трансе,
И  лучше бы не видеть вас! .
   А.Ширяевец не входил в политические партии и другие общественные  объединения. Со своих крестьянски-патриархальных позиций  оценивал  происходившие в стране  революционные события. Выслав   книгу  «Под небом Туркестана. Альманах 1-й»   с  дарственной  надписью: «Сергею Александровичу Есенину на добрую память  - А.Ширяевец. 917», в письме  жаловался  С.Есенину:  «Здесь ни газет, ни журналов не получается, так что я в полной неизвестности, а потому не в состоянии разобраться, что делается на Руси и на чьей стороне правда. Здесь в октябре было побоище, на днях ожидается восстание мусульман. Жить в такой обстановке жутко, т я боюсь строить какие-либо планы. А самое главное то, что все время думаешь, на чьей стороне правда и получается, что правды, видно, совсем нет на свете.
Тяжело и жутко от такой смуты!»  (8).  
С.Есенин также  хотел  повстречаться с А.Ширяевцем.  В конце мая 1917 г. он  писал в Ташкент: «Дорогой Шура, очень хотел приехать к тебе под твое бирюзовое небо, но за неимением времени и покачнувшегося здоровья пришлось отложить.
Очень мне надо с тобой обо многом переговорить или списаться. Сейчас я уезжаю домой, а оттуда напишу тебе обстоятельно». (У1,94).
Слово С.Есенин сдержал. В письме   24 июля 1917 г.  он откровенно высказал  свое мнение   на  многие  волновавшие А.Ширяевца вопросы: « Хе-хе-хо, что ж я скажу тебе, мой друг, когда на языке моем все слова пропали, как теперешние рубли.  Бвли и не были. Вблизи мы всегда что-нибудь, но уж обязательно сыщем нехорошее, а вдали все одинаково походит на прошедшее, а что прошло, то будет мило, еще сто лет назад сказал Пушкин
  Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но все-таки они люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены. Об отношениях их к нам судить нечего,  они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы.  Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина. 
  Тут о «нравится» говорить не приходится, а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это «Ты».  Им все нравится подстриженное, ровное и чистое, а тут вот возьмешь им да и кинешь с плеч свою вихрастую голову, и боже мой, как их легко взбаламутить.
 Конечно, не будь этой игры, весь успех нашего народнического движения был бы скучен, и мы, пожалуй, легко бы сошлись с ними… (…)  Да, брат, сближение  наше с ними невозможно. (…)   В следующий раз мы тебя поучим наглядно, как быть с ними…».(У1, 95-96).
С.Есенин  помогает  публиковать  стихотворения  А.Ширяевца в столичных изданиях.  «Скоро выходит наш сборник «Поэты революции», где есть несколько и твоих стихов, - писал  он 16 декабря 1917 г. в Ташкент. -  Гонорар получишь по выходе.  Пиши, родной мой, не забывай. Ведь издалека тебе очень много надо, а я кой в  чем пригожусь. Твой Сергей.(…) Стихов! Ради Бога, Разумнику стихов. Вывери (вероятно, выбери) «Запевку» и все, что можешь».(У1, 98-99).
   Критик   В.Львов-Рогачевский вспоминал: «Когда я встречался в 1917 году с С.Есениным, он каждый раз с юношеским  увлечением говорил о Ширяевце, с которым состоял в переписке. Он давал просматривать мне его рукописи, многие стихи своего друга тут же на память читал своим певучим голосом.
     - Его надо  непременно  перетащить в Москву из Азии. Он там задохнется,  -  обычно заканчивал он беседу».(9).
В начале 1918 г. в Ташкенте стала выходить газета  «Свободный Туркестан». Редактор газеты поэт В.И.Вольпин привлек А.Ширяевца для сотрудничества.   16 января 1918 г. в  первом номере  газеты  была опубликована  статья А.Ширяевца «Три витязя (О поэтах из народа)», в которой впервые туркестанским читателям  была представлена  поэзия  Н.Клюева, С.Есенина и С.Клычкова.
 А.Ширяевец  краткими штрихами  охарактеризовал   поэтов  как выразителей  народного духа. . О  Есенине писал:  « : Также весь русский, молодец молодцом, звонкоголосый Есенин. Он еще юноша, выступавший только в этом году со своей «Радуницей», но какой крепкий голос у него, какая певучесть в его чеканных строчках. Вот его незабываемые стихи о Христе:
                           Не с бурным ветром тучи тают
                           На легкокрылых облаках.
                           Идет возлюбленная Мати
                           С Пречистым Сыном на руках.
                                        Она несет для мира снова
                                        Распять воскресшего Христа.
                                       -Ходи, мой сын, живи без крова,
                                         Зорюй  и полднюй у куста… 
 Любимой невесте России подарены следующие строки одного из есенинских стихотворений, проникнутых  почти юношеским восторгом преклонения перед чудодейкой родиной:
                          Если крикнет рать святая:
                        - Кинь ты Русь, живи в раю!
                         Я скажу:  не надо рая,
                          Дайте родину мою.
Сергей Есенин свеж и юн.
Он, как это принято говорить, «весь в будущем».  Радуясь за кудрявого песенника, мы невольно вспоминаем некрасовское:
                         Не бездарна ты природа,
                         Не погиб еще тот край,
                         Что выводит из народа
                         Столько славных  -  то и знай…». (10)
  17 февраля 1918 г.   А.Ширяевец в  газете «Свободный Туркестан»  опубликовал   рассказ «Свадьба (Сельская быль)»  с  посвящением    Сергею Есенину.
  В феврале 1918 г. выходит в Петрограде  коллективный сборник стихов «Красный звон» С.Есенина, Н.Клюева,, П.Орешина и А.Ширяевца. В «Вестнике жизни» (М., 1918, № 1, с. 128)  отмечалось: «В книге собраны стихи четырех поэтов-крестьян, посвященные тяжелой доле народных масс перед революцией» (11).
 Во второй половине 1918 г.  при непосредственном участии     А.Ширяевца   в туркестанской  газете «Просвещение»  была  открыта   рубрика  «Литературный альманах», в которой публиковались стихи российских поэтов.  22 ноября 1918 г  в  одной из  подборок  была напечатана поэма  Марфа Посадница. Это была   первая  самостоятельная публикация в Туркестане произведения С.Есенина.  Были опущены  3 и 4 главки  есенинской поэмы, но напечатано  примечание, «Настоящая поэма С.Есенина, написанная в 1914 году, напечатана в сборнике «Скифы», который появится в свет в ближайшие дни».   Примечание позволяет утверждать, что  источником для публикации послужил текст поэмы, напечатанный 9 апреля 1917 г. в петроградской  левоэсеровской газете «Дело народа», поступившей в Ташкент.
 В ноябре 1919 г.  Ташкентское агентство «Туркцентропечать» выпускает отдельным изданием пьесу-сказку А.Ширяевца «Об Иване Крестьянском сыне, Ненаглядной красе и Кощее Бессмертном». На обороте титульного листа книги значится: «Посвящаю Сергею Есенину».
В  первые послереволюционные годы  А.Ширяевец  отрицательно  стал относиться к  новым российским  поэтическим школам. Особенно враждебно он оценивал сторонников футуризма, резко высказывался о В.Маяковском.  В штыки  встретил  доходившие до Ташкента  идеи имажинизма, а  в  идеологах  имажинизма  В.Шершеневиче и А.Мариенгофе  видел главных совратителей с  истинных путей  многих поэтов, в том числе и Сергея Есенина.
     У  А.Ширяевца  заметно изменилась  тональность  в оценке  творчества С.Есенина. Об известных ему есенинских  произведениях, особенно тех, где громко звучали богоборческие нотки, верующий А.Ширяевец отзывался  неодобрительно. Его   не устраивала ни тематика, ни  стиль, ни содержание  произведений   Есенина.   В 1920 г.   после прочтения «Инонии»  написал  пародию на Есенина:
Пью и взываю:
Господи, отелись!
 
До Египта раскорячу ноги…
 
О   какими, какими метлами
Это солнце с небес стряхнуть…
С.Есенин
                                     Не хочу со старьем канителиться,
                                      Имажизма я соску сосу.
                                     Я предсказываю: бог отелится!
                                     Эй, торгуй, наша фирма, во всю!
                             Зажимают носы даже дворники, -
                             Где понять такой мелюзге!
                              Выпускаю новые сборники,
                             Подпишусь: Хулиган Сергей.
                                         Самородок я, очень храбрый я,
                                         До Египта могу чихнуть.
                                         О, скажите,  какими швабрами
                                          По кусту головы стегнуть!  (12)                                                      
Занимаясь в Народном Туркестанском университете, А.Ширяевец  собирает материал  о современной поэзии,  чтобы  дать  свою  оценку     различным    литературным  направлениям   и   наиболее ярким  представителям    этих  течений.  Свои выводы он увязывал  с отрицательным   влиянием  городской культуры на современную  поэзию.  К концу 1920 г.  подготовил объемный рукописный трактат, на титульной странице  которого  написал: Александр Ширяевец. Каменно-железное чудище. О городе. Город, Горожанин, Поселянин в поэзии последней. 1920. Октябрь.
    О содержании рукописи можно  догадаться   при чтении первых строк: «Я буду говорить  о Городе, о том  Каменно-Железном Чудище, которое само по себе страшно не менее, чем его  растленный хозяин и опекун  -  Капитализм, о блевотине,  изрыгаемой  этим чудищем в Райский Сад Искусства. Я хочу доказать, что Русское  искусство начинает издавать мертвый дух оттого, что оно зарождается в каменно-железном чреве  Города,  оттого что навсегда отвернулось от чудотворных ключей родной матери-Земли. Перед нами встанет  с искаженным от боли  и бешеной злости лицом Горожанин, но встанет также  исполикий сын Земли, встанут и не изменившие  Земле. Нам будет видно, как губителен, как страшен и неумолим железно-каменный зверь. Начинаю…».  (13). 
  В рукописи  представлены стихотворения  В.Брюсова, В.Маяковского,  В.Хлебникова,  С.Городецкого, В.Горянского, А.Блока, А.Рославлева, И.Северянина, С.Черного, З .Гиппиус,          В. Инбер, М.Моравской. Были  специально подобраны стихотворные   тексты,  которые позволяли, по убеждению А.Ширяевца, объективно судить о  пагубном  влиянии  промышленного города и городской культуры на нравственность, веру и другие благородные чувства людей. С  явным  негодованием А.Ширяевец  отзывается о  поэзии, по его мнению,  «ошалелых людей», к которым он отнес В.Хлебникова, В.Маяковского, В.Шершеневича, А.Мариенгофа, Н.Соколова, О.Розанову. Их творческие пророчества А.Ширяевец сравнивает со строительством домика из опилок, вряд ли предполагающего  долгое существование. Он старался об этом рассказать образно:   «Ладья нового искусства, руководимая столь опытными кормчими  как Маяковский, Хлебников и Шершеневич и К , ткнулась в берег, и вот, на навозной благоухающей куче, по указаниям итальянского архитектора Маринетти поставлен домик из опилок, под вывеской «футуризм» и «имажинизм». Для того, чтобы убедиться, что домок вышел действительно  славненький, перейдем от узывчиво вопящих девок к обитателям этого дома, сделаем последнее обозрение, прислушаемся к пророческим голосам, вопящим не менее узывчиво. Должен добавить, что на славненьком домишке золотыми буквами искрится огненный завет великого архитектора Маринетти: «БУДЕМ ДЕРЗКО ТВОРИТЬ БЕЗОБРАЗИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ И УБЬЕМ ВСЯКУЮ ТОРЖЕСТВЕННОСТЬ…НУЖНО ПЛЕВАТЬ КАЖДЫЙ ДЕНЬ НА АЛТАРЬ ИСКУССТВА…». 
     Проповедникам новых течений в литературе   А.Ширяевец   противопоставляет   крестьянских  поэтов  С.Клычкова, Н.Клюева, П.Карпова, П.Орешина, М.Артамонова, С.Фомина, которые в своем творчестве сохраняют связь с богатым народным поэтическим наследием.
В своей любви  к русским традициям А.Ширяевец  не избежал  некоторой идеализации  реальной жизни русского народа. Отказаться от признания  истинных корней своего поэтического творчества он не мог.  В канун  революционных событий  в России  он ответил В.Ходасевичу  на его обвинения  в преднамеренной  идеализации русского крестьянства. А.Ширяевец писал: «Отлично знаю, что такого народа, о котором поют Клюев, Клычков, Есенин и я, скоро не будет, но не потому ли он и так дорог нам, что его скоро не будет? И что прекрасней: прежний Чурила в шелковых лапотках, с припевками да присказками или нынешнего дня Чурило в американских штиблетах, с Карлом Марксом или «Летописью» в руках, захлебывающийся от откровенных там истин? Ей-богу, прежний мне милее! Пусть уж о прелести современности пишет Брюсов, а я поищу Жар-птицу, поеду к тургеневским усадьбам,  несмотря на то, что в этих самых усадьбах предков моих били смертным боем». (14).
             В рукописи  среди перечисленных крестьянских поэтов имя С.Есенина не встречается.  Ему А.Ширяевец   посвятил   специальный раздел,   многозначительно  озаглавив его    «Блудный сын».
  : «Блудным сыном или падшим ангелом можно назвать Сергея Есенина, - писал А.Ширяевец, -  «Рязанского Леля», златокудрого полевого юношу, загубленного Городом. Шел Сергей Есенин по Рязанским полям со свирелью нежной, и таковы были полевые, весенние песни его:            
                      Выткался на озере алый свет зари.
                      На бору со звонами плачут глухари.
                      Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
                      Только мне не плачется – на душе светло.
                      Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
                      Сядем в копны свежие под соседний стог.
                      Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
                      Хмельному от радости пересуду нет.
                       Не  отнимут знахари, не возьмет ведун –
                       Над твоими грезами я и сам колдун.
          Много хороших песен спел Есенин, пока припадал на  родную траву, заливалась свирель – не наслушаешься. Радовал всех!  Но дошел златокудрый юноша до «гулких улиц столиц», натолкнулся на хороших людей – много их в Городе. Увидел Мариенгофа – цилиндр  тот примеряет – в «Анатолеград»  хочет отплывать;  Шершеневича многодумного -  к Соломону приглядывался  зорко  Вадим Габриэлович, и, готов быть апостолом имажинизма, галстук  на двенадцать номеров завязывает, - и еще много кое-кого  и кое-чего увидел Есенин и… и началось «преображение» Сергея Есенина…
       Вот  «обновленная» горница его души:
                                   Не устрашуся гибели,
                                   Ни копий, ни стрел дождей, -
                                      Так говорит по  Библии
                                   Пророк Есенин Сергей.
                                   Время мое приспело,
                                   Не страшен мне лязг кнута.
                                   Тело, Христово тело
                                    Выплевываю изо рта…
      …Одним словом, пообещав град Инонии, создателем которого  будут  строители с Кузнецкого моста, Сережа  поселился в кафе – обсуждать вкупе с Толей и Димой план мирового переустройства…Не знаю, зрит ли Господь «словесный луг» Есенина, но думаю, что хороший хозяин и овцы паршивой на такой луг не пустит…
            Сережа, Сережа, не больно ли ножкам резвым – расстояние-то ведь довольно приличное – Москва – Египет! Валяй уж и за  Египет  - Шершеневич и Мариенгоф одобрят весьма и поаплодируют, только  каково это родственничкам да друзьям твоим. А свирель-то в кафе валяется, а Рязанские поля-то без Алеши Поповича остались… Не пора ли припасть опять на траву, а? Пророки-то ведь не из кафе выходят… -Вернись!...» (13)
       Резко о Есенине   сказано  в разделе о поэзии  Сергея Городецкого и Любови Столицы: «Есенин  постыдно променял свирель Леля на хриплую трубу «нового искусства», бросив свои поля…».
        В мае 1921 г. в Ташкенте  состоялась личная встреча  С.Есенина  с А.Ширяевцем.
С.Есенин  понимал, что его ташкентский друг был цельной и типичной русской  личностью, наделенной уверенностью  в своей силе и правдивости,  лишенный  лести  и хитрости. По  словам   С.Фомина, А.Ширяевец  «резал правду-матку в глаза и терпеть не мог фальши в какой бы то ни было форме. У него никогда не было внутренних противоречий и расхождений слова и дела. Вот это-то и ценил Есенин в Ширяевце». (15) 
       После многочасовых бесед и встреч в Ташкенте  у А.Ширяевца  постепенно менялось отношение к С.Есенину.  Он стал лучше понимать теоретические взгляды Есенина, для него есенинский имажинизм стал  пониматься  литературным течением, имеющий  право на дальнейшую жизнь. Совпадали у них  оценки о творчестве  некоторых  современных поэтов Конечно, расхождения частично сохранились, но это не  влияло на их дружеские отношения.  
    С.Есенин понимал, что А.Ширяевец  написал   трактат  не  для того, чтобы  обидеть своего друга, а  с  надеждой, что Есенин одумается и уйдет от своих  друзей-имажинистов. После ознакомления с рукописью А.Ширяевца ему приходилось вновь и вновь  разъяснять  основные положения имажинизма, не скрывая при этом и  своего критического отношения к творчеству других поэтов-имажинистов.
       С. Есенин поставил  последнюю точку в  споре  с ташкентским другом  по поводу  существующих  в творчестве  А.Ширяевца      поэтизированных  представлений о  Руси,  напоминающие предания  о сказочных Кижах. Основным теоретиком этих иллюзорных взглядов был Николай Клюев,  в свое время заметно   повлиявший на творческое становление Есенина и Ширяевца.
       С.Есенин был уверен,  что реальная Русь  совсем иная, что ее прогресс будет опираться  не на иллюзии, а на живой русский ум, смекалку и веру в свои силы. А.Ширяевец   не всегда с этим  соглашался. В его творчестве  отчетливо звучала тоска по утраченной  патриархальной  крестьянской Руси.  В стихотворении  «Китеж» он  показал  сцену отражения в озере  несуществующего града Китежа, где под звон церковных колоколов  ходят люди  в одеждах прошлых лет, тем самым внешне  отличаясь от  иноземных гостей.  Еже до приезда в Ташкент  в письме 26 июня 1920 г. Есенин  призывал А.Ширяевца: «Потом брось ты петь эту стилизованную клюевскую Русь с ее несуществующим Китежем и глупыми старухами, не такие мы, как это все выходит у тебя  в стихах. Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества. Все это, брат, было, вошло в гроб, так что же нюхать  эти гнилые  колодовые останки? Пусть уж нюхает Клюев, ему это к лицу, потому что от него самого попахивает, а тебе нет.» (У1,113)..
   Переубедить Ширяевца было трудно. В одном из стихотворений  он  писал:
                    Напев жалейки  грустно-хлипкий,
                    Ключи подземные криниц
                    Не променяю я на скрипки
                    И на шампанское столиц!
                   Я иноземные огарки
                    Не стану нюхать-смаковать!
                    На что Венеции мне арки! –
                    Пойду с жалейкой полевать!
                    И, с песней странствуя по весям,
                    Я миг заветный улучу
                    И запалю до поднебесья
                    Родную Русскую свечу! (16).              
    Зная мнение  А.Ширяевца  об отрицательном  влиянии  городской культуры на  традиционно  национально  русскую,  С.Есенин   кратко выразил в  надписи на 1-ой странице  подаренной   книги  «Исповедь хулигана» свое видение роли поэта в обществе:  
             «Александру Васильевичу Ширяевцу с любовью и расположением С.Есенин. Я никогда не любил Китежа и не боялся его, нет его и не было так же, как и тебя и Клюева. Жив только русский ум, его и люблю, его кормлю в себе, поэтому ничто мне не страшно, и не город меня съест, а я его проглочу (по поводу некоторых замечаний о моей гибели)» (УП (1), 201).
        После краткого знакомства с подлинным Востоком  С.Есенин  стал лучше понимать те условия, в которых жил и занимался литературной деятельностью А.Ширяевец,  по воле судьбы оказавшийся отрезанным на большой срок от своей любимой   Родины.    После смерти А.Ширяевца   С.Есенин говорил В. Вольпину, что «до поездки в Ташкент он почти не ценил Ширяевца и только личное знакомство и долгие беседы с ним открыли ему значение Ширяевца как поэта и близкого ему по духу человека, несмотря на все кажущиеся разногласия между ними» (17)
         Известно, что С.Есенин  о стихотворениях  А.Ширяевца  восточной  тематики   отзывался критически.  Прочитав поэтический сборник А.Ширяевца «Край Солнца и Чимбета (Туркестанские мотивы)» (1919), он писал 26 июня 1920 г.: «Пишешь ты очень много зрящего. Особенно не нравятся мне и твои стихи о востоке. Разве ты настолько уж осартился или мало чувствуешь в себе притока своих родных почвенных сил?» ( У1, 113).
            П.И.Тартаковский приводит воспоминания  Е.Макеевой, в которых С.Есенин  сдержанно отзывался о стихотворениях  А.Ширяевца  из цикла «Бирюзовая чайхана», в одном из которых  говорится о  невозможности  открыто   познакомиться с восточной женщиной, не нарушая установленных  мусульманством норм:
Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза, и мысли бирюзовы,
Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою
Сидит на коврике и бьет поклоны снова.
 
Проходит девушка. Из-под чембета глянули
Глаза лукавые, без робости и страха.
Вот скрылась за углом. – Прощай! Прощай!
Но, стану ли
Роптать на жизнь, на мудрого аллаха!
 
Смущен мой Ахмеджан, знать, тоже за молитвою
Увидел, старый плут… -Не прочь пожить он снова!
Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза, и мысли бирюзовы!
.       С.Есенин, вспоминала Е. Макеева,  сказал, что  это  стихотворение  « его не волнует, поскольку подлинность эмоции в нем не подтверждена  искренностью живого слова (передаю, конечно, примерный смысл сказанного) .  Не думаю, чтобы этот разговор имел непосредственное отношение к той теме, которая пройдет впоследствии через многие стихи «Персидских мотивов», но кто знает, может быть, какое-то зерно идеи и зародилось в душе Есенина в этот момент?»  (18). 
        Слишком приземленным  показался С.. Есенину  воспетый  Ширяевцем  эпизод, не вызывающий    у читателя  сопереживания.  Но  сюжет   запал в  его душу и через несколько лет  получит  выход в  его   поэтическом  изложении, когда на далеком от Ташкента Кавказе    создаст свои великолепные «Персидские мотивы», в том числе и запоминавшуюся «Чайхану».
           Еще в 1919 г. С.Есенин предлагал А.Ширяевцу переехать в Москву, обещая свою поддержку.  Выехать из Ташкента А.Ширяевец смог только в 1922 г. С.Есенин в это время был в зарубежной поездке. О первых днях пребывания в столице вспоминал С.Фомин:  «Ширяевец зазвал меня к себе на Немецкую улицу, где на первых порах он приютился  у товарища на положении временного гостя. Вынул из корзины  -  единственного своего богатства  -  небольшой длинненький альбом и кивнул: - «Настрочи-ка на память! Да загляни: ведь здесь имеется запись Есенина и Клюева». И рассказал, как к нему в Ташкент приезжал Есенин». (15). 
      Встречи А.Ширяевца с С.Есениным, который часто находился в длительных разъездах, были немногочисленными.  В начале марта 1924 г. А. Ширяевец навестил  больного Есенина в Кремлевской больнице.    С.Фомин вспоминал: «За десять дней до смерти Ширяевец был у меня и рассказал, как он навещал Есенина в больнице, в  который лежал с разрезанной рукой.
 - Кто ему сказал, что я закончил и читал поэму «Палач».  – «Ты, говорит, написал большую, удачную вещь, а я вот лежу» .
В тоне Ширяевца как бы передалась и радость,  и соревнование Есенина» (15)..
 О встрече  с Есениным  А.Ширяевец писал П.Поршакову 4 апреля 1924 г.: «Дня три тому назад на Арбате столкнулся с Есениным. Пошли, конечно, в пивную, слушали гармонистов, и отдавались лирическим излияниям. Жизнерадостен, как всегда, хочет на лето ехать в деревню, написал много новых вещей…»  (19).
С.Есенин  высоко отзывался о творчестве друга. М.Ройзман вспоминал, как 7 апреля  на его квартире,    покопавшись в сборниках стихов, Есенин извлек альманах 1916 года «На помощь жертвам войны. Клич». Он нашел стихотворение Александра Ширяевца «Зимнее» и прочел его вслух…
-Хорошие стихи, а напечатали в подборку, - произнес с досадой Есенин, захлопывая сборник. – Такого безобразия в «Вольнодумце» не будет!»  (20).
 А.Ширяевец умер   15 мая 1924 г.. «Внезапная смерть Ширяевца ошеломила Есенина, - писал С.Фомин. - Узнав о ней, Есенин заметался. Бежит к одному из своих товарищей  и, не застав его дома, оставляет записку: «Ширяевец умер!» Отправляется вместе с близкими поэтами хлопотать о похоронах. Нервничает. На  «поминках»  в Доме Герцена кричит на одного начинающего поэта: «Почему не пришел, когда нужно было!..» (15) Словом, со смертью Ширяевца  Есенин почувствовал огромную утрату». Пимен Карпов вспоминал:  «15 мая вечером  по телефону слышу от Есенина, что Александра Васильевича не стало. Потеря его лично для меня равносильна потере отца, матери, брата. Тут слова излишни». (21).
«Помню, в день смерти Ширяевца в Доме Герцена шел литературный вечер, устроенной какой-то группой,  - писал В.Кириллов. _  Неожиданно в зале появляется Есенин. Его просят прочесть стихи. Он соглашается, но предварительно произносит слово о Ширяевце, а котором рисует его как прекрасного поэта и человека».  (22).
Вечером уставший С.Есенин пришел на квартиру П.Старцева.  Повалился на диван,  разрыдался, заметив сквозь слезы:
- Боже мой, какой ужас! Пора и мне собираться в дорогу!
Настойчиво просил жену Старцева  разбудить его как можно раньше.
  Утром он попросил нашить ему на рукав траурную повязку..  Собрал на похороны Ширяевца  всех близких знакомых.  Перед гражданской панихидой Есенин пригласил   священника, который отпел покойника с соблюдением всех церковных обрядов. Покойного отпели в одной из церквей Москвы, т.к. он выражал незадолго до смерти в этом смысле свое желание.  «Венчик ему мы под подушечку положили, - радостно рассказывал Сергей. – Поп спрашивает, почему красный гроб, а мы говорим  -  поэт покойный был крестьянином, а у крестьян: весна красная, солнце красное, вот и гроб красный…»  (23).
На Ваганьковском кладбище прощальные слова сказали близкие друзья. Критик В.Львов-Рогачевский вспоминал: « И вдруг неожиданно для всех на березке, над самой могилой, запел соловей. Да как запел!  Все стихли…
- Товарищи! – невольно вырвалось у меня. – После выступления этого последнего оратора, пропевшего над волжским соловьем, нам говорить нечего… Разойдемся… А соловья мы никогда не забудем…»  (24).
Над могилой Ширяевца  поэты П.Орешин, С.Клычков и С.Есенин поставили деревянный  крест с надписью:
                              А.В. Ширяевец – Абрамов
                             Родился в 1887  -  умер в 1924 г. 
 Вечером  состоялись поминки… . «Похоронив друга, - вспоминал С.Городецкий, -  собрались в грязной комнате Дома Герцена, за грязным, без скатерти, столом над какими-то несчастными бутылками.  Но не пилось.  Пришибленные, с клубком в горле, читали стихи про Ширяевца.  Когда я прочел свое, Сергей судорожно схватил меня за руку. Что-то начал говорить: «Это ты… замечательно…» И слезы застлали ему глаза.  Есенин не верил, что Ширяевец умер от нарыва в мозгу. Он уверял, что Ширяевец отравился каким-то волжским корнем, от которого бывает такая смерть. И восхищало его, что бурный спор в речах над могилой Ширяевца закончился звонкой и долгой песнью вдруг прилетевшего соловья» (25).
В четвертом номере журнала «Красная новь» С.Есенин опубликовал стихотворение  Памяти Ширяевца  («Мы теперь уходим понемногу…»).  Содержание стихотворения оказалось пророческим.   Через полтора года рядом с могилой А.Ширяевца будет похоронен С.Есенин. Так  было  исполнено пожелание  Есенина;  друзья оказались рядом.
Примечания:
1.Шпак П.П. Воспоминания о поэте Александре Васильевиче Ширяевце (Абрамове).  // Книга для чтения по истории новейшей русской литературы. Сост. В.Львов-Рогачевский. 1925. с.166.
2. Афонин Л.Н. Письма Александра Ширяевца  Ивану Бунину.  // Волга. 1969.  № 6. С.179.
3. Орлицкий Ю.Б., Соколов Б.С., Субботин С.И.  Александр Ширяевец. Из переписки 1912 – 1917 гг.  // De visu. М., 1993. № 3 (4). С.33.
4. Michel  Niqueux     А.В.Ширяевец.  //    Calners du Monde russe et sovitilque. Paris. 1985. T..  ХХУ1. F. 3 | 4.  P. 427.
5.  Здесь и далее в скобках указывается том и стр. Полного собрания сочинений  С. А. Есенина  в 7-ми томах. 
6.  Семеновский Д.Н.  Есенин.  // С.А.Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т.1. 1986. С.153..
7. Шпак П.П. Указ. соч. С.166.
8. Сергей Есенин в стихах и жизни:  Письма. Документы. М., 1995. С.213
 9.. Ширяевец А. Волжские песни: Стихотворения. (М.). Круг. 1928. С.9.
 10.. Ширяевец А. Три витязя (О поэтах из народа).  // Свободный Туркестан. Ташкент. 1918. 16 янв. № 1. С.2.
11. Карпов Е.Л. С.А.Есенин. Библиограф. справочник.  Изд.2. М., 1972. С. 12.
12.  см.  «Вопросы литературы». 1992.  Вып. 2.  Март-апрель. С. 368.
13. Александр Ширяевец. Каменно-железное чудище. О городе. Город, Горожанин, Поселянин в поэзии последней. 1920. Октябрь. // Рукопись. Фонд Музея С.Есенина в Ташкенте.
14. см.  Михайлов А.Н.  Пути развития новокрестьянской поэзии.  1990. С.157.
15.  Фомин С.  Ширяевец и Есенин (К годовщине смерти Ширяевца).  // Красная нива. М., 1926.  № 22. 30 мая. С.21.
16. Савченко Т.К.  Есенин и Ширяевец.  // Столетие Сергея Есенина. Международный симпозиум. Есенинский сборник. В.3. М., 1997. С. 301.
17.  Вольпин В.И. О Сергее Есенине.   // С.А.Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т.1. 1986. С. 426..
18. см. Тартаковский П.А. Свет вечерний шафранного края… (Средняя Азия в жизни и творчестве Есенина). Ташкент. 1981. С.86.
19.  Сергей Есенин в стихах и жизни:  Письма. Документы. М., 1995. С.336.
20. Ройзман М. Все,  что помню о Есенине. М., 1973. С.216 – 217.
21. О, Русь,  взмахни крылами. Есенинский сборник. Вып. 1. М., 1994. С.174.
22. Кириллов  В.Т. Встречи с Есениным. //  С.А.Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т.1. 1986. С.273.
23. Старцев И.И. Мои встречи с Есениным. // Воспоминания о Сергее Есенине. М.,1975. С.265.
24. Ширяевец А. Волжские песни: Стихотворения. (М.). Круг. 1928. С.13.
25. Городецкий С. Жизнь неукротимая: Статьи. Очерки. Воспоминания. М., 1984. С.49.
.
                              Семен  Фомин
Похороны  поэта А.Ширяевца
Соловей в зеленях защелкал.
Ты в открытом лежал гробу.
Словно в лодке вздремнул на Волге,
Под курганом, подплыв к столбу.
Брызнул ливнем песок сыпучий,
Захлестнула  волной земля…
Кудеяром  не свистнешь с кручи,
Не зальешься в родных полях.
Вот и холм над свежей могилой,
А за ним  -  тебя не встречать.
Вспоминаю,  -  так больно было
На селе хоронить мне мать.
17 мая 1924 г.
С.Фомин. Зов земли. Стихотворения.
М., Никитинские  субботы, 1927, с.55
 
 
Ташкентские страницы
биографии  А.В.Ширяевца
 
          Биография поэта А.В.Ширяевца  пока  еще не написана.  Ниже приводятся  фрагменты  из документально-биографического очерка «Александр Ширяевец  -  друг Сергея Есенина», подготовленного к отдельному изданию  С.И.Зининым.
 
Переезд  в  Ташкент
В  начале  лета    1905  года    Александр Абрамов    с  матерью   переезжают   в    Ташкент.    С  трудом  перенесли  утомительную  многодневную  дорогу    из  Самары  в  Ташкент.  Казалось,  что  никогда  не  наступит  конец  этой    длительной    поездке  через  безлюдные  казахские  степи.  В  Ташкенте  их  встретила  сестра  Серафима,  помогла  найти    жилье.    Поселились  в  доме  Павлова  на  улице  Шахрисябской.  Комната    маленькая,  но  дешевая.      Мария  Ермолаевна    быстро    устроилась  и    начала  зарабатывать на   хлеб    черной  работой.
Александр  стал   знакомиться  с  городом.  Для  него  здесь  многое  было  в  диковинку,  особенно  деление  Ташкента  на  две  самостоятельные  части    -    европейский    Новый  город,  и  мусульманский    Старый    город,  которые  разграничивал    канал  Анхор.   Он часто  бродил  вдоль  берега    канала,  всматриваясь  в    необычные  жилые  восточные    постройки    на  другом  берегу.  Не  решался  пересечь  эту  границу,  так  как  без  знания  узбекского  языка  и    обычаев  боялся    попасть  впросак.  В  европейской  части  Ташкента  ему  нравилось  ходить  по    пыльным    кривым    улицам.  Между  мостовой  и  тротуарами  в  небольших  арыках  протекала  чистая  вода,  которой  пользовались  горожане.    От  Соборной  площади  в  центре  города  в  сторону  Константиновского  парка  пролегала  Соборная  улица,  которая  всегда  была  многолюдной,  особенно  в    праздничные  и  выходные  дни.    В  центре  парка  стоял  огражденный  массивными  железными  цепями    памятник  туркестанскому    генерал-губернатору  Кауфману.    От  центрального  сквера    радиально  расходились    несколько  прямых  улиц,    одной  из  которых  в  честь  100-летия  со  дня  рождения  было  присвоено    имя  Пушкина.    Александр    бывал    у  высоких    стен    городской    Крепости,  осматривал    городские    церкви,  ходил    возле    двухэтажных  зданий    женской  и  мужской  гимназий,  толкался  на  городском  шумном  базаре,  который  чаще  называли  Пьян-базаром,  читал  развешанные  афиши  о  цирковом  представлении.  Днем  летнее  жаркое  солнце  припекало,  поэтому    приятнее    было  знакомиться  с  городом    вечерами,  когда    палящее    солнце    сменялось    небольшой  вечерней  прохладой.  В  центре  города    всегда  было  многолюдно.    Горожане    приходили    семьями,  обсуждали  новости,  сплетничали,  по  возможности  развлекали  друг  друга.  Здесь  назначали  встречи  гимназисты,  кадеты,  учащиеся  коммерческого  училища.  Ничего  азиатского.    Обычная  жизнь  провинциального  города  с  европейскими  традициями.  Порой  не  верилось,  что  город  и  горожане    в  действительности  находятся  в    окружении    иной  культуры  и  религии,  иного  языка  и  обычаев.   
После  долгих  раздумий  и  советов  с  матерью    осенью  Александр    поступил    учиться  в  ташкентскую    почтово-телеграфную  школу.    Профессия  была  востребованной.    Подготавливали  монтеров,  монтажников,  операторов  телефонной  и  телеграфной  связи.    Срок  обучения    небольшой    -    всего  один  год.
Александр  после  окончания    училища    начал  работать  в  ведомстве  связи.  «В  1906  году  назначен    «чиновником»  не  имеющим  чина…»,-  писал  в  «Автобиографии».  Сразу  попал  в    полную  зависимость    от    сложившихся    годами  служебных  чиновничьих  отношений.
О  тяжелой  жизни  Ширяевец  с  горьким  юмором  писал  в  одном  из    стихотворений    цикла  «Почтово-телеграфные  мотивы»: 
Сдавили  циркуляры
Нас  так,  что  не  вздохни,
Жди  то  и  дело  кары
И  низко  шею  гни. 
Дежурим  дни  и  ночи
И  надрываем  грудь.
Сиди,  хоть  нет  уж  мочи,
Не  думай  отдохнуть.
За  труд  гроши  дают  нам
(Еще  непрочь  урвать!)
Об  уголке  уютном
Не  стоит  и  мечтать. 
В    почтовом  ведомстве    царила    строгая    дисциплина  с  беспрекословным  подчинением    начальству.  На  службу    чиновники    ходили    в  установленной  приказом  одежде.  Всякое  нарушение  уставных  правил  каралось  дисциплинарными  взысканиями.  Для  свободолюбивого  Александра    выдержать  такой  режим  было  трудным  делом.  Начались  конфликты.  Александр  не  любил  лжи,    обмана.  Он    открыто    высказывал    свое  мнение,    не  беспокоясь  о  возможных    последствиях.  Начальство    не    любило    его  за  это,  подвергало  различным    административным    наказаниям.    Уволиться  с  работы  А.Ширяевец    не  мог,  за  обучение  в  училище    нужно    было    отрабатывать  установленный    длительный  срок. 
Забывал  Александр    о  всех  служебных  передрягах,    когда    писал    стихи.    Ташкент  как  восточный  город    не  вызывал  у  него    поэтического    вдохновения.  По  крайней  мере,  в  первые  годы  проживания    он  не  посвятил  городу  и  его    историческим    достопримечательностям  ни  одной  строчки. 
Писал  не  только  дома,  но    при  случае  и    на  службе.    В  одном  из  стихотворений    рассказывается    о  таких    минутах  поэтического  вдохновения:   
И  под  докучный  говор  Юза,
Уйтстона,  Морзе    дробный    стук 
Ко  мне  слетала  ты,  о  Муза,
Мой  старый  неизменный  друг…
 
И  утомленному  мне  пела,
Несла  с  собой  небесный  свет…
И  забывал  свое  я  дело,    - 
Был  не  чиновник,  а  поэт 
Из  Ташкента  продолжал    посылать  свои  стихотворения    в  редакции  столичных  журналов  «Народная  жизнь»,  «Друг  народа»,    «Свободный  журнал»,  «Молодая  жизнь».  .    Стали  приходить  ответы,  в  которых  не  было  согласия    напечатать  хотя  бы  одно  его    стихотворение.    Редактор    «Свободного  журнала»    Ал.  Вознесенский  сообщал:  «Милостивый  государь  Александр  Васильевич!  Из  Ваших  стихотворений  я  принял  бы  напечатать  «Гадание»    -    славное,  ароматное  стихотворение.  Советую  только  заменить  последнее  слово:  вместо  «замолчи»    -    «не  стучи».  Так  лучше.».   
.    Александр  много  читает.    «Здесь,  в  Ташкенте,  как  и  ранее  в  Самаре,  -  вспоминал  П.П.Шпак,  -    он,  работая  на  телеграфе,  целыми  днями  и  ночами  просиживал  за  книгами.  И  каких  только  здесь  не  было  книг  наряду  с  русскими  и  иностранными  классиками,  словарем  Даля,  историей  культуры  Англии  Бокля,  Майн  Рид,  Купер  и  др.  (…)  В  те  дни  в  столицах  пели  Бальмонт,  А.Блок,  Вячеслав  Иванов,  Бунин,  молодой  Сергей  Городецкий  и  др.    Все,  что  выходило  из-под  пера,  Ширяевец  на  свои  гроши  приобретал  и  запоем  читал.  Много  прекрасного  изучил  наизусть,  и  в  прогулках  любил  декламировать».
 
«Чиновник»    -    не  имеющий  чина.
Александра  тяготила   жизнь  чиновника.    Об  этом    писал    друзьям  и  в  автобиографии  1913  года:  «Живу  сейчас  среди  казенной  обстановки,  людей  в  «футляре»,  под  гнетом  бесчисленных  грозных  циркуляров,  не  допускающих  за  человеком  никаких  человеческих  прав.  Но  никакие  циркуляры  не  вытравят  из  меня  любви  к  литературе  вообще  и  поэзии  в  частности,  только  этим  и  дышу». 
Почтово-Телеграфное  Ведомство  Российской  Империи  в  1911  –  1913  годах  издавало  журнал  «Почтово-телеграфный  вестник»  (Кишинев  –  Петербург),    в  котором    с  июня  1911  года    стали    печататься    стихи  и  прозаические  произведения    Александра.    Авторство  свое  он  не  скрывал,  но    его  литературные  опусы    вызвали    недовольство  туркестанских    чиновников  почтово-телеграфного    ведомства.  Пришлось    прибегнуть  к  псевдонимам.    Стихи    стал    подписывать    «Ширяевец»,  что  всегда  ему  напоминало  родное  село  на  Волге,    а  прозу    -    «Симбирский». 
.На  службе    его    часто  отправляли   работать  в  самые  отдаленные  места  Туркестана.  П.Шпак  вспоминал:    «Почтовое  начальство  не  любило  поэта  за  то,  что  он  пишет  и  поет  без  их  разрешения.  Надо  было  по  закону  испрашивать  разрешение  начальства  на  право  поместить  свои  произведения.  Он  не  шел  на  это  и  скрылся  под  псевдонимом  Ширяевца.  За  это  он  был  гоним.  Так,  из  Ташкента    его    угнали  в  Коканд,  потом  в  Кизиль-Арват  Закаспийский,  Асхабад,  Бухару  и  т.д.  Таким  образом,  в  течение  3  лет  он  кочевал  по  всему  Туркестану,  пока  не  свалился  в  Бухаре  от  тропической  малярии». 
Поездки  были  утомительными.  Железная  дорога    в  Туркестанском  крае    нередко  проходила  по  пустынным  необжитым    местам.    Особенно    неприглядное  впечатление  оставлял  многочасовой    проезд  по    Голодной  степи.    Не  всегда  попадались  разговорчивые  пассажиры.  Многие    были  обременены  своими  заботами.    В  такие  минуты,  под  стук  колес,    Александр    думал  о  своей  трудной    неустроенной    жизни.    Его    душевное    состояние    отражено    в    стихотворении    В  поезде,    опубликованном    28  июня  1909  г.  в    «Туркестанском  курьере» 
Взгляд  последний  из  вагона
На  пестреющий  вокзал
Бросил  я,  и  с  тихим  стоном
Поезд  вдаль  меня  помчал.
 
 
 
Мчится  мертвою  равниной,
Носит  ветер  пыль  песка,
И  с  мечтой  неуловимой
В  сердце  крадется  тоска. 
 
Словно    струны  –  паутины
Протянулись  по  пути… 
Отгадайте  мне  судьбину,
Как  мне  счастие  найти?.   
 
Слышу,  чую  стон  ответный:
«То,  что  ищешь,  то,    что  ждешь,
Словно  тайный  клад  заветный
Никогда  ты  не  найдешь…»
 
Затемнели  хмуро  дали,
Вспыхнул  заревом  закат,
Вьется  в  трауре  печали
Вспоминаний  жгучий  ад… 
 
«И  зачем  ты  спородила,
Мать  родимая  меня, 
Лучше  темная  могила
Вместо  жизни  без  огня…»
 
Мчится  поезд…  Рельсы  змеи
К  неизвестному  ведут… 
Холодея  и  темнея
Ночи  призраки  плывут. 
Поездки  и  работа  в  различных  городах  Туркестана  сильно  изнуряли  А.Ширяевца.   «Из  цветущего,  жизнерадостного  мальчика  Саши, - вспоминал  П.Шпак, -   в  Ташкент  вернулся  желтый,  изнуренный  юноша  Александр  Васильевич  Ширяевец.  Годы  скитания  не  прошли  даром,  стал  не  по  летам  грустен  и  замечтал  о  далеких  градах  и  весях.  «Пойдем  на  Валаам,  или  Соловки,  будем  Русью  бродячей,  будем  по  Волге  беляны  спускать,  не  могу  дышать  отравленным  воздухом  телеграфа.  Уплыву  в  Австралию,  Новую  Зеландию,  где  буду  пасти  овец  в  раздольях  степей,  там  куда  лучше,  чем  эта  нудная  серая  жизнь».    Он  в  это  время  слагал  много  грустных  песен,  но    с  годами  безжалостно  их    уничтожал.  Эти  стихотворения  напоминали  пение    птиц    в  клетке.    В    них    А.Ширяевец  серьезно  рассуждал,  что    жизнь    -    это    тяжелая  ноша  и  что  он  не  видит  смысла    в    её  продолжении.  К  этому    времени    относятся  следующие  стихи: 
Я  одно  из  тонких  звеньев
Расколовшегося  льда,
По  бурливости  теченья
Мчусь,  неведомо  куда.
И  свою  судьбу  я  знаю,
Будет  путь  недолог  мой,
Белой  пеной  я  растаю
И  навек  сольюсь  с  волной».   
А  жизнь  шла  своим  чередом.    Каждый    день  нужно  было    приходить  на  работу,  строго  исполнять  возложенные  циркулярами  обязанности,  не    помышлять  о  возможном  участии  в  общественной    работе,  не    реагировать    публично  на  любые    события  за  пределами  стен  ведомственного  здания.    Только  и  оставалась  возможность  разнообразить    эту  монотонную  серую  жизнь    воспоминаниями  о  прошлом    или  пребывать  в  грезах    будущего.    А.Ширяевец  писал  в  одном  из  стихотворений:   
Бесконечная  лента  змеёю  ползет,
Неумолчно  трещит  и  стучит  аппарат,
И  несет  он  и  горе,  и  счастье  несет  – 
Эти  точки  живым  языком  говорят. 
 
Потемнело  в  глазах  и  дрожит  карандаш,
На  душе  темнота,  на  душе  холодно…
 
И  уносит  мечта  далеко,  далеко,
На  приволье  реки,  в  зелень  сказочных  гор.
Разливные  луга.  Дышит  грудь  там  легко,
К  новой  жизни  зовет  неоглядный  простор….
 
Вступление  в    поэзию
Александр  стал  посещать  редакции  и  знакомиться  с  сотрудниками  ташкентских    газет  «Туркестанские  ведомости»,  «Туркестанский  курьер»,  «На  рубеже»,  предлагая  им  для  публикации    свои  стихи.    Нашел  поддержку  в  редакции  газеты  «Туркестанский  курьер».  Когда  он  рассказал    сотрудникам    о    служебных    мытарствах,    ему  предложили  об  этом  написать.    4  апреля  1908  г.    Александр  с  радостью  прочитал    опубликованный  в  газете    свой  очерк    «Наградные    (почтово-телеграфная  трагикомедия)».  С  этого  дня    он  всегда  начинал  отсчет    своей    поэтической  карьеры.   
«Первая  вещь    была  напечатана  в  1908  году  в  газете    «Туркестанский  курьер».    Это  был  фельетон  в  стихах  и  прозе  «Наградные»  из  почтово-телеграфной  жизни.  С  этого  года  помещаю    стихи  почти  во  всех  туркестанских  изданиях,»  -  писал  он  в  «Автобиографии».     Первое  стихотворение    На  телеграфе    было  напечатано  в  газете  «Ташкентский  курьер»  13  апреля  1908  г.   
  Александр     посещал    православные  храмы,  любил  слушать  перезвоны  их  колоколов,  смотреть  на  празднично  одетых  горожан,  которые  приходили    в  церковь.  Он  с  матерью  переехал  в    комнату    одного  из  домов    на  улице  12  тополей.  Недалеко  от    места  проживания  возвышался   величественный  Спасо-Преображенский  собор,  колокольный  звон  которого  был  слышан  далеко  в  Ташкенте.  Александру  нравилось  место    у  высокой  колокольни,  стоящей  рядом  с  основным  зданием  собора.    Это  было  одно  из  оживленных  мест  в  городе,  особенно  в  праздничные    дни.    «Переливные  перезвоны  рождают  думы  о  былом»,  -  писал  он  в  стихотворении.    Праздничное  настроение    ташкентцев    отразил    в  стихотворениях    Под  звон  колоколов,    Благовест,  Моление.
   В  Ташкенте   отмечались  не  только  православные,  но  и    народные  праздники,  хотя     по    величавости  и  масштабности   они   в  значительной  степени  уступали    народным  праздникам,  которые  Александр  видел  у  себя  на  родине.    В     стихотворениях  Ночь  на  Ивана  Купала    Гадание  он     напоминал    ташкентским  читателям    о  необходимости    соблюдения   ими   русских    народных    обрядов  и  традиций.    Но  чаще    писал  о    поволжской  земле,    о    лесах  и    лугах,  о  Волге  и  Жигулях.  Тоска  по  покинутым  местам  Поволжья,  по  белым    березкам  и  полям  нередко    звучала  в  его  стихотворениях, например,  К  березкам
Убежать  бы  к  белоствольным
Тихо  шепчущим  березам,
Быть  на  миг,  как  птица,    вольным,
Дать  простор  мечте  и  грезам…
Там  в  тени  на  склон  зеленый
От  истомы  повалиться,
Бросить  в  небо  взгляд  влюбленный,
С  небом  слиться  и  забыться. 
    Каждое  его  опубликованное  произведение  в  эти  годы    -    это  небольшая  зарисовка   человека,   переброшенного  по  стечению  обстоятельств  совершенно    в  другой  мир.    Таковы  стихотворения    Вьюга,    Метелица,  Осень,  Лес,  В  поле  и  другие.   
Принимая  суровую  реальность  такой,  какая  она  есть,  А.Ширяевец  создает  свой  романтичный  мир,  подпитывая  свою  фантазию  не  только    из  источников    русского  народного  творчества,  но  и  из    прочитанных  книг  о  подвигах  средневековых  рыцарей,  похождениях  морских  пиратов.    В  стихотворении  Остров    он    мечтает  уединиться  в  одиночестве  на  необитаемом  острове  в  океане,  чтобы    там  построить  чудесный  храм,  в  котором    будет    проводить  все  время  в  молении  о  лучшей  доле   для  людей.  В  конце  стихотворения  делал  категорический  вывод: 
Я  в  мир  никогда  не  вернуся…
И  если  исчадие    мглы    - 
Придет  человек,    -  то  клянуся    -
Я  сброшу  его  со  скалы.
Такая тональность   была  вызвана    отрицательным  отношением  Александра  к  городской  жизни.  Если  в    природе  он  наблюдал  гармонию,  то    в  городе    в  глаза  бросалось    социальное  расслоение    людей  и  творимое    нередко    беззаконие  и  несправедливость.  Задумал  создать  цикл    «Песни  о  городе»,  чтобы  полнее  раскрыть    жизнь    униженных и обездоленных   людей.    «О,  сколько  их,  просящих  хлеба…»,  -  восклицал    поэт  в  стихотворении  Нищие.    Ему     приходилось  сталкиваться  с   опустившимися  на  дно  людьми,  видеть  стоявших   на  паперти    у  церквей  или   у  входа    на  кладбище    нищих     с  протянутой  рукой.  В  стихотворении  Погорелка    поведал    о  встрече    с    несчастной,  одетой  в  лохмотья    старухе,  которая  после  губительного  для  ее  семьи  пожара,    просит  подаяние,  чтобы  прокормить  оставшихся  в  нищете  детей  и  внуков.    Трудная    жизнь    городской  проститутки  показана    в  стихотворении    Шансонетка.   
В  1910    г.    А.Ширяевец  лечился  в    ташкентской  больнице.    Болезнь  малярии,  которую  он    впервые  перенес  в  Бухаре,  часто  напоминала о себе.  Неуютные  санитарные    условия,  встречи  и  разговоры  с  больными,    их  рассказы    о    тяжкой  жизни    -  все  это    еще  больше  усиливало  грустное    настроение  Александра.    Особенно  печальны  были  дни,  когда  покойников  из  больницы      хоронили   на    городском   кладбище.     Осмысление    душевного  состояния  человека    перед  смертью,    траурный    обряд    похорон,    горестное    прощание  близких  он  отразил  в    поэтическом    цикле    «Кладбище»,  в  который  вошли    стихотворения    Смерть,    Похороны,    На  кладбище,    Последний  путь,   Умирающая.
 
 
Февральская  революция
Свержение  самодержавия    было  началом  новых  демократических  преобразований  в  России.     Не  остались  в  стороне  и  новокрестьянские  поэты.    Поэт  Рюрик  Ивнев  вспоминал,  как  он    через  несколько  дней  после  февральской  революции  встретил  в  Петрограде  на  Невском    С.Есенина,  Н.Клюева  и  других  поэтов,  которые  не  скрывали  своей  радости    от  ожидаемых    социальных  перемен  в  стране.    Общее  настроение  выразил  Н.Клюев:  «Наше  время  пришло!»
Р.В.Иванов-Разумник  писал    29  апреля  1917  г.  А.Белому:  «Кланяются  Вам  Клюев  и    Есенин.  Оба  в  восторге,    работают,  пишут.  Выступают  на  митингах». 
В  Петрограде  при  встречах    друзья-поэты    вспоминали    Ширяевца,  который  при  случае  старался  напомнить  о  себе.  Выслал    в  Петроград    изданную  в  Ташкенте  в  1914  г.    книгу    «Под  небом  Туркестана.  Альманах  1-й»:  с    дарственной    надписью    «Сергею  Александровичу  Есенину  на  добрую  память    -  А.Ширяевец.  917».
В  канун  празднования  Пасхи.  30  марта  1917  г.  друзья    отправили    поздравление    в    Ташкент:  Текст  на  открытке  был  написан  разными  почерками: 
Рукой  С.Есенина:  «Христос  Воскресе!  Дорогой  наш  брат  Александр.  Кланяются  тебе  совместно  любящие  тебя  Есенин,  Клюев,  Клычков  и  Пимен  Карпов. 
Рукой  Н.Клюева:  Христос  Воскресе,  дорогая  Запевка.  Целую  тебя  в  сахарны  уста  и  кланяюсь  низко.  Н.Клюев.   
Рукой  С.Есенина:  С  красным  звоном,  дорогой  баюн  Жигулей  и  Волги.  Цвети  крепче.  Сергей  Есенин   
Рукой  П.Карпова:  Пимен  Карпов    -    привет!». 
Февральская  революция  в  Туркестане  прошла  без  пролития  крови.  Отречение  царя от престола   ожидали,  но  когда  это  произошло,  то    многие    убедились,  что    кардинальных     перемен  в  обществе  не случилось.   Кратковременная  эйфория    свободы    постепенно  сменялась  у  значительной  части  населения    разочарованием.  Программа    Временного  Правительства    не  сулила    ничего  хорошего  для    трудящихся.
А.Ширяевец  пытался  осмыслить  революционные  события,  очевидцем  которых    стал.  Свои  надежды  он  связывал  с    привлечением  в  освободительное  движение  сельского  населения,  а  не  только  пролетариата.    31  марта    1917  г.    на  Пасхальной  открытке  писал  П.Поршакову    в  Ашхабад:  «С  праздником!  Не  писал,  потому  что  не  могу  опомниться  от  событий  этого  месяца…  не  во  сне  ли  все  это  снится?  Чудеса!  Много  выкриков,  «лозунгов»  и  прочего,  кое  от  чего  начинает  тошнить,  но  я  жду,  что  скажет  не  фабричная,  считающаяся  только  с  Карлом  Марксом  Русь,  а  Русь    деревенская,  земледельческая  и  заранее  отдаю  ей  мои  симпатии,  ибо  только  в  ней  живая  сила.  Ну,  пока.  До  следующего  раза.  Пиши.  Привет  от  мамы».   
В  газете    «Новый  Туркестан»  29  марта  1917  г.  напечатал    большую  подборку  стихотворений  под  единым  названием  Стенька  Разин,  в  которую   вошли  1.  Клич  («Заломивши  шапку  алую…).  П.Становье  («Синева  небесная,  Волги  синева…»).    Ш.  «В  канифас  и  шелка  разодета…»    1У.  «Утонула  касатка.  Перед  вольницей  пьяной…»    У.  Стенькин  сон  («За  Бухарским  пологом  пьяный  Стенька  спит…».    У1.    «Не  сдержали  станичники  атаманов  зарок…».    УП.    Утес  Разина.  («  Былою  ярью  очарован…»  ). 
Образ  Стеньки  Разина    для    А.Ширяевца    был  символом    народной  борьбы  за  свободу.  В.Вольпин  вспоминал,  что  в  это  время  поэзия  А.Ширяевца  «постепенно  окрашивается  в  цвет  некого  наивного  романтизма.  Особенно,  когда  в  его  волжских  песнях  начинает  появляться,  расти  и  крепнуть  мощная  фигура  Стеньки  Разина.  Однако,  следует  оговориться,  что  Стенька  Ширяевца  не  только  «разудалый  атаман»,  нежащийся  с  персидской  княжной.  В  целом  ряде  стихотворений  этого  цикла  поэт  резко,  но  с    присущим  ему  чувством  меры,  выдвигает  на  первый  план    с  о  ц  и  а  л  ь  н  ы  й    момент    буйных  подвигов  Разина.  Этот  последний  рисуется  как  борец  за  мужицкое  дело,  как  мститель  за  многовековые    угнетения  народа,  как  вождь  поднявшейся  вольницы.  (…)    Возвращаясь  к  излюбленной  теме  Ширяевца    -    Стеньке,  следует  признать,  что  несмотря  на  то,  что  поэтическая  литература  об  этом  легендарном  народном  герое  и  до  Ширяевца  была  довольно  значительна,  что  о  нем  писали  и  Н.А.Вроцкий,  и  Вл.Гиляровский,  и,  особенно,  Д.Садовников,    -    он  все  же  сумел,  не  повторяясь,    по  интересному,  свежо  и  ярко,  подойти  к  этому  любимому  народному  герою,  одухотворить  его,  наполнить  стихи  о  нем    подлинным  революционным  пафосом  и  силой  своего  таланта    запечатлеть    этот  героический  образ  в  сотнях  прекрасных  певучих  строк».   
А.Ширяевец    издал  восьмистраничную    книжечку    «Алые  маки.  Песни  последних  дней».    На  обратной  стороне  обложки  указал:  «Посвящается  Надежде  Васильевне  Плевицкой».  О  певице  он  знал  не  только  со  слов  Н.Клюева,  который  выступал  вместе  с  ней  в  гастрольных  концертах,  но  и  посмотрел  в  ташкентском  театре  «Гелиос»  кинодраму  «Крик  жизни»,  в  которой  главную  роль  играла  знаменитая  певица.    В    сборничек  малого  формата  были  включены  четыре  стихотворения  :  Стенька  Разин    («Всколыхался  ярко-красен  Стяг  восставших  за  народ…»  (С  посвящением  С.М.Топунову),    О  последнем  царе    («Шумно  плещутся  волны  морские…»),    Алые  маки    («Как  милого  провожала  я…»),  Родине,  в    котором    поэт  передал  радостный  настрой    освобождения  от    царизма: 
Русь,  вставай!  Довольно  муки!
Нет  ни  тюрем,  ни  оков!
Слышишь  радостные  звуки
Вечевых  колоколов!
Вьется  пурпурное  знамя,
Песнь  свободы,  как  прибой.
Распростись  с  больными  снами,
Светлый  путь  перед  тобой.   
В  издательстве  «Коробейник»  в  1917  г.    вышла  еще  одна    небольшая    книжечка  А.Ширяевца  «О  музыке    и  любви».  
 
Смутное  время
В  Туркестане  после  февральской  революции  некоторое  время  у  части    бывших  верноподданных  царя-батюшки,  которые    стали    в  одночасье    гражданами    свободной  и  демократической  России,  царила  растерянность.  Смена  губернатора  края    была  заметна  только  по  кратковременному  прекращению  в  марте    месяце    издания  газеты  «Туркестанские  ведомости»,  но  она  стала    издаваться  вновь  после  утверждения    Временным  правительством  новых  органов  власти. 
Демократия  стала  гражданами    на  практике    осознаваться  при  проведении  в  июле    выборов  в  Ташкентскую  городскую  думу.  За  места  в  думе  развернулась  борьба  между    вновь  созданными,  а  также  легализованными    старыми    партиями,    общественными  объединения    по  профессиональному  или  национальному    признакам.    Выдвигались    кандидаты    по  единому  списку.    В  газетах  публиковались  агитационные  материалы,  например:  «Граждане  евреи!  Исполните  свой  гражданский  и  национальный  долг!  Голосуйте  за  список  №  7».    Газета  «Туркестанский  курьер»  призывала  голосовать  за  список  №  6,  представляющий  список    кандидатов  от  радикально-демократической  группы.    Таких  списков  избирательной  комиссией    было  утверждено  по  городу  14.  Обывателю  трудно  было  разобраться    в    их    целях  и    задачах. 
А.Ширяевец  не  принадлежал  ни  к  одной  политической  партии.  Внимательно  следя  за  переменами  в  обществе,  он  скоро  пришел  к  выводу,  что  значительная    часть  горожан    плохо  разбирается    в  политических  вопросах,    занимая   выжидательную  позицию.  Свои  наблюдения    он    30  июля  1917  г.  в    газете  «Туркестанский  курьер»  изложил  в  сатирической    заметке    Шелуха.    Это  были  мелкие  зарисовки  увиденного  или  услышанного,    передающие  разброс  оценок,  мнений,  заявлений    представителей  различных  социальных  групп  или  политических  объединений.    Читатель,  знакомясь  с  текстом,  должен  был  дать  свою  оценку    наблюдениям  А.Ширяевца:    
«-Знаем  мы  вас,  буржуев,  походили  в  золоте,  обождите    -    доберемся  до  вас!  –  воскликнул  рабочий  по  адресу  учителя,  и  свирепо  взглянув  на  позолоченные,  форменные  пуговицы  учительской  тужурки.
-  Извините,  товарищ,  но  я  уверен,  что  вы  получаете  больше  меня  раза  в  четыре,  -  робко  заикнулся  «буржуй».
-  Что?.  Ах  ты,  контрреволюционер    этакий!
«Буржуй»    «по  стратегическим  соображениям»  поспешно  отступил…
*  *   
-Война  до  победного  конца!    -    молвил  белобилетник  Неунывающий,  и  на  всякий  случай  поступил  в  почтово-телеграфное  ведомство…
*  *
-Да  здравствует  Земля  и  Воля!    -    сказали  бежавшие  из  наступающей  роты  двое  защитников  отечества,    и  засели  в  кустах……
*  * 
-Все  на  алтарь  отечества!    -    сказал  купец  1-ой  гильдии  Киткитычев  и,  в  пылу  патриотического  подъема,  пожертвовал  старую  самоварную  трубу…
*  *
-Бедная  Россия,  кто  поможет  тебе!    -    воскликнул  патриот  Скотолобов,  и  положил  на  сберегательную  книжку  пять  тысяч  целковых…
*  * 
Говорят,  что  образовалась  новая  партия  «социалистов-вегетарианцов!.  Программа  будет  на  днях  опубликована. 
*  * 
-Земля  наша  велика  и  обильна,  найдется  место  и  приставу!    -    сказал  бывший  пристав  Взяточкин,  и  записался  в  большевики. 
*  * 
-Ты,  Микита,  с  аннексией  или  без  аннексиев!  И  контрибуций?
-  Конечно,  с  аннексиями  и  контрибуциями,  что  в  пустую-то  сражался! 
-  А  ежели-ча  я  тебе,  чёрту  шелудивому,  за  эти  империалистические  взгляды  под  девятое  ребро  звездану!?
-  Гм…  Ты  тово…  полегче…  Тогда  уж  я  лучше  без  аннексиев…
*  * 
-Глянькось,  Фекла,  большевик    -    не  большевик,  жулик    -    не  жулик  у  ворот  трется…  На  всякий  случай  выпусти-ка  на  него  кобеля…».
Газеты  были  заполнены    сатирическими,  юмористическими,  разоблачительными  публикациями.  Не  избежал  нападок    и  А.Ширяевец.  15  июля  1917  г.  в    «Туркестанском  курьере»    поэтесса    Валентинова  (она  же  Валентина  Абрамова)  в  фельетоне    «Пегас  без  узды»  не  только    критически    оценила  его    старый    сборник  стихов    «Богатырь»,  но    и    обвинила    автора    в  моральной  неустойчивости  и  политической  приспособляемости. 
«Литература  и  поэзия  били  в  картонные  литавры  бутафорского  патриотизма,  фальсифицируя  гражданские  чувства  апологией  царствующего  дома,  как  символа  воинствующей  России,  -  писала  Валентинова.  -  Городецкие  и  Соллогубы  мельчали  по  мере  отдаления  от  столицы  и  превращались  в  провинциальных  Миражных,  Бескрайных,  Южных  и  другие  поэтические  псевдонимы,  подыгрывающих  в  маленькие  бубны  гражданского  воодушевления  и  звякавшие  монистом  из  старых  монет  готовых  ходячих  фраз    (…).
Туркестан  тоже  отдал  свою  долю  этой  политически  беспринципной  и  неискренней  буффонаде  искусственно  раздутого  патриотизма.  Когда  началась  война    -    в  Ташкенте  был  выпущен  целый  летучий  водопад  поэтически  восторженных  обращений,  воззваний,  обещаний  и  описаний.  Между  прочим,  была  выпущена  и  брошюра  Ал.Ширяевца,  наиболее  признанного  из  ташкентских  поэтов,  под    определяющим  заглавием  «Богатырь»  (изд.  канц.  генгер.  губерн.  1915  г.).
Пафос  Ширяевца  в  этих  стихотворениях  не  пошел  дальше  патриотического  стереотипа  «шапками  закидаем»,  вложенного  в  уста  казаков  фальшиво-трогательных  репродукций  умирающих  героев  и  умилительных  олеографий,  в  которых  фигурировали  в  поэтических  ракурсах  «Обожаемые  монархи».  Например,  Раненый  (из  письма)    («Сколько  бились    -    не  помню,  не  знаю…»). 
Это  ли    не  засахаренный  миндаль  целительного  бальзама  царской  ласки?    И  не  такой  же  приторный  трафарет  представляет  из  себя  стихотворение  Царская  дочь  («Пробыл  до  ночи  в  огне  боевом…»). 
Но  весь  этот  елейно-патриотический  барабан  оказался  ложью.  Русскую  армию  не  спасли  тысячи  образков,  раздававшихся  одной  царственной  рукой,  но  в  то  время,  как  другая  предавала.    Ни  стихотворные  воинственные  клики,  ни  яростное  размахивание  ямбом  и  хореем  не  сдвинуло  немецкой  армии  ни  с  одной  пяди  земли  русской». 
Верно,  такое    было  при  самодержавии.  Но  вот    в  России    установился  новый  демократический  строй.  И  автор  фельетона    весь  свой  гнев  обрушила    на    тех,  кто    стал    восхвалять  новую  власть,  новые  порядки. 
«Но  не  безмолвствовали  поэты,  -  писала  Валентинова,  -    и,  покончив  с  официальной  словесностью,  они  в  тот  же  день  нашли  новые  слова  восторгов  для  революционных  побед.
«Русь,  распростись  с  больными  с  нами»,  -    пишет  Ширяевец  в  брошюре  «Алые  маки»  (изд.  «Коробейник»,  1917  г.,  ц.  20  к.).,  где  помещены  четыре  революционных  произведения:  «нажимай  сильнее,  братцы…,  где  царили  тунеядцы,  будет  правит  весь  народ».
Оказывается,  все,  что  было  до  этого,  было  больными  снами,  а  цари  и  царские  дочери    -    кровопийцами  и  тунеядцами.    Просто.
А  «Николай,  император  России  на  английском    плывет  корабле»,  размышляя:
Не  хотел  дать  народу  свободу    (…)
И  заплакал  неплаканный  царь…» 
Творческую  мысль,  творческие  искания  нельзя  ограничивать  какими - либо  рамками  и  тем  более  рамками  требований  политической    выдержанности  взглядов.    Много  перьев  было  сломано  по  этому  поводу,  когда  в  начале  войны  часть  литераторов  переместилась  в  суворинское  «Лукоморье».  Ничего  определенного  не  было  вынесено  в  смысле  разрешения  «домашнего  старого  спора»,  но,  очевидно,  что  есть  какие-то  элементарные  требования  чистоплотности,  честности  и  выдержанности  в  литературной  работе,  в  ясности    и  для  поэтов. 
Вся  ценность  поэзии    -    в  ее  художественном  приближении  к  истине,  к  вечному  и  перманентному.  Только  это  служит  в  поэзии  неиссякаемым  источником  эстетического  наслаждения  и  эмоционального  возбуждения.  Всякая  же  фальш,  все  пошлое  и  безвкусное,  терпимое  лишь,    как  массы  руды,  из  которого  приходится  извлекать  крупинки  радия    -    искры  истинного  вдохновения  и  стихийного  свободного  творчества    -    утомляет  и  оскорбляет». 
А.Ширяевцу  пришлось  проглотить  горькую  пилюлю.  Что  было,  то  было,  но    быть  только  созерцателем  событий  он  не  мог.  Изменения  в  обществе  захватывали    его  с  огромной  силой.  И  хотя  ему  трудно  было    давать    событиям  правильную  политическую  оценку,  все  же    с  гражданских  позиций    он  мог    отличить    добро  от  зла,  прогрессивное  от  реакционного. 
В  Ташкент  стали  возвращаться  из  ссылок  и  тюрем    бывшие  политзаключенные.  Некоторые  из  них    заходили  в  редакции  газет,  делились  своими  воспоминаниями,  пытались  разобраться  в  современной  политической  ситуации.    А.Ширяевец  всегда  относился  с  уважением  к  борцам  за    народное  счастье.    5  августа  1917  г.  в  «Туркестанском  курьере»    напечатал     стихотворение   Один  из    немногих:
Что  поник  сиротливо    -    уныло?
Знать  заныла  душа  от  тоски,
Видно  вспомнились  волны  Байкала,
Глушь  Сибири,  тайга,  рудники…
 
За  народ  поднял  знамя  ты  смело,
Но  не  сбылось,  что  грезилось  в  снах…
Как  свеча  твоя  юность  сгорела
В  неприютных  Острожных  стенах…
 
А  теперь,  когда  сбылись  мечтанья,
Когда  зори  над  краем  родным,
Ты  вернулся  из  края  изгнанья
Стариком  изнуренным,  больным…
 
Сердце  замерло,  сердце  устало.
Не  забыть  видно  ржавых  оков,
Рокотанье  седого  Байкала
И  сибирских  сырых  рудников.
 
Через  две  недели  напечатал,  используя  рассказы  и  воспоминания    узников,    стихотворение  В  тюрьме  .   
С  железным  переплетом
Тюремное  окно…
_  Как  сокол,  вольным  летом
Летел,  давно.  давно… 
Дождался  сокол  плена:
В  тюрьме  глухой,  сырой…
Крепки,  высоки  стены
И  зорок  часовой… 
Ну,  что  ж  доволен  малым…
Кручина  не  берет.
Быть  может  об  удалом
Родная  Русь  споет. 
Приник  лицом  он  бледным
К  окну…  Бегут  года.
-  Ужель  мечтам  победным
Не  сбыться  никогда. 
А.Ширяевца  приглашают    сотрудничать  в    новые  зарегистрированные  газеты  и  журналы.  В    начале  июля    в  газете  «Туркестанский  курьер»  напечатано    объявление,  что  10-15  июля  в  Ташкенте  выйдет  первый  номер  литературно-художественного  и  общественно-политического  журнала  «Буревестник».    Среди  сотрудников  журнала    был  назван    Александр  Ширяевец. 
 
Октябрь  1917  г.
12  сентября  1917  г.  в  Александровском  парке  Ташкента    состоялся  митинг  рабочих    Бородинских  мастерских,  к  которым  примкнули  до  семи    тысяч  рабочих  других  предприятий,    солдат  и  горожан.  После  выступлений  ораторов-большевиков  участники    митинга  приняли    резолюцию    «Вся  власть  Советам».    Вновь  избранный  исполком  Ташкентского  совета,  в  котором    преобладали    большевики,    приступил  к  работе    в  сложной  политической  обстановке.  Обыватели    не  всегда  правильно    оценивали  меняющиеся  политические    события,  вынуждены  были  занять  выжидательную  позицию,  а  более  ловкие    стали    приспосабливаться  к  требованиям  новой  власти.  Образ  такого    приспособленца  к  меняющимся    общественным    ситуациям    А.Ширяевец  раскрыл    в  очерке  Гражданин  Гусь-Лапчатый  (Портрет),    опубликовав  его    в  «Туркестанских  ведомостях»  12  сентября  1917  г. 
«До  первого  марта,  -  писал  А.Ширяевец,  -  гражданин  Гусь-Лапчатый  именовался  «губернским  секретарем»,  был  исправным  службистом,  трепетал  перед  власть  имущими,  почтительно  жал  два  перста  делопроизводителя  Черноморова  и  повергался  в  прах  перед  самим  его  превосходительством.  Нынче  же…    из  «губернского  секретаря»  стал  гражданин  Гусь-Лапчатый».    Теперь  он  активно  выступал    на  митингах  и  собраниях.  Изобличил  пристава.    Вначале  принял  сторону  большевиков,  но  после    их    разгрома  Временным  Правительством  быстро    переметнулся    в  эсеры.  Но  на  всякий  случай  дома  тайно  хранил  атрибутику  и  самодержавия.  Так,  на  всякий  случай,    веря  в  силу  русского  «авось».    Свой  очерк  А.Ширяевец  заканчивал  призывом:  «Читатель,  ты,  наверное,    часто  сталкиваешься  с  Гусь-Лапчатым,  слышал  не  раз  громоносные  речи  его,  слышал  и  может  быть    негодовал  на  родителей  своих  за  то,  что  вышел  из  тебя  только  рядовой  обыватель    -    что  же  поделаешь,  у  каждого  своя  «планида»!
Я  тоже    «обыватель»,  тоже  сижу  на  черном  хлебе,  пью  чаек  без  сахара.  Склоним  же  покорно  свои  головы.    –  Провидение  знало,  что  делало,  и  воскликнем  единогласно:
-  Дорогу  Гусь-Лапчатому!    Ликуй  и  славься,  Гусь-Лапчатый!  Держи  нос  по  ветру  и  обретешь  ты  счастье  свое!  И  сколько    таких  Гусь-Лапчатых!» 
Попытка    сторонников  Временного    правительства    свергнуть  власть  Советов    в  Ташкенте  привела  к  вооруженному    восстанию  и  окончательному    переходу    власти    к    Советам    рабочих  и  солдатских  депутатов.   
Октябрьские    революционные  события    были  встречены    А.Ширяевцем  настороженно.  Он  писал    С.Есенину  в  Москву:    «Здесь  ни  газет,  ни  журналов  не  получается,  так  что  я  в  полной  неизвестности,  а  потому  не  в  состоянии  разобраться,  что  делается  на  Руси  и  на  чьей  стороне  правда.  Здесь  в  октябре  было  побоище,  на  днях  ожидается  восстание  мусульман.  Жить  в  такой  обстановке  жутко,  и  я  боюсь  строить  какие-либо  планы.  А  самое  главное  то,  что  все  время  думаешь,  на  чьей  стороне  правда,   и  получается,  что  правды,  видно,  совсем  нет  на  свете.
Тяжело  и  жутко  от  такой  смуты!».   
В  ответном  письме    16  декабря  1917  г.    С.Есенин    не  внес  определенной  ясности,  ограничился  некоторыми    практическими    советами:  «Дорогой  мой  Шура!  Прости,  пожалуйста,  за  молчание.  Всё  дела  житейские  мучают,  а  как  освободишься,  так  и  липнешь  к  памяти  о  друзьях,  как  к  меду. 
Сейчас  сидит  у  меня  П.Орешин.  Кланяется  тебе  и  просит  стихов  для  одного  сборника,  а  главное,  что  я  хочу  сказать  тебе,  это  то,  что  собери  все  свои  стихи  и  пошли  Разумнику.  Он  издаст  твою  книгу.  Об  условиях  я  уже  сговорился,  и  ты  получишь  за  80  стр.  не  менее  700  рублей.  Это,    родной,  не  слова,  поэтому  я  поторопил  бы  тебя.
Скоро  выходит  наш  сборник  «Поэты  революции»,  где  есть  несколько  и  твоих  стихов.  Гонорар  получишь  по  выходе.    Пиши,  родной  мой,  не  забывай.  Ведь  издалека  тебе  очень  много  надо,  а  я  кой  в  чем  пригожусь.  Твой  Сергей.  Литейный,  33,  кв.  11.
Стихов!  Ради  Бога,  Разумнику  стихов.  Вывери  «Запевку»  и  все,  что  можешь».
 Новокрестьянским  поэтам  была  близка    программа  левых  эсеров.    13  апреля    1918  г.    в  московской  газете  «Новости  дня»    Ирина  Трубецкая  в    статье    «Печальная  летопись:  Приспособляемся»  замечала:  «В  стан  левых  эсеров  перекочевали  и  критики  Иванов-Разумник,  Лундберг,  и  мистик  Блок  и  антропософ  Андрей  Белый,  и    «поэты    из  народа»  Клюев,  Ширяевец,  Есенин». 
А.Ширяевец    постоянно    выражал    скептическое  отношение    к  городу  и  горожанам,  как  единственным    представителям  революционных  преобразований  в  стране.  Он  был  убежден,  что  только  сельские    жители    являются    истинными  носителями    народного  духа,  только  ими  будет    определяться    светлое    будущее    народа.   
«  Город    дал  уже  все,  что  он  мог  дать,  -  утверждал    он,    -    и  от    «царящих  властительно  над    долом,  огни  вонзивших  в  небосклоны»,  крикливых    городов,  взоры  всех  устремились  к  скромным,  затерянным  в  зеленях  полей  деревенькам.   
Народ!  Сколько  перьев  сломано  в  яростных  спорах  о  народе,    сколько    кип  бумаги  написано    о  нем,  о  его  загадочной  душе!    И  действительно,  с  одной  стороны  чуть  что  и  вилы  в  бок,  или  «красного  петуха»  подпустит,  плюс    -    повальное  пьянство  и  тьма  других  пороков,  а  с  другой:  тысяча  выходцев  в  Канаду,    -    горение  духа,  искание  «истинного  Бога».  Вот  и  разберись  в  народной  душе! 
Безудержное,  доходящее  до  виртуозности  матершинство  и  вдруг:    «Слово  о  полку  Игореве»!  Сегодня  раскроил  череп  своему  ближнему,  а  завтра  уйдет  в  пустыньку  и  Столпником    простоит  тридцать  лет.  Да,  мудреная  штука  народная  душа… 
Мы  не  знаем,  каким  политиком  станет  теперь  народ,  но  мы  твердо  убеждены,  что  даст  он  нам  красоту    новую,  выпустит  новых  «Жар-Птиц».
Стремясь    лучше  понять  программу  левых  эсеров,  А.Ширяевец   в  конце    декабря  1917  г.    писал  С.Есенину:«Нельзя  ли  попросить  Разумника,  чтобы  он  распорядился  высылать  мне  «Дело  народа».  Выписывать    -    дорого,  авось,  найдется  лишний  номерок.  Попробуй.  Пиши.    А.Ш.  Где    Николай  (Клюев)?  Скоро  ли  выйдет  твоя    новая  книга?».   
Внимательно    следил  за  событиями  в  России  после  прихода  к  власти  большевиков.  Его  тревожило,  что    эти  события  проходят  не  мирным  путем,  как    во  времена    Февральской  революции,  а    часто    сопровождаются   вооруженными  столкновениями,  при  этом  в  противоположных  лагерях  оказывались  когда-то  бывшие  в  родстве  или  учившиеся  в  одном    и  том  же  учебном  заведении.    А.Ширяевца    пугало    приближение    гражданской  войны.    В  «Туркестанской  газете»  19  ноября  1917  г.  свои  сомнения  и  предчувствия  поэт    выразил  в    стихотворении    Россия:   
Давным-давно  на  подвиг  славный
Богатыри  не  мчатся  вскачь,
И  горше  плача  Ярославны
Твой  заглушенный  тихий  плач.
 
Не  злым  врагом,  не  в  поле  ратном
Твой  щит  старинный  дерзко  смят,    -
В  краю  родном,  ножом  булатным
Сыны  любимые  разят. 
 
Как  зверь,  метнувшийся  на  чащи,
Бегут  они,  и  дик  их  зов.
И  отдают  рукой  дрожащей
Дары  отважных    Ермаков…   
Не  на  все  его    вопросы  друзья-поэты    могли    дать  исчерпывающие  ответы.  Они  были,  прежде  всего,  певцами,  а  не  политическими  светилами.  Не  исключением  был  и  С.Есенин,  к  которому  обращался  А.Ширяевец.    В.Львов-Рогачевский  вспоминал:  «Когда  я  встречался  в  1917  году  с  С.Есениным,  он  каждый  раз  с  юношеским    увлечением  говорил  о  Ширяевце,  с  которым  состоял  в  переписке.  Он  давал  просматривать  мне  его  рукописи,  многие  стихи  своего  друга  тут  же  на  память  читал  своим  певучим  голосом.
-  Его  надо  непременно    перетащить  в  Москву  из  Азии.  Он  там  задохнется,    -    обычно  заканчивал  он  беседу». 
 
«Свободный  Туркестан».
Дружеские  отношения  установились  у А.Ширяевца  с    поэтом  Владимиром  Ивановичем  Вольпиным  (1891  –  1956),  который  приехал  в  Ташкент    из  Могилевской  губернии    в  начале  мировой  войны.    Его    стихи    печатались    в  туркестанских  газетах. 
А.Ширяевца  и  В.  Вольпина    сблизила  искренняя    любовь    к  поэзии.  Оба  были  противниками    «формального»  подхода,  придерживаясь  навыков  старой  поэтической  школы.  В.  Вольпину  нравился    песенный  настрой    стихотворений  А.Ширяевца.    21  ноября  1917  г.    в  «Туркестанских  ведомостях»    стихотворение  А.Ширяевца    Луна  («За  царевной  моей  Несмеяной…»)    было    напечатано    с  посвящением    Валентину  Вольпину. 
Более  предприимчивый,   В.И.Вольпин    после  февральской    революции  стал    издавать    литературно-художественный  журнал  «Буревестник»,  который  не  нашел  поддержки  у  читателя  и  вскоре    был  закрыт.    В  начале  1918  г.  ему  поручили    редактировать    новую    политико-экономическую,  общественную  и  литературную    ежедневную    газету    «Свободный  Туркестан»,  орган    независимой  социалистической  мысли.   В  сотрудники    был    привлечен    А.Ширяевец.    16  января  1918  г.  в  первом  номере    газеты   он   напечатал  свою    статью    «Три  витязя  (О  поэтах  из  народа)».   
В  статье  отсутствуют    биографические    сведения    о  поэтах.    Н.Клюев,  С.Есенин,  С.Клычков,  которые  автором  были  причислены  к  сказочным  витязям,  были    представлены    читателям    подборкой  их    поэтических    произведений    с  небольшими    с  краткими    комментариями. 
Первым  был  представлен    Н.Клюев:
«Раскрываем  сборники  Клюева:  «Сосен  перезвон»,  «Братские  песни»,  «Лесные  были»  и  «Мирские  думы»,  раскрываем  и  не  можем  оторваться  от  этих  страниц,  ярких,  певучих,  мы  начинаем  в них   слышать  воистину  «Сосен  перезвон»  и  верим  этим  колдующим  «Лесным  былям». 
Можно  ли  не  верить  такому  народу,  о  котором  написаны  такие  простые,  такие  мастерские  строки: 
Наша  радость,  счастье  наше
Не  крикливы,  не  шумны,
Но  блаженнее  и  краше
Чем  младенческие  сны!»   
Текст    стихотворения  Н.Клюева    Пахарь    сопровождался    восторженным  призывом:  «Прочитайте  и  выпейте  из  чистого,  подлинно  народного  источника  живой,  чудотворной  воды». 
О    поэзии  .С.Есенина    А.Ширяевец    знал    меньше,    но  это  нисколько  не  преуменьшало  пафоса  при  характеристике  его  произведений:
«Также  весь  русский,  молодец  молодцом,  звонкоголосый  Есенин.  Он  еще  юноша,  выступавший  только  в  этом  году  со  своей  «Радуницей»,  но  какой  крепкий  голос  у  него,  какая  певучесть  в  его  чеканных  строчках.  Вот  его  незабываемые  стихи  о  Христе: 
Не  с  бурным  ветром  тучи  тают
На  легкокрылых  облаках.
Идет  возлюбленная  Мати
С  Пречистым  Сыном  на  руках.
Она  несет  для  мира  снова
Распять  воскресшего  Христа.
-Ходи,  мой  сын,  живи  без  крова,
Зорюй    и  полднюй  у  куста…
Любимой  невесте,   России  подарены  следующие  строки  одного  из  есенинских  стихотворений,  проникнутого  почти  юношеским  восторгом  преклонения  перед  чудодейкой  родиной:
Если  крикнет  рать  святая:
-  Кинь  ты  Русь,  живи  в  раю!
Я  скажу:    не  надо  рая,
Дайте  родину  мою.
Сергей  Есенин  свеж  и  юн. 
Он,  как  это  принято  говорить,  «весь  в  будущем».    Радуясь  за  кудрявого  песенника,  мы  невольно  вспоминаем  некрасовское:
Не  бездарна  ты  природа,
Не  погиб  еще  тот  край,
Что  выводит  из  народа
Столько  славных    -    то  и  знай…».
А.Ширяевец  завершил  статью    обзором  произведений  С.Клычкова:    «Третий  певец  русской  народной  «Тройки»    -    Клычков.    Творчество  его  стихийно  и  самобытно.  Сюжет    -    былинная  удаль.  Долго  не  забыть  его  сказочного    «Садко»  из  «потаенного  сада»,  мы  не  можем  отказать  себе  в  удовольствии  привести  это  изумительное  стихотворение  полностью: 
Ходит  море    перед  горами,
Перед  борами  да  ярами!.
Ходят,  ходят  волны  по  морю,
Стелят  пеною  пол  берегу!.  (…).
Прочел  и  не  веришь.
-  Ведь  это  настоящий,  живой  новгородец    Садко!  Какая  красочность!  Какое  совершенство  формы»
Восторженные    отзывы    о  творчестве    Н.Клюева,  С.Есенина,  С.Клычкова    подтверждали  вывод    А.Ширяевца,  что  истинно  народная  поэзия  становится    недоступной    городским  жителям.  «Горожанин,  -  писал  он,  -    задавленный  каменными  громадами  улиц,  захлестнутый  чадным  фабричным  дымом,  прочтя  хрустальные    клычковские  строки  о  «Мельнице  в  лесу»,  вероятно,  вздохнет  полной  грудью: 
Льется  речка    - 
Быстротечка:   
Берега  ее  убраны
В  янтари  и  жемчуга…
Льется  речка  лугом,  лесом,
А  в  лесу  волшебный  плес
Словно  чаша  под  навесом
Чистых  елей  и  берез.    (…). 
Большинство  песен  Клычкова    -    в  честь  Лады,  забытой  горожанами,  но  не  забытой  сыном  полей  и  лесов,  с  диковинными  речками  и  мельницами.  И  сколько  таких  самоцветов    у  трех  песенников  народных!   
Не  вдаваясь  в  подробную  оценку  стихов  Клюева,  Есенина  и  Клычкова,  мы  отсылаем  читателей  для  подробного  ознакомления  к  указанным  здесь  сборникам,  ибо  каждый  из  них    -    это  событие,  а  может  быть,  и  эпоха  в  русском  искусстве». 
Статья  заканчивается    обобщающими    замечаниями    о    необходимости  обращения    внимания    на    народ  и  его  самобытное  творчество,  так  как  «большие  силы  таятся  в  деревне,  много,  слишком  много  забыто  кладов  в  русском  черноземе  и  надо  только  суметь  разыскать  их.  Надо  пойти  в  деревню,  надо  уметь  подойти  к  ней,  и  тогда  не  вилами  встретит  она  нас.  (…)  О  многом  забыла  наша  интеллигенция,  слишком  долго  смотрела  она  через  монокль  на  сермяжных  жителей  деревни  и  не  досмотрела  самого  главного.    Быть  может  «Пугачевщина»  прошлая  и  нынешняя  и  разлилась-то  от  этого  «недосмотра».    А  многому  бы,  весьма  многому,  следовало  бы  поучиться  «царящим  властительно»  городам  у  немудрых  деревенек!
Происходят  и  будут  происходить  великие  потрясения,  неизбежные  во  времена  революции,  когда  добывается  лучшая  доля.  Но  что  бы  там  ни  было,  мы  спокойны  за  народ  наш,  пока  он  шлет  нам  таких  песенников. 
-  Силам  черноземным  привет!    Александр  Ширяевец».
И.И.Шпак  вспоминал:  «Снова  разлука  и  встреча  в  1918  году.  Незнакомый  с  учением  социал-экономистов,  в  том  числе  с  Марксом,  а  также  с  коммунистической  программой,  он  на  первых  порах    растерялся  и  был  простым  зрителем  великих  событий.  Когда  А.Блок  пропел  свои  «Двенадцать»,  Ширяевец  глубоко  задумался,  написал  ему  очень  большое  письмо,  но  ответа  не  получил.». 
А.Ширяевец  пытается  вникнуть в суть    происходивших    политических    событий.    Его  оценка    революционных  преобразований    в  Туркестане    после  Октября    просматривается    в    рассказе    Скрипка. 
«Это  случилось  в  наши  сумбурные  дни,  -  так  начал  он    рассказ.  –  В  день  восстания  рабочих  и  солдат  скрипач  Синицын  был  на  именинах  у  старого  приятеля  своего,  Турасова.  Было  довольно  весело.  Синицын  играл  любимые  свои  вещи,  играл  без  конца,  артистично,  вдохновенно…  И  вдруг  неожиданные  выстрелы…
-Заварилась  каша!    -  бросил  один  из  гостей.
Прибежала  кухарка: 
-  Рабочих-то,  солдат-то,  счету  нет!  Так  и  прут,  так  и  прут!    Тыща!    И  все  с  винтовками!»
И  далее  повествуется  о  том,  как    Синицын  с  другом  по  пути  домой  с  вечеринки    были  остановлены  солдатским  патрулем  и  на  ночь  доставлены  в  проверочный  пункт,  где  уже  находилось  несколько    лиц.    Утром  всех  задержанных    хотели  без  суда  и  следствия    расстрелять  как  классовых  врагов,  но  спас  один  из  руководителей  восставших  солдат  и  рабочих,  который  потребовал    всех  отвести  в  штаб    для  судебного  революционного    разбирательства.    По  пути    задержанных  окружает    толпа  народа,    возбужденная  сообщениями  об  убитых  и  раненных  рабочих  и  солдат  во  время  ночного  сражения  с  частями,  поддерживавшими   Временное  правительство.  Стали  раздаваться    из    возбужденной    толпы    призывы  к  расстрелу    задержанных.    Конвоиры  выполнили    их  требование.    Случайно  остались  в  живых  скрипач  Синицын  и  мальчик  кадет.    Скрипач    попросил  сыграть  перед  смертью  еще  раз  на  скрипке.  Его  виртуозная  игра    так    сильно  подействовала  на    участников  стихийной    расправы,  что  его    и  мальчика  отпустили. 
Это    проявленное    беззаконие    в  рассказе    расценивается    как    пробуждение  в  человеке  звериного  начала.  Синицын,  а  его  устами  и  сам  Ширяевец,  рассуждал:  «Сколько  было  великих  Учителей,  пророков,  сколько  настроено  храмов,  расписанных  величайшими  художниками,  а  люди  все  те  же…  Кто  же  должен  прийти,  чтобы  вытравить  навсегда  в  человеке  звериное?    Будда,  Христос,  Магомед    бессильны,  да,  бессильны,  как  это  ни  грустно.  Где  вы  новые  учителя,  новые    Франциски  Ассизские  и  Николаи  Угодники?».
А.Ширяевец    не  считал,  что  в  народе  высокие  духовные    и  нравственные   чувства     погибли.    Ведь  смог  же  скрипач  Синицын    великолепным  исполнением  музыки  Шопена  и  Гуно  утихомирить  возбужденную  расстрелом    толпу  и  заставить  ее  осознать  бесчеловечность  содеянного.  Устами  скрипача  Синицына  высказывается  убеждение,  что    доверчивым  сознанием  народа    ловко  управляют    нечистые  на  руку  люди,  отстаивая  свои  корыстные  интересы    Синицын  «взглянул    еще  раз  на  толпу  и  понял,  что  эти  суровые,  безбородые  и  бородатые  люди  с  винтовками    -    дети,  слабые,  беспомощные  дети,  ловко  обманутые  кем-то  хитрым  и  безжалостным…  И  сделалось  жаль  их…».   
В    газете  «Свободный  Туркестан»  А.Ширяевец  опубликовал    поэтическую    сказку    Пир    Зимы,    стихотворения    Аленушка,    Песня  (фабричная).      Был  напечатан    рассказ  Свадьба  (Сельская  быль)    с  посвящением    «Сергею  Есенину».
Газета    «Свободный  Туркестан»    просуществовала  четыре  месяца,  а  затем    была  закрыта  из-за  отсутствия    финансовой  поддержки.
Пришлось  снова  обращаться  за  помощью  к  столичным    друзьям.    А.Ширяевец    писал  С.Есенину:    «  Сережа!    За  два  дня  до  получения  твоего  письма,  прочитав  в  газете,  что  в  Питере    вышла  новая  газета  «Знамя  труда»,  в  которой  участвуют  Ремизов  и  Николай  (Клюев),  я  послал  туда  все  песни  о  «Стеньке  Разине».  Если  ты  не  хочешь,  чтобы  они  там  появились,  если  не  трудно,  зайди  и  возьми  для  передачи  Разумнику.  Сошлись  на  это  письмо».
Обращение  было  услышано.  В    «Знамени  труда»  А.Ширяевец    был  объявлен  в  числе  постоянных  сотрудников  газеты.    В  первой  половине  1918  г.  в  газете  были  напечатаны  стихи  А.Ширяевца    Клич  («Заломивши  шапку  алую…»),  .  «Не  пришлось  чудесной  птицы…»,    «За  бухарским  пологом  пьяный  Стенька  спит…»,  «Не  сдержали  станичники  атаманов  зарок…». 
 
Студент  Туркестанского  народного  университета.
В    дореволюционном  Туркестанском  крае  не  было  ни  одного  высшего  учебного  заведения.    В  феврале  1918  г.  в    Ташкенте    организуется    «Общество  ревнителей  высшего  образования»,    учреждается    комиссия    по    созданию    университета,  в  состав  которой    вошли  известные  ученые  А.В.Попов,  В.И.Романовский,  Г.Н.Черданцев,  Л.В.Ошанин,    А.К.Уклонский,  А.А.Семенов,  Р.Р.Шредер,  С.А.Коган  и  др.   
20  апреля  1918  г.  вышел  первый  номер  газеты  «Народный  университет», в которой  были   изложены     цели     и  задачи     создаваемого  высшего  учебного  заведения.   21 апреля   в Ташкенте  на  торжественном   заседании   представителей  власти  и  общественных  организаций   официально  объявили об       открытии      Туркестанского  народного  университета на основании    решения   Совета  Народных  Комиссаров  Туркестанской  республики  от  16  марта  1918  г.
Заседание  состоялось    в  Доме  Свободы.  Присутствовали  многие  горожане.  А.Ширяевец  не  мог  пропустить  такого  мероприятия,  так  как  был  заинтересованным  лицом.    Открыл    собрание    комиссар  народного  просвещения  Туркестанской  Республики  В.А.Успенский.  Участников  собрания  приветствовал  чрезвычайный  комиссар,  член  Совета  Народных  Комиссаров    Туркестанской  Республики    Р.А.Кобозев    О    будущем    Туркестанского  народного    университета    рассказал  назначенный  ректором    А.В.Попов.    Он  говорил:  «Невелика  пока  его  письменная  история,  но  велики  задачи  его:  вырвать  живущие  во  всех  нас  корни  отжившего  прошлого,  перевоспитать  личность  для  новой  свободной  жизни,  переменить  сознание…».  Было    рекомендовано    открыть    филиал    университета  в  старогородской  части    Ташкента,  чтобы    проводить    занятия  со  студентами    на  узбекском  языке. 
Занятия    в  Туркестанском  народном  университете  начались  23  апреля  1918  г.  Было  открыто  5  факультетов,  на  которые  записались  1200  слушателей.  Новое  учебное  заведение    отличалось    от  российских  вузов.  При  приеме  в  студенты  не  было  никаких  ограничений.    Состав  слушателей  был  разнородный  по  возрасту  и  социальному  положению.  Среди  слушателей  были  малограмотные  и  окончившие  лицеи  и    реальные  училища.    Посещаемость  была    слабой.  Лекции  проводились  вечером,  так  как  все    студенты  должны  были    работать.  Программа    летнего  семестра  представляла  собой    сокращенный    вариант  программы  первого  курса  российского  университета.  Преподавателям  вуза  рекомендовалось  излагать  программный  материал  доступно  и  популярно.
И.  Шпак    вспоминал,  что  Ширяевец  «записался  слушателем    Туркестанского  университета  и  2  года  посещал  филологический  факультет».  Слушатели  сами  выбирали    для  посещений  учебные  дисциплины.  А.Ширяевец  стал  посещать  лекции  по  истории  русской  литературы,  которые  читал    А.В.Попов. 
Обучение  в  университете    совмещал  с  работой    в  библиотеке  и    газете  «Народный  университет»,  в  которой    опубликовал  стихотворения    Из  «песен  о  Городе»  (В  больнице),    Вечернее,    Цветам    «  печали  любви»,    Стихи  о  смерти,    Безумие,    «Зовут  к  молитвам  покаянным…»  ,  Змейка,  Затворница. 
В  сентябре  газета  «Народный  университет»    прекращает  самостоятельно    издаваться,  так  как    Народный  комиссариат  просвещения    Туркестанской  республики  стал    выпускать     газету    «Просвещение»,  в  каждом  номере  которой    публиковалась  различные  материалы     о  Туркестанском  народном  университете.  По  инициативе  редакции    в  каждом  номере  стали  появляться    стихи,  рассказы,  очерки,  литературоведческие  обзоры.    А.Ширяевец  становится  одним  из  активных  сотрудников  газеты. В    газете  «Просвещение»    были  напечатаны  его    стихотворения    На  обрыве,    Странное,  Самоубийца,    Погорелка,    Деревенское,  Из  «Волжских  песен»:  1.  «С  утра  до  ночи  все  буду  я…»,  2.    Весна.  3.    Буря,    На  откосе,    Коньки,  Огненный  змей,  Моление.
Изредка  печатал    небольшие  прозаические  произведения,  среди  которых    Наброски  (  1.Нищий.  2.Песня.  3.  Сон),  рассказ  Второй  разряд,  повествующий    о  жизни    почтовых  служащих.   
В  связи  с  юбилеем  И.С.Тургенева    А.Ширяевец  подготовил    и  опубликовал  в  газете    «Материалы  о  Тургеневе  И.С.».  куда  были  включены  «Два  стихотворения  в  прозе  И.С.Тургенева»,    «Дружеское  послание  Тургеневу»  и    «Памяти  Тургенева»  А.Фета,  стихотворения    Я.Надсона  «Над  могилой  И.С.Тургенева»,  К.Д.Бальмонта  «Память  И.С.Тургенева»,    В.П.Лебедева  «И.С.Тургенев».   
А.Ширяевец был  одним  из  инициаторов    открытия  в  газете  «Просвещение»    рубрики  «Литературный  альманах»,  в  которой  стали    публиковаться    стихи  российских  поэтов.    В  одной  из  подборок    была  напечатана  значительная  часть    поэмы  Сергея  Есенина  Марфа  Посадница.  Это  была    первая    самостоятельная  публикация  в  Туркестане  произведения  С.Есенина.    Были  опущены    3  и  4  главки  есенинской  поэмы,  но  напечатано    примечание,  в  котором  отмечалось:  «Настоящая  поэма  С.Есенина,  написанная  в  1914  году,  напечатана  в  сборнике  «Скифы»,  который  появится  в  свет  в  ближайшие  дни».  Это примечание свидетельствует, что текст поэмы С.Есенина Марфа Посадница был перепечатан из  петроградской газеты «Дело народа» (1917, 9 апреля).
В    газете  «Просвещение»    А.Ширяевец  опубликовал  литературоведческую  статью    Забытый  поэт  (А.Н.  Садовников),    в  которой  обратил  внимание  на    творческую  биографию  русского  поэта  Х1Х  века,  автора  популярных  в  народе    песен,  таких  как  «Из-за  острова  на  стрежень…»  и  др. 
В  январе  1919  г.  в  Туркестанском  народном  университете  проводилась    социальная  чистка  среди  студенчества  и  преподавательского  состава.  Если  при  открытии  университета  было  1200  слушателей,    то  к  15  января  1919  года  их  насчитывалось  640  человек.    А.Ширяевец    благополучно  прошел    чистку.   
Ему  пришлось  пережить  и    другие  общественные  катаклизмы.    С  18  на  19  января  в  Ташкенте    во  время    мятежа  были  расстреляны    многие    руководители    советской  власти.  В  мятеже    приняли  участие    некоторые  студенты  Туркестанского  народного  университета,  поэтому    занятия    были  прекращены.    Через  неделю    левоэсеровский  мятеж    был    подавлен  силами  вооруженных    рабочих  дружин  и  верных  советской    власти    воинских  подразделений.    Состоялись  при  большом  стечении  горожан  похороны  жертв    мятежа,  в  которых    А.Ширяевец    принял  участие.    1  марта    занятия  в  Туркестанском  народном  университете    возобновились.
Начавшаяся  Гражданская  война  привела  к  большой    оторванности    Туркестана    от  Центральной  России.    Журнал  «Рабочая  кооперация»,  в  котором    печатался    А.Ширяевец,  писал  в  1919  году:  «Мы  отрезаны  от  центра.  Уже  второй  год  мы  почти  не  знаем,  что  делают  наши  ученые,  литераторы,  художники.  Радио  не  может  передавать  ничего,    кроме  политических  вестей…  Эти  условия  оторванности  создают  впечатление  как  бы  заброшенного  в  океане  острова…».    Желание  выехать  в  Россию    еще  больше  укрепилось  в  сознании    поэта.
 
Туркестанские  мотивы
Революционные    события    в  Туркестане    у  А.Ширяевца    усилили    его    интерес    к  пробуждавшемуся  от  длительного  застоя  краю.    В  стихотворении  Туркестану    он  писал: 
Край  солнца,  хлопка,  рисовых  полей,
Лоз  виноградных,  ароматов  пьяных,
Ты  не  люб  мне  недвижностью  своей,
Ты  не  живешь,  ты    -    в  чарах  снов  дурманных!
А  жизнь  зовет  на  новые  пиры,
А  жизнь  творит  за  ярким  чудом    -    чудо…
-  Пусть  зацветут  шелками  Бухары
Твои  мечты,  твоим  навеки  буду!. 
А.Ширяевец  не  был  в  восторге  от  увиденной  им  туркестанской  природы,  резко  отличавшейся    от  его  родной,  поволжской.    Побывав  в  различных  местах,  он    передал  свое  настроение  в    небольших    поэтических  миниатюрах.    В  стихотворении  Голодная  Степь    показал  мрачную    картину  безжизненной  территории,  которую  хочется  поскорее  покинуть,  чтобы    перебраться  «туда,  где  люди,  плеск  реки  прохладной».  Внимание  поэта  привлекают  великолепные  восточные    изразцы,  напоминающие  о  былой  славе(Самарканд),    Башня  смерти  и  Голубой  купол  (Бухара),    памятники  старины  и  умирающая  арча    рядом  с  шумным  городским  ташкентским    базаром  (Шейхантаурское  кладбище). 
Из-за  незнания  местного  языка,    обрядов  и  обычаев   А.Ширяевец не мог   глубоко  прочувствовать    духовность    мусульманского  населения,  но  от  него  не  ускользали  многие  детали, которые он видел  глазами  русского  человека.    Его  поэтические  впечатления    закрепляются  через  новую  систему    художественных    образов,  часть  которых  он  берет  из  традиционной  восточной  поэзии.    Все  жизненное,  радостное  он  связывал    с    Солнцем,  все  мрачное,  темное    передавал    через  образ  Ночи,    а    азиатское  небо  представлялось    огромнейшей    Бирюзовой    Чайханой.    Поэт    удачно    использовал    эти  образы: 
Сидело  Солнце  в  Бирюзовой  Чайхане,
Кок-чай  тянуло,  горький  сок  кунара.
Спать  захотелось.  Слышало  во  сне,
Как  чьи-то  звонко  звякнули  дутары:
Явилась  Ночь  и  погасила  зной,
Упал  чимбет  над  Бирюзовой  Чайханой.
После  революции    в  Туркестане  началось  раскрепощение    восточной  женщины.  Нелегко  было  сломать    вековые    мусульманские    традиции.    А.Ширяевец  знал  о  случаях  расправы  над  мусульманскими  девушками,  которые  хотели  учиться  в  школах  и  университете,  мечтали  влиться  в  общественную  и  культурную  жизнь  республики.  Для  этого  нужно  было  решиться  на  такой  смелый  поступок,  как  отказ  от  повседневного    ношения    закрывающей  лицо  черной  паранджи.    Поэт  приветствовал    эти  порывы    в    стихотворении  Сартянке: 
Сбрось  ярмо  веков!  Воскресни!
Скинь  постылую  чадру.
Пронесись  с  веселой  песней
По  узорному  ковру…   
В  его  произведениях    стали  звучать  резкие  социальные  нотки  осуждения  тяжелого  унизительного  положения  женщины.    Он  не  решался    публиковать  такие  стихотворения,  но  зачитывал  их  друзьям  или  на  литературных  вечерах:   
               Туземной  женщине.
Ты    -    вечная  раба!  Аллах  твой    -    жирный  бай!
Он  жрет  твою  шурпу!  Кумыс  твой  выпил  пьяный!
В  дувальный  засадил:  то  ль  в  погреб,  то  ль  сарай,
И    сеткой  грязною  закрыл  твой  лик  румяный!
Ты    -    вечная  раба!  Аллах  твой    -    жирный  бай!
Он  жрет  твою  шурпу!  Кумыс  твой  выпил  пьяный!
*    *
Засохли,  сморщились  давно  твои  сосцы!
Средь  желтых  стен  не  дышишь  ты  ветрами!
-  Очнись,  раба!  Запой,  как  изразцы!
Зажги  себя  текинскими  коврами
Засохли,  сморщились  давно  твои  сосцы!
Средь  желтых  стен  не  дышишь  ты  ветрами… 
В  издательстве  «Туркцентропечати»  в  1919  г.  А.Ширяевец  издает  малым  тиражом    книжечку  стихов  «Край  солнца  и  чимбета.  (Туркестанские  мотивы)».  В  сборник  вошло  25  стихотворений,  написанных  в  разные  годы.  «Стихи  эти  появляются  в  печати  впервые,  кроме  трех:  «Пески»,  «Ночные  строки»  (переработано)  и  «Как  целует  здесь  землю  и  нежит.»,  -    отмечалось  автором    в  примечании. 
Стихотворения  восточной  тематики    при  жизни  поэта  не  получили  положительной    оценки.    С.Есенин  не  очень  лестно  писал  о    стихотворениях  сборника    «Край  солнца  и  чимбета:  «Пишешь  ты  очень  много  зрящего.  Особенно    не  нравятся  мне  твои  стихи  о  востоке.    Разве  ты  настолько  уж  осартился  или  мало  чувствуешь  в  себе  притока  своих  родных    почвенных  сил?». 
А.Ширяевец,  конечно,    не  стал  походить  на    местных   сартов.  Так  в  то  время  называли  оседлых  в городах  с  древних  времен  узбеков  в  отличие  от  кочующих  других  тюркских  народов. Тем не менее, многолетняя жизнь в Туркестана помогла ему ближе и глубже понимать     чаяния  и  запросы  местного  населения.
.  В    статье  «Туркестанские  поэты»    А.Черновский  в  журнале  «Книга  и  революция»  (М.,  1923)    писал,  что  А.Ширяевец,  один  из  известных  туркестанских  поэтов,  «или  занимался  перепеванием  старых  мотивов,  вроде  потопления  персидской  княжны,  выплывания  расписных  кораблей  и  прочей  бутафории  или  слагал  определенно  неудачные  стихи  о  Туркестане.  Редким  в  русской  литературе  примером  описания  в  стихах  нелюбимого  и  чуждого  края  является  его  сборник  «Край  Солнца  и  Чимбета».  Солнечный  и  красочный  Туркестан  для  поэта  «нелюб,  нищ  и  жалок»,  здесь  «все  в  похмелии»,  «сонны  лица,  сонны  души»,  «лишь  с  нудным  воем  протащится  порой  верблюд»,  Аму-Дарья    «лавиной  неприглядно-бурой  бурлит  меж  низких  берегов»  и,  только  добравшись  до  Каспия,  Ширяевец  ожил:  «Прими,  Хвалынское  раздольице!  Тесна  для  Сеньки  стала  Русь»,    «…  и  мнилось,  доносился  издали,  княжны  печальный  голосок». 
А.Ширяевец  мечтал    издать    в  Ташкенте  поэтический    сборник  «Бирюзовая  чайхана»,  в  который    включил    54  стихотворения,  в  том  числе  и  те,  что  были  опубликованы  в  книжечке  «Край  солнца  и  чимбета  (Туркестанские  мотивы)».    Первый    заголовок    на  макете    рукописной    книги:  «Александр  Ширяевец.  Край  солнца  и  чимбета.  (Стихи  о  Туркестане)»    был       зачеркнут    и    заменен    новым:    «Бирюзовая  чайхана».    На  оборотной  стороне  обложки видна   карандашная  надпись:  «Маргоше,  голубке  моей  посвящаю.  Александр  Ширяевец.  1921  год».    Так  А.Ширяевец  ласково  звал  свою  невесту  Маргариту  Петровну   Костелову.   
Издать  сборник  в Ташкенте    не  удалось.
 
Против    футуриста    В.Маяковского
Футуристов    А.Ширяевец    не  любил.  Их  произведения    казались  ему  далекими  от    поэзии,  образы  надуманными,  не  позволяющими   их  серьезно  воспринимать.  В  дореволюционном  Туркестане    о  футуристах    судили  как  о  хулиганствующих  молодых  людях,  бросавших  вызов  общественному  вкусу.  В  провинциальном  Ташкенте  такие    действия    осуждались.  О  футуристах  А.Ширяевцу  много  рассказывал    Н.  Кулинский,    который    22  октября  1918  г.  в  газете  «Просвещение»  в  очерке    «Рыцарь  ложки  и  лазоревых  щек»    описал  свои    впечатления  от  встреч    с  поэтами    В.Хлебниковым  и  В.Маяковским  в  1913  –  1914  гг.    Из    очерка    можно  было  узнать,  что  В.Хлебников,  при  встречах,    показывая    свою  изданную  книгу,    всегда  кричал  «Я    -    гений»,  а  В.Маяковский  на  одном  из  поэтических  вечеров  неожиданно  плюнул    в  сторону  публики  и  не  стал  читать  стихи.     У  Ширяевца    сложилось  представление,  что    футуристам    свойственно  «разорванное  сознание»,    а  их  творчество    не  имеет  ничего  общего  с  подлинным    искусством. 
Внимательно  перечитывая    в  библиотеке    сборник  «Все  сочиненное»  В.Маяковского,  не  смог  удержаться  от  обобщающей  оценки  творчества    «вождя  футуризма»,  которому    посвятил    специальную  главу  в    трактате    «Каменно-железное    чудище».   
В  творчестве    В.Маяковского  выделил  четыре  периода.   
Первый    характеризовался    произведениями,  которые    создавались    поэтом    на  заре  туманной  юности  и  были    связаны    с    робкой    мечтой    о  желтой  кофте.  «Первые  юношеские  шаги  Володи  Маяковского,  -  писал  А.Ширяевец,  -    как  видно  из  первого  его  стихотворения  (Утро),  были  направлены  по  сточным  улицам    Града,  где  «гроба  домов  публичных  восток  бросал  в  одну  пылающую  вазу»,  где  очаровал  взоры    «враждующий  букет  бульварных  проституток».    И  мы  не  вправе  сомневаться,  что  Володя  Маяковский  литературное  крещение  получил  именно  у  сих  злачных  мест,  если  прочтем  следующие  Володины  строки: 
Меня  одного  сквозь  горящие  здания
Проститутки,  как  святыню,  на  руках  понесут
И  покажут  богу  в  свое  оправдание
Дальше: 
Я  ваш  поэт». 
Второй  период  творчества  В.Маяковского  А.Ширяевец    связал    с  пресловутой    желтой    кофтой,    позволявшей  поэту    все  больше  и  больше  распоясываться.
Период  этот    иллюстрировался  следующими  отрывками: 
Я  сошью  себе  черные  штаны
Из  бархата  голоса  моего…
или:
А  если  сегодня  мне  грубому  гунну
Кривляться    пред  вами  не  захочется    -    и  вот
Я  захочу  и  радостно  плюну,
Плюну  в  лицо  вам…
Третий  период  творчества    был    определен    кратко:    «Володя  распоясался».  В  качестве  иллюстрации    приводится    поэма  «Облако  в  штанах»,  которая  для    Ширяевца    показалась    набором  несвязанных  образов,  необоснованных  многочисленных    ассоциативных  связей  с    биографией  поэта.    В  результате  был  составлен    краткий    пародийный    конспект    содержания  поэмы  с    сознательным  нарушением    логической    связи    изложения    и  сумбурным    вводом    образов,    что  представляло,  якобы,    зеркальное  отражение    сути    поэмы  «Облако  в  штанах». 
А.Ширяевец    пародировал  В.Маяковского:  «  Что  за  тля  верещит  рифмами,  пиликая  о  любовях  и  соловьях?.  Я  могу  это  посерьезнее  изобразить!  Северянин?    -  видали  мы  такую  падаль!  -  Взошел  гремящий  на  престол?    -  Ха!    -  Сам  взоплю  почище!    Раззудись  плечо,  размахнись  рука!  Одесса.  Измена  Марии…Р-р-р-о-ковая  драма  на  двадцати  страницах  убористого  шрифта!  Ежели  в  кинематографе    -    «золотая  серия»    5000  метров,  цены  повышенные!  Все  бабы    -    стервы!    Держите,  а  то  зашибу.
Облако  в  штанах!  Смазывай  пятки,  не  то  в  гроб  вгоню!  Я  шутить  не  люблю.  Я,  ведь,  тебе,  шкуре  барабанной  не  Игорь  Северянин!  Ошиблись  адресом!  Отведите  к  городовому,  не  то  убивцей  могу  быть!  Мария!  Мария!  Мария!  Ты  ли  меня,  я  ли  тебя  израиил.  .
Конечно,  у  меня  ананасов  с  шампанским  нет,  я  честный,  истинный  пролетарий,  даже  предсказать  могу,  когда  революция  будет.  Вернись!    Выходишь  замуж!    -  Начхать!  Много  вас  тут  шландается!  Лиля  лучше!  Пускай  она  рвет  плоды  с  фруктового  сада  великой  души  моей!  Тореадор  смелее!  В  бой!    -  сторонись    -  зашибить  могу!    Бастилия  взята!    Веду  Наполеона  на  цепочке!  Падение  курса  у  Лили.    –  Прощай  мой  гонорар!  –  Сколько  ухлопал  то!    Женщины,  женщины!.  Бросаю  вызов  богу    -    выходи,  старое  пугало,  на  левую  руку!  Держите,  не  то  ушибить  могу!  Кто  еще  там?». 
Этот    набор    фраз   А.Ширяевец   иллюстрировал     отрывками  из  произведений    В.Маяковского.   
Четвертый  период  в  творчестве  В.Маяковского    определялся  так:  «Володя  приспособился.  И  мы  нахалы!  Бей  в  дрызг!  Брошу  папашу  и  мамашу  для  счастья  человечества!  Крой  почем  зря!».    Этот  период,    по  мнению  А.Ширяевца,  иллюстрируют  следующие  строки:
 
Довольно  жить  законом,
данным  Адамом  и  Евой…
*  *
Победители 
шествуют  по  свету
сквозь    рев    стариков  злючий…
Заключительным  аккордом  четвертого  периода    служит  строка:
                 Выворачивайтесь  нутром!
И    хотя  А.Ширяевец  признает,  что  образы  В.Маяковского  необычайно  сочны,  оригинальны,  тем  не  менее,  приходит  к  неутешительному  выводу:  «Вообще  странный  человек  Володя…».
Многие  образы  в  поэзии  В.Маяковского    показались  А.Ширяевцу  следствием  больного    поэтического  воображения,  а    стихотворение-рассказ    «Вот  так  я  сделался  собакой»  сравнивалось    с    бредовыми    рассуждениями    Поприщина  из    «Записок  сумасшедшего»  Н.В.Гоголя.
А.Ширяевец  писал:  «Удивительное  сходство  переживаний!  Затем:  если  мы  сопоставим  возглас  испанского  короля:  «Матушка,  спаси  своего  бедного  сына!  Урони    слезинку  на    его  больную  головушку!  Посмотри,  как  мучат  они  его!»  с  возгласом  гениального  Володи:        
                      Солнце,
Отец  мой!
Сжалься  хоть  ты  и  не  мучай!
или:
Быть  царем  назначено  мне…
Вам  все  становится  ясным.  Бедный  Володя!    И  теперь  нас  не  должно  удивлять,  если  Володя  скажет:
Гвоздь  у  меня  в  сапоге
кошмарней,  чем  фурункул…
или:
Я  знаю    -
солнце  померкло  бы,  увидев
наших  душу  золотые  россыпи…
Приведу  еще  несколько  строк,  свидетельствующих  о  гениальной  художественной  прозорливости  Володи:
У  обмершего  портного
сбежали  штаны
и  пошли    -   
одни!    -
без  человечьих  ляжек!
И  тогда  «зачатый  неведомыми  Голиафами,  такой  большой  и  ненужный»,  доблестный  вождь  русского  футуризма  встанет  во  весь  богатырский  рост.  Впрочем,  нет,  я  забыл  сказать  о  поэме  Маяковского    «Война  и  мир»,  -    поэма  хорошая,  но  роман  под  тем  же  названием  одного  из  «генералов-классиков»,  против  которых  так  ополчился  Володя    -    это  роман  куда    лучше!    Володя  написал  скверную  «Мистерию-Буфф»,    которую  будет  ставить  сам  Мейерхольд.    Володя  еще  много  напишет…
Итак,  причина  странностей  Володи  Маяковского  выяснена.    И  в  конце-концов  все  объясняется  просто,  после  такого  признания  Маяковского:
Я…  выхарканный,  чахоточной  ночью
В  грязную  руку  Пресни…» 
Все это позволяло   А.Ширяевцу    сделать     окончательное  заключение:  «Маяковский  возводится  в  гении,  провинциальные  поклонники  Маяковского  нежно  поглядывали  на  заборы,  дабы  запечатлеть  на  них    обуревающие  их  чувства  в  подражании  «обожаемому  вождю».  Некоторые  заборы  уже  удостоились  высокой  чести  восприятия  такого  рода  литературы…
Мне  передавали,  что  о  Маяковском    появилась  статья  даже  в  чопорном    лондонском  «Таймсе»,  но  мы  вправе  бояться,  а  вдруг  да  статья  эта  послужит  высокомерным  бриттам  материалом  для    трактата  «О  вырождении  Русской  нации»    -    коварство  Англии  всем  и  давно  известно.    России  Маяковский  сказал:  «Я  не  твой,  снеговая  уродина». 
Снеговая  уродина  будет  очень  рада  такому  заявлению    -    дегенераты  ей  не  нужны.    Но  Россия  никогда  не  забудет,  что  храм  русского  искусства,  благодаря  Владимиру  Маяковскому,    превращен  в  «ватер-клозет»,  а  восклицание  дам  (по-видимому  из  тех,  что  встречены  были  Маяковским  на  заре  туманной  юности):  «Ах,  какой  прекрасный  мерзавец!»    -    должно  быть  заменено:  «Ах,  какой  грязный  мерзавец!».
Чтобы  не  выглядеть  в  таких  оценках    одиноким,  А.Ширяевец    в    подтверждение  сослался  на    мнение    Петроградского  Пролеткульта,  напечатанное  в  журнале    «Грядущее»:    «Бутафорский  гром  необходим  футуристам,  как  капиталистам  благородные  слова  о  защите  родины  от  вражеского  нашествия,  потому  что  за  словами  и    за  шумом  можно   потихоньку  делать  свои  делишки.    А  делишки  эти  у  футуристов    -    дискредитирование    рабочей  революции.  Если  же  такой  усердный  шум  производится  по  глупости,  то  тем  хуже    -    услужливый  дурак  опаснее  врага».
  А.Ширяевец согласился с мнением    пролеткультовцев, которые  советовали  В.Маяковскому:  «Прежде  свою  голову  надо  обделать,  или  снести  ее  в  психиатрическую  Бехтерева,  а  потом  уже  писать  приказы  по  искусству». 
.  «Не  сомневаюсь,  -  заканчивал  он     обзор,  -    что  пятый  период  творчества  Маяковского  будет  исследован  не  критикой,  а  профессором  Бехтеревым.  Но  благоухание  от  «Всего  сочиненное  Маяковским»  выдыхнется  не  скоро».   
 
Против    имажиниста  В.Шершеневича.
       Идеи  имажинизма    не  воспринимались  А.Ширяевцем  всерьез.  Он    считал  поэзию  имажинистов  подражательной,  находил  в  ней    следы  символистов,  футуристов,  других  поэтических  направлений.  Как  и  футуристов,  имажинистов    относил  к  разряду  «ошалелых»  людей»,  которые    были  порождены  капиталистическим  Городом.  Лидером  имажинизма  считал    Вадима  Шершеневича,  которого    обвинял    в  непоследовательной  подражательности  то  Блоку,  то  Клычкову,  то  Северянину,  то  Маяковскому.    Особенно  сильное  влияние  на  вождя  имажинизма,  по  мнению  А.Ширяевца,    оказала  «Песнь-песней  царя  Соломона».    Он  привел  из  произведения    такие  строчки:  «Волосы  твои  как  стадо  коз,   сходящих  с  горы  Галлаадской»;    зубы  твои  «как  стадо  овец  выходящих  из  купальни»  и  потом  «глаза  его    -    как  голуби  при  потоках  вод,  купающиеся  в  молоке,  сидящие  в  довольстве».    Знакомство  с  этими  образами    имело    далеко  идущие  последствия.  А.Ширяевец  писал:  .  «Хлопнул  по  не    особенно  высокому  челу  Вадим  Шершеневич    -    эврика!  Вот  утру  нос  и  Игорю  Северянину  и  Владимиру  Маяковскому!  И  стал  с  тех  пор  Вадим  Шершеневич    «имажинистом». 
Как  тут  не  быть    благодарным  Соломону!  И  Вадим  Шершеневич    посвящает  ему  такие  строки: 
Соломону    -    первому  имажинисту,
Одевшему  любовь  Песни- Песней    пестро,
От  меня,  на  паровозе  дней  машиниста,
Верстовые  столбы  этих  строк.
И  еще  цитата  из    «Коробейники  счастья»:
Соломону    -    имажинисту  первому,
Обмотавшему  образами  простое  люблю,
Этих  строк  измочаленных  нервы
На  шею,  как  петлю. 
Но  в  создании  поэтических    образов  В.Шершеневич    перещеголял  Соломона.  А.Ширяевец    привел  следующий  пример  его  образотворчества: 
Слониха  два  года  в  утробе  слоненка,
После  в  мир  на  200  лет,
В  животе  мозгов  1  /  4  века  с  пеленок
Я  вынашивать  этот  бред.
И  у  потомства  в  барабанной  перепонке
Выжечь    -    слишком  воскресный  след.
У  него  в  душе  пасхальный  перезвон.
«Маяковский  ущемлен  окончательно,  -  восклицает  А.Ширяевец,  -  об  Игоре  Северянине  и  говорить  нечего!».
  Неприязненное отношение к имажинистам подтолкнуло  А.Ширяевца  на  создание  пародии    Драма  имажиниста. 
Лягнув  меня  глазами,
Ты  проржала: 
-  Ну  и  кобель
Футурный!  – 
И  стало  дурно, 
И  в  пятке  сердце    жало.
До  трех  недель
Вползаю,
И  слезами
Лилово  щедрыми
Я  истекал!   
Звал 
Снова,
Хотел  блаженства!
Насилий  над  бедрами
Алкал!
Котом  мяукал  – 
Ни  звука!
Но  основные    причины  возникновения  имажинизма,  как  и  футуризма,  А.Ширяевец    усматривал  в  большом  влиянии  городской  культуры  на  современное  общество.  Он  писал:  «Я  не  буду    вдаваться  в  критику,  мое  дело  только  доказать  пагубность  Города,  привести  примеры  осатанения  людей,  болтающихся  между  тротуаром  и  небом,  отлученных  Городом,  сжатых  камнем  и  железом.  Вот  они    -    любуйтесь!».
Голодные    годы   
После  отъезда  С.Есенина  А.Ширяевец принимает   окончательное   решение о переезде  в    Россию.   Советуется с друзьями, просит небольшого содействия у знакомых писателей.   Отправляя  автобиографию    составителю    «Словаря  русских  поэтов  и  поэтесс»  Павлу  Яковлевичу  Заволокину,    просил  его помочь   переезду    в  Москву  или  Петроград.  Ответ  П.Я.Заволокина  был  малоутешителен:   
«Тов.  Абрамов!  Посылаю  Вам  для  просмотра  и  подписи    Вашу  автобиографию…  Переезжать  в  Петроград  я  лично  не  советую  Вам,  т.к.  с  продовольствием  дело    обстоит  катастрофически..  Если  Вы  там  скучаете,  то  зато,    наверное,    не  голодаете…».
Писатель    Н.Степной  отвечал    из  Самары:    «Дорогой  Александр  Васильевич!    Ехать  в  Москву  надобно,  но  забирайте  побольше  провизии.  Иначе  там  плохо.    У  нас  тоже  голодно,  не  то  что  у  Вас…  Сорганизуйте  нам  сюда  посылку    -    мы  бы  за  Ваше  здоровье  устроили  бы  здесь  пирушку».   
Зимы    1920  –  1922  гг. в Ташкенте   были    холодными    и  голодными.  И.  Шпак  вспоминал:  «Всю  жизнь    Ширяевец  жил  в  нужде  и  скитался  по  затхлым  комнатам,  чуланам,  несмотря  на  свою  экономную  жизнь  (он  не  пил  никогда  и  не  курил).  В  период  с  1918  по  1922  год    он  с  матерью  буквально  голодал,  и  4  года  печь  в  квартире  не  знала  дров.  В  холодные  и  сырые  дни  Ширяевец  в  своем  неизменном  рыжем  пальто    валялся  в  постели  и  здесь  же  писал  свои  поэмы,  как-то  «Голод»,  «Мужики»  и  др.,   которые  печати  еще  не  видели.  А  в  те  годы  он    со  слезами  на  глазах  вынужден  был  по  книжке  таскать  свою  библиотеку  на  базар,  меняя  их  на  хлеб…».
Были  проданы  или  обменены  на  продукты  многие  ценные  книги,  в  том  числе  и  с  автографами  дарителей.  Такая  же  участь,  вероятно,  постигла    книгу    А.Блока  с  дарственной  надписью.   
Тяжелое  материальное  положение    наводит  поэта    на  грустные  размышления  о  бренной  жизни.    Он    не  исключал  возможности    преждевременного    ухода  в  мир  иной.    22  января  1921  г.  написал    стихотворение: 
Все-то  снится  с  косою  мне  сватьюшка,
Видно,  время  мне  саван  надеть…
-  Не  забудь  меня,  Волга,  Русь-матушка!
Мои  песенки  станете  ль  петь?..
Все-то,  все  растерял  я,  родимые…
Нет  в  помине  былого  огня…
Но  остались  на  век  нерушимые
Только    -    вы…
Вспомяните  меня!
Это  же  минорное  настроение    одолевает    А.Ширяевца    перед  встречей  Нового  года,  который,  по  его  мнению,    не  предвещал    ничего  хорошего.  Об  этом  можно  судить  по    кратким    наброскам    «Нерифмованные  пустяки». 
«Смотреть  на  солнце  и  думать  о  кресте  над  могилой!    Видеть  звезды  и  не  чувствовать  бога!    Получать  цветы  и  знать,  что  тебя  никто  не  любит!    Дышать  розами,  и  стынуть  северным  полюсом!  В  шуме  аплодисментов  знать,  что  ты  одинок!    Смеяться  и  слышать  в  душе  плакучую  иву!    Черт  возьми!    А  в  общем  все    -    пустяка!».
В  тяжелом  материальном  положении  оказалась  вся  страна,  вовлеченная  в  гражданскую  войну.  Ошибочно  проводимая  хозяйственная  политика  привела  к  тому,  что  многие  центральные    российские  губернии    в  1921  г.    были  охвачены    страшным  голодом.    Поэт  С.Оков,  переселившись   в  Киев  для    продолжения  учебы  в  военном  училище,    писал  А.Ширяевцу:  «Как  же  живешь  ты  с  больной    матерью    -    воображаю.    Я  почему-то  думаю,  что  ты  никуда  из  Ташкента    не  двинулся,  духу,  поди,  не  хватило.    Но  и  в  Ташкенте  стало  теперь  ,  слышь,    голодно  и  жизнь  вздорожала  непомерно…» 
В  Ташкент    из  голодающих  губерний  хлынули    беженцы.  Цены  на  продукты  питания  резко  подскочили  на  рынке,  но  они    были  во  много  раз  ниже,  чем    в  голодающих  российских    городах  и  деревнях.  Из     Самары  Н.Степной  писал  16  июня  1921  г. о жутких ценах на продукты питания:  «Дорогой  друг  Александр  Васильевич!  …  Самара  живет.    Муку  добили    -    до  300  000  р.  за  пуд.  Ждем  дождя,  убавится  наполовину.    Мясо  2000  р.  фунт,  масло     10  000  р.  фунт». 
.  В  июне  в  Ташкент  приехали    «подкормиться»  московские  пролетарские  поэты    М.Герасимов,  В.Кириллов,  Н  .Ляшко,    С.  Обрадович,  Е.Нечаев.    А.Ширяевец  встречался  с  ними,  помогал  организовывать  литературные  вечера.  В  альбоме  поэта    М.Герасимов    записал:
«  Приволжскому  земляку  и  брату    Александру  Ширяевцу. 
…  Гудки  вперебой  говорят:
В  снах  не  блуждай.
Пробуждайся,  народ,  -
Солнце  выходит 
из  огненных  ворот.
Июнь  21  г.  Ташкент».
В  сентябре    А.Ширяевец  встречается  с  прибывшими  в  Ташкент  из  Самары  писателями  Н.Степным,    А.Неверовым. Они  приехали  12  августа  1921  г.  в  товарном  вагоне,  по    пути    устраивая    литературные  вечера,  чтобы  на    собранные    средства    закупить    продукты    для    оказания    помощи  голодающим  Поволжья.   
6  сентября   Александр   присутствовал    на  литературном  вечере   в  Ташкенте  писателей     А.Неверова,    Н.Степного,  П.  Дорохова.  На    вырученные  деньги  были  закуплены    пшеница,  рис,  другие    хлебные  продукты. 
При  первой  возможности  А.Ширяевец  старался  оказывать  посильную  помощь  своим  друзьям,  хотя  его  личная  жизнь  не    была    хорошо  обеспеченной.  .
9  декабря  1921  г.    Н.Степной    писал  из  Самары:  «Дорогой  Александр  Васильевич!    Мешок  Ваш  с  пшеницей  я  передал  в  дом    Павла  Николаевича  Дорохова…».   
А.Ширяевца    разозлило  известие,  что  некоторые  писатели  и  поэты  в  Москве  получают  льготные    кремлевские    пайки.    11  августа  1921  г.  он  написал    П.Я.Заволокину,  составителю  книги  «Сборник  пролетарских  поэтов»:    «Участвовать  в  агитационном  сборнике  и  конкурировать  с  Демьяном  Бедным  и  иными    «пролетариями»,  вкушающими  кремлевские  пайки,    я  не  согласен,  при  сем  будьте  добры  вернуть  все  посланное  Вам.  Я  сын  крестьянской  полевой  Руси,  а  не  той,  которая  проповедуется  в  сферах».    23  октября  П.Я.Заволокин  ответил    ему:  «Стихи  и  автобиографию  Вашу  я  не  посылаю  Вам  обратно,  так  как  думаю,  что  Вы  напрасно  гневаетесь…»  В  антологию  стихи  Д.Бедного  не  вошли.  Книга  Заволокина  вышла  в  1925  году  с  автобиографией  Ширяевца  1921  г.,  которая  была  предназначена  для  неизданной    книги  «Поминальник».   
Потеря  в  голодный  год  многих  тысяч  людей  болью    отозвалась    в    сердце  поэта.  Он  создает  поэму    «Голодная  Русь». Это было произведение  подлинного   откровения   страдающего   и сопереживающего   за  свою  Родину  патриота.    В  основу  поэмы    А.Ширяевец  положил  все  ту  же  борьбу  добра    и  зла  в  условиях  страшного  для  общества  испытания  голодом.  Поэт  обвиняет  в  равнодушии  людей  обеспеченных,  призывает  их    вспомнить    благородную    заповедь    «возлюби  ближнего  как  самого  себя»..
Говорятся  высоконравственные  проповеди,
Но  все  проходят  мимо  коченеющих
У  заборов,  на  площади,
Проходят  говорливые,  опрятные,
К  лекциям,  музыке,  обедам,  ужинам,
Гуляют,  расхаживают,
Улицы,  скверы  нарядными  запружены…
-  Так  было,  так  есть,  ужели  вечно
Так  будет?..
-  Человек!  Человек!
Да  кто  же,
Да  что  же
Тебя  разбудит?
Когда?..
Какая  живая  вода?
Какие  уже  надобно  встряски?.. 
А.Ширяевец    писал  не  только  о  голоде  в  Поволжье.  Его  поэма    –  это  плач  по    всей  умирающей    крестьянской    Руси. 
-  Эх,  ты,  Русь,  безутешница  горькая,
Поросла  твоя  радость  быльем!
Не  тебе  ль,  как  малиновой  зорькою,
Полыхнула  Жар-Птица  крылом!
Что  же  треплешься  ты,  аль  безродная?
Что  же  нет  песен  вешних  твоих?
Долго  ль  будешь  ордою  голодною
Подыхать  у  ворот  у  чужих?..
Поэма  при  жизни  автора  не  была  напечатана.  Публикация  ее  была  осуществлена  только  в  1990  г.
  Сам  А.Ширяевец    старался  по  мере  сил  своих  помогать  голодающим.  Его  стихотворения  Опустевший  двор    и  «Не  прогремел,  не  отозвался  гром…»  были  опубликованы    в  «Книге  о  голоде.»,  изданный  .  1922  г.    Самарской  губернской  комиссией  помощи  голодающим,    средства  от  продажи  которой    поступали  в  фонд  помощи  голодающим  Поволжья  
 
 
                        София Око-Рокова
 
  Александру Ширяевцу
 
Привет тебе, мой брат по лире!
Меня пленил твой смелый стих:
В нем есть размах славянской шири,
В нем пышет Русью каждый штрих!
 
Витиеватостью убогой
Не щеголял перед толпой, -
Идешь своею ты дорогой, -
Дорогой верной и прямой.
 
Тебе мила вся Русь святая,
Ты веришь в мощь ее основ.
Их дух и доблесть воспевая,
Не ищешь ты ходульных слов
.
Красу отчизны необъятной
Впитав отзывчивой душой,
Ты в ярких образах понятных
Ее рисуешь пред толпой…
 
Уклад Руси, ее природа,
Преданья старины глухой,
Величье русского народа, -
 Все  -  воспевается тобой.
 
И песнь твоя неугасимо
Вливает в душу яркий свет…
Прими ж, Баян земли родимой,
От сердца русского привет!
 
1915 год 14 января.   Прибавление к газете
 «Туркестанские ведомости» (№ 18, с.5)
 
 
 
Лариса Гулиянц
 
ДВА АЛЕКСАНДРА
 
Художник и поэт… Оба родились во второй половине 80-х годов X1X столетия с разницей в один год. Но первый, который старше, - в городе Новый Маргелан (ныне г. Фергана Республики Узбекистан), второй - на берегах Волги, в старинном селе Ширяев Буерак, что расположилось среди живописных Жигулевских гор.
Художник - Александр Николаевич Волков. Поэт- Александр Васильевич Ширяевец (Абрамов). Судьбе было угодно, чтобы они встретились. И не просто встретились, а подружились. Произошло это в Ташкенте примерно в 1917-1919 г.г. Сближение их произошло, вероятно, еще и на почве поэзии, ведь Александр Волков не только писал великолепные картины, но и был самобытным поэтом.
Их знакомство и дружба продолжались недолго: в 1922 году Александр Ширяевец покинул Ташкент и возвратился в Россию. Через два года в возрасте 37-ми лет он скончался от менингита. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве. Александр Волков переживет Ширяевца на тридцать с лишним лет. Все эти годы он, народный художник Узбекистана, продолжал жить в Ташкенте, заниматься живописью и поэзией.
Мысль написать о двух Александрах пришла не сразу. Работая в Ферганском краеведческом музее, на родине Александра Волкова, я познакомилась с его сыновьями Валерием и Александром, тоже художниками (оба сегодня живут в Москве). Они помогли собрать в нашем музее небольшую коллекцию своего отца, биографические материалы и воспоминания, каталоги выставок. Знакомясь с биографией А.Н. Волкова, узнала о его встрече с Сергеем Есениным в Ташкенте в мае 1921 года и о том, что устроил ее поэт Александр Ширяевец.
О  Ширяевце, работая в Фергане, почти ничего не знала. Четыре с лишним года назад переехала на постоянное место жительства в Самарскую область. И однажды, находясь в Москве, от старшего сына А.Н. Волкова Валерия узнала, что у А. Ширяевца, оказывается, было стихотворение, посвященное его отцу. Оно опубликовано в газете «Волжская коммуна» 5 августа 1989 года. Валерий Александрович попросил найти это стихотворение и прислать.
Не мешкая, отыскала в областной библиотеке подшивку газеты за тот год. Вот тогда и решила написать о двух Александрах: художнике и поэте. Если о Волкове информации было достаточно, то о Ширяевце- почти ничего. Стала понемногу накапливать материал о нем: изучала архив поэта в Самарском областном литературном музее имени М. Горького, побывала в мемориальном доме-музее на его родине в селе Ширяево, познакомилась с краеведческой литературой. Так появилась эта публикация.  «Баюн Жигулей и Волги»
Так в одном из своих писем назвал Александра Ширяевца Сергей Есенин. Оно пришло в Ташкент из Петрограда после победы Февральской революции 1917 года. Их заочная дружба началась в 1915 году и продолжалась до последних  дней Ширяевца.
Детство Александра прошло в родном селе на берегу Волги. Здесь он поступил в единственную в селе церковно-приходскую школу, которую окончил в 1898 году. Из автобиографии: «…Читал книги, заносимые в село торговцами-лубочниками. Первым прочитанным поэтом был Кольцов, потом – Лермонтов. Иногда отец выписывал «Родину» или «Ниву». Отец был очень добрый человек, любил читать, играть на гармони, петь…»
После окончания школы Саша поступил в Самарское епархиальное городское училище. Но в 1902 году учебу пришлось оставить – неожиданно скончался отец. В 15 лет начал трудиться. Работал писцом в канцелярии казенного лесничества, затем чернорабочим на бумаго-красильной фабрике в Самаре. Здесь и оказался втянутым в революционные события, потому в конце 1905 года, дабы избежать ареста, уехал с матерью в далекий Туркестан.
В Ташкенте Александр Абрамов (псевдоним Ширяевец он возьмет позже) устроился служащим в почтово-телеграфную контору. Потом были города Коканд, Чарджуй, Бухара и снова – Ташкент. И так до 1919 года – служба по почтовому ведомству.
Писать стихи Александр начал рано, в 7-8 лет, но печататься - только с 1908 года. Вначале в туркестанских газетах, когда и взял псевдоним Ширяевец по названию родного села. В 1911 году стихи молодого поэта вошли в коллективный сборник «Ранние сумерки» (Ташкент). Примерно в это же время они начинают появляться и в «тонких» столичных журналах-еженедельниках: «Почтово-телеграфный вестник», «Народный журнал», «Ежемесячный журнал»…
В декабре 1914-го Александр Ширяевец заочно становится членом Суриковского литературно-музыкального кружка, который выпускал в Петрограде свой журнал «Друг народа». Заочно же знакомится он с поэтами Николаем Клюевым, Сергеем Городецким и чуть позже – Сергеем Есениным. В № 1 журнала за 1915 год появились одновременно стихотворения: «Узоры» С. Есенина и «Хоровод» А. Ширяевца. После публикации Есенин шлет ему в Ташкент восторженное письмо, которое положило начало их длительной дружбе и переписке.
Из письма Сергея Есенина: «Извините за откровенность, но я вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения… Со стихами моими вы еще познакомитесь. Они тоже близ вашего духа…»
Первая значительная книга стихов А. Ширяевца «Запевка» вышла в 1916 году в Ташкенте. Большая часть произведений в ней, как и в последующих сборниках, была посвящена родной Волге, Жигулям…
Что мне дива Туркестана,
Груды серебра-добра,
Я глядеть на Волгу стану
С караульного бугра.
И еще:
Есть ли что чудесней
Жигулей хребтов?
А какие песни
С барок и плотов!
А какие сказы
Ходят с голытьбой!
Услыхал и сразу
Закипел гульбой.
В 1919 году в Ташкенте в издательстве «Студия искусств» вышел лирический сборник «Альманах стихов», где были напечатаны и стихи А. Ширяевца. В одной из местных газет вскоре появился следующий отзыв критика: «Чувствуешь влажный волжский запах и ветер при чтении стихов А. Ширяевца. Поэт, что называется, пропах Волгой. Его стих залихватский и звонкий. Такие стихи просятся наружу из груди… Их петь над Волгой, в ее лесах. Но поэт поет нам здесь, и мы видим эту дорогую исполинскую реку, слышим величественный ритм ее богатых волн, чувствуем, как льется к нам в душу ее влажный воздух».
Как говорится, ни прибавить, ни убавить. А ведь за все шестнадцать лет службы и жизни в Туркестане Александр лишь один раз смог вырваться на Родину – в 1915 году.
В мае 1921 года произошла долгожданная встреча двух крестьянских поэтов. Сергей Есенин приехал в Ташкент. В городе он пробыл три недели. Несколько раз бывал у Ширяевца на улице Новой, 56, где Александр жил с матерью Марией Ермолаевной. В Ташкенте Сергей Есенин встречался с читателями. Одна из встреч состоялась в Туркестанской публичной библиотеке, где Есенин читал только что законченную поэму «Пугачев». А еще А. Ширяевец познакомил его с художником Александром Волковым, привел к нему домой.
При встрече А. Ширяевца с С. Есениным был решен вопрос о его переезде в Москву, что и произошло осенью 1922 года. Здесь поэт активно включается в столичную литературную жизнь. Один за другим выходят из печати его поэма «Мужикослов», сборники стихов «Узоры», в 1924 году – «Раздолье». В начале 1924 года его принимают в члены Всероссийского союза писателей.
Но 15 мая того же года поэт ушел из жизни. Сергей Есенин, которого потрясла смерть друга, в заявлении в Союз писателей объявил себя «душеприказчиком по литнаследству покойного». Несколько дней спустя для «Красной Нови» им было написано известное стихотворение на смерть А. Ширяевца - «Мы теперь уходим понемногу».
 
 «Ташкентский лев», «Легенда Ташкента» - это об Александре Николаевиче Волкове, необычном человеке и художнике, авторе знаменитой картины «Гранатовая чайхана», находящейся ныне в Государственной Третьяковской галерее.
Он был необычен, прежде всего, внешне. В начале ХХ века на улицах средневекового Ташкента с его халатами, тюбетейками, чалмами и паранджами он и в самом деле смотрелся неординарно: черный берет, рубашка с отложным воротником, бархатный плащ, короткие шаровары и… военная выправка.
Александр Волков был неординарен и своей живописью, сочной по цвету и музыкальной по ритму, своими мелодичными стихами и музыкальными способностями. А еще тем, что никогда не сдавался обстоятельствам.
По солнцу и звездам
С звериной повадкой,
К голому камню – голым плечом,
Радость схватить
Мимоходом в охапку,
Крутость дорог мне
Всегда нипочем.
Так писал А. Волков в одном из своих стихотворений начала 1920-х годов.
Детские годы А. Волкова прошли на далекой окраине Российской империи в Новом Маргелане (Фергана). В 1897 году Александр поступил в Ташкентское реальное училище. Уже там он делал успехи в рисовании. Окончив четыре класса, продолжил образование в Оренбургском кадетском корпусе, а затем – Петербургском университете. Занимаясь в университете, Александр одновременно посещал частную школу художника-акварелиста Д.И. Бортникера.
Но с третьего курса он оставил университет, чтобы полностью посвятить себя живописи. Поступил в Высшее художественное училище при Академии художеств, затем перешел в частную художественную школу Бернштейна. В ней в то время консультировали и преподавали Николай Рерих, Иван Билибин и другие известные художники. Именно здесь А. Волков получил основы профессионального академического рисунка.
Уже в Петербурге Александра начинает привлекать живописная манера Михаила Врубеля. В 1912 году он приезжает в Киев, где знакомится с монументальными произведениями любимого художника – фресками во Владимирском соборе и Кирилловской церкви. Здесь, в Киевском художественном училище, и решил Александр завершить свое образование. В 1916 году А. Волков возвратился на родину. Преподавал в школах и студиях Ташкента, много писал сам, запечатлевая на своих полотнах так любимый им Туркестан: чайханы, караваны, восточных музыкантов…
Вероятно, тогда-то он и познакомился с Александром Ширяевцем. Они сблизились на почве поэзии. А. Ширяевец, хотя и воспевал больше родную Волгу и Жигули, очень точно смог передать в своих стихах и туркестанскую природу:
Посевов изумрудные квадраты,
Ряд тополей, талы, карагачи…
Речонка… Запах близкой сердцу мяты
И солнца необычные лучи…
А вдалеке грядой неровной,
Длинной
Вонзились в небо
Горные вершины.
Живопись Александра Волкова отличало праздничное буйство красок. Известный турецкий поэт Назым Хикмет писал: «У этого прекрасного мастера все отлично: и линии, и форма, и композиция. Но великолепнее всего – его краски». Такими же были и его стихи:
Арыков азиатский лепет
И возглас азанчи в вечерний час,
Звенящей песни знойный трепет
В сердцах расплавленных угас.
А месяц – в желтой звездной сети
В палас вклинился голубой
Среди пиал из звонкой меди
Кумган с узорчатой резьбой.
В мае 1921 года в открытые двери квартиры Волковых в Ташкенте вместе с А. Ширяевцем вошел Сергей Есенин. Позже Александр Николаевич напишет: «Это было так неожиданно и так просто». Мастерская художника была увешана картинами и этюдами, они «горели» красками. Золотисто-оранжевый колорит напоминал о солнце Туркестана. Есенин назвал Волкова поэтом красок Востока. А потом они читали друг другу свои стихи. Сергей Есенин был восхищен творчеством Александра Волкова и посоветовал ему устроить выставку в Москве, обещал посодействовать.
Действительно, спустя два года выставка состоялась – в клубе Университета трудящихся Востока. Александр Волков представил на ней 120 своих работ. Александр Ширяевец к тому времени уже жил в Москве и вполне мог побывать на этой выставке. Может быть, именно тогда он и написал свое стихотворение «Художнику Александру Волкову»:                   В твоих картинах солнце  заплясало,
В них Туркестан звенит  огнями красок!
Быть может, солнце  их нарисовало,
Быть может, это чары  древних сказок?..
Цвета – зеленый, желтый, синий, алый
Вливаются поющею рекою!
- Да, ясно, ясно:  солнце рисовало!
Но знаю: ты водил его рукою!
Это стихотворение было обнаружено в неизвестном архиве А. Ширяевца, найденном в г. Куйбышеве, и впервые опубликовано в газете «Волжская коммуна» 5 августа 1989 года. Даты под ним не было.
Память жива. Живописные творения Александра Волкова хранятся и экспонируются в Государственной Третьяковской галерее, Русском музее, Государственном музее Востока в Москве, музеях Ташкента, Нукуса, Ферганы, частных собраниях в России и за рубежом. Весной этого года в Третьяковке пройдет большая выставка к 120 -летию А.Н.Волкова (юбилей был в прошлом году). Ее готовят сыновья Валерий и Александр, caми известные и самобытные художники.
В родном селе Александра Ширяевца в 1978 году открыт мемориальный дом-музей. Куйбышевское книжное издательство выпустило несколько сборников стихов поэта. А в литературно-публицистическом сборнике «Голос земли самарской» в 1990 году читатели познакомились и с прозой Александра Ширяевца: эти рассказы были напечатаны лишь однажды - в туркестанских газетах и альманахах еще при его жизни. Надо думать, что и в нынешнем году 120-летие поэта на самарской земле отметят достойно.
«Волжская  коммуна»  7 апреля 2007 г.
                                                                                                               
                                                                                                                
С.Южный
А.В.Ширяевец в Бухаре 
В  ноябре  1921  г.    А.Ширяевец  решил переехать  в  Бухару,  столицу  Бухарской  Советской  Республики.    В  его    «Послужном  списке  почтово-телеграфного  служащего»    записано:  «В  Управлении  Народной  связи  Бухарской  Советской  республики  состоит  в  должности  заведующего  телеграфной  конторой  при  Совете  Народных  Назиров  (Комиссаров)  с  20  ноября  1921  г.». 
Перед  отъездом  в  Бухару     обострились    отношения  с  Маргаритой  Костеловой,  которую  Александр  всерьез    считал  своей  невестой..    Все    разговоры    с  ней    о    женитьбе    не  получали    поддержки.  Возникли  подозрения  с  обеих  сторон  в   неверности.  В  письме    М.Костеловой  в  сентябре  1922  г.  из  Москвы    А.Ширяевец     напомнил    ей  об  этом  периоде: 
«Вот  мы  вышли  и  когда,  шагнув  несколько  шагов,  Вы  остановились  у  перил,  я  подумал:    «Что-то  не  то».  Мне  пришлось  начать  «официальный  разговор»  и  немедленно  выяснилось,  что  Вы    «заняты».  Я  знал  прекрасно:  под  Новый  год  занятий  у  Вас  никаких  не  будет,  сопоставил  все  это,  и  все  примирительные  слова  застряли  в  глотке.  Несмотря  на  это,  вечером  хотел  идти  к  Вашим,  по  душам  переговорить,  все  уладить,  но  решил    -    я  лишний,  не  пошел…».
Переезд  в    Бухару  был  связан  с  желанием  улучшить  свое  материальное  положение.    И.  Шпак  вспоминал:  «Измученный  голодом,  холодом,  обносившись,  он  приехал  с  матерью  в  январе  месяце  в  Старую  Бухару.  Стояла  непролазная  грязь,  а  у  Ширяевца  сапоги  протекли.  «Вот,  брат,  беда,    броненосцы  мои  дали  течь,  погибать  придется.  Вот  маленько  себя  реставрирую,  сошью  сапоги,  брюки,  и  тогда  можно  будет  махнуть  в  Москву».
Бухару    А.Ширяевец    хорошо  знал,  так  как      до революции    некоторое    время    работал    в  городском     почтово-телеграфном  ведомстве.  Он  надолго  запомнил    неухоженные    исторические    памятники  в  городе,  древние  захоронения  мусульманских    святых,  протяжные  призывы  мусульманских священнослужителей     для  совершения  молитвенного    обряда.   В  стихотворении  Бухара      писал:                       В  лунном  свете  мечети  застыли.
Крик  гортанный  за  стены  упал.
Замелькали  шакалы,  завыли
У  древних  могил.
 
В  лунном  свете  старинные  были
Оживут  до  последней  звезды.
Крепко  пахнут  и  тленом  и  гнилью
Кладбища,  пруды. 
Александр   хорошо  знал    рассказы  о  жестоких    карах  в  дореволюционной  Бухаре    за  совершаемые  преступления.    Судьи  эмира    нередко  приговаривали    провинившихся    к  смертной  казни,  которую  всенародно  приводили  в  исполнение    через    сбрасывание    осужденных  с  Башни  смерти.    Эта    башня    А.Ширяевцу    была  знакома,    возможно,  что    он  и  сам    в  дореволюционное  время    был  очевидцем    жуткой    картины    казни.    В  1916  г.    в    «Туркестанских  ведомостях»    он    напечатал    очерк    Башня  смерти.   
«Высоко  и  гордо  вознеслась  она  над  Бухарой…  Внизу,  у  ее  подножия  базар,  и  скучные  постройки,  направо  и  налево    -    две  мечети    -    свидетели  того,  что  совершалось  когда-то  здесь.  Во  все  стороны  разбегаются  узенькие,  пропыленные,  кривые  улицы.  Кипит  деловая  жизнь:  тянутся  с  товарами  верблюды,  снуют  бронзовые  граждане  «благородной  Бухары»…  А  надо  всем  этим  сине-бирюзовое  небо…  чистое,  чистое,  без  единого  облачка…
Когда  выстроена  эта  башня?  Думается,  что  не  в  столь  отдаленное  время:  очень  уж  она  «чистенькая»,  словно  вчера  только  появившаяся  на  свет  божий.    Гладкая,  без  всяких  украшений,  так  свойственных  Востоку,  словно  гигантская  пушка,  или  фабричная  труба,  и  только  там,  у  самой  вершины  несколько  темных  продолговатых  отверстий    -    оттуда  толкали  преступников.  Да  неужели  это  правда?    Не  сказка  ли?    -    Нет,  правда.
Быль    -    страшная  быль,  которую  мог  осуществить  только  азиатский  ум…  Против  воли  начинает  мерещиться  она…  Такое  же  сине-бирюзовое  небо,  знойная  истома…  И  вдруг  слышны  тысячи  голосов,  и  тысячная,  разноцветная  толпа  заполняет  улицы…  День  казни…  Ведут  преступника…  Вон,  впереди,  расшитые  золотом  и  серебром  кази  и  другие  именитые  лица…  Вот  стража  ведет  преступника.  Он  упирается,  он  знает,  что  его  втолкнут  в  эту  дьявольскую  трубу,  но  его  подталкивают,  и  он,  бледный,  как  полотно,  плетется  к  месту  казни…  Вот  они  у  подножия  башни,  он  испускает  дикий,  гортанный  крик  и  падает  на  руки  стража.  Нижняя  дверь  захлопывается  и  скрывает  жертву  и  палачей.  Толпа  замирает  и  ждет,  когда  они  появятся  там    -    наверху.  Летят  минуты,  жуткие  минуты!  И  вот  они  показались  там!  Видит  ли  он  это  прозрачное,  бирюзовое,  небо,  эту  разноцветно-пеструю  толпу?  Кто-то  машет  ему  оттуда,  может  быть  знакомый,  с  которым  он  лишь  неделю  назад  мирно  беседовал  в  «чайхане»,  может  быть,  отец,  жена  посылают  свой  прощальный  привет.
Вот  он  последний  раз  творит  молитву…  Его  подталкивают…  Толпа  вздрагивает  и  ахает..  С  высоты,  кувыркаясь,    летит  большой  комок…  человек.  Вот  он  глухо  ударяется  о  землю…  Толпа  тихо  шарахается  в  сторону…  Правосудие  торжествует… 
Синее-синее  небо.  Кипит  деловая  жизнь:  скромно  плетутся  арбакеши,  важно,  развалясь,  едут  на  извозчиках  знатные    лица,  купцы,  чиновники…  С  корзиной  на  голове  идет  продавец  лепешек  босой,  загорелый  старик  развешивает  виноград…А  когда  сумерки  начинают  окутывать  благородную  Бухару  и  протяжно  закричат  муллы,  жуткое  чувство  начинает  прокрадываться  в  сердце.  И  снова  башня  делается  страшной!  Кажется,  что   там  в  вышине,  в  темном  отверствии  кто-то,  бледный,  бледный…  Стонет  и  кричит  смертным  криком  и  протягивает  руки…»
    К  1922  г.    многое  изменилось  в  жизни  горожан  после  свержения  эмира    и  провозглашения    советской  власти.   Изменения  в основном коснулись  общественной жизни бухарцев. Новые социальные перемены  были   необратимыми.   Сам  же    город    внешне  мало  изменился.    Все  также  призывали    на  молитвы  муллы,    шумел  многоголосо    огромный  рынок,  а  рекламные  надписи  привлекали    покупателей.    Башня  смерти  не  была  разрушена,  но    ее  не    стали  использовать    для  совершения  казни. 
В    стихотворение  Башня  смерти   А.Ширяевец   напомнил  о    прошлом  ее  предназначении:
Без  дел  остался  каменный  вампир,
Стоит,  приветным  зноем  обогретый,
Недавно  с  трона  сброшен  был  эмир,
Но  отчего  ж  не  с  башни  страшной  этой.
В  Бухаре  А.Ширяевец  узнал,  что  во    время  подавлении  восстания  местного  населения  в  Нарыне  Семиреченской  области    погиб  его    друг,    многообещающий  молодой  поэт  Дмитрий  Кирьянов,  который    оставил  небольшое  поэтическое  наследие.    В  1919  г.  в  Туркцентропечати  был  издан    сборник  стихов  «Круг  заклятый»  Д.Кирьянова.  «Стихотворения  его  проникнуты  большой  искренностью  и  обнаруживают    чуткого  и  знающего  мастера,  -  писал  А.Черновский    в    журнале  «Книга  и  революция»  .  –  Мы  знаем  всего  25  –  30  стихотворений  рано  погибшего  поэта,  и  ни  одно  из  них  не  дает  впечатления  «словесности»,  надуманности,  все    -    разноценные  по  технике    -    дышат  живой  и  бьющейся  мыслью».
 Еще при жизни Д.Кирьянова  Александр посвятил ему стихотворение У Каспия.  На смерть друга откликнулся стихотворением   Дмитрий Кирьянов
Ушел, и вот венок твой вижу смятый,
Любимый мой, единственный мой друг!
Как рано ты вступил в «заклятый круг»,
Как страшен блеск огнистого заката!
 
О, если б ведать участь человечью!
О, если бы вернуть тебя назад!
Пусть прозвенят метели Семиречья,
Где струны лиры сгубленной лежат!
В  марте    1922  г.  в  Бухаре    А.Ширяевец   написал  стихотворение    Стрелецкая,    в  апреле    -    Максим  Ионов,    Алатырь,    Егорий,    в  мае    -  Розовый  билет  (памяти  отца)  из  биографического  цикла..
Климат  Бухары  ухудшил    здоровье  А.Ширяевца  и    Марии  Ермолаевны,  которая  к  тому  же    заметно   постарела  и    внешне  сильно  изменилась.  Эти перемены в облике любимой матери  отражены    в    стихотворении  Мать
Все  глубже    -    шире    росплесни  морщин, 
Страшнее  зов  последнего  удела…
В  глазах  все  больше  грусти…  В  дым  лучин
Ты  песню  первую  свою  запела. 
Теперь  горит  «лектричество»…  Увы,
Кровь  древнюю  оно  не  обогреет…
-  Все  ниже  склоны  милой  головы,
Все  чаще  волосы  седеют  и  редеют.
Требовалось    лечение,  которое    невозможно  было    на  должном    уровне    осуществить  в  Бухаре.  Летом 1922 года  вопрос о переезде в Россию  был окончательно решен.   И. Шпак  вспоминал:  «Летом  того  же  года  его  и  мать  свалила  тропическая    малярия,  и,  вместо  «реставрации»,  он  уехал  в  Москву  чуть  живой.    «Вот  видишь,  как  я  поправил  свои  дела  в  Бухаре», -  говорил  он,  уезжая  в  красном  вагоне». 
 
 
Сергей Зинин, Альбина Маркевич
 
О найденных в Ташкенте письмах и стихотворениях А.В.Ширяевца
Не  складывалась    у  А.Ширяевца    личная    жизнь.  Отношение  поэта  к  девушкам  было  своеобразным.  «Он  любил  в  любимой  девушке    свою  мечту,  приписывая  ей  качества,  которых  порой  его  героиня  не  имела,  -  вспоминал    И.Шпак.  -    Они  вдохновляли  его  на  творчество,  но  когда  дело  доходило  до  женитьбы,  а  порой  девушка  готова  была  и  отдаться  ему,    он  ей  говорил:  «Не  стоит  опошлять  прекрасных  моментов.  Пусть  я  останусь  чистым  и  возвышенным  в  ее  мечтах».
О    сложной,  как  ему  казалось,  неразделенной  любви    А.Ширяевец    писал    в  стихотворении    Колечко.   
Случайно  ты  взглянешь    -    весна  зацвела!..
Уронишь  словечко    -    запели  печальные,
Вот  только  обидно:  зачем  ты  взяла,
Зачем  ты  надела  колечко  венчальное!
Пасхальная  свечка  в  душе  замерла…
Схоронишь  колечком  под  стоны  прощальные…
-  Ах,  если  бы,  если    -    сняла,  отдала
Обратно  колечко  свое  обручальное.
Своим  избранницам   он  дарил  цветы  и  всегда  высказывал  свой  взгляд  на  замужнюю  жизнь,  к  которой  относился  порой    пренебрежительно,  спрашивая  своих  подруг:  «Неужели  вам  хочется  пошлой  жизни  с  ее  серыми  буднями?»    Когда  же  узнавал,  что    любимые  или  любящие  его  девушки  выходили  замуж,  то    только  с  грустью  вспоминал  их:  «Что,  ты  не  видел  Кати,  она,  кажется,  как  и  все,  стала.  Теперь  мне  с  ней  не  хотелось    бы  встречаться,  иначе  мечты  улетят.  Пусть  она  живет  в  моих  мечтах  светлой,  радостной  и  чистой».
При  встрече  с  мужчинами-приятелями  А.Ширяевец  в  вопросах  любви и   брака намеренно    хотел  казаться  циником.  Возможно,  что  сдерживающим  началом  создания    семейного  счастья    была    его    обычная  бытовая  неустроенность    в    личной  жизни.  Когда    его  спрашивали  близкие  друзья:  «Почему  ты  раньше  не  женился,  ведь  на  твоем  пути  стояло  много  прекрасных  любящих  тебя  девушек?»,  то  он  обычно  отвечал:    -  «Нужда,  братец,  преследует.    Мерзнуть  в  холодной  комнате  и  голодать,  лучше  уж  одному».
С   девушками    Александр  всегда  был  честен  и  последователен.  Поступиться  своими  убеждениями,  принципами  он  не  мог  даже    в  угоду  своим  чувствам.  Показательно   в  этом  отношении  его    кратковременное  увлечение    девушкой   во время   обучения  в  Туркестанском  народном    университете. 
На  историко-филологическом  факультете    А.Ширяевцу  приглянулась  студентка    Наталья  Михайловна    Саввич  (1897  –  1988).  Наташа  родилась  в  семье  офицера,  который  примыкал  к  революционному  движению,  за  что  был  заключен    в  Петропавловскую  крепость,  а  затем  выслан    в  Среднюю  Азию  в  штрафной  батальон  с  понижением  в  офицерском  звании.    До    1917  г.    Наташа  училась  в  Москве.  В  1918  г.  возвратилась  в  Ташкент,  стала  заниматься  на  историко-филологическом    факультете  Туркестанского  народного  университета.    В  студенческой  группе  держалась  обособленно.  Не  скрывала  своей  религиозности,  часто  посещала  храмы.    Писала  стихи.  Одно  из  них    Звездочки  снежные  было  напечатано  в  «Туркестанских  ведомостях».  .Любовь  к  поэзии  сблизила  ее  с .  Ширяевцем,    который  для  нее    стал  в  поэзии    авторитетом.    Он  же,  учитывая  разницу  в  возрасте,    в  отношениях с   ней  занимал  покровительственную  позицию,  но  симпатий  к  девушке    не  скрывал.    Иногда  набирался  смелости  и  заводил  разговор  о  возможном    сватовстве.    Наташа  в  таких  случаях  отшучивалась,    заявляя,  что    участь  монашки  ей    не  грозит,  что  у  нее  уже  есть  довольно  много    кандидатов  в    мужья.    А.Ширяевец  написал    по  этому  поводу    шутливое    стихотворение (печатается впервые):         
             26  женихов 
(Почти  истинное  происшествие) 
Встали  в  ряд  перед  Наташей
Женихи    -    их  двадцать  шесть!
Мы,  руки-де  просим  Вашей,
Нам  без  Вас    -    ни  пить,  ни  сеть!..
 
Опустивши  очи  долу,
Шлет  Наташа  им  ответ:
-  Не  прислушивайтесь  к  Полу,  -
Натворит  он  много  бед!..
 
Нужно в духе христианском
Жить, не мысля о жене
Есть обед вегетарьянский,
Видеть ангелов во сне!
 
Мудрость девы-Соломона
Потрясла! Вернувшись вспять,
Лили слезы в панталоны,
Клялись беса отогнать…
 
Лишь один, с лицом сердитым
Рёк  (о, чудо Сатаны!):
- Лучше быть гермафродитом,
Чем остаться без жены.
              (27. ХП. 920).
О    противоречиях  в  характере  Наташи,  которая  любила  именовать  себя    модным  именем  Нелли,  А.Ширяевец  рассказал    в  стихотворении    К  портрету  Нелли-Шипкинской, написанном в декабре 1920 г.   (печатается впервые):
-Сурьезная!  Что  ей    -  дела  мирские!
Поклонники!    -    словами  бьет  их  рьяно…
Поклоны  также  отбивает    -    и  какие!
Чтоб  с  чистым  сердцем  сесть  за… Мопассана.
Сумбурна:  вдруг  бежит  из  церкви  к  цирку…
Круг  святости  давно  ей  чертит  циркуль…
-  Спасайся,  чадо!  Только  бы  не  насмех!
Тяни  из  Ада  к  Раю  грешных  нас    - всех!
Александр    не  одобрял    чрезмерного    увлечения  Наташей    творчеством    Мопассана,    усматривая  в  этом  с  ее  стороны  проявление    пренебрежительного    отношения    к  русской  литературе.  На  эту  тему  они  часто  спорили,    каждый  отстаивал  свою  точку  зрения.  Ширяевец  в декабре 1920 г.  даже  написал шутливое стихотворение (печатается впервые): 
Нелли  не  румянится,
Но…  но…  мопассанится!
-Чудеса!    -    не  наш  он  ведь!
Лучше  Арцибашевить!...
Лучше  к  секте  Санинской,
Нежель  к  мопассановской…
 
-  Дуйте!    -  Жизнь  короткая!
-  Будьте  патриоткою!..
А  когда  опомнитесь
С    жизненных  приятностей,  -
В  келийку  схоронитесь,
Наберетесь  святостей…
 
-Не  зевайте,  Неллочка!
Для  чего  гляделочки!
В  Рай  попасть  успеете!
Ясно    -    вы  сумеете!..
-  Дело  полюбовное
Лучше,  чем  церковное!..
Неожиданно  для  всех,    Наташа  заявила,  что    в  будущем  году  перейдет    с  филологического  факультета  на  медицинское  отделение.  Смену      профессии  Александр    не  одобрял.  Он  полагал,  что  в  сложное  послереволюционное  время  общество  нуждается  в  духовном  обновлении,  где  поэты  могут  сказать  свое  весомое  слово.  
В декабре 1920 г. А.Ширяевец пишет Н.Саввич письмо, которое и по объему, а главное по содержанию,  вышло за рамки  любовного послания. Это было  развернутое  изложение  своего  видения не только   будущих отношений, но и обоснование   роли литературы в воспитании патриотических чувств и  любви к  русскому народу, его истории и культурным традициям.  Текст письма Александр разбил на четыре раздела, каждый из которых  завершался  общими выводами.  Первые три раздела, которые были небольшими, в основном касались  личных отношений А.Ширяевца и Н.Саввич.  Вот что писал Александр Васильевич (публикуется впервые):
Послание первое.
 «Онелленная» Наташенька!  ( Я хочу дополнить разговор, который вел с вами в последний раз.  Я очень уважаю вас  за горение духа в теперешнее утробное время! Это необычно, перед этим я преклоняюсь;  но я должен также сказать и о том, что я вас определенно не перевариваю, и в этом-то вся суть послания моего).
1. На всех перекрестках вы звоните во все колокола и колокольчики своего, довольно крепкого голоса, о том, что  вы решили посвятить себя на служение близким и т.д.  Забота о близких  -  это долг каждого  истинного христианина, велеречивые же предисловия  и предпосылки к этим «заботам», попросту «стоны-звоны-перезвоны»  -  говорят о вашей типично женской болтливости, чего вам, как христианке, избегать следовало бы. Вы, деточка, (думаю, что имею право назвать вас так  -  как старший по летам, и, наконец, как более умудренный жизненным опытом)  отлично знаете, что  великое   делается в тишине, в смирении, а не  при декорациях базара (ну, а раз знаете, идите на площадь в огне Духа, а не с мармеладом своих планов).
2.. Вы,  будучи  студенткой  историко-филологического  факультета,  обладая  даром  слова,    что  называется,  -  ни  к  селу,  ни  к  городу,    -  поступаете  в  Медицинскую  школу!    Вы  объясняете  это  тем,  что  вы  хотите  облегчить    (в  будущем!)  страдания  тех  же  своих  ближних,  ссылаетесь  на  то,  что  такая  мысль  созрела  у  вас  тогда,  когда  вы  болели,  (разболелись)  ваши  пятки  (что-то  в  этом  духе).  Это,  конечно,  весьма  трогательно  (следовало  бы  приплести  сюда  какое-нибудь  «видение»    -    было  бы  еще  более  поэтично!);    нет  сомнения,  что  пятки  и  прочии  принадлежности  тела  некоторых  ближних  очень  нуждаются  в  целительных  мазях,  пластырях  и  прочих  спасательных  предметах,  но  какими  пластырями  и  примочками  залечите  вы  раны  душ  близких  своих?  А  ведь  боль  души,  как  вам  известно,  куда  горше  страданий  телесных!    Пластырь  наложит  любой  захудалый  фельдшеришка,  но  кто  души  уврачевать  возьмется?  Может  быть,    вы  хотите  совместить  то  и  другое?..  Очень  хорошо,  если  это  так,  но  не  слишком  ли  труден  подвиг  сей?..  Не  слишком  ли  долгонько  придется  ждать  ближним  помощи  вашей? (не протянут ли они вместе с пятками и ноги, так и не дождавшись?).
 Затем,  вы  упустили  из  виду  (по-видимому)    такое  обстоятельство:  двум  богам  молиться  нельзя!  Поклоняясь  богу  Медицины,  вы  расстаетесь  с  богом  Искусства!  Правда,  ваши  молитвы,  последнему,    очень  робки  и  расплывчаты,  но  можно  было  бы  подтянуться,  и  дать  что-нибудь  ценное!
Вот вам отрывок из  письма Чехова к Григоровичу: «Я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка  о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне».   Имеющие уши да слышат!  Думаю, что комментарии излишни!  В конце концов Чехов плюнул  на медицину,  и результат получился самый утешительный: выиграла Медицина, избавившись от плохого врача, а самое главное  -  возликовало Искусство, получив замечательного писателя Чехова!
3.. Теперь  -  «мелочь». Вы говорили, что «не любите поклонников», что у вас 26 (?) женихов, и, дескать, «если б я захотела, давно бы была замужем». Может быть вы «поклонников» не любите  -  охотно допускаю это, может быть,  у вас не 26, а 46 женихов  -  это свидетельствует о вашей «неотразимости», всё это в порядке вещей, но вот думать, что,  выправив патент на девственность,  вы делаете некий подвиг  -  не резон! Я осмеливаюсь сказать вам следующее: замуж вы не вышли не потому, что воспылали ревностным желанием украсить свою головку венчиком святости, а просто оттого, что из 26 (или 46-ти) женихов ни один не пришелся вам по душе как следует.  Вставлю еще такой вариант: часть «женихов», вероятно, разбежалась, и решила лучше поступить добровольцами в Красную Армию или в продовольственные отряды, нежели выслушивать евангельские цитаты…
Еще несколько слов о «девственности». Помню, вы  говорили  мне, что монашки местного монастыря не выдержали экзамена в этом отношении и, насколько я помню, такое обстоятельство вас огорчило. Допускаю, что не особенно святые «сестрицы» согрешили, но что в этом особенного?.. Да может быть сей грех приблизит их к святости, той святости, о которой они не имели представления будучи «девами». Давно доказано: «Чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь, тем ближе Бог!» (Полонский)., так что, может быть, не скорбить надо, а радоваться… Вспомните Марию Мандалину и других «грешниц»!
Тоже «мелочь». Ваше ликование по поводу того, что вы затащили в собор какого-то неверующего, для меня, увы, непонятно… Гражданин, уловленный вами с целью быть наставленным на путь истинный, мог вместо Соборки очутиться в Соборе  -  ничего в этом особенного я не вижу!  Но чем вы докажете, что оный, новый «молитвенник», пребывая в соборе, думал о путях истинных, а не о тех, кои ведут на «соборку», более любезную его сердцу,  или, наконец, не о воздорожании риса и прочих продуктов? А может быть, под умилительное пение соборного хора сей «новообращенный» погружался в сладостные горячие ванны рассказов Декамерона, или вспоминал высокополезные страницы «Полового вопроса» Фореля?.. Темна душа человеческая! Скорчить же растроганно-умиленную рожу не столь трудно! Одним словом ваши  «кормчие» восторги преждевременны, и чрезвычайно наивны».
Вероятно, что в этом месте Александр Васильевич приостановил свои воспоминания разных историй, связанных с  Натальей Саввич.  Не ради  же этих фактов он решил  отправить   девушке свое исповедальное послание. Может быть, и не нужно  напоминать   Наталье  изложенные  в письме факты. Есть что-то важное, что он никогда при встречах с Саввич и не пытался  обсуждать, боясь задеть её самолюбие. Но и замалчивать не стоит!  Наташа  должна  узнать его мнение о подлинном патриотизме, понять его  искреннюю  любовь  к русской литературе и культуре.
    После короткой  передышки  А.Ширяевец  продолжал писать:
«4. Приступаю к самому главному. 
С  удивлением  я  выяснил,  что  в  вас  очень  мало  русского!  Вы  носите  чудесное  имя    -    Наталья,  от  которого  пахнет  сочной,  проголосной  русской  песней,  полевой  Русью,  и  вот,  вы  ни  разу  не  назвали  себя  Наташей,  зато  усиленно  подчеркиваете,  что  где-то,  какие-то  высоко галантные  люди  окрестили  вас  в  Нелли.  И  ясно    (как  это  грустно!)    -    Нелли  нравится  вам  больше,  нежели  Наташа  или  Наталья!  И,  я  убежден,    -    вам    дьявольски  хочется  быть  похожей  на  англичанку!  Это  более  чем  грустно!  Туманы  Лондона  и  Темзы,  чопорность  56-й  пробы,  скрипучий  говор    -    птичий,  вязание  чепчика  или  еще  какой-нибудь  дряни  для  безработных,  протестантское  благочестие,  отлакированная  показная  нравственность    -    все  это  называется  Англичанкой!  Любая  русская  бабенка,  утирающая,  по  простоте  сердечной,  нос  кулаком,  и  сморкающаяся  в  засаленный  подол,  на  котором  все  же  ярко  горят  необыкновенные,  ни  под  какими  широтами  не  произрастающие  цветы    -    лучше  и  поэтичнее  всех  ваших  замороженных  на  льду  предрассудков  Англичанок!
Но  это,  вобщем,    -    пустяки.  Но  вот,  просматривая,  летом,  тетрадь  с  вашими  стихами  (правда,  бегло    -    и  не  все),  я  не  натолкнулся  ни  на  одно  стихотворение,  в  котором  запели  бы  сорок-сороков  золотых  колоколен  Московии,  а  ведь  вы  были  в  сердце  России,  обучались  историко-фил.  Премудрости,  вы  пробыли  там  около  3-х  лет  (кажется),  и  в  вас  не  заговорила  Русская  Кровь,  «кровь  предков»!  Ведь,  несмотря  на  то,  что  Красная  площадь  прилизана,  выложена  камнем  и  асфальтом    -    на  ней  еще  вспыхивает  стрелецкая  кровь,  русское  ухо  услышит  доселе  на  Красной  площади    покаянно-разудалые  слова  добрых  молодцев  «не  воров,  не  разбойников»,  завещающих  схоронить  их  «промеж  трех  дорог»;    несмотря  на  «авто»,  «кинемо»  и  прочие  фокусы  ХХ  столетия,  древние  стены  Кремля  и  Китай-города  буравит  сатанинский  взгляд  Ивана  Грозного;    несмотря  на  присутствие  в  Москве  очень  «умственных»  людей  с  3-х  этажными  дипломами,    можно  увидеть  Василия    Блаженного,  с  многопудовыми  веригами,  без  коего  немыслимы  Святая  Русь;,  несмотря  на    каменные  коробки  в  стиле  «модерн»  и  прочие  «стиди»  под  масками  «Лионский  кредит»,  «Ампир»  и  т.д.,  русскому  почудятся    развороченные  монголами  Земляные  валы,  свист    стремительных  вражеских  стрел.  И  под  электрическими  шарами,  при  самодвижущихся  вагонах  дышит,  живет  Древнее,  Русское!..
Но  если  вас  интересовала  большая  духовная  сторона,  почему  вы  не  увидели  Святителей  Русских,  почему  на  страницах  вашей  тетради  не  помчались  Пересвет  и  Ослябля  в  последний  бой? 
Ничего  этого  нет!  Зато  воспеты  «очи»  вашего  «демона»    -    какого-нибудь  кобелька,  отшлифовывающего  Тверские  бульвары    -    разумеется,   с  голубым  околышем,  безусловно  знакомого  с  «истинными»    сочинениями  Ницше  и  Шопенгаурами,  и  вследствие  этого  человека  пленительного…Оно,  конечно,  «любви  все  возрасты  покорны,  ее  порывы  благотворны»,  но  все  же  и  в  самой  яркой  действительности  вам  должен  был  почудиться  древний  витязь  из  полга  Игоря,  должен  был  задышать  богатырский  Конь    -    у  косящата-узорчатого  девичья  окна!    В  плачущих  мелодиях  Шопена  должен  зазвенеть  тоской  смертельный  голос  Ярославны…  Все  это  должна  почувствовать,  увидеть  Русская  Девушка!    Волны  прибоев  былого  вечны,  их  не  закуешь  ни  в  какие  граниты,  но  надо  любить  их,  и  тогда  вы  будете  жить  в  музыке,  какой  не  придумают  никакие  Шопены,  Глинки  и  Римские-Корсаковы!  Если  молчало  ваше  сердце,  вы  должны  были  почувствовать  биение  сердца  Москвы!  Руси! 
Вы  не  почувствовали,  но  вы    -    слишком  молоды,  так  что  с  вас  «взятки    -    гладки».    «Спящий  в  гробе  мирно  спи,  жизнью  пользуйся  живущий»…  «Живая  собака  лучше  дохлого  льва»,  -  может  быть  я  и  неправ,  вспоминая  и  предлагая  вспомнить  то,  «что  было  и  быльем  поросло»,  но  я  слишком  Русский  человек,  подхожу  ко  всему  с  русским  аршином,  следовательно,  и  с  меня  «взятки-гладки»…  И  буду  стоять  все-таки  у    стены,  на  которой    печаливалась  горько  Ярославна,  а  не  у  «Ампиров»,  «Ренессансов»    -    где  весело  разливаются  ручьи  «интернациональных»  голосов. 
А  теперь  самое  важное.
Вы  читаете  Мопассана,  вы  упиваетесь  Мопассаном,  и  это  теперь,  в  наши  дни,  в  дни,  когда  со  всех  сторон  напираютзверинные  морды,  с  клыками,  когда  Русь  трещит  по  швам  под  гнусное  хрюканье;  когда  оплевывается  всё  заветное;  когда  стоит  вой  за  то,  что  церкви,  религии  не  должно  быть,  и  что  вместо  оных  должны    «воссиять»  кинематографы  и  прочие  «культпросветы»    -    и  вот  в  такое-то    время  вы,  помолившись  Святителям  Русским,  садитесь  за  Мопассана!  Где  ваши  ум-разум,  чутье?  Ведь  ясно,  как  день,  если  бы  Мопассан  написал  еще  12  томов    -    к  имеющимся  12-ти,  и  тогда  всё  написанное  им  не  стоило  бы  десяти  строк    Достоевского!  Что  Мопассан    -  талант,  тоже  ясно,  но  уместно  ли  теперь  разбираться  в  его  писаниях  (на  каждой  странице  почти  одно  и  то  же:  или  Поль  лезет  на  Жанну,  или  Жанна  на  Поля,  и  все  это  залито  чувственно-пряным  соусом  французской  «галантерейности»  и  трехкопеечных  рассуждений  о  «высоких  материях»).  Вы  сказали,  (если  не  ошибаюсь),  что  он  (Мопассан)  учит  вас  правильно  смотреть  на  жизнь,  и  дескать  (так  я  понял),  обозревая  постельные  подвиги  Поля  и  Жанны,  вы  можете  еще  тверже  встать  на  почву  чистоты,  но,  смею  вас    уверить,  вся  ваша  чистота  (очень  уж  вы  с  ней  носитесь!)  не  стоит  грязного  белья  Сонечки  Мармеладовой  и  тысяч  других  Сонечек!  Чтобы  вы  имели  возможность  лишний  раз  оттенить  свои  добродетели,  сообщаю  о  себе  следующее:  в  дни  юности,  и  позже,  я  тесно  общался  с  «погибшими,  но  милыми  созданиями»,  (нахожу,  что  они  гораздо  глубже  и  душевнее  марионеток  в  чистеньких  передничках,  пружины  жизни  которых  заведены  гимназиями  и    разными  «курсами»)  что  я  вообще  очень  порочен;  стоя,  например,  в  церкви,  часто  думаю  о  сладком  «грехе»  с  женщинами  (кстати,   взгляд  Влад  Соловьева  на  сей  предмет:  «У  человека  половая  любовь  есть  высший  расцвет    индивидуальной  жизни»),  одним  словом:  «от  юности  моея  мнози  борют  мя  страсти».    Можете  не  беспокоиться,  грешная  мысль  моя  не  будет  приплясывать  около  вашего  девственного  ложа:  Вы  не  в  моем  вкусе».
На  этом можно было бы и закончить письмо, но А.Ширяевец  хотел обобщить сказанное, сделать общие выводы, чтобы  девушка не сомневалась в его искренности. Если она не поверит ему, то пусть прочитает мудрые мысли великих людей, которые он  будет  приводить для  доказательства  своей  правоты.  И Александр Васильевич закончил письмо следующим образом:
«Привожу кое-что из «обожаемого» Мопассана:
1. «Самое лучшее, что еще есть в жизни, это провести вечер около женщины, которую любишь, не произнося ни единого слова, наслаждаясь почти полным счастьем, сознанием её присутствия».
2.  «Прошедшее манит меня, настоящее уже пугает, так как будущее  -  смерть. Я сожалею о всем, что происходило, я оплакиваю всех живших, я хотел бы остановить время. Но оно идет, оно проходит и каждую секунду уносит частицу меня самого».
Могут ли такие нытики разжечь светильник жизни  своими парфюмерными мыслями? Заставить бы всех таких скучающе-эстетических джентльменов пройти «школу» Гамсунов и Горьких, были бы пожизне-радостнее и, следовательно, полезнее!..
Общий вывод.  (Конечно, можно плюнуть на мои  «выводы»  -  ничего против этого не имею, но всё же вывод сделаю).
К вере вы должны присоединить дела.  Но на какие «дела» способны вы, занимаясь изучением анатомии, разницы между мужчиной и женщиной?!  Медицинской помощи ближние ваши дождутся не скоро, между тем язвы душевные и Родины вашей, и ближних загнивают больше и больше и «каждый час промедления смерти подобен», следовательно, надо торопиться!
Что-нибудь одно: или Медицина или Искусство! Ведь вы обладаете даром слова,  -  зачем зарываете в землю?
-  «Мудрость разумного  -  знание пути своего» (Библия).
-  «Искусство призвано к тому,  чтобы возвышать душу человека и приводить её в соприкосновение с божеством» (Гофман).
-  «только поэзия и религия прозорливы» (Дж.Рёскин).
Между двух берегов болтаться нельзя! Отдавшись Медицине, вы заглушаете свои истинные голоса.  Докторишек, докторисс и без вас достаточно, в будущем же будет еще больше, но где люди, коим суждено  соприкоснуться с божеством?  Их мало, очень мало! Из писателей современных один только  Андрей Белый!  Для них «школ» не существует, они должны сами о себе, обо всем позаботиться, найти путь свой. Теперь, как никогда Русь нуждается в них, (докторишек можно из-за границы выписать, а таких не выпишешь!), зовет их к себе полузадушенным голосом.
-  «Где же греться, как не в родной истории. Ведь все другие Солнца  -  нам чуждые солнца: и светят, да не греют» (В.В.Розанов).
-  «Не бери дальнюю хваленку, бери ближнюю хаянку» (Русская пословица).
-  Своя печаль чужой радости дороже» (То же).
Так вот, не лучше ли вместо анатомий Мопассанов углубиться в Гоголя, Достоевского, Вл. Соловьева, Толстого, Лескова,  Белого, Ремизова, не покопаться ли в русском древнем «хламе»  -  вам это с историко-филологическими перстами будет особенно легко! Вы должны пропитаться Русью, а не карболкой, и только тогда начнется истинное Преображение ваше! А преобразившись, вы и ближних своих преобразите. Сколько Лазарей ждут, чтобы отвалили камень от гроба их! Это можно сделать лишь через Дух, через Слово! Вы это можете сделать, вы это должны сделать!  России нужны не Нелли, а Наташи! Язвы душ ближних ваших не в пластырях найдут утешение. Вы  -  женщина, и в этом ваше величайшее счастие и несчастие  -  вы можете много сделать, и тогда Святители сойдут с древних икон и благословят Вас!
«Мудрость разумного  -  знание пути своего…»
Больше мне нечего сказать  Вам. Это послание  -  первое и последнее. Раб Божий Александр. Декабрь 1920 г.».
Через  некоторое  время  А.Ширяевец     спохватился,  сознавая,  что   его назидательный тон письма покажется   молодой   девушке  бестактным.  После встречи Нового 1921 года, не дождавшись ответа, он   решает   отозвать  свое  письмо.  .  16  января  1921  г.    отправил    Наталье Саввич    второе  письмо:  6  января  1921  г.  исьмо  или  попросить    порвать  его.    ное  послереволюционное  время  большая  потребность 
«Наталья  Михайловна!  «Еще  одно  последнее  сказанье».  Я  очень  повиняюсь  за  разглагольствование  о  «затащенном»  знакомом   Вашем,   за    «смакование»  Мопассана,  в  остальном  же  считаю  себя  правым.    То,   что  Вы  замечаете  «надрывы»    -    хорошо  очень,  и  говорит  за  Вашу  чуткость,  и,  как  человек  чуткий,  Вы  поймете:  Русь  надрывается  больше  чем  Ваши  знакомые,  православие  же  совсем  надорвано,  и  выведете  из  сего    соответствующую  мораль.  А  вобщем    -    не  мое  дело  учить  Вас;  поступайте  так,  как  велит  душа,  это  лучше  всего.  Просьба:  уничтожьте  всё  посланное  Вам.  Взамен  шлю  Вам  «Скитницу»,  написанную  под  впечатлением  встречи  с  одной  девушкой,  на  Волге,  в  915  году.  Выходит,  что  мы  квиты!  Дай  бог  Вам  всего  хорошего!    Ш.!» 
Неизвестны ответы  Н.Саввич на письма А.В.Ширяевца.  Возможно, что при встрече они и выяснили окончательно свои отношения.    Надежда Михайловна не выполнила совета поэта и не уничтожила его письма. Она их хранила до конца своей жизни.
Не  прислушалась она и к пожеланию  А.Ширяевца бросить медицину. Она получила диплом врача. В 1926 году Н.М.Саввич вместе со своим мужем П.Е.Маджи, сотрудником полпредства СССР в Афганистане,  работала в Кабуле в больнице. После возвращения в Ташкент Надежда Михайловна зарекомендовала себя опытным врачом-гинекологом. В 1941 году она успешно защитила кандидатскую диссертацию и в дальнейшем трудилась в Среднеазиатском Институте усовершенствования врачей. Написала несколько научных работ по медицине.
Стихи писать не забросила. Чаще читала или публиковала свои вирши  к какой-нибудь юбилейной дате или в узком кругу друзей и знакомых. Ее стихотворение, посвященное 100-летию со дня смерти А.С.Пушкина, было  в 1927 году напечатано в республиканской газете. К сожалению, Н.М.Саввич не оставила воспоминаний о встречах с  А.В.Ширяевцем  и другими интересными людьми,  но то, что она сохранила письма и автографы поэта говорит о её уважении к другу юности.
Обнаруженные в 80-е годы прошлого столетия  автографы стихотворений и писем А.В.Ширяевца были  через А.В.Маркевич  безвозмездно переданы на хранение  в Музей Сергея Есенина в Ташкенте.
 
 
Альбина Маркевич
 
Невеста поэта А.В.Ширяевца                                                      
Кажется, что это было совсем недавно. Вспоминается  суховатая, слегка  ссутулившаяся фигура Маргариты Петровны, которая быстро, но без суеты движется среди множеств предметов в тесноватой типовой квартире, расположенной в одном из центральных кварталов вновь построенного после ташкентского  землетрясения 1966 года.  Когда-то на месте этих однообразных панельных домов был уютный Обуховский сквер. Именно по нему прогуливался в мае 1921 года  Сергей Есенин с  Александром  Ширяевцем, направляясь на поэтический вечер в Туркестанскую  публичную  библиотеку,  устроенный  по случаю приезда московского гостя.  Среди многочисленных поклонников поэзиим, собравшихся у входа в библиотеку, была и Маргарита Петровна. Она не только хорошо знала поэзию Сергея Есенина, но и была наслышана от своего жениха  - поэта Александра Ширяевца  - о многих событиях  в  биографии поэта.
Мелкие морщинки продолговатого русского лица и не до конца поседевшие волосы, затянутые в узелок на затылке, не мешают ощущению исходящей от нее удивительно молодой энергии. Маргарита Петровна живо отторгает любую попытку помочь ей.  Всё сама!.. Увлекательный ее рассказ о прошлых годах пересыпается колким веселым словцом. Озорной улыбкой и каким-то быстрым взглядом она как бы проверяет нашу реакцию на сказанное ею.
Об Александре Ширяевце и его грубоватых проказах, на которые он был по-мужичьи горазд,  она говорит, часто цитируя строчки его стихов.
-Романс «Гвоздики алые, багряно-пряные…» знаете? Это ведь Ширяевец, - напоминает Маргарита Петровна, смеясь нашему невежеству.
Встреча с Сергеем Есениным памятна ей неудержимым желанием «хоть рукой коснуться до него».  Как он был хорош, красив, молод!  А стихи-то какие!  Но стоявший рядом Ширяевец ревниво толкал локтем в бок свою невесту: не влюбись, дескать, не влюбись!  Слегка  вздохнув, Маргарита Петровна продолжала вспоминать. Поток воспоминаний поддерживался показом расположенных на столе фотографий, рукописей, писем, предметов, книг, альбомов.  И подобно горной речке скачет  разговор, , расплескиваясь брызгами смеха.  Но вот устала. Присела.  Руки замерли на коленях. Руки, касавшиеся Есенина и  знавшие тепло ширяевецкого рукопожатия. Руки, переписавшие почти  все стихи  Александра Васильевича  Ширяевца…
Молча пьем чай. Передышка недолгая. Весело и ласково поглядывая на  Вадима Николюка, директора в то время общественного Музея Сергея Есенина в Ташкенте, восклицает: «Как похож!  Ну как похож на Ширяевца!» Это скорее сходство возраста, а не внешности. Но так говорит она, а мы готовы поверить.
А на краешке  шкафа и на сундуке под окном ждет нас отложенное для музея богатство: журналы дореволюционной поры, в которых стихи  Ширяевца напечатаны рядом с произведениями Блока, Есенина, других  поэтов. Вот альбом, куда  Александр Ширяевец тщательно вклеивал вырезанные из журналов и газет полюбившиеся стихи.  Здесь же в пожелтевшей от времени папке рукопись книги А.Ширяевца «Каменно-Железное Чудище».  Рядом рукописный сборник стихов «Туркестансчкие мотивы» и мини-книжечка «Аленушка», которую сделал Александр Ширяевец в подарок Маргоше. Так ласково звал он свою невесту!  А вот и самое трепетное для нас  -  два сборника прижизненных  изданий Есенина с его автографами.  На «Треряднице» рукой С.Есенина написано: «Маргоше. С.есенин. 1921, май, 25. Ташкент». А вот и надпись на «Исповеди хулигана»  -  «Маргоше. С лучшими пожеланиями. С.Есенин. 1921, 25 май. Ташкент».  И мы слушаем рассказ о чудесном поэтическом вечере в Туркестанской публичной библиотеке, о восторженной встрече поэта, о том, как она стала обладательницей книг Есенина благодаря помощи Александра Ширяевца, так как сама не решилась непосредсьтвенно обратиться к гостю за автографом.  Тогда это было не очень модно.  Дорогие для нее и для нас книги она дает для выставки в Музее Есенина. Дарить или не дарить музею эту реликвию  -  будет решать дочь, «когда меня не станет».
В Маргарите Петровне щедро и многогранно проявились время и природа.  Живописные работы ее мужа, М.Е.Новикова,  хорошо известны: они имеются в фондах среднеазиатских музеев. Много полотен хранится в домашней коллекции.  В одной из комнат среди картин мужа выделяется  вышитиое панно по мотивам русских сказок.  Это работа Маргариты Петровны.  На балконе её же работа  -  скульптурный портрет Шота Руставели. Тонированный гипс.  Хозяйка квартиры опять вспоминает юность.
С 1918 по  1930 годы Маргарита Петровна  работала в Туркестанской публичной библиотеке, которая была своеобразным культурным центром ташкентской интеллигенции. Коллектив библиотеки возглавлял удивительный человек Н.Н.Кулинский, бывший актер, писавший стихи. При нем в библиотеке часто проводились литературные, театральные  и музыкальные вечера, работала поэтическая студия для молодежи.  Маргарита Петровна  -  непременная участница.  У нее прекрасный голос, контральто.
-В театр приглашали, не пошла!  - вспоминает она. – В художественной студии у А.Н.Волкова и других  известных тогда ташкентских художников занималась.
Показывает фотографию двадцатых годов, где она в блузе с матросским воротником сидит в центре большой группы. А слева, опершись на столик, стоит художник Александр Волков.
Нас интересует все о Есенине и Ширяевце. Ведь Маргарита Петровна  была невестой Александра Васильевича. Не все, вероятно, восстанавливается в ее памяти
Познакомились они в Туркестанской публичной  библиотеке. Александр Ширяевец поступил  учиться в Туркестанский  народный  университет, открытый  на следующий год  после Октябрьской революции. Часто приходил в библиотеку, чтобы подобрать нужную литературу.  Как поэт А.Ширяевец был известен в Ташкенте. Он часто печатал стихи и прозаические произведения в туркестанских и российских журналах, издал несколько поэтических сборников.
Накануне Нового 1919 года  Александр Васильевич  посвятил М.Костеловой стихотворение В небе  -  мертвый облик месяца. Стихотворение примечательно тем, что в нем поэт  увидел в девушке  близкого друга, которому можно доверять самое сокровенное, находя поддержку и взаимопонимание:
 
В небе  -  мертвый  облик месяца,
На земле  -  большевики…
Шел и думал, как повеситься
От хандры и от тоски.
 
Вдруг идет Марго с тетрадкою,
Скульптор! Кинулся я к ней
И на жизнь свою несладкую
Стал я жаловаться ей:
 
Существую-де для мебели
В этом лучшем из миров.
Словом, вплоть до «курсов Фребеля»
Лил потоки нудных слов…
 
 
 
А потом пришли к собору мы.
В нем на время я затих
И искал пытливо взорами,
Кто добрей из всех   святых…
 
Вышли… Ясный облик месяца…
Засмотрелся на звезду…
- Нет, не стоит, видно, вешаться!
Лучше чай я пить пойду!...
Встречи стали регулярными.   Вели откровенные    разговоры  о  поэзии,  искусстве,  прочитанных  книгах. .  В  это  время   А.Ширяевец   усиленно   работал   над    трактатом  «Каменно-Железное  Чудище», в котором хотел показать отрицательное влияние городской культуры на подлинную русскую поэзию. .    Маргарита  помогала  ему  подбирать  из  журналов  и  газет  стихотворения   поэтов,  творчество  которых  привлекало  внимание  Александра.  Это  ей  пригодилось  в  дальнейшей  работе  при  составлении  хрестоматий  и  антологий. Когда А.Ширяевец завершил работу над рукописью, то на обложке он написал ей посвящение.
Александр  и  Маргарита    часто  встречались   в  кинотеатрах,    любительских    поэтических    вечерах.  В  трудное  голодное  время  он  не  мог  быть щедрым на   дорогие  подарки,  поэтому    дарил  ей  свои  стихотворения.  Сам   изготавливал  подарочные    рукописные  книжечки    своих  произведений.    Первой  была  изготовлена  мини-книжечка,  в  которую  А.Ширяевец  включил  всего  лишь  одно  стихотворение    «Аленушка»,  напечатанное    в  газете  «Свободный  Туркестан»   
Во  вторую  подаренную  мини-книжечку    «Удалая  голова  (Песни)»  А.Ширяевец  аккуратно  вписал    четыре  стихотворения:  Удалая  голова,  О  вдовушке  и  вдовце,  Звездопад  и    Заметелилась…
В  отношениях  Александра  и  Маргариты    не  все  шло  гладко.  Родители  девушки,  зная  тяжелое  материальное  положение  Ширяевца,  не  только    отговаривали  дочь  от    бесперспективного,  с  их  точки  зрения,   брака,  но  порой    запрещали    ей  ходить  на  свидания.  Об  этой  конфликтной  ситуации  Александр  знал,  даже   пытался    объясниться  с    родителями,  но  или  смелости  не  хватило,  или  надеялся,  что  его  материальное  состояние  скоро  улучшится,    и    тогда  претензии    к  нему    отпадут  сами  собой.
Возможно, что были и иные причины, какой-нибудь ничтожный повод, но  отношения  к концу 1922 года стали напряженными.  Сохранилось стихотворение Александра Васильевича, в котором отчетливо  он выразил свое душевное состояние, вызванное расставанием с любимой:
Только  смерть,  видно,  муку  мне  снимет,
Лишь  ее  я  добром  помяну.
Вот  опять  в  бирюзовой  теплыни
И  в  глазах  ненаглядных  тону.
 
 
Долго  сердце  кипело,  боролось,
Но  тенет  не  могло  разорвать.
И  опять  на  придушенный  голос
Пробирался  я  ночью,  как  тать.
 
Сердце,  сердце!  Тебе  ли  знать  отдых!
И  зачем  ты  поверило  в  сны!
-  Горячи  туркестанские  звезды,
Да  у  милой  глаза  холодны.
 
Не  родная…  чужая…Ну  что  же    -
Поделом,  видно,  пытка    -    прощай!
Ни  святитель,  ни  Бог  не  поможет,
Не  вернется  потерянный  рай.
 
Стынет  сердце  в  весенней  теплыни,
Не  судьбу    -    сам  себя  я  кляну.
-  Только  смерть,  видно,  муку  мне  снимет,
Лишь  ее  я  добром  помяну!  
 А.Ширяевец с матерью летом 1922 года уезжают в Россию.  В  августе  поэта   постигло  большое  горе.    В    Самаре  умерла  Мария  Ермолаевна, любимая мать поэта,  которая   для  него    с  детских лет  была    единственной и надежной   опорой.    
  Александр     тяжело  переживал    смерть    любимой  матери.  «Жизнь  А.В.Ширяевца    -    сплошное  одиноческое  скитание,  -  свидетельствовал   поэт   С.Фомин.  -    Единственным  утешением  его  была  горячо  любимая  мать  Мария  Ермолаевна    -    простая  и  кроткая  женщина,  потеря  которой  положила  на  чуткую  душу  поэта  тяжелый  отпечаток».   
Изданные  книги    стихов  «Мужикослов  »  и  «Раздолье»  он  посвятил  Марии  Ермолаевне  в  доказательство  своей  любви  и  светлой  памяти  о  ней. 
   А.Ширяевец   долгое  время    ходил    в  растерянности, о чем рассказал в письме самому близкому человеку  -  Маргоше: «Итак,  я    -  на  Волге,  снова  там,  куда  всегда  неслись  мои  мысли:  Нижний,  Казань,  Симбирск,  Самара,  Ширяево,  Жигули,  Саратов.    Согласитесь  с  тем,  что  панорама  не  так  плоха,  но  вот,  увидев  все  это  наяву,  я  почувствовал    -    не  хватает  Вас  и  «затравленность»  полетела  к  чертям.  Прежнее    вспыхнуло  с  новой  силой».
М.Костелова  сдержанно  отнеслась  к  ожидаемому  А.Ширяевцем    примирению  и  сближению.    В    письме,  которое  он  получил    в  Москве,    она  попыталась  объяснить  свой  разрыв  с    ним  разными  причинами,  в  основном  обвиняя  во  всем    Александра.  «Письмо  было  страшное,  -  писал  он    Маргарите  Петровне    о  своем    душевном  состоянии.  -    Были  ссылки  на  «злой  рок»,  тяготевший  над  Вами,  слабая  попытка  доказать,  что  я  первый  ушел  от  Вас,  все  время  «рвал  и  метал»    -    одним  словом  «горячо  любящая    бедная  овечка  –  покинутая  и  беззащитная»,  и  злой  волк,  сиречь  я..  И,  конечно,  благодаря  «волку»,  все  было  разбито  и  поломано». 
Нужно  было  срочно   ехать    в  Ташкент,  чтобы    разобраться    в  напряженных  отношениях  с  любимой  девушкой.    «Вернувшись  (в  сентябре),  -  писал  он  М.Костеловой,  -  я  хотел  ехать  в  Ташкент,  увидеть  лично  вас    -    письма  не  могли  передать  всего,  что  кипело  во  мне,  но  пришлось  вести  переговоры  по  изданию  моей  книжки,  ждать,  когда  она  будет». 
Не  только  издание  книжки  задерживало  отъезд.  Не  было  средств    на  оплату  поездки,  так  как  нужно  было  рассчитаться  с    накопившимися  долгами.  А.Ширяевец  не  любил  чувствовать  себя  должником.    Стал  усиленно  приглашать  Маргариту    приехать  в  Москву,    обещая    оказать    ей  помочь    в  выборе    профессии.  «Я  видел  и  раньше,  -  писал  он  в  Ташкент,  -  как    бросались  от  глины  к  краскам,  Вы  только  портили  себя.  Разве  можно  учиться  у  людей,  которые  сами  очень  и  очень  нуждаются  в  более  опытной  руке?    Это  не  только  бесполезно,  но  и  пагубно,  В  таких  условиях  можно  протолочься    не  3,  а  33  года  на  одном  и  том  же  месте.  Здесь  через  Городецкого  и  других  моих  хороших  знакомых  можно  было  бы  сделать  для  Вас  многое.  Городецкий  знает  толк  в  этом  деле,  сам  недурно  рисует,  а  самое  главное    -    у  него  громадное  знакомство  со  всеми,  кто  так  или  иначе  связан  с  искусством».   
Поздней  осенью    А.Ширяевцу    удалось  съездить    в  Ташкент,  чтобы    серьезно  объясниться    с  невестой.  Примирения  и на этот раз  не  получилось,  Маргарита  Петровна    продолжала  во  всем  случившемся   его   обвинять.    В.Львов-Рогачевский  вспоминал:  «В  1922  году  он  пережил  великое  горе    -    умерла  его  мать,  с  которой  он  не  расставался  с  детских  лет,  и  в  том  же  году  любимая  девушка-невеста,  к  которой  он  ездил  в  Ташкент  жениться,  отказала  ему.    «Её  испугали,  -  говорил  он  с  горькой  усмешкой,  -  мои  дырявые  сапоги - броненосцы». Бедность поэта  не только невесту, но и её родных.
Известие о смерти А.В.Ширяевца  глубоко потрясло Маргариту Петровну. Она пишет письма  друзьям поэта в Москву, чтобы  решить судьбу оставленного поэтом его личного архива, который он оставил ей на хранение. .  Этот  архив  М. П. Костелова,   выйдя  замуж  за  художника  Новикова,    берегла  всю    жизнь,  даже тогда,  когда интерес к крестьянской поэзии был незаслуженно на многие годы придавлен и, казалось, чтор уже нет места  в  истории русской поэзии талантливым друзьям С.Есенина.  И даже  в годы ташкентского землетрясения, когда при переездах приходилось  освобождаться от многих старых вещей, Маргарита Петровно  архив А.В.Ширяевца бережно хранила.  Эти бесценные историко-литературные свидетельства  позволили доктору филологических наук П.И.Тартаковскому  написать и издать книгу  «Свет вечерний шафранного края»  -  о пребывании Сергея Есенина в Туркестане, о его встречах с А.В.Ширяевцем.  Маргарита Петровна  впоследствии   передала  часть  архивных  документов   в  Музей  Сергея  Есенина  в  Ташкенте    и  в  Самарский  государственный  литературный  музей  имени  А.Толстого.
Маргарита Петровна  была частым гостем в  нашем  Музее Сергея Есенина, рассказывала о своем времени, о встречах с С.Есениным, А.Ширяевцем, другими ташкентскими поэтами и художниками.  А как она  самозабвенно без ошибок читала стихи Ширяевца и Есенина и в музее, и в телевизионной передаче…! Этого не забыть!
 
 
С.И.Зинин
Страстный поклонник поэзии А.В.Ширяевца.
      Поэзию Александра Ширяевца сейчас знают немногие. Еще меньше  его страстных поклонников. Их единицы, но они есть.  Таков   москвич   Анатолий Валентинович Рычков (1958 – 2002).. Моя переписка с ним была непродолжительной. К 100-летию со дня рождения А.В.Ширяевца  в газете «Вечерний Ташкент»  была опубликована мною  статья «Александр Ширяевец в Ташкенте».  А.В.Рачков попросил  выслать  ему  статью. .  В ответ он прислал свои  публикации о поэте Ширяевце, а также  рукопись   статьи  «Самый близкий друг Сергея Есенина», которую предлагал напечатать, как и его письмо-обращение, в информационном бюллетене «Мир Есенина», который издавался  Музеем  Сергея Есенина в Ташкенте.  Опубликовать присланные материалы по ряду причин не удалось. Тем не менее,  их актуальность не утрачена и сейчас, поэтому  считаем возможным   познакомить  с ними любителей поэзии,  ибо  высказанные  А.В.Рычковым  в 90-е годы пожелания  о возрождении общественного интереса к незаслуженно забытой поэзии  А.В.Ширяевца  остаются актуальными и в наши дни. 
                 «Многоуважаемый Сергей Иванович!
     Обращаюсь к Вам с просьбой. Если можно, то опубликуйте, пожалуйста, это письмо в газете «Мир Есенина». Такая публикация очень поможет мне в деле возвращения из несправедливого забвения имени А.В.Ширяевца (Абрамова).
       В 1990 г. в Библиотеке им. Ленина я взял впервые сборнички Ширяевца,  и… он стал для меня самым любимым поэтом. Произошло это весной. А в сентябре 1990 г. я поехал на Родину поэта в с. Ширяево. Вернувшись оттуда, я стал пропагандировать его творчество всеми доступными для меня способами. Состоят они, в основном,  в рассказах о поэте у его могилы на Ваганьковском кладбище, в свободное от основной работы  время (по субботам и воскресеньям).  За три года  таких  «лекций» Об А.Ширяевце узнало много людей из самых разных уголков бывшего СССР. Удалось поведать о поэте и людям, которые приезжали из США, Люксембурга и Греции. С 1991 г. стал писать о Ширяевце статьи, в основном в многотиражках: 1991 г. - «Бауманец» (газета  МГТУ им. Н.Э.Баумана),  в  1992 г. – «Павлово-Посадские известия»,  в 1993 г.  -   «На страже» (газета, долгое время одним из редакторов которой был Э.А.Хлысталов),   декабрь 1993 г.  – «Вечерняя Москва» и «Энергетик» (орган Московского энергетического института). Последние 2 газеты  Вам высылаю. В обеих мои публикации.
          Большинство людей, прослушавших мои «лекции» о Ширяевце, задаются вопросом: «Почему же его сегодня не печатают?» Ничего определенного ответить им я не могу. Ибо сам не могу взять в толк, отчего же замечательные ширяевецкие стихи остаются совершенно недоступными людям. А ведь многие из них с удовольствием купили бы  сборник Ширяевца,  будь он издан.  Утверждаю это не голословно.
         Особо людей приятно удивляет тот факт, что именно А.Ширяевец является автором стихотворения  «Гвоздики»  («Гвоздики алые, багряно-пряные…»). Они об этом не знали. А ведь во многих семьях с удовольствием поют романс «Гвоздики» и сейчас.  «Гвоздики» дали  повод написать московскому поэту Олегу Потоцкому стихотворение «Скворечник Есенина», которое я Вам высылаю. История его такова.
           Весной 1992 г. какие-то хулиганы сбили скворечник, висевший на дереве у самой могилы А.В.Ширяевца. Автору этих строк пришлось залезть на памятник Ширяевцу и прибить его, что называется «на глазок». А дальше протзошло чудо, которому я сам не перестаю удивляться до сих пор.  Буквально через неделю там поселилась семья скворцов.  Вначале самец, затем к нему прилетела подруга. Кончилось дело  выводком птенцов. Произошло это после того, как в указанный скворечник в течение многих  лет никто не вселялся.  Эта история вдохновила О..Потоцкого на написание названного стихотворения. В нем он допустил преувеличение: вместо соловья  вписал скворца, вспомнив того «знаменитого» соловья, который «пел» на похоронах А.Ширяевца 17 мая 1924 г.  О.Потоцкий в свое стихотворение вставил строчки из «Гвоздик», которые любит с молодых лет. (Ныне Олегу Иосифовичу Потоцкому  за 60. Года полтора назад он выпустил свой 1-ый сборник стихов в Москве. Сейчас готовит к изданию 2-й).
           Мне удалось найти  одну фирму, которая готова финансировать издание сборника Ширяевца, который уже более 2-х лет подготовили к печати С.И.Субботин и Ю.Б. Орлицкий. О всех дальнейших событиях я Вам обязательно сообщу.
             Если это письмо будет напечатано в «Мире Есенина», то для своей компании по возвращению имени Ширяевца я приобрету дополнительный сильный козырь.  15 мая 1994 г. исполняется ровно 70 лет со дня смерти А.Ширяевца. И чем больше будет о нем публикаций, тем лучше.  Буду всячески наседать на С.И.Субботина и Ю.Б.Орлицкого, чтобы они написали статьи по поводу этой печальной даты.  Прошу и Вас, Сергей Иванович, напишите для московских газет статью об истории романса «Гвоздики». Ведь сегодня практически мало  кто знает об его авторах. Был ли у «Гвоздик» композитор? Или же музыка  к ним в полном смысле слова «народная»? Сохранились ли какие-нибудь ноты?  Посвящал ли Ширяевец свое стихотворение кому-нибудь,  или же оно вышло  из-под его пера в результате только сугубо творческого вдохновения?  И т.д., и т.п.  Ручаюсь, что «Российская газета», «Вечерняя Москва», «Культура» и несколько других возьмут такую статью с большой охотой.
          На этом заканчиваю. Очень хотелось бы получить ответ. Если в присланных мной статьях окажутся какие-нибудь неточности, то с глубокой благодарностью приму указания на них.  Высылаю фотографию, сделанную одним из моих многочисленных слушателей на могиле А.Ширяевца. В руках у меня ксерокопии, сделанные с различных печатных источников, рассказывающих о Ширяевце и его дружбе с Есениным.
         Сергей Иванович, если Вы найдете возможным опубликовать мое письмо, то естественно можете его сокращать и т.п., как Вам будет удобно.  В случае опубликования  прошу  прислать мне 1 экземпляр.  Всегда  готовый к услугам.  Анатолий Рычков. 13. 1. 94 г.
              P.S. Летом минувшего года мне  немного удалось помочь в распространении «Мира Есенина» на Ваганькове. Думается, что вам об этом известно. Пишу про такой факт лишь для  дополнительной саморекомендации.  Еще немного о себе: 38 лет, окончил в 1992 г. библиотечный факультет МГИКа, в настоящий момент соискатель кафедры библиотековедения того же вуза, имею 5 публикаций в специальной библиотечной печати. Приведенный факт со скворечником могут подтвердить несколько человек из московского отделения «Радуница». В 1993 г. скворечник над Ширяевцем был весной  заселен вновь. Приношу извинения за ошибки и помарки. Пишу это письмо  в больнице, где долечиваю последствия происшедшего со мной ровно год назад микроинсульта».
28 января 1994 г. я  ответил  А.В.Рычкову:
«Уважаемый Анатолий Валентинович!  Ваше письмо мне доставило огромное удовлетворение.  Я всегда радуюсь, когда встречаюсь с людьми, очно или заочно, которые вносят свою лепту в историю русской культуры. Имя Ширяевца, к сожалению, даже в его 100-летний юбилей со дня рождения, не привлекло внимания широкой общественности, но это было связано с различными  социально-политическими событиями того времени. Мы здесь провели вечер в Музее Есенина, я опубликовал две заметки «Ширяевец в Ташкенте» и «Ширяевец в Бухаре» в местных газетах. Хотел издать библиографию, но не получилось.
Ваши волнения по поводу издания сборника стихов А.В.Ширяевца я разделяю, но мне кажется, что нужно издавать не только на уровне одно- или двухтомника, а делать тематические подборки типа «Бирюзовая чайхана» (Стихи о Востоке) или стихи поволжской тематики. Их легче сейчас пробить в издательствах и  распространить среди читателей.  Я мечтаю издать такой сборник здесь. Сборник подготовлен, но дело требует дополнительных затрат, которых мы сейчас не можем себе позволить. Все силы и средства вливаем в создание Русского культурного центра Узбекистана, а это в наших новых условиях осуществить не так-то просто.
Ваши заметки я читал (мне две газеты прислали раньше), даже наводил о Вас справки с целью поближе познакомиться. Рад, что биотоки наши пересекли созданные «границы» суверенных государств, и мы пошли друг другу навстречу.
Теперь о Вашем письме. Я его постараюсь, чуть-чуть сжав,  опубликовать, но очередной номер «Мира Есенина» уже подготовлен и лежит в редакции. Есть более деловое предложение.  В одном из номеров «Мира Есенина», скорее всего в мае-июне,  напечатать специальный вкладыш, приурочив его к 70-летию со дня смерти А.В.Ширяевца. Используем не только новые материалы, но и опубликованные в многотиражках. В этом отношении Ваша статья, напечатанная в газете «Энергетик»,  очень подходит. Если у Вас есть дополнения к ней, то Вы их мне сообщите отдельно, не перепечатывая всю статью, указав, куда их вставить….
Поговорите с моим тезкой, Субботиным, нет ли у него интересных материалов о Ширяевце. Я хочу ему послать материал «А.В.Ширяевец о поэтах-современниках». .. В журнале «de Visu» (1993, № 3) Субботин с коллегами опубликовали интереснейший материал о поэте, но и моя статья может вызвать интерес, так как впервые включает краткие оценки Ширяевца   поэзии Маяковского, Брюсова, Есенина и многих других.  Познакомить с ними общественность было бы крайне желательно.
Стихотворение «Скворечник Есенина» постараемся опубликовать в  очередном номере «Мира Есенина», хотя издавать эту  информационную газету стало трудно.  Надеюсь, что Вы уже поправились, так как болеть сейчас крайне нежелательно. Пишите. Я всегда рад сотрудничеству. Здоровья Вам и удач! 28. 1. 94». 
Ответ на письмо шел  в Ташкент долго, так как прежняя  почтовая связь  между Москвой и Ташкентом  разрушилась, а новая еще не сформировалась. Только в марте я получил второе письмо  А.В.Рычкова:
«Уважаемый Сергей Иванович! Ваше письмо доставило мне большую радость, ибо, скажу по-честному, на ответ не рассчитывал. Сегодня в России много говорят и пишут о «хорошей» работе почты, так что вы поймете причину моей неуверенности.  Ваше письмо настолько глубоко и объемно по содержанию, что ответить на него сразу просто было нельзя. Этим вызвана задержка с моим ответом.
По поводу Вашего вопроса касательно моей статьи в газете «Энергетик» отвечаю, что лучше всего оставить как есть, естественно, что со стихами следует поступить так, как Вы мне написали.  С Субботиным удалось поговорить по поводу Вашего письма только один раз по телефону. .. Сергей Иванович сказал мне, что напишет Вам. От себя хочу добавить, что если за публикацию материала «Ширяевец о русских писателях» он по какой-либо причине не возьмется, то это с удовольствием сделаю я.  Пишу такое не из-за бахвальства и каких-либо других нечестных побуждений. Судьба настолько  сильно духовно связала меня с А.В.Ширяевцем, что…  не хочется громких слов, но даже то немногое, что удалось сделать автору этих строк, подтверждает сказанное весьма красноречиво. Один только маленький пример. Свою статью в «Вечернюю Москву» я принес, в буквальном смысле слова, «с улицы». И газета, которая вообщем-то довольно далеко стоит от проблем русской культуры, статью человека «без блата» взяла. Ширяевец в нынешнее непростое время будет необходим многим.  Подтверждает сказанное весь мой опыт «лекций» у могилы Ширяевца, о которых я уже писал Вам.  И именно поэтому я просил Вас написать что-нибудь об истории романса «Гвоздики». Прошу об этом повторно, и не только от себя, Сергей Иванович!  Вы себе и представить не можете, скольким людям знакомы «Гвоздики»!. Стихотворение это давно стало подлинно народной  песней.   Поэтому возвращение имени А.Ширяевца, по большому счету,  надо начинать именно с «Гвоздик». Для подтверждения прилагаю свои «лекции на Ваганьково».
От души благодарю  за «Мир Есенина», в котором есть рисунок, запечатлевший С.Есенина и А.Ширяевца в 1921 г. в Ташкенте.  Если можно, расскажите что-нибудь про автора этого рисунка. Пожалуйста, напишите, в каких узбекских газетах были Ваши статьи о Ширяевце.  Вам высылаю ксерокопию некролога С.Фомина, опубликованного в  «Рабочем журнале» (1924 г., № 3 – 4). Поэт С.Фомин был участником похорон Ширяевца 17 мая 1924 г.  В этот же день он написал стихотворение, два варианта  которого (один опубликован, другой  -  нет) высылаю. Вместе с ними шлю  «Нерифмованные пустяки» А.Ширяевца.  Всегда готовый к услугам. А.Рычков. 5. Ш. 94 г.».
  В  начале апреля я ответил  А.В.Рычкову:
«Добрый день, Анатолий Валентинович! Сейчас радуешься каждой весточке, а хорошее письмо, к которым я отношу и Ваше, приносит радость вдвойне.  Даже не верится, что когда-то  для меня почтальон приносил два-три письма, а сейчас  одно письмо получаю за 10-15 дней.
Никак не можем протолкнуть очередной выпуск «Мира Есенина», посвященный Айседоре Дункан, но начал готовить ширяевецкий.  Ваше пожелание учту.  Спасибо за некролог Фомина и его стихи, они очень интересны.  Опубликуем, скорее всего, вариант книжный, хотя можно в примечаниях  упомянуть и о рукописном варианте. Готовлю заметку и о романсе «Гвозди алые…». Высказывания Ширяевца о поэтах-современниках у нас есть, думаю, что отберем самые существенные, хотя полная публикация рукописной книги Ширяевца была бы полезной для научной общественности.
Мою заметку можете публиковать где угодно. Не нужно вести разговор о гонораре. Я ее перепечатаю в «Мире Есенина». В нашем «Мире Есенина» приведена  фотография картины художника-любителя Николюка Вадима Викторовича, директора ташкентского Музея Есенина. Он автор десятка  художественных полотен, созданных по мотивам есенинской лирики.  В «Мире Есенина» он публикуется часто.  По профессии он журналист, но так увлекся есенинолюбием, что отошел от всего и посвятил себя пропаганде поэтического наследия Есенина.  Можете ему написать на адрес Музея Есенина, который указан в нашей газете.  Есть ли у вас первые выпуски «Мира Есенина», я могу их Вам выслать. Пишите. Всех благ! С.Зинин. 2 апреля 1994 г.».
Переписка прервалась из-за  продолжительной болезни А.Рычкова.  Встретиться нам не удалось, так как мои поездки в Москву были кратковременными. Через  несколько  лет я позвонил по домашнему телефону, который когда-то мне  сообщил Анатолий Валентинович, но новая квартиросъемщица сообщила  печальную весть о его кончине.  Судьба его личного архива  неизвестна.  В библиографии материалов о А.В.Ширяевце публикации А.В.Рычкова займут свое достойное место. Присланное им в 1994 году  стихотворение  публикуется в данном номере «Мира Есенина».
 
 
Олег Потоцкий
Скворечник Есенина.
                                                                                А.Рычкову.
                                                                   Мы теперь уходим понемногу
                                                          В ту страну, где тишь и благодать.
                                                                                                         С.Есенин.
С  ваганьковских печальных новоселий
Преданье разлетелось по Руси: -
Скворечник смастерил Сергей Есенин
И над могилой друга водрузил.
Друзья из той страны не возвращаются.
В тумане черном сгорбленных аллей
Стоял поэт над холмиком Ширяевца
И вдруг над ним защелкал соловей.
О чем же пела птичка покаянная?
Поэт услышал ясно с высоты:
«Гвоздики алые, багряно – пряные
Вдыхал я вечером, дала их ты».
Сережа рухнул к холмику коленями,
Перехлестнула боль души края,
И обнялось рыдание Есенина
С рыдалистою трелью соловья.
Молил Есенин группу провожавшую:
«Прошу вас… если вскоре… вдруг и я…
Меня похороните рядом с Сашею».
И выполнили тот завет друзья.
Беда с котомкой по России шляется,
Но нынче, в год березовых кровей,
В есенинский скворечник над Ширяевцем
Весною поселился соловей.
А сколько в соловьиный век отмерено?
И нам сейчас о чем же он поет?
А может это тот, что пел Есенину?
И провожал Ширяевца в полет?
Поет, чтоб Русь любили мы до стона,
А чтоб ее не рвали на куски,
Любовью к ней, чтоб были мы достойны
Есенинско-Ширяевской строки.
1992, ноябрь.
 
 
       
Сергей  Мельник
 
Памятник  стихотворению А.В.Ширяевца
Есть памятники писателям и поэтам – их много. Есть памятники литературным героям – их можно пересчитать по пальцам: Русалочке – в Европе, марктвеновским Тому и Геку – в США. У нас же, в самой читающей стране, даже гайдаровским Чуку и Геку памятник не поставили, несмотря на всенародную любовь к автору. А памятник одному стихотворению – это и вовсе запредельно. И если идея, над которой уже поработали молодые скульпторы и дизайнеры из Тольятти, Самары и Москвы, будет  приземлена на нашей почве, наш город станет теплее и притягательнее.
20 декабря в доме на улице Советской, 38, прошло награждение победителей конкурса на лучший проект памятника стихотворению Александра Ширяевца «Ставрополь Самарский», объявленного Городским музейным комплексом «Наследие» в сентябре этого года. Конкурс состоялся при поддержке департамента культуры и комитета по делам молодежи мэрии городского округа Тольятти.
Наряду с местными отделениями Союза художников и Союза писателей России, Государственного Музея-заповедника С. Есенина, Дома поэта А.В. Ширяевца основным партнером конкурса стал Тольяттинский государственный университет. Так, свой проект представила на конкурс студентка 5-го курса факультета изобразительных искусств ТГУ Светлана Колесникова. В состав  жюри вошли двое сотрудников ТГУ: автор этой заметки и преподаватель кафедры литературы, член Международного есенинского общества «Радуница», исследователь творчества поэта Елена Григорьевна Койнова, подарившая экомузею «Наследие» автограф того самого стихотворения, которое вдохновило участников конкурса. 
Сосновый бор запомнился смолистый,
Подборная – речонка… Голых дачниц
Там созерцал, яряся жеребцом…
Напевы вальсов ласковых с курзала
И пароходов вешний шум зовущий,
Пасхальной ночи бойкий перезвон…
Приливы молодой, неясной грусти,
Глаза, как Волга!.. Чьё-то имя – Устя,
Часовенка средь улиц… Жигули…
Это был настоящий рай» – так вспоминал автор стихотворения о своем пребывании в волжском Ставрополе. Правда, чувствуется?
Почерку 17-летнего Александра Абрамова, будущего  большого поэта Ширяевца, можно позавидовать, – не зря служил писарем в лесничестве. И,  кажется, написанные в начале минувшего века девять строчек легко легли на бумагу. Что скрывать, они ложатся и на сердце, а значит, так же легко лягут и на стекло, и на гранит, и на бронзу. Поэтому неудивительно, что лучшим из представленных на конкурс признан проект, в котором играет рукописный текст…
Знаете, выбрать было из чего. Мало кто ожидал, что конкурс вызовет такой интерес. Все было честно, по правилам. Проекты, естественно, выставлялись под шифрами и голосование было тайным – дабы члены жюри не смогли поддаться соблазну, погрешив против истины, «пролоббировать» своих, тольяттинских, авторов. Тем более,  что тольяттинцев-то было всего четверо: художник Евгений Уткин (с проектом архитектурно-ландшафтного комплекса «Напевы вальсов ласковых с курзала…»), скульптор Дмитрий Власов (проект памятника «Свет в окне»), наша Светлана Колесникова и студентка ТГУС Евгения Бердникова (проект «Поэтическая скамья», вне конкурса) – все они получили премии и дипломы комитета по делам молодежи мэрии Тольятти. Четырнадцать из восемнадцати конкурсных работ представили самарцы, в том числе студенты и преподаватели Самарского государственного архитектурно-строительного университета. Двум проектам – «Добавить органику» самарского  архитектора Светланы Позняк и дизайнера Светланы Валиулиной и проекту комплекса, посвященного Ставрополю на Волге, студентки Самарского государственного архитектурно-строительного университета Марии  Аксариной – жюри присудило второе и третье места.
О победителе – проекте сквера и памятника «По реке Времени» и его авторе стоит сказать особо. Им оказался московский архитектор, ученик известного скульптора Салавата Щербакова, сотрудник ООО «ВИП СЕРВИС ПРОЕКТ» Василий Перфильев. Прочитав о конкурсе в Интернете, он сотворил вещь, которая легла на сердце не только членам жюри, но  всем, кто видел экспозицию проектов,  так как это была вещь, которая так и просится быть воплощенной.
Из авторского описания проекта: «Основой композиции становится собственно памятник стихотворению «Ставрополь Самарский».  Это символически изображенные, парящие на ветру, листы бумаги, на которых изображены виды старого города: дома, сосновый бор, поля, пароход на реке, часовня и другие образы, воспетые Александром Ширяевцем в своем стихотворении, которое написано на этих же листах, и становится неотделимой частью всей композиции.
Сквер решен в виде символического изгиба реки, по которой словно бумажный кораблик скользит бронзовая скульптура. Вдоль сквера установлены скамейки, напоминающие собой лодки, которые так же плывут по реке. Общая идея памятного сквера в его постоянной жизни, протекающей, как и воды реки, через всю жизнь.
Принятое решение сквера позволяет отойти от статуарности и мемориально-памятниковой, кладбищенской пластики, имеющей место в Тольятти. Создание этого сквера позволит придать новый импульс развитию города. Этот сквер позволит реабилитировать социально-историческую и культурную среду города Тольятти».
Может быть,  это  для некоторых звучит пафосно, может быть , кому-то и режет слух, не спорю. Но зато сам проект  радует глаз. И если хотя бы одна из конкурсных разработок будет реализована –  а к 120-летию А. Ширяевца, которое будет отмечаться в апреле, было бы очень кстати, – это действительно станет событием.
 «Тольяттинский университет»,
№ 43 (211), 27 декабря 2006 г. .
 
 
 
 
А.В.Ширяевец
 
Мои стихи певучей изразцов
Мечетей Самарканда, но зачах я
В лучах чужих!..  – Страна моих отцов,
Несусь к тебе на песенных ладьях я!..
 
Звенит здесь небо сказкой бирюзы,
Но нету в нем Ильи-Пророка грома!..
С пахучим сеном не скрипят возы!...
Не дышит прель Весны и чернозема!..
 
Что в розах мне!..  Пуская цветут шелка
Огнями зорь  -  не здесь я!.. Не в пустынях!..
Я слышу зов родного василька!...
Я у разливов Волги хмельно-синих!..
13.12.1920.
 
 
 
 
Тарасова Н.С.
 
«РУСАЛКИ ИЗУМРУДНЫЙ ВЗГЛЯД…»
 
Есть в литературе тема, почти не тронутая критиками и, кажется, не прочувствованная читателем. Это тема так называемой нечисти и прочей неведомой силы.  Стоит чуть-чуть сосредоточиться, и вспоминаются многочисленные и удивительно разнообразные бесы, русалки, водяные, упыри, домовые, лешие, черти и прочая «нежить», давно и прочно поселившаяся в поэтических строчках, на страницах романов, повестей, рассказов и очерков – от М.В.Ломоносова до М.А.Булгакова. Литература затронула, однако, лишь  небольшую часть  чрезвычайно богатого пласта народной культуры – мира нечеловеческого, но очеловеченного, одновременно неведомого и знакомого, страшного и полезного, чужого и своего.
Своеобразие русской литературы в немалой степени определилось ее связью с народной (фольклорной) культурой. Характер, тип связей, удельный вес фольклорного начала менялись от эпохи к эпохе, зависели от творческой личности поэта, от событий общероссийского (войны, отмена крепостного права, рост городов, научно-технический прогресс и т.п.) или местного значения. Но сам процесс взаимовлияния, взаимообогащения литературы и фольклора в России никогда не прерывался.
Поскольку народные верования, обряды, предания, суеверия, заговоры, отчасти анекдоты и фантастические истории, составлявшие неотъемлемую часть традиционной культуры, базировались на представлении о существовании параллельного человеческому миру нечистых духов, одушевленных сил природы – низшая мифология проникла и на страницы литературных произведений.
Среди мифических женских образов немало таких, которые вызывают огромный интерес, как у исследователей фольклора, так и писателей. Одним из таких образов является образ речной красавицы, представительницы «низшей» мифологии – русалки.
В науке и литературе существует множество точек зрений о происхождении русалок. Русалки – разновидность речной нежити, не похороненные по обряду утопленницы. Слово «русалка» происходит от древнего славянского слова «руса», «река», сохранившегося только в нашем языке в слове «русло» (ложбина, глубь реки). Существовали также гипотезы о происхождении этого имени от прилагательного «русый» (в значении «светлый», «ясный»).
Самое древние предание говорит, что русалки явились на свет в момент падения с неба сатаны. Некоторые из его единомышленников, также изгнанные из рая, упали в воду. Из нее они и начали творить всякого рода козни против рода человеческого. В языческие времена русалки считались не только речными богинями, требовавшими себе многочисленных жертв, но и владелицами сокровищ и чаровницами.
Похоже, корни легенд восходят к могущим вавилонским божествам, связанным с солнцем и луной. У бога солнца было тело человека, его венец был сделан из головы рыбы, а мантия – из рыбьей чешуи. Постепенно его вытеснил бог Эа, уже полурыба-получеловек, и можно предположить, что возникновение мифов о тритонах связано именно с ним. Богиня луны Птаргартия, полуженщина-полурыба, была предшественницей русалок. Вавилоняне верили, что когда солнце и луна заканчивают свое ежедневное путешествие по небесному своду, они погружаются в море. И им казалось естественным, что боги солнца и луны должны иметь подходящие тела для жизни как под водой, так и вне ее. Необычные тела – соединение человека и рыбы, и способность погружаться в неизведанные океанские пучины – добавляли им таинственности. Русалки унаследовали эти качества.
В славянскую мифологию, считают исследователи, образ русалки пришел с Украины и из Восточной Европы. Образ русалки достаточно сложен и не имеет четкого описания. Обычно их представляли юными девами с длинными русыми распущенными волосами, обнаженными или одетыми в белые одежды, заманивавших к себе мужчин и юношей, для того, чтобы защекотать до смерти и утопить.
Именно этот образ представлен в фольклорных текстах, именно он вошел в литературу. Можно напомнить всем известную с ранних лет строчку А.С.Пушкина: «Русалка на ветвях сидит» или ахматовские стихи: «Над засохшей повиликою Мягко плавает пчела: У пруда русалку кликаю, А русалка умерла». На слуху  у нас и лермонтовская строка: «Русалка плыла по реке голубой…»; и гумилевская: «На русалке горит ожерелье, И рубины греховно красны». Вспоминается и прекрасная панночка Гоголя, и «тело вольное, рыбье» у наяды Марины Цветаевой, и холодом скованный и опасный призрачный мир А.Блока, в котором «запутанная узлами зелеными прилегла на берег речной голова русалки больной».
Не остался в стороне и Александр Васильевич Ширяевец, посвятивший этому образу немало прекрасных строк, как в поэзии, так и в прозе.
Русалка для поэта – это образ, навеянный русской действительностью, фольклором. Чем же так привлекателен он для Ширяевца? Ответ на этот вопрос можно найти в самом образе русалки – роковой для человека красавицы, водяной, реже лесной, нежити. Именно в этом образе подчеркивается призрачность существа потустороннего, опасного и вместе с тем манящего мира: «Сколько тайн в лесу дремучем, Как он манит в сумрак свой» («В лесу»). Это мир, в котором тесно переплелись два пространства: реальное и ирреальное. Реальное пространство – это окружающий поэта лес с привычными для него атрибутами: «шелестящей изумрудной листвой», запахом смолы, «привольным голубым затоном», «желхоствольной сосной». И пространство ирреальное, чудесное, в котором русалка плачет «словно звонкая струна», водяной и лесовик, бьющий в ладоши: «Серый волк с Царевной скачет.…Снова стон в глуши лесной: Не Аленушка ли плачет Над озерной глубиной?» («В лесу»).
Образу леса не зря Ширяевец дает эпитет «дремучий», ведь именно в таком месте по преданиям и могут обитать фантастические существа: «Лег, и нежит запах смольный…Шорох…Дремота…Явь иль сон: Пораскинулся привольный, Голубой в лесу затон.…Слышу: плачется русалка, Словно звонкая струна: - «Ох, села родного, жалко, Жаль полей с цветами льна!...» » («В лесу»).
Поэтичные образы русалок, связанные с ними трагические истории о самоубийстве и несчастной любви, их красота и обольстительность, их молодость вызывают у поэта не только страх, но и жалость, сочувствие: ««Где ты, с кем ты князь мой милый?... От твоих угарных слов Я нашла себе могилу. Меж зеленых тростников… Долго долго над затоном Песня жалобно неслась Оборвалась тихим стоном – «Не вернется милый князь!» » («В лесу»).
В поэзии А.Ширяевца «лесу дремучему» и обитателям этого уголка противостоит «душный город», в котором лирический герой «нищ и жалок» и ходит «сам не свой»: «В душном городе нищ я и жалок, И с кручиной мне сладить не в мочь.… Снятся песни и пляски русалок, В колдовскую июльскую ночь…» («В городе»).
Город и высокая поэзия, город и вольная стихия, город и наивная вера в одушевленные силы природы, по мысли Ширяевца, кажутся вещами несовместными. Город убивает поэзию, а значит, умирает и вера во все прекрасное, живое и таинственное: «Душно мне, и зачахну я скоро.… Не заглянет сюда лесовик… Убежать бы к родному простору На зазывный русалочий крик» («В городе»).
Поэтическое пространство А.Ширяевца это не только пространство леса, города, но ширь и глубина водного простора. Если в стихотворении «В городе» русалочий крик зазывает и манит поэта из мира реального «душного города» в мир ирреальный, где «аукает леший в бору», то в стихотворении «Чайка» - это призрачный мир морского царства.
В этом стихотворении Ширяевец создает два образа: тоскующей чайки и русалки. Только благодаря чайке, лирический герой может представить «речные терема» русалки, где «как золото червонное на дне раскинулись пески».
В данном стихотворении все соответствует романтическому канону: прекрасная русалка с изумрудными глазами, чарующая своей красотой и завлекающая чудесной песней: «Русалки песней очарованный  В зеленом царстве водяном, Засни на-веки, зацелованный Последним сном, последним сном… » («Чайка»).
Но привычная романтическая ситуация оборачивается неожиданной развязкой: герой не внемлет призывам чайки: «Так ты звала… Призыв рыдающий Мне душу жег, но был я рад…»(сравните у М.Ю.Лермонтова в поэме «Мцыри», где серебристый голос рыбки золотой зазывает героя уйти с ней в ее подводное царство: «Ее сребристый голосок Мне речи странные шептал, И пел, и снова замолкал…»).
Чему рад лирический герой Ширяевца? Тому, что смог совладать со своими желаниями, или не воплотил в реальность свои «неутомленные мечты»: «И мнится мне в волнах, ласкающий Русалки изумрудный взгляд…». Последней строфой стихотворения поэт все возвращает на свои места, что подтверждается кольцевой композицией лирического произведения: «А ты над пеной волн кочующих, Вся белоснежная сама, Неслась, и в возгласах тоскующих Звала в речные терема» («Чайка»).
Таким образом, А.Ширяевец в своих стихотворениях, используя фольклорный мотив о русалке для осмысления важнейших категорий человеческой жизни, моделировал свое собственное понимание этого образа.
 
 
Сергей Городецкий
 
Александру Ширяевцу
 
1
Отбивая с ног колодку,
Жизнь прошел,  как Жигули.
Что ж кладем тебя мы в лодку
Плавать по морю земли?  
Только песня загудела
И, как берег, сорвалась,
Или песенное дело
Охромело на крыла?
Видно, в людях много спеси,
Ходят по лесу балды,
Что сказительника песен
В гроб пускали молодым.
Ты прощай, любимый, милый,
Наш крестьянский соловей.
После смерти песню силы
По народишку развей.
Кроем лодку красной лодкой.
Неужели это гроб?
Неужели умный, кроткий,
Зарываем в землю лоб.
Хоть бы ты зашел проститься,
Почитать еще стихи.
Разве можно сразу скрыться
С наших омутов лихих!
Бьемся мы, как рыбы в сетях,
Заплутались в трех соснах,
И, как ты, такие дети
Торопясь уходят в парк.
Милый друг! Расстаться  -  слезы,
Но веселым соловьем
С вешней пел ты нам березы,
Голос твой мы переймем.
 
Нежный. Синью голубою
Руки  скрасило твои.
Но сейчас мы все с тобою  -
Ты не можешь,  -  но пойми.
 
11
Я не могу, да и никто не может
Над трупом друга в немоте стоять,
Когда огонь застенки мира гложет,
Пустынный пепел и простор тая.
Кому же пепел и кому просторы?
И что насильникам? И что же нам?
Конь революции свой шаг не  споро
Влачит по слишком дорогим гробам.
Но если  бьет в пути побед копыто
По мне, иль по тебе, или по нам,
Иди в могилу. Жертва не забыта,
Из мертвых вырастут живые семена.
И кто в живых, тот унесет с собою
Умерших неистраченной  поры
К последнему решительному бою,
К победе в завершенные миры!
 
111
Прадедам рассекли спины,
Выдрали прабабкам косы.
Вот откуда в соловьиных
Песнях ненависти росы.
Девушек вели в клоповник,
Псами уськали мальчишек,
Вот какой красой шиповник
Мести в тихих песнях дышит.
Голос крепостного плача,
Волги стон многовековый
Грохотом бичей маячит
В молниях «Мужикослова».
Горести деревни старой
К празднику победы вынес.
Праздновать  -  сил недостало
В песенном крестьянском сыне.
 
Новою глядит могилой,
Слушает зеленым дерном,
Как неумертвимой силой
Русь в простор идет упорно.
 
1У
Когда мы волокли к могилам
Твой голубой,  покорный труп,
Мне думалось:  какая сила
Замкнула песню этих губ?
Не лень, не старость, не природа.
Ты молод был и сильным слыл,
И тяжким шагом теплохода
По Волге жизни долго б плыл.
И в горло сжатыми слезами,
В могилу новую колом
Впивалась мысль: «Мы сами! Сами!»
И эта скорбь нам поделом.
Бредем, как стадо кочевое,
Друг другу чуждые  в глуби,
И только над усопшим воя,
Начнем в гробу его любить.
1924.
 
 Поэты   А.Ширяевец и С.Городецкий.
 Краткая справка.
В  начале  декабря  1913  г.    Ширяевец  отправил    поэту    Сергею  Митрофановичу  .Городецкому  (1884  –  1967)    для    ознакомления    15  своих  стихотворений.    Вскоре  из  Петербурга  пришла    телеграмма    с  подтверждением    получения    письма  и  стихов.
  10  марта  1914  г.  в    газете  «Речь»    была  напечатана    рецензия  С.Городецкого  «Девять  книг»,  которая  завершалась  оценкой    альманаха  «Под  небом  Туркестана»  (1914),  изданного  в  Ташкенте  поэтами    А.Ширяевцем,  П.Поршаковым  и  Д.Кирьяновым.    Основное    внимание    в  рецензии    было    уделено    стихотворениям    А.Ширяевца:  «В  лице  Ширяевца  мы    имеем  новую  поэтическую  силу,  идущую  прямо  от  земли,  как  Клюев  и  Клычков.  Песни  Ширяевца  отмечены  печатью  богоданности,  тем,  что  они  не  могут  не  петься.  В  них  мы  опять  имеем  то  драгоценное  совпадение  форм  искусства,  лично-народного  и  нашего  литературного,  которое  так  поразило  всех  в  Клюеве.  Талант  волжского  певца  силен  и  несомненен,  а  пример  Клюева  показывает,  что  русское  общество  дорожит  певцами  народа,  когда  узнает  их  и  о  них».
Вскоре    А.Ширяевец  получил из Петрограда    книгу     «Четырнадцатый  год»    С.М.  Городецкого.    На  титульном  листе  красивым  почерком,  стилизованном  под  древнерусскую  скоропись,    выделялся    автограф:  «Дорогому  Ширяевцу,  песеннику  с  Волги  и  чующему  Русь  с  братской  любовью  и  радостью  С.Городецкий.  915.  Ш».   
«Милый  друг,  Александр  Васильевич,  -  писал  С.Городецкий.    -    Рад  Вашему  письму  и  отвечаю  тотчас  на  все  по  порядку.  Прежде  всего,  Вам  нужно  позаботиться  о  своем  здоровье.  Жить  человеку  нужно  долго,  чтобы  дойти  до  мудрости.    Горные  селения  прекрасны  только  тогда,    когда  переселяешься  в  них,  обветшав  и  все  отдав  жизни.    Бросайте  свою  службу,  если  она  мешает  Вам  жить.  Конечно,  в  Петрограде  Вы  будете  зарабатывать  раза  в  три  больше  названной  Вами  суммы.  Но  жить  Вам  надо,  я  думаю,  в  деревне,  на  Волге.    Большая  правда  в  Вашем  стихотворении,  посвященном  Клюеву.  В  столицу  надо  приехать  и  приезжать.  Но  жить  надо  на  земле.  Я,  по  крайней  мере,  мечтаю  об  этом  упорно. Книжку  стихов  Вам  надо  выпустить,  но  я  думаю,  осенью.    Постараюсь  найти  Вам  издателя    и,  если  хотите,  напишу  то,  что  о  Вас  думаю,  в  виде  предисловия  к  Вашей  книге».   
А.Ширяевец в письмах  высказывал свое  оценки  о творчестве некоторых поэтов,  которые   были одобрены С.Городецким.  Он писал: «Северянин  не  лишен  таланта,  но  душа  у  него  пошлая  непролазно,  и  делает  он  в  стихах  не  совсем  честную  чепуху.  Про  Ахматову  Вы  сказали  подлинно  верное  слово.  Стихи  мне  Ваши  новые  нравятся,  особенно  женские.  «Полям»    -    чудесная  вещь.    В  этих  стихах  больше  свободы  и  уверенности  в  себе,  чем  прежде.    Песня  Ваша  идет  в  ширь  и  в  глубь.  Меня  это  радует  и  не  удивляет».
Чувствуя  романтическое настроение А.Ширяевца в связи с предстоящей поездкой в столицу, Сергей Митрофанович    предупреждал его: «NB.  Не  обольщайтесь  очень  мечтами  о  столице.  Здесь  тоже  много  малярийных  песков  и  солончаковой  пыли,  особенно  в  литературном  кругу.  С.Г.»   
Встреча  поэтов    состоялась  26  мая    в  гостинице,  в  которой  остановился  А.Ширяевец.    С.Городецкий  внимательно  присматривался  к  волжскому  певцу.    Сочинил  экспромтом  стихотворную  характеристику  А.Ширяевца,  которую  записал  в  альбом  гостя  из  Туркестана:
Как  из  дальнего  Чарджуя
В  дымный,  пыльный  Петроград,
Силу  в  жилушках  почуя,
Прилетел  детина-брат.
Во  плечах    -    косая  сажень,
Грудь    -    рудого  бурлака.
Нравом  кроток  и  отважен,
Словно  Волга,  мать-река.
Ведь  она  его  вспоила,
Песен  в  душу  налила,
Звонкогласная  та  сила
От  нее  в  него  вошла. 
Что  с  ней  делать    -    он  не  знает.
Словно  нехотя,  поет.
То  судьбину  проклинает,
То  от  радости  орет.
Не  робей  певец-детина!
Я  уж  старый  воробей,
И  прошу  тебя,  как  сына:
Песни  пой  и  не  робей!
Сергей  Городецкий.  26.У.915.
Петроград,  номера  Протасовой  на  Пушкинской». 
  С.Городецкий  еще до встречи  прислал Александру    вырезанное    свое  изображение  из  групповой  фотографии   с  дарственной  надписью  на  обороте:    «915.  Дорогому  гусляру  Александру  Ширяевцу  с  любовью    и  приветом    Сергей  Городецкий».  Фотография  эта  не  удовлетворяла  обоих,  поэтому  решили    сфотографироваться    вдвоем.    Эту  фотографию    4  июня  1915  г.    С.Городецкий  выслал  С.Есенину  в  Константиново,  сообщив  в  письме  о  встрече:    «Приехал  Ширяевец.  Тяжеловат  и  телеграфом  пахнет.  От  города  голову  потерял.  Снялись  мы  с  ним,    два  каторжника    -  взгляни  сам»
Перед  отъездом  из  столицы  6  июня    А.Ширяевец   встретился   с    С.Городецким,  получил   от  него  в  подарок  английский  френч.    Александр  поблагодарил  его    за    теплый  прием  и  попросил  сделать  подарок  для    Павла  Поршакова.    С.Городецкий  на  своем  сборнике  рассказов  «На  земле»    (СПб,1914  г.)    зачеркнул  указанное  место  издания  «Санкт-Петербург»,  написал  сверху  «Петроград»  и    написал:    «Павлу  Семеновичу  Поршакову  привет  на  окраину.  С.Городецкий.  6.  У1.  915». 
  Позже  из  Ташкента  отправил  С.Городецкому    в    подарок    узбекскую  тюбетейку,  его    жене    -    восточный  платок,    а  дочери    -  кустарно  изготовленный    восточный  талисман. 
«Дорогой  Александр  Васильевич!    Получил  сейчас  Ваши  подарки,  а  третьего  дня  письмо,  -  писал  С.Городецкий   20  декабря  1915  г..  -    Надел  тюбетейку  и  сижу  в  ней.  Анна  Алексеевна  (Городецкая  Анна  Алексеевна  –  1889  –  1946-  жена  С.Городецкого)  еще  спит,    -  раскинул  ей  платок  перед  глазами.  Нае    (Рогнеда  Сергеевна  Городецкая,  дочь)  талисман  очень  полюбился.  Все  мы  благодарим  Вас  очень,  но  я,  по  дружбе,    сверх  того  и  браню  Вас  крепко,  зачем  истратились.    (…)  Ваши  новые  работы  очень  меня  интересуют.  Радуюсь,  когда  вижу  Вас  в  печати.  Присылайте  новое!    Ташкент,  как  я  слышал,  чудесный  город.  Что  теперь  делается  в  том  доме,  где  умерла  Комиссаржевская?  (Комиссаржевская  Вера  Федоровна  -1864  –  1910  –  умерла  в  Ташкенте  от  черной  оспы)  Сохранена  ли  комната,  есть  ли  какая-нибудь  памятка?  Сходите,  посмотрите  и  напишите  мне  подробно.    Я  с  удовольствием  вспоминаю,  как  лазал  к  Вам  на  Пушкинскую,  и  Ваш  жилет,  и  открытки,  и  карамель,  которой  Вы  питались,  все  мило  мне  и  дорого.  Обнимаю  крепко,  пишите  чаще.  Ваш  С.Городецкий».   
И.Шпак    вспоминал:  «  А.Ширяевец  осенью  1915  года  вернулся  после  долгого  сравнительного  скитания,    веселый,    бодрый  и  уверенный  в  себе,  как  потом  никогда.  Посетил  московских  и  петербургских  писателей.  Виделся  с  Бальмонтом,  Горьким,  Буниным,  Мережковским,  Гиппиус  и  др.  и  в  особенности  был  очарован  Сергеем  Городецким.  Привез  книги  с  автографами  писателей  и  бережно  хранил  их  всю  жизнь.  Городецкий  подарил  ему  свой  старый  английский  френч,  и  он  его  берег  до  1920  года,  когда  в  голодную  пору  променял  на  хлеб…. С  этой  поездки  он  ожил  и  стал  неузнаваем.  Песни  начал  петь  бодрые,  Волга  с  курганами  снилась  ему  во  сне.  «Надо  учиться  и  учиться,  работать  над  собой,  а  то  дальше  волжских  песен  не  уйдешь»    -    и  бросался  за  самообразованием».
Дружба  Ширяевца с  .Городецким не прерывалась до конца жизни.  После переезда в 1922 году в Москву  они часто   встречались.  Александр Васильевич  внимательно  прислушивался к  советам друга.   Смерть А.В.Ширяевца в мае 1924 года  была тяжелой утратой для С.Городецкого, принявшего  активное участие в организации похорон.  На гражданской панихиде  он произнес прощальное слово,   написал  стихотворение, которое прочитал на поминках. «Мы все остро переживали эту смерть, - вспоминал  С.Городецкий. – Закопав друга, собрались в грязной тогда комнате Дома Герцена, за грязным без скатерти столом над какими-то несчастными бутылками. Но не пилось.  Пришибленные, с клубком в горле, читали стихи про Ширяевца. Когда я прочел свое, Сергей Есенин судорожно схватил меня за руку. Что-то начал говорить: «Это ты… замечательно…» И слезы застилали ему глаза.  Это опять был миг  незабвенной близости с крестьянскими поэтами  -  Есениным, Клычковым, Орешиным.  Есенин не верил, что Ширяевец умер от опухоли мозга.  Он уверял, что Ширяевец отравился каким-то волжским корнем, от которого бывает такая смерть. И восхищало его, что бурный спор в речах над могилой Ширяевца закончился звонкой и долгой песней вдруг прилетевшего соловья».    
С.И.З.
 
 
Борис Голендер
Поэт Павел Поршаков  -  друг Александра Ширяевца
 
                Узок круг ташкентских коллекционеров. Во все времена – и когда благородное дело частного собирательства памятников истории и культуры вроде бы приветствовалось властями, и когда, наоборот, свирепые полицейские меры против «возмутителей социалистического спокойствия» вынуждали обладателей раритетов лечь на дно подобно подводным лодкам – всегда круг настоящих коллекционеров был до обидного узок. Все знали друг друга, если не по фамилиям, то хотя бы в лицо, регулярно встречались, совершали какие-то хитроумные обмены или просто, как теперь принято говорить, «общались». Это происходило в своеобразном клубе, роль которого в последние два десятилетия с небольшими перерывами исправно играл Парк культуры и отдыха имени Бабура - он прежде именовался Парком Кирова. Старый парк идеально подходил для встреч «странных чудаков», как частенько аттестуют обыватели беспокойное племя коллекционеров. Особенно летом, в знаменитую ташкентскую жару так хорошо расположиться в тени деревьев и вести глубокомысленные обсуждения каких–нибудь фигурных надчеканов на тимуридских медяках или перелистывать ветхие страницы старинных туркестанских  литографированных книг!..
              И  вот однажды, как раз в такое жаркое воскресное утро, сидели мы, человек десять ташкентских собирателей старины, за несколькими сдвинутыми столиками в летнем кафе парка и наслаждались сугубо специальной беседой о редких шелковых денежных знаках. Поддавшись общему интересу, я нежился в волнах трудно добываемой информации о хивинских «шелковках» и, конечно, не подозревал, что госпожа Удача уже кружила над моей головой.
             Мой сосед за столиком, давно и хорошо мне знакомый собиратель старинных монет и бумажных денежных знаков, назовем его В., вдруг неожиданно достал из портфеля довольно потрепанную старую книгу в солидном полукожаном переплете и предложил ее мне. Больше прислушиваясь к интересной общей беседе, я машинально стал перелистывать страницы. Это был «Кобзарь» Тараса Шевченко, хорошее, но вовсе не редкое дореволюционное  издание. Я уже было собрался вернуть книгу владельцу, как вдруг заметил на одной из страниц еле различимый бледно-фиолетовый оттиск штампика с надписью в две строки « Павелъ Семеновичъ Поршаковъ»...
             Поршаков! Как у рыбака во время клева, во мне тут же возник прилив охотничьего азарта. Вот она - моя коллекционерская Удача! Уже несколько лет, как я увлекся ташкентскими поэтами серебряного века, публиковал статьи о творчестве Александра Ширяевца, друга С. Есенина, упорно разыскивал прижизненные издания и даже помнил наизусть несколько великолепных стихотворений А. Ширяевца, в том числе и то, которое посвящено Павлу Поршакову:
                                    Волшебней бирюзы пророка Сулеймана
                                    Дни вешние сияют горячо!
                                    Уйти в поля, где маки дышат пьяно,
                                     Припасть на чье-то смуглое плечо!
 
                                     Забыть, что где-то есть снега, туманы,
                                     Тихонько петь, не думать ни о чем!
                                     Волшебней бирюзы пророка Сулеймана
                                     Дни вешние сияют горячо.
               Судя по владельческому штампу, я держал в руках книжку, некогда принадлежавшую Павлу Поршакову, туркестанскому поэту серебряного века и ближайшему другу Александра Ширяевца!
               Нечего и говорить, что «Кобзаря» я немедленно купил, для вида поторговавшись, и тут же поспешил условиться о скорой встрече с В., который буквально несколько дней тому назад, как он мне прихвастнул, привез в свой букинистический магазин целый ящик дореволюционной литературы.
              Утром следующего дня, не выдержав положенной для маскировки моего повышенного интереса паузы, я беседовал с В. в темном, без окон, помещении книжного склада, где остро пахло стариной и неведомыми открытиями. Это было новое место работы В.  Еще недавно он занимался какими-то научно-техническими исследованиями, готовился защищать диссертацию, но сложности нашего переходного времени заставили его бросить науку и податься в книготорговлю. В. превратился в профессионального букиниста и «держал магазин» на окраине Ташкента. То, что новоиспеченный книжник–профессионал еще как следует не освоился со своей новой ролью, несомненно, давало мне хороший шанс. Ведь добыть что-либо действительно ценное в кругу «своих» крайне сложно. Коллеги хорошо знают интересы друг друга и немилосердно эти интересы эксплуатируют. Любому серьезному приобретению обычно предшествуют долгие и утомительные переговоры... А тут – В. моего повышенного интереса именно к этой подборке книг даже не заметил. Занятый рутинными текущими делами в торговом зале магазина, он быстро ушел, оставив меня один на один с книжными сокровищами, которые я тут же стал лихорадочно перебирать...
              Конечно, могло так случиться, что приобретенная мной книжка из библиотеки  П. Поршакова, как это часто бывает, попала в книжный магазин случайно – и находки этим и ограничатся. Однако  действительность превзошла все мои самые смелые ожидания. Уже на втором томике, снятом мной в тот день с полки, я встретил знакомый бледно–фиолетовый владельческий штамп, а перелистав несколько следующих – обнаружил на внутренней стороне переплета одной из книг («Стихотворения Сергея Сафонова», изд. «Русского Вестника», Санкт-Петербург, 1893) запись черными чернилами в три строки: «Во время поездки из Мерва в Чарджуй получил в подарок от А. Ширяевца - 1914 г. 27 /VIII».
              Да, это была библиотека Павла Поршакова! Несколько часов подряд я буквально постранично, том за томом изучал  это книжное собрание и старался отложить все интересное. В тот же день книги Поршакова перекочевали из магазина ко мне. Правда, для этого пришлось расстаться с собранной за многие годы довольно-таки солидной подборкой литературы о Наполеоне Бонапарте – почему-то В. не захотел ничего продавать и соглашался только на обмен.
              Сидя тогда в полутемном книжном складе букинистического магазина, я все никак не мог поверить, что вот так запросто в мои руки попал интереснейший материал о ташкентских поэтах «серебряного века», материал, как я знал, в наше время – чрезвычайно редкий, практически не доставаемый. Вообще удивительно,  что оттиск бледного владельческого штампика с именем забытого туркестанского поэта попался на глаза именно мне, а не кому–то другому, кто и слыхом не слыхивал о Поршакове. А ведь даже профессионалы–филологи мало что смогли мне сообщить о литературных трудах этого человека.
               Павел Семенович Поршаков, как и его сверстник Александр Ширяевец, был чиновником без чина и служил в дореволюционном Туркестане. В конце 10–х годов нынешнего века два  молодых «крестьянствующих» поэта познакомились в Ташкенте. Произведения их были очень похожи. Особенно это бросается в глаза при чтении поэтических публикаций в еженедельном «Народном журнале», издававшемся в Петербурге товариществом «Общественная польза». В приобретенной мной подшивке этого журнала за 1913 год – в разных номерах, причем часто рядом друг с другом помещено 11 произведений А. Ширяевца и 12 произведений П. Поршакова. В этих же номерах на соседних страницах мы встречаем имена Николая Клюева, Александра Рославлева, Владимира Нарбута, Максима Горького, Пантелеймона Романова. Публикации в столичных периодических изданиях были несомненным признанием талан- та двух туркестанских поэтов, которые ряд своих совместных стихотворений подписывали шутливым псевдонимом «Братья Шир–Пор».
                   Живо интересовались «Братья Шир-Пор» и туркестанской стариной. 4 июля 1917 года П. Поршаков, например, писал А. Ширяевцу: «... для второго номера журнала дам рассказ из чисто туркменской жизни «Човал-кыз» (Девушка-мешок). Рассказ бытовой и очень интересный. Пришлю легенду о «Серахс-баба», которую я записал один из первых...»
                  Произведения П. Поршакова как признанного автора появляются в местной прессе, в литературном альманахе «Под небом Туркестана», в его второй книге стихов «Ночи певучие» (Ташкент, изд. книжного магазина М.Ф.Собберей, 1913). Так на небосклоне русской литературы Туркестанского края разгоралась еще одна яркая поэтическая звезда.
                         Без конца дорога пыльная,
                         По краям - сады.
                         Степи: насыпи могильные
                         Кочевой орды.
                         За лугами неоглядными,
                         Словно витязь–страж,
                         Спит под ризами нарядными
                          Белоснежный кряж.
                          Пряный запах над дорогою
                          От седой джиды,
                          Стонут чибисы с тревогою
                          Где-то у воды.
                          Дремлют степи цветотканные –
                          Зелены ковры.
                          Плачут звоны караванные...
                          По ночам костры.
              Однако в послереволюционные годы на страницах литературных изданий фамилия Поршакова появляется все реже и  реже. Времена менялись, оставался невостребованным талант поэта «крестьянской» темы, впрочем, как и многих других литераторов прежней России. Нет, конечно, он пытался петь по–новому, писать так, как того требовали глашатаи возникавшего соцреализма. Но стать «пролетарским поэтом, песнопевцем сохи трудовой», который призван вести собратьев в «новый путь под пятилучной звездой», – ему не хотелось. Фальшивые строки с псевдореволюционной фразеологией не были его стихией. А то, о чем искренне писалось, становилось никому не нужным.
                В ташкентском литературном журнале «Костры» (приложение к газете «Туркправда») Павел Поршаков публикует прозрачное по намекам стихотворение «Вечернее» о «грызне шакалов», что «лижут кровь в солончаке». И вот уже редакторы «Туркправды» отклоняют представленные им произведения, поскольку они проти- воречат «нашей основной линии трезвого реализма».
              Итак, еще одна несостоявшаяся литературная судьба, еще один потерянный для нас, читателей, поэтический мир...
              Сегодня личность и произведения Павла Поршакова – ближайшего друга и единомышленника Александра Ширяевца - должны вызывать большой интерес, если мы захотим хотя бы контурно  очертить облик русской литературы в Туркестанском крае в период «серебряного века». В этом смысле данные о составе личной библиотеки поэта весьма любопытны. Что за библиофил был Павел Семенович Поршаков, какие книги он собирал? - Фундамент его библиотеки составляла поэтическая классика ХIХ века. А. Пушкин, Н. Некрасов, И. Никитин, А. Майков, А. Фет представлены были         капитальными полными собраниями сочинений. Интересовался туркестанский поэт и поэзией т.н. переходного периода - редкие ныне сборники К. Фофанова, С.Сафонова,  В. Башкина с многочисленными пометками владельца (маргиналиями) тоже входили в его библиотеку. Основная же часть собрания, конечно, – это поэтические издания «серебряного века».
         Характерной особенностью книг, принадлежавших П. Поршакову, являются дополнения – вклеенные им собственноручно стихотворения, взятые из  периодики, биографические данные, портреты. Среди оригинальных изданий мэтров серебряного века и подстерегало меня самое интересное. Раскрыв толстый том (это был т.н. «конволют» – две разные книги прозы С. Городецкого под одним полукожаным любительским переплетом), я на титульном листе сборника рассказов «На земле» (Санкт-Петербург, изд. товарищества А.С. Суворина, 1914) обнаружил надпись черными чернилами в четыре строки: «Павлу Семеновичу Поршакову привет на окраину.  С. Городецкий». Место издания книги (Санкт-Петербург) зачеркнуто, надписано сверху «Петроград» и поставлена дата «6.VI.1915». Четкий подчерк Сергея Митрофановича Городецкого мне был знаком - приходилось видеть его записи в экспозиции Государственного музея С. Есенина в Ташкенте. Однако я знал, что до революции Сергей Городецкий в Ташкенте не бывал. Ничего не известно и о поездке Павла Поршакова в это  время. Зато друг Поршакова – Александр Ширяевец действительно выезжал летом 1915 года в короткий и единственный свой отпуск из Туркестана в Россию. В Петрограде он побывал в гостях у Сергея Городецкого, с которым ранее состоял в переписке. Столичный поэт тогда впервые увидел туркестанского автора популярных стихотворений, известных по многочисленным публикациям, и даже сфотографировался с ним. В письме 4 июня 1915 года  С. Городецкий, между прочим, сообщал С. Есенину: «... приходил Ширяевец. Тяжеловат и телеграфом пахнет. От города голову потерял. Снялись мы с ним, два каторжника - взгляни сам». Сохранились также автобиографические заметки А. Ширяевца об этой поездке - в них нет ни слова о том, что в это  время в Петрограде был с ним П. Поршаков. Несомненно, весь небольшой кружок туркестанских поэтов видел сборник стихов С. Городецкого «Четырнадцатый год», присланный еще весной 1915 года в Ташкент с лестной дружеской надписью: «Александру Ширяевцу, песеннику с Волги, чующему Русь, с братской любовью и радостью - Сергей Городецкий». Эта книга находится в собрании Государственного музея С. Есенина в Ташкенте. Дата автографа – март 1915 года. Наверное,  П. Поршакову как истинно «крестьянскому» поэту тоже хотелось бы иметь у себя подписанную тем же автором книгу, - ведь С. Городецкий в ту пору воспринимался читающей Россией как признанный глава «крестьянского» направления в поэзии. И вот, с трогательной заботой о товарище, Александр Ширяевец, будучи в Петрограде, очевидно, попросил С. Городецкого подарить книгу и написать несколько строк для своего туркестанского собрата по перу. Так литературная реликвия, свидетель дружбы и творческих связей трех поэтов:  Сергея Городецкого, Павла Поршакова и Александра Ширяевца, попала в Ташкент.
               Я часто достаю с полки эту книгу, - можно сказать, жемчужину моей коллекции ташкентских литературных автографов. Вновь и вновь она вводит меня в многоголосый мир литературы серебряного века, где звучат замечательные стихи не только хорошо известных, но и незаслуженно забытых поэтов...
 
 
Александр Ширяевец
 
Письма П. С. Поршакову
(1913–1914 г.)
 
Детство и ранняя юность Александра Васильевича Абрамова (литературное имя – Александр Ширяевец; 1887–1924) прошло на волжских берегах. Войдя в историю русской литературы «баюном Жигулей и Волги» (определение Есенина), половину своей недолгой 37-летней жизни Ширяевец прожил вдалеке от родины, в Туркестанском крае. Он приехал туда, когда ему не исполнилось и восемнадцати лет. Местожительство поэта не могло не оказать влияния как на формирование его творческой личности, так и на тематику его произведений.
Живя в туркестанской «глубинке», в г. Чарджуй, Ширяевец напишет о себе (7 ноября 1913 г.):
«…поступил учеником в п<очтово>-т<елеграфную> школу. В 1906 г. назначен «чиновником», не имеющим чина... В этом звании пребываю до сего времени. Исколесил чуть не весь этот край.
Первая вещь была напечатана в 1908 г. в газ<ете> «Турк<естанский> Курьер». Это был фельетон в стихах и прозе «Наградные» из почт<ово->тел<еграфной> жизни. С этого года помещаю стихи почти во всех турк<естанских> изданиях.
С 1912 г. начал пробираться в столичные... Очень многим обязан редактору «Народн<ого> журнала» Е.К.Замысловской. Встретил одобрительное отношение со стороны поэта Аполлона Коринфского, также Николая Клюева, который сначала разнес меня в «пух и прах», потом похвалил...
Живу сейчас среди казенной обстановки, людей «в футляре», под гнетом бесчисленных грозных циркуляров, не допускающих за человеком никаких человечьих прав... Но никакие циркуляры не вытравят из меня любви к литературе вообще, и поэзии в частности, — только этим и дышу...»
Ярким подтверждением слов поэта, которыми он завершил эту автобиографию, являются его письма того же времени, публикуемые ниже. В них запечатлена история подготовки и выпуска в свет альманаха «Под небом Туркестана» с участием Ширяевца и его друзей-поэтов П.Поршакова и Д.Кирьянова.
Павел Семенович Поршаков (1888–?), которому они адресованы, был ближайшим другом Ширяевца в 1909–1913 г. Педагог по профессии, Поршаков в то же время занимался литературной деятельностью. Его стихи и проза печатались в газетах и журналах Туркестанского края. Вместе с ним и с другим начинающим поэтом – Л. Порошиным – Ширяевец выпустил коллективный сборник «Стихи» (Ташкент, 1911). Переписка друзей началась после отъезда Ширяевца из Ташкента в Чарджуй весной 1913 г.
Краткие выписки из трех писем Ширяевца, вошедших в настоящую публикацию (в нашей нумерации – п. 2, 9 и 11), были обнародованы французским учёным Мишелем Никё (журнал «Cahiers du Monde russe et soviйtique», Paris, 1985, t. XXVI, f. 3/4, p. 430–431). Всё остальное публикуется впервые по оригиналам (отдел рукописей Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН). Ответные письма П.С.Поршакова неизвестны.
Публикация, предисловие и комментарии С. И. Субботина.
 
 
 
1
 
г. Чарджуй                                                                                                                                       25/VII 1913 г.
 
Пишу тебе по старому адресу1, ибо ты говорил, что после 20-го водворишься снова в приют любви.
Дело вот в чем. Позавчера получил от общей нашей благодетельницы – З<амысловск>ой письмо2 в таком духе: говорит, что я сделал ошибку, переведясь в Чарджуй, затем обещает устроить перевод в Петербург. Самое же главное в следующем: приступить к печатанию книги можно (конечно, на мой счет), с зачетом гонорара, причитающегося за мои шедевры (остерегайтесь недоброкачественных подделок со стороны злонамеренных лиц – а lа Поршаков и Ко!); на днях обещает выслать смету. Если цена будет подходящая, начну действовать. Она обещает даже дать мне взаимообразно денег, но я, конечно, откажусь (ты ведь знаешь мою природную скромность)…
Насчет альманаха пока сдать вопрос в архив. Его можно к весне выпустить. К тому времени можно специально в туркестанском духе приготовить материал. А сейчас, как тебе известно, у меня нет ни черта туркестанского. Альманах же должен быть непременно туркестанским. Иначе никто не станет его брать, и никого не заинтересуешь. По крайней мере, преобладающий-то дух должен быть туркестанским.
Жарь-ка, брат, отдельно выпускай свою книгу – «Под небом Туркестана». Собирай материал, проверь, обнюхай, хорошенько разберись, и распредели и жарь! Думаю, что дело выгорит. Этой книгой ты загладишь прежние грехи. А альманах не уйдет, да все равно при нашей разрозненности скоро не начнешь.
Пиши свои соображения. Пришли список стихотв<орений> и рассказов, которые ты хотел поместить в эту книгу.
Видел ли Фишку3? Если можешь, сходи к нему и передай ему искренний мой привет.
Ну, до след<ующего> раза.
Твой Сашк А.
 
1. Ташкентские адреса П.Поршакова, по которым посылал свои письма Ширяевец, не выявлены.
2. Екатерина Константиновна Замысловская (1873/1874 – после 1941) в то время была редактором петербургского «Народного журнала», в котором благодаря ее поддержке печатались и Ширяевец, и Поршаков. Большинство ее писем к Ширяевцу сохранилось. Все они опубликованы (журн. «De visu», М., 1993, № 3; публ. Ю. Б. Орлицкого, Б. С. Соколова и С. И. Субботина). Ширяевец пересказывает ниже ее письмо от 15 июля 1913 г., в котором Замысловская писала:
«Вы уж меня извините, но, по-моему, Вы сделали большую глупость, перебравшись в Чарджуй. Я Вам говорю это по-товарищески и думаю, Вы не рассердитесь за резкость моих слов. Конечно, я постараюсь вызволить Вас оттуда. <…> Стихи Ваши, если хотите, будем издавать, только надо старательно выбрать самые лучшие. Гонорар зачтем. Смету я Вам пришлю, только вот переговорю с завед<ующим> типографией, заказы он принимает. <…> Если придется добавить небольшую сумму, я могу Вам ее одолжить, а потом, когда книги продадутся, Вы мне вернете долг» (там же, с. 12).
3. Здесь и ниже Ширяевец называет так Филарета Ильина-Морозова ( ? –1913), своего друга и друга Поршакова. Ф.Ильин-Морозов вскоре уйдет из жизни.
 
 
2
<Чарджуй, первая половина августа 1913 г.1>
<…>2 Таково, брат, мое мнение, а ты поступай, как тебе больше нравится.
Служба моя идет своим чередом. Несколько раз напивался вдребезги пьяным (в компании телеграфных фей), пережил несколько приключений. Но об этом после.
Замысловская все еще не прислала смету. Если будет по карману – выпущу книжку, если дорого – обожду.
Из «Живого слова» получил открытку3 с уведомлением, что одно из присланных стих<отворений> принято. Посылал 4. Просят еще присылать.
Жаль, что не можешь приехать ко мне. Твой аппетит не пугает меня. Набрался бы здесь впечатлений и воспел бы пески Закаспия… Жалко денег черту полосатому. Может быть, боишься, что утоплю тебя в Аму-Дарье?! Напиши, к какому результату приведут ваши педагогические передвижения, т. е. останешься ли на старом месте али попадешь на новое4. «Повсюду страсти роковые…»5
Что с Митькой6? Что слышно о Фишке? Жаль, если пропадет из-за этого аттестата на зрелость.
Самое главное вот в чем. Получил от Н. Клюева все три книги с надписями (падай на колени!) и письмо7. Описывает, как его в Питере и Москве таскали по разным салонам, собраниям и т. д. Жалуется на свою судьбу, говорит, что никто из таскавших его не позаботился узнать, есть ли у него на завтрашний день кусок хлеба… Пишет, что живет в деревне с матерью, которая вечно болеет и которая «чуть поздоровше, всхлипывающим старушьим голосом поет мне свои песни: она за прялицей, а я сижу и реву на всю избу, быть может, в то время, когда в Питере в атласных салонах бриллиантовые дамы ахают над моими книжками…»
Очень интересное письмо. Это я привел только часть. Без волнения прямо немыслимо читать.
В последней книжке «Нового слова» найдешь в отделе «Обзор литературы» подробности о Клюеве (Городецкого)8.
Ну, пока до след<ующего> раза. Правда ли, что мое «Городское» напечатано9? Если да – нельзя ли достать (хотя бы в редакции) этот номер и прислать мне.
Привет безрукому старику, у которого покупал газеты.
Пиши!
Твой А. Ширяевец.
 
1. Датируется ориентировочно с учетом датировки п. 1 и сведений в примеч. 7 и 8 (см. ниже).
2. Начало письма не сохранилось.
3. Не выявлена. В журнале «Живое слово» (1913. № 20) действительно было напечатано одно стихотворение Ширяевца – «Чайка» («Над белой пеной волн кочующих…»), однако это произошло несколькими месяцами ранее (в мае). Не исключено, что редакция журнала ответила Ширяевцу со значительным опозданием, а сам поэт пропустил момент появления своих стихов в печати.
4. Поршаков будет переведен на другое место службы (в г. Мерв) годом позже (см. п. 11).
5. Предпоследняя строка из поэмы А.С.Пушкина «Цыганы» (1824).
6. Здесь и в дальнейшем так именуется еще один друг Ширяевца и Поршакова – Дмитрий Кирьянов (1893 – 1921).
7. Это письмо от 16 июля 1913 г. сохранилось и опубликовано (журн. «De visu», М., 1993, № 3, с. 12–13; публ. Ю. Б. Орлицкого, Б. С. Соколова и С. И. Субботина). Местонахождение всех трех книг Н.А.Клюева, которые он приложил к этому своему письму, в настоящее время неизвестно. Ранее одна из них («Братские песни») находилась в частном собрании; клюевский инскрипт Ширяевцу, исполненный на ней, был опубликован Г.Маквеем (журн. «Slavonic and East European Review», London, 1985, vol. 63, № 4, р. 564).
8. Точнее, процитированного С.М.Городецкого. В журнале «Новое слово» (СПб., 1913, № 8, авг.) критик А.А.Измайлов, рассказывая о книгах Н.А.Клюева в своей статье «Хрестоматия новой литературы», дал в ней выдержку из статьи С.М.Городецкого, опубликованной несколькими годами ранее.
9. Это стихотворение (с первой строкой «Певучий вальс звенит из сквера…») действительно появилось в газете «Туркестанские ведомости» (Ташкент, 1913, 4 июля, № 144).
 
3
 
10-11 вечера                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                              14/IX 913 г.
 
Наконец-то ты развязался с этой аферно-языкоблудной бандой1! Давно бы следовало послать их в pizdu… Возможно, что Далила – Ал<матин>ская2 будет искушать тебя, но ты будь тверд, как финский гранит, а ежели почувствуешь колебание, поставь условием изгнать самозваного Блока3, ибо печататься рядом с таким типом верх всякого позора. Я предчувствовал, что из этого ничего не выйдет, и очень рад, что именно так и случилось. Убежден, что ты окончательно отстал от этой компании, по этому случаю с величайшим удовольствием проглотил бы «несравненной» нежинской рябиновки, но т. к. принимающим Spermin Pelд4 спиртные напитки воспрещаются, кричу: ура, ура и ура!
Не унывай, брат Паволакий! – докажем этим сапожникам! Пусть выпускают хоть в 1000 страниц свой сборник – толку все равно не будет никакого. Если даже в их сборнике примут участие такие лица, как Блок, Белый и Городецкий (что более чем сомнительно) – так это обстоятельство только еще более оттенит бездарность княжеских песнопевцев. Еще раз торжественно посылаю их всех в п…5 и начинаю излагать соображения о нашем будущем детище:
Издадим альманах втроем! Ура! Ура! Ура! При этой мысли чувствую, что меня покидает провинциальная спячка и снова «много в сердце огня»6! Вот мои мысли насчет нашего альманаха (т. к. горячусь, то естественно, что мыслю невпопад, но это все равно – потом разберемся): размер альманаха, как «Ночи певучие»7, страниц или 32, или лучше – 48. Заглавие должен носить обязательно специфически туркестанское вроде «Под небом Туркестана» или в этом духе (поломай над этим голову). Думаю, лучше будет, если напичкаем его только стихами, дабы на обложке можно было тиснуть: «Лирика», или «Лирический альманах», но можно пустить и миниятуры8 из жизни Туркестана, в прозе. Так как у нас едва ли хватит стихотворного материала для 48 страниц (подразумеваю, отборного), а у меня его совсем не имеется, то в первую голову ты и Митька под рубрикой, допустим, «Под небом Туркестана», помещаете свои вещи, касающиеся Туркестана. Затем под другой какой-нибудь замысловатой рубрикой или просто незамысловатой, вроде «Звенья» и т. д. (придумывай, черт полосатый, – у тебя больше свободного времени), запоём на разные мотивы (и здесь материал только отборный). Я даже могу втиснуть несколько песен «О Волжской старине» («Разбойник»9 и т. д.). Ан и выйдет стоящая внимания книжица. Печатать так с ноября-декабря, чтобы к зиме была готова. Обошлось чтобы не дороже 15-20-25 рублей с носа. Цену назначить общедоступную, лишь бы выручить свои деньги. Думаю, что продаваться будет хорошо, при условии, если будет носить туркестанское название, и будет хоть слегка пахнуть туркестанским духом, и если цена будет невысокая. А если в магазинах залежится – к знаменитому газетчику Расульке10 на комиссию. Да и киоски все можно наградить сей книгой. А у «поставщика» при содействии Пьера Малеина11 продажа должна пойти прямо блестяще. Я с своей стороны сдам здесь на комиссию к одному субъекту, имеюще<му> аптекарский магазин и торгующе<му> книгами. Если даже и потерпим убыток, то не более половины затраченной суммы. Черт с ними, с деньгами! Зато напомним публике о себе и авось получим более лестные отзывы, чем в первый раз12.
А деньги мы с Митькой, конечно, тебе выплатим обязательно.
Ну, теперь ты выскажи свои мысли. Пусть Митька выскажется по этому поводу. Один ум хорошо, а три еще лучше. Авось и выдумаем что-нибудь путное.
«Карусели»13 получил и изувечил, т. к. вырезал кое-что для своей тетради; остальное на произвол судьбы. Могу преподнести тебе – может быть, для себя что вырежешь.
За «К<ара>-курт» чувствительно мерси. Подозреваю, что все они мерзавцы14.
«Реби»15 так и надо… Перст Божий наказует мошенников…
Вы уже успели подъехать к г-же Мезьер16? – гм… сколь Вы многогранны… Нельзя ли переслать ее советы для прочтения? Вышлю потом обратно.
Были ли у Е. М.17? Не был ли изгнан?
Есть кое-что нового, но об этом в след<ующий> раз.
Твой СашкА.
г. Чарджуй.
 
<Приписки на полях:>
Насчет моего прозябания умолкни и не раздражай – сам чувствую…
Привет от мамы18 и благодарность за приветы.
Сообщи адрес Митьки.
Р. S. Чтобы утереть нос тем, можно тиснуть объявление: печатается альманах (имярек)19?
 
1. Из последующих слов очевидно, что Поршаков сообщил другу о своем отказе участвовать в коллективном сборнике ташкентских поэтов, которых Ширяевец, судя по тону его ответа, не жаловал.
2. Речь идет об Анне Владимировне Алматинской (собств. Држевицкая; 1881/1882–1973), поэтессе и прозаике, одной из участниц предполагавшегося к изданию сборника (в свет не вышел).
3. Кто имеется в виду, не установлено.
4. Здесь записано латиницей название лекарства «Спермин Пеля», в рекламе которого указывался широкий спектр болезней, поддающихся лечению этим препаратом (от неврастении до склероза сердца и параличей). На его этикетках латинское название выглядело несколько по-другому – «Spermini–Poehl» (газ. «Туркестанский курьер», Ташкент, 1912, 6 мая, № 102, с. 7).
5. Так в оригинале.
6. Строка из стихотворения А.В.Кольцова «Путь» (1839).
7. Книга П.С.Поршакова, вышедшая в Ташкенте. На ее титульном листе стоит год выпуска – 1914. Скорее всего, эта дата была проставлена с опережением.
8. Так в оригинале.
9. Это стихотворение Ширяевца тогда еще не было опубликовано. Первая публикация – журн. «Весь мир», СПб., 1914, № 1, с. 17.
10–11. Названные здесь лица, очевидно, были профессиональными распространителями газетно-журнальной и книжной продукции в Ташкенте.
12. Имеется в виду коллективный сборник «Стихи» (Ташкент, 1911); см. о нем в предисловии. Отзывы об этой книге: Кречетов С. Восемь поэтов (газ. «Утро России», М., 1912, 6 янв., № 5); Г.-инъ. «Ташкентские» поэты (газ. «Туркестанские ведомости», Ташкент, 1912, 12 янв., № 9).
13. О каком издании здесь идет речь, не установлено.
14. Ширяевец дает здесь оценку участникам перебранки, вспыхнувшей на страницах ташкентской печати в августе 1913 г. Среди них были официальные редакторы и издатели газет – М.В.Левин («Туркестанские ведомости»), А.Л.Кирснер («Туркестанский курьер»), Е.Ф.Баранов («Туркестанский Кара-курт») и др. Подробнее см., напр.: Сколопендра. Литературное самооплевание (газ. «Туркестанский Кара-курт», Ташкент, 1913, 15 авг., № 18); Баранов Е. Открытое письмо г-ну Кирснеру (там же, 18 авг., № 19);фон Варн-Эк А. Открытое письмо: Фактическому редактору-издателю «Кара-Курта» К.М.Федорову (газ. «Туркестанские ведомости», 1913, 30 авг., № 191); Федоров К. Ответ г. Варн-Эку (газ. «Туркестанский Кара-курт», 1913, 3 сент., № 23) и т. д. «Мерси» Ширяевца другу, скорее всего, связано с тем, что тот выслал из Ташкента в Чарджуй номера «Туркестанского Кара-курта» (или вырезки из них) с полемическими статьями, перечисленными выше.
15. Так на страницах «Туркестанского Кара-курта» нередко именовался Абрам Львович Кирснер – издатель «Туркестанского курьера» (см., напр., упоминание «ребе Кирснера» в рубрике «Говорят…» – № 46 «Кара-курта» от 15 дек. 1913 г.)
16. Реакция на сообщение Поршакова, что тот получил ответное письмо от Августы Владимировны Мезьер (1869–1935), известного библиографа и писательницы. Ни текст письма, ни сведения о том, ознакомился ли с этим письмом Ширяевец, не выявлены.
17. Е.М.Бенедиктович – общая ташкентская знакомая Ширяевца и Поршакова. В сборнике «Стихи» (1911) Ширяевец посвятил ей стихотворение «В монастыре» («За стеной – луга поёмные…»).
18. Ширяевец жил в Чарджуе вместе с матерью – Марией Ермолаевной Абрамовой.
19. Анонс альманаха «Под небом Туркестана» появится в «Туркестанском курьере» 6 дек. 1913 г. (подробнее см. примеч. 15 к п. 7).
 
4
 
<Чарджуй>,25 / IX 13 г.
Тут!
Почто тщися уязвить мя?! Почто собираешь улики, дабы обвинить корифея (аз есмь) в безграмотности1?! О, гнусный! о, змий лукавый! Шевельни тутовыми мозгами и припомни, у кого есть выражение: «от хладных финских скал до пламенной Колхиды…»2? А вот еще известный сорт ножей (для садовников и душе-губов вроде тебя) выделывается в Финляндии, а называются «финские ножи…» Что ответствуешь на сие? Что – съел?!.. А потом вы, наверное, изволили забыть, что существуют так называемые «поэтические вольности», а? Так-то…
Вы намекаете о русском обычае при появлении зуба… Гм… Но мы живем не в России, а в Средней Азии, поэтому ограничиваемся следующей речью: Дорогое дитя! Расти! Но не будь таким тутом, как папаша (известный в Ср<едней> Азии поэт и беллетрист), а ежели будешь писать стихи, – не употребляй так часто слов: «янтари», «хрустали», «опалы» и им подобных… Ну, кажется, довольно. Аминь.
Что Митька забыл название града, в коем я пребываю, неудивительно – женился, и получил в придачу тещу-ягуара… Небось забудешь, и всю географию перепутаешь…
Насчет умножения семьи скажу вам обоим: плодитесь и размножайтесь, и памятуйте, что если кто из вас сфабрикует 12 портретов мужеского пола – получит поощрительную медаль, и чуть ли не пожизненную пенсию. Закон такой есть… Старайтесь, ребята…
«Карусели»3 завтра вышлю, простой бандеролью. Кое-что и на твою долю оставил.    .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
От Е<катерины> К<онстантиновны> недавно получил письмо. Пишет, что уезжала в Витебскую губернию и поэтому не писала. Цену книги не сообщает, но говорит, что «заломили огромную». И вообще не советует связываться с «Общ<ественной> пользой» (типографией), т. к. она (типография) завалена заказами, и с ней поэтому трудно спеться4.
Месяц тому назад получил от кружка рабочих в СПб (писателей из народа) письмо5 с предложением принять участие, и выслать им материал. Они хотят выпускать сборники для пролетариев. Программа такова: 1) стихи и беллетристика, 2) критические статьи по всем вопросам искусства, 3) обзор самодеятельности демократии в этой области. Просили также привлечь к этому делу знакомых (если есть, дескать, у вас) из пишущей братии. Я послал им «Фабричную», «От сохи Микулы» и «На тройке»6, указав на тебя. Позавчера получил от них письмо, которое шлю тебе для «сведения и руководства»7. Как…8
 
1. Из последующего текста явствует, что Поршаков обвинил Ширяевца в неграмотном употреблении слова «финский» в словосочетании «финский гранит» (см. начало предыдущего письма).
2. Строка из стихотворения А.С.Пушкина «Клеветникам России» (1830).
3.См. примеч. 13 к п. 3.
4. Это письмо Е.К.Замысловской неизвестно.
5. Не выявлено.
6. Первое из этих стихотворений под названием «Песня» («Тяжела работа…») было ранее опубликовано в журн. «Огни» (М., 1913, № 4, февр., с. 14); второе (с надзаголовком «Из «Дум и песен»») – в «Народном журнале» (СПб, 1913, № 8, 22 февр.), третье – в «Туркестанских ведомостях» (1913, 27 янв., № 23).
7. См. примеч. 5.
8. Окончание письма не сохранилось.
 
5
 
<Чарджуй>, 9/XI 913 г.
 
Дружище Паволакий!
Прочел расценку1 и прослезился – дороговато, черт возьми! Но всё равно: отступать ни в коем случае не следует, только предлагаю такую комбинацию: страниц в «Альманахе» должно быть не 64, а 48-50. Лучше потесниться и дать только лучший материал. Если у нас есть то, что зовется талантом, то это видно будет и из 48 стр., если же нет – то и 500 страниц не помогут… Итак, альманах должен быть 48 стр. по 15 страниц на каждого – и вполне достаточно. Это будет стоить нам много дешевле. Затем печатать надо не 300 экз., а не менее 400-500, – и если мы рисковали с одними стихами2, то с таким сборником стыдно не рискнуть! Одно название чего стоит: «Под небом Туркестана» – а ведь и название имеет значение. Затем материал должен быть больше прозаический, нежели стихотворный, – это тоже будет играть большую роль. Пусть проза бросается в глаза – ведь меднолобая публика больше на нее обращает внимание.
Итак, гряди в «Куранты»3, и пусть тебе высчитают стоимость 500 экз. <по> 48 стр. Продавать книгу надо не дороже 30 коп. – больше шансов, что ее купят. Торгуйся с «Курантами» до остервенения! Печатать же 300 экземпляров нет никакого смысла, ведь за набор и печать цена та же, что 300, что 500 экз., а разница будет только в бумаге (количестве) и брошюровке. Зато мы не останемся в убытке, – рано или поздно, но все-таки распродадим ее. Сходи поговори заблаговременно с Расулькой4, на каких условиях возьмет он ее для продажи, а также потолкуй с самими газетчиками, может быть, они возьмутся продавать и без Расульки. Можно будет сдать в киоск Петро5. Из книжных магазинов, конечно, к Собберею6, и можно в «Знание», а остальным не стоит. Главную надежду надо возложить на газетчиков, заведи с ними знакомство, – они поддержат нас лучше, чем книжные магазины.
Насчет финансов мои дела таковы: сначала я могу перевести тебе 10 руб., а остальные регулярно от 3 до 5 руб. в месяц. За пятерку не ручаюсь, но по 3 руб. буду переводить обязательно.
Выпускать книгу надо, ибо без этого и жизнь не в жизнь… Если и немного потерпим убыток – черт с ним! Зато, может быть, удостоимся лестных отзывов…
Вот, брат, еще что. Хочу я выпустить отдельно книжку страниц в 20 под названием «Сети Города» или «Песни о Городе»7… Можешь из сего заключить, что меня не страшат никакие перспективы. Взялся за гуж – не говори, что не дюж! Или пан, или пропал! Так вот, кстати, узнай в «Курантах», сколько будет стоить книжка в 20 страниц, стихи, на странице не более 32 строчек; бумага не дешевле 5-6 руб. (как у тебя 8) или как в их книжке с образцами шрифтов. Обложка толстая. Сколько времени будут печатать (также наш альманах). Всего экземпляров 500! Потом узнай, сколько будут стоить 300 экз. Если в цене сойдемся – пусть печатают. Материал для этой книжки подготовлю к 1 декабря. Скажи, чтобы на две книжки сделали соответствующую скидку. Пообещай также, что еще у них будем печатать.
Почему разошелся с Эдельманом9 – он ведь, кажется, дешевле берет?
Пришли оглавление своего материала, а также Митькин. Неужели у него одни стихи? Что из себя представляет «Из книги «Печаль бытия»»10 (заглавие надо переменить обязательно, ибо выйдет подражание ратгаузовским «Тоска бытия»11).
Стоит ли печатать Фишкин рассказ? Не лучше ли или весь альманах посвятить его памяти, или некоторые произведения12?
Мой материал: проза: «Клад», «Малярия» (из дневника больного), «Недостроенный храм» или «В горах» – последнее не отделано13. «Нед<остроенный> храм» большой ценности не представляет, зато из местной жизни, – и это ценно. Стихи: «В песках Азии», «Текинская песня», из цикла «Смерть» («Смерть» и «Мертвец»)14, затем: «Бурлак», «У моря» (из прежн<его> сборника), «Пасха», «Лесная сказка», «Цветы счастья»15 и еще одно-два, и достаточно. В крайнем случае, можно тиснуть «Осенний сон»16, лишь бы было больше прозы.
Митька должен дать не менее двух рассказов (можно и не из туркестанской жизни), и штук 6-8 отборных стихотворений17… а без прозы пусть и не показывается!
Как распределить вещи – это18…
1. Очевидно, присланную Поршаковым информацию о стоимости типографских работ по печатанию книг.
2. См. примеч. 12 к п. 3.
3. Так в переписке друзей именовалась газета «Туркестанские ведомости», где была своя типография. Этот «псевдоним» был воспринят Ширяевцем и Поршаковым со страниц «Туркестанского Кара-курта», где «Туркестанские ведомости», как правило, назывались «Тьмутараканскими курантами» (см. напр., заметку «Тьмутаракань: Литературный банкет» за подписью «Синяя борода» в № 37 «Туркестанского Кара-курта» от 31 окт. 1913 г.).
4. См. примеч. 10–11 к п. 3.
5. Фамилия этого человека не установлена. О нем как о служащем под началом М.В.Левина говорится в одном из материалов «Туркестанского Кара-курта» («К характеристике редактора «Туркестанских ведомостей» г. Левина и его помощника г. фон-Варн-Эка», № 22 от 28 авг. 1913 г.; без подписи).
6. Книжный магазин М.Ф.Собберея был самым крупным среди книжных магазинов Ташкента.
7. Замысел не был осуществлен.
8. См. примеч. 7 к п. 3.
9. Я.П.Эдельман был владельцем одной из ташкентских типографий.
10. Это стихотворение в прозе впоследствии войдет (под тем же заголовком) в альманах «Под небом Туркестана».
11. Такое название имел третий том «Полного собрания стихотворений» (СПб. – М., [1906]) Даниила Максимовича Ратгауза (1868–1937).
12. Рассказ Ф.Ильина-Морозова в альманахе не появился, но одно из своих напечатанных там стихотворений («Мертвец») Ширяевец посвятил памяти умершего друга.
13. Первое из этих произведений к тому времени уже вышло (с подзаголовком «Волжский сказ») в «Народном журнале» (СПб., 1913, № 25, 21 июня); второе же еще не было опубликовано -- оно выйдет из печати (с обозначением жанра – «Очерк») в «Туркестанских ведомостях» (1914, 2 февр., № 27). «Недостроенный храм» увидел свет (с подзаголовком «Киргизская легенда») в «Туркестанских ведомостях» (1913, 12 мая, № 103; подпись: А. Ш-ецъ). Набросок «В горах» будет обнародован только в 1916 г. (№ 203 «Туркестанских ведомостей» от 18 сент., под № II в цикле «В Азии: (Наброски)»; подпись: «Александр Ш.»). В альманах «Под небом Туркестана» будут включены «Клад» и «Недостроенный храм».
14. Все эти четыре стихотворения войдут в проектируемый альманах, но лишь «Мертвец» будет опубликован здесь впервые. Остальные три к тому моменту Ширяевец уже напечатал: «В песках Азии» и «Текинскую песню» – в «Туркестанских ведомостях» (1913, 29 сент., № 216, с общим заголовком «Из туркестанских мотивов»); «Смерть» же вообще публиковалась четырьмя годами ранее (газ. «Туркестанский курьер»,1909, 18 июля, № 160).
15. Перечисленные стихи также ранее появлялись в печати: «Бурлак» – в журнале «Хмель» (М., 1913, № 7/9); «У моря» – не только в сборнике «Стихи» (1911), о чем пишет здесь сам автор, но и еще раньше – в «Туркестанском курьере» (1911, 10 апр., № 80, под названием «Море»); «Пасха» и «Лесная сказка» – в «Туркестанских ведомостях» (1913, 14 апр., № 82 и 1912, 19 авг., № 186, соответственно); «Цветы счастья» – дважды в 1913 г. (23 июня – в «Туркестанских ведомостях», № 136, а 5 июля – в «Народном журнале», СПб., № 27), а, кроме того, – в 1911 г. под заглавием «Ночь на Ивана Купала» («Туркестанский курьер», 24 июня, № 139). Из этих произведений в планирующееся издание войдут «Лесная сказка» и «Цветы счастья».
16. Стихотворение в прозе «Осенний сон» будет опубликовано позднее («Туркестанские ведомости», 1916, 8 сент., № 196).
17. В альманах «Под небом Туркестана» войдут два прозаических сочинения и восемь стихотворений Д.Кирьянова, т. е. пожелание Ширяевца будет выполнено.
18. Окончание письма неизвестно.
 
6
 
26/XI   913 г.
г. Чарджуй      
   Листопад… Утро… Думы…
«Альманах» разойдется без
Остатка… Будет напечатан
Вторым изданием… Слава…
Во всех книжных магазинах
Спрос на портреты авторов.
 
I.
Друг Павлушка!
Внимай:
Хвалю за то, что посетил «узника» Баранова1. Но не хвалю, что вступил в переговоры с ним насчет «Альманаха». Уподобляешься изменнику, и по законам военного времени должен быть если не расстрелян, то повешен за свои муды. Но я буду милостив к тебе и скажу вот что: пусть он свой рассказ2 посылает лучше в «Р<усское> б<огатство>»3. Я лично Баранова ценю, но он нам не пара. Мы – молодежь, и должны идти своей дорогой, по своей программе. Он литератор старинного закала, – что у нас общего? Но главное дело в том, что Федоров4 пропьет наши деньги и мы не увидим ни того, ни другого. «Лучше синицу в руки, чем журавля в небе…» Из сего следующая мораль: с той компанией связываться не стоит, и втроем продолжать начатое дело. А Бар<ан>ову скажи, что, мол, с удовольствием бы, но уже мы заключили договор с типографией на книжку в 48 стр. Вот и все. Передай ему от меня привет.
Насчет мецената Кука5… Гм… Оно, конечно, хорошо бы иметь джентльмена, располагающего презренным металлом и ссужающего нам оный, но… следует проверить все это. Познакомься с ним, узнай, что за экземпляр. Может быть, вроде москвича Шахова6? – тогда, пожалуй, можно будет съездить за его счет за границу…
Ефремов7 нам безусловно пригодится. Рад, что познакомился с ним. Передай привет.
Митька – мерзавец. Как бы еще выругать его? «Каб не тот-то мой девичий стыд…» Пошлю ему еще сегодня послание. Торопи его, пожалуйста, иначе он испортит нам всё дело. Ведь печатать надо вразбивку, а его материала нет. Подбери для него кое-что покрепче из русской словесности.
P. S. Книгу в Кульджу сегодня высылаю8. Не будь сребролюбив и не думай о полтиннике… Такой пустяк…
<Приписка в левом верхнем углу первой страницы письма:>
P.S. Что пишут тебе Мезьер и З<амысловская>9? Сегодня получил от Е. К. письмо10. Но об этом в след<ующий> раз. Поклон безрукому газетчику.
 
II.
Сейчас получил твое второе письмо. Ура! Молодец! Хвалю твои дипломатические способности. Хорошо сделал, что отряхнул «курантский» прах11. Во-первых, у них дороже, во-вторых, много ломаются. Черт с ними! Гряди к Эдельману12! Он сработает нисколько не хуже. Цена недорогая. Насчет шрифтов вот что: с «Аргуса» пример брать нечего, потому что это журнал, и там помещается материал чуть не по всем вопросам, сообразно с этим и меняется шрифт. У нас – стихи и проза, и лучше печатать одним шрифтом. Избегай, ради бога, безвкусицы! – ведь от этого тоже многое зависит… Стихи и проза пусть печатаются одним шрифтом. Разве можно брать для стихов такой долговязый шрифт, какой ты выбрал? Стою за одинаковый с прозой шрифт!
Шрифт, выбранный тобой для обложки, прямо ужасен. Ведь это для афиш! Надо выбрать помельче. Ведь обложка-то печатается в конце, так что с ней нечего торопиться. Подумаем, выберем.
Остальные выбранные тобой шрифты удовлетворительны.
Это хорошая идея насчет того, чтобы первая страница была чистая. А насчет третьей (следующей за ней страницы) рекомендовал бы такую, как у меня. Шлю тебе всего три рисунка13, – первой страницы обложки и третьей текста. Какой тебе больше нравится? – пиши.
Оглавление будет в конце. Иначе и нельзя, так как нет Митькиных вещей.
Я стою за то, чтобы на первой странице обложки было помещено всё оглавление (смотри, как у меня). Это ошарашит покупателя и заставит его моментально полезть в кошелек за 30-ю копейками…
Насчет весеннего альманаха мысль хорошая. На этом основании из присланного тебе материала «Посвящение»14, «Бурлака», «Пасхальное»15 пока отложи. Их заменит «Цыганка»16 (шедевр – остерегайтесь подделок!) Но до весны далеко, надо развязаться пока с этим.
Свой нов<ый> расск<аз> «На кабана!» помести обязательно17, чем больше прозы, тем лучше. «Дервиша» тоже надо поместить18. «Снежн<ая> дева» хотя и хорошая вещь, но для настоящего момента не подходит19. Ведь у нас альманах не «Рождественский», а «Под небом Туркестана», а что в ней туркестанского? Да и места много займет. Если «Альманах» хорошо пойдет, то выпустим еще десять, и она пойдет в следующие…
Ну, теперь узнай обязательно насчет моей книги20 у Эдельмана. 20 страниц, не свыше 32 строк на каждой, 300 и 500 экз., формат предыдущего письма.
Да, жаль, что мы не вместе. Дело бы пошло у нас скорее, а то приходится делать антракты благодаря переписке. Но все равно будем работать, ведь эта работа та, о которой мы мечтали с детства, ведь только такая работа заставит нас жить настоящей жизнью! Вперед! Десять раз упал – встанешь на одиннадцатом! Время летит, зевать нечего! Уррра! До следующего раза. Привет и воздушный поцелуй.
Твой СашкА Ширяевец.
P. S. Привет от мамы.
 
1. Редактор «Туркестанского Кара-курта» Евгений Федорович Баранов в те дни, скорее всего, на самом деле еще был «узником». Он находился под трехмесячным арестом на военной гауптвахте Ташкента за неуплату штрафа, наложенного на него за публикацию в редактируемой им газете заметок, признанных судом противоправительственными (подробнее см. материалы, опубликованные в «Туркестанском Кара-курте» от 8 сент. 1913 г., № 24). Посещение его Поршаковым, без сомнения, было связано с поисками подходящих в денежном отношении условий для выпуска альманаха «Под небом Туркестана».
2. Баранов выступал в печати как журналист и прозаик. О каком его рассказе идет речь, не установлено.
3. Журнал народнического направления, выходивший в Санкт-Петербурге (1876 – 1914).
4. Константин Михайлович Федоров был негласным руководителем как «Туркестанского Кара-курта» (см. также примеч. 14 к п. 3), так и т. н. «электропечатни Л.М.Федоровой», где печаталась эта газета.
5. О ком идет речь, выяснить не удалось.
6. О меценатской деятельности московского богача Николая Александровича Шахова (1861 – ?) в то время регулярно сообщали газеты обеих столиц России.
7. Из п. 7 (см. ниже) явствует, что этот человек примет участие в оформлении обложки альманаха как художник (под псевдонимом «Осокин»). Другими сведениями о нем не располагаем.
8. Что имеется здесь в виду, неясно.
9. Эти письма неизвестны.
10. Оно также неизвестно.
11. Т. е., не стал отдавать альманах в типографию газеты «Туркестанские ведомости»; здесь перефразирована известнейшая вторая строка русского перевода «Марсельезы».
12. См. примеч. 9 к п. 5.
13. Они не сохранились.
14. О каком стихотворении идет речь, неясно.
15. Об этих стихах см. примеч. 15 к п. 5 (второе из них там озаглавлено «Пасха»).
16. Это стихотворение впервые появилось в «Народном журнале» (СПб., 1913, № 31, 2 авг.).
17. Этот рассказ Поршакова в альманах не вошел; его публикация не выявлена.
18. Стихотворение было включено в книгу.
19. Этого произведения в альманахе нет; не обнаружена и его публикация.
20. «Сети Города»; об этом замысле см. п. 5 и примеч. 7 к нему.
 
7
<Чарджуй,> 7/XII  913 г.
Паволакий!
Скажи, пожалуйста: какими соображениями ты руководствовался1, помещая после «Клада» – «Анор Гуль»2? Получается «в огороде бузина, а в Киеве дядя…» Ведь я нарочно сделал так, чтобы все, что касается Туркестана, было напечатано в первую очередь, «Клад» же будет перегородкой, отделяющей туркестанский дух (от которого телеграфные столбы в обморок падают) от материала на другие (общие) темы… И такой мудрости позавидовали бы мудрецы халдейские, но ты… О, роковая страсть к бабам, доводящая Пав. Поршакова-Кошелева3 до умоисступления! О, нимфа из газетного болота реби – Алматинская4!.. Подозреваю, что виноват филей сей «курьерской» вакханки, также сестрицы ее, которую натягивают все ташкентские провизоры… Пауль, опомнись!..
Из этого мораль та, что «Анор Гуль» должна идти до «Клада» – перед «Волной» ханабадского хулигана5 или после оной6. С твоей программой согласен до след<ующего> места: 1) «В сакле», 2) «В песках Азии», 3) «Тек<инская> песня», 4) «Дервиш», 5 или 4) «Волна» и 4 или 5) «Анор Гуль»7, а дальше мое расписание вне конкуренции. Вникни и убедишься в правдивости слов моих.
«В песках Азии» пусть печатается так, как стоит у меня8 – это сделано нарочно. «Посвящение»9 печатать в этом альманахе ни в коем случае не допущу. Что ты мне поешь насчет «лика» автора, ну вот рассуди, что получается, если я пущу «Посвящение»: там я заявляю, что я волжанин, и вдруг: «Текинск<ая> песня», «В песках Азии»10 – ничего волжского, кроме «Клада»! Где же мой лик? Говорю тебе, нечестивому юбочнику, что посвящение пойдет весной во втором альманахе, для которого я дам «Бурлака»11, «Посвящение» и всё, что имеет отношение к Волге. Вот там это будет у места. Ну, убедился, что я прав, али нет?
Сейчас получил художественно исполненные обложки для альманаха… На одной подпись художника неясна – заговорила, значит, совесть…, на другой очень даже отчетлива. О, Зевс-громовержец, почто ты не пустил стрелу в карандаши рисовальщиков сих! Да если мы выберем такие художества для нашей книги – тогда по напечатании беги прямо в Афганистан или на какой-нибудь полюс, а то ведь собаками затравят! Ну посуди: рисунок на картоне подходит к вывеске гробовщика, на какой-нибудь мавзолей, катафалк, но ни в коем случае не подходит к книге, да еще – «альманаху»! Что это за символы там нарисованы? – Змея, крыло летучей мыши, и фигуры двух особ с физиономиями проституток, но долженствующих изображать одна – ангела, что ли, другая – не то смерть, не то выходца из голодной губернии… – стыд, страм, позор!
Второй: внизу не то цветы, не то лопухи, восходящее солнце над этими лопухами, такие же лопухи по бокам устремляются вверх (похожи еще они на хвосты драконов) и поддерживают венок, а в венке две какие-то разбойничьи рожи… Что означают сии лики, кого изображают они? Если они должны изображать портреты каких-то великих людей (каких именно? – портретного сходства нет), то ведь такие портреты ставятся только на ученических тетрадях… Встречал ли в каком-нибудь сборнике, альманахе? Если и есть, то портреты авторов того сборника, а не лиц, хотя и великих, но никакого отношения к книге не имеющих… Ведь от такой символистики придут в восторг, может быть, маляры, «живописцы» вывесок и штукатуры… Ведь одна обложка поднимет нас на смех! Такая обложка подходит для тех «журналов», которые издаются гимназистами, вообще учениками, и распространяются между собой… Говорю и еще раз скажу – избегать надо безвкусицы! Согласен ли ты с моими словами или нет? Если согласен, то передай Осокину–Еф<рем>ову12, что, мол, такая обложка для нас не подходит. Рисует он недурно, но пусть нарисует что-нибудь без «символов»… Слова «Альманах» и т. д. мне нравятся, так вот, пусть он даст хоть жертвенник какой, что ли, что-нибудь, одним словом, другое… Венок, что ли, из красных цветов (розы или маки, или вместе и то и другое), костер в степи и т. д.
Прочел твое «Зимней степью». Правильно ли «стоят, как тайны сторожа»? Что-то подозрительно… «Буянна осень»13… над сими строками витает тень великого Нарбута14… К осени слово «буянна» не подходит по той причине, что ничего буянного в осени нет, напротив – тишина, печаль и т. д., подходит к зимней картине – буранам, вьюгам, метелям, – те действительно «буянны»…
В общем стих<отворение> хорошее, с настроением, но следовало бы кое-что подчистить.
Заметка в «Курьере» о нашем «Альманахе»15 доставила мне тихую усладу и приятную мысль, что есть продажные персты, которые могут возвеличить нас за несколько порций шашлыка… Кто писал сие? Скажи, что он – великий человек, и с него будет написан в знак благодарности портрет, – художником Осокиным.
Что означает «Пав. Кошелев»? – не перст ли Божий заставил метранпажа перепутать фамилию16 и вместо настоящей поставить «Кошел(ьк)ов»?..
Ну, ладно. Шлю братский поцелуй в твои буянные уста. Пишу сейчас Л<ев>ину открытку17, чтобы выдал тебе мой гонорар. А тебе прилагаю при сем доверенность. Всего около 5 р.
Твой Сашк А.
Взгляни в этот воскресный № «Курантов» – нет ли там чего-нибудь моего18…
 
1. Очевидно, Поршаков прислал другу оглавление «альманашных» материалов, высказав при этом свои соображения о композиции книги. Их критике посвящены первые два абзаца данного письма.
2. О «Кладе» Ширяевца см. примеч. 13 к п. 5. «Анор Гуль» -- стихотворение Поршакова.
3. См. примеч 16 к данному письму.
4. Намек на приоритет, который (сравнительно с другими стихотворцами) имела А.В.Алматинская при публикации своих произведений в «Туркестанском курьере», издаваемом А.Л.Кирснером (см. также примеч. 15 к п. 3).
5. Речь идет о стихотворении Д. Кирьянова.
6. В вышедшем из печати альманахе «Анор Гуль» стоит непосредственно перед «Кладом», как и хотел Ширяевец. В то же время обе эти вещи идут там хотя и «после оной <т. е., «Волны»>», но отделены от этого стихотворения тремя другими – «Бубенцы» (П.Поршаков), «Без тебя – о тебе сердце полно тоски…» (Д.Кирьянов) и «Цыганка» (А.Ширяевец).
7. В этом перечне Ширяевец ошибся в нумерации («5 или 4» и «4 или 5» нужно исправить на «5 или 6» и «6 или 5»). Первые три произведения, указанные в нем, появились в альманахе в таком же порядке. Однако после них следует «Волна» Кирьянова (и далее – произведения, перечисленные в предыдущем примечании). Стихотворение Поршакова «Дервиш» в итоге было помещено во второй половине книги, ближе к ее концу.
8. Эти стихи Ширяевец представил в альманахе как прозу.
9. См. примеч. 14 к п. 6.
10. См. также примеч. 14 к п. 5.
11. См. примеч. 15 к п. 5.
12. Художник-оформитель книги.
13. Стихотворение, о котором идет речь, было напечатано в «Туркестанском курьере» (1913, 6 дек., № 273). Ширяевец критикует здесь его начало («Над белой степью, где барханы / Стоят, как тайны сторожа») и третью строфу («Сгорели травы в пору зноя, / Буянна осень их взяла / И, словно злая ведьма ноя, / В глухие пропасти снесла»).
14. Ранние стихи Владимира Ивановича Нарбута (1888 – 1938) изобиловали описаниями степной природы.
15. «Печатается и к Новому году поступит в продажу литературный альманах “Под небом Туркестана”, – писал анонимный автор. – Книга будет заключать рассказы, легенды и стихотворения как на местные, так и на общие темы. В альманахе участвуют Дмитрий Кирьянов, Александр Ширяевец и Павел Поршаков (двое последних сотрудничают в российск<их> журн<алах:> «Народный журнал», «Живое слово», «Весь мир»). Книгу издает М.Ф.Собберей. Гг. авторы серьезно отнеслись к художественному материалу, и книга обещает быть хорошей» (газ. «Туркестанский курьер», 1913, 6 дек., № 273, рубрика «Туркестанская жизнь», под заглавием «Новая книга»).
16. Стихотворение «Зимней степью» (см. выше) появилось за подписью «Пав. Кошелев». Выбор этого псевдонима, скорее всего, принадлежал самому автору, ибо в следующем номере газеты (№ 274, 8 дек.) так же было подписано другое стихотворение Поршакова – «У гор».
17. Это письмо Ширяевца, адресованное редактору газеты «Туркестанские ведомости» Михаилу Вениаминовичу Левину, неизвестно.
18. В воскресенье, 1 дек. 1913 г., «Туркестанские ведомости» (№ 268) поместили стихотворение Ширяевца «В больнице» («Там жизнь кипит – на улицах и в скверах…»). В воскресенье же, ближайшее к дате ширяевецкого письма, – 8 дек., – стихи поэта в газете не появились.
 
 
8
 
                                                16/XII   913 г.
Друг
Павл Лесно-озерыч!
Пусть лишит вас сна загубленный вами «Гробовщик»! (24 строки х 5 = 1 р. 20 к., о…!) Пусть в сладкий миг натяжки сестер поэтесс перед вами встанет тень невинно загубленного1, и пусть страх скует ваши члены, вследствие чего ваш главный член схватит насморк, называемый в медицине триппером (деликатнее – «гонорея»), пусть!
Что сказать насчет вашего «Лесного озера»2?!.. Не будете ли добры объяснить: когда вы перестанете «по забывчивости» обдирать то Нарбута, то еще кого-нибудь? Доколе вам будут высылать книжные магазины творения столичных песнопевцев3? О! Они не знают… они не ведают…
Что это за птица появилась в «Курьере»? Пишет она лучше, чем ебливая А<лматинск>ая. Последнее стих<отворение> недурно4 (по мысли и разработке). Конкуренция! Нельзя ли угостить мышьяком?
Ну, что наш «Альманах» – без движения? Ох, не надул бы жидовин. Взорви тогда динамитом весь его магазин (предварительно экспроприировав одеколон и духи5 – знаешь, я до них большой охотник). Торопи его! Скажи, что ты племянник полицмейстера и что у тебя дядя околоточный – сие устрашит турецкого беглеца…
А я уж тут вошел в соглашение чуть не со всеми магазинами, аптеками, парикмахерскими. Одна кондитерская берется разносить вместе с булками… Давай скорее 100 экз. – разойдутся моментально! Познакомлюсь с приставом и подговорю, чтобы городовые под угрозой штрафа предлагали всем домохозяевам… Торопись и торопи типографщика!
Послал сегодня Варнэку6 отрывок «Пира Зимы», начало до: «и в меха из горностая наряжалася зима, ждет гостей старуха злая в снеговые терема»7. Узнай об участи, в «Курантах»8. Всю посылать жалко, ибо возлагаю некоторые надежды, что полностью она появится в более приличном издании.
«Узника»9 отдай скорее для рожд<ественского> номера в «Курьер». Это переделка прежнего, слишком «красного» «Узника»… Докажи «курьерцам», что рожд<ественские> темы не обязательны10 (пример – столичные издания и т. д.).
Ну, ладно. Иду сейчас гулять на мост11. Советую и тебе пройтись к лесному озеру, под «звон-шатер»12…
Привет.
СашкА.
Чарджуй.
 
1. Судя по содержанию и тону этого пассажа, Ширяевец (скорее всего, в письме, до нас не дошедшем) попросил Поршакова отдать «Гробовщика» в одну из ташкентских газет. Однако Поршаков, по-видимому, отказался это сделать, ссылаясь на низкое качество текста стихотворения. Прижизненная его публикация не выявлена. В 1971 году оно было напечатано по автографу Ширяевца, находящемуся в архивном фонде В.Я.Брюсова (РГБ; сб. «Вопросы русской литературы», Львов, 1971, № 1 (16), с. 88).
2. Стихотворение Поршакова, опубликованное «Туркестанским курьером» (1913, 15 дек., № 280).
3. Скорее всего, Ширяевец знал, что в личной библиотеке Поршакова есть выписанная тем по почте книга В.И.Нарбута «Стихи: (Год творчества первый)» (СПб.: Дракон, 1910).
4. Речь идет о Л.Яковлевой, стихи которой печатались в «Туркестанском курьере» 1, 6 и 15 дек. 1913 г. (№ 269, 273 и 280). Оценка Ширяевца относится к стихотворению, завершавшему поэтическую подборку Л.Яковлевой в № 280 газеты. Приводим его полный текст:
 
 
В этой житейской нелепой тревоге
Некогда вспомнить о правде, о Боге;
Некогда в тихое небо взглянуть,
Чтобы по звездам направить свой путь.
 
Не на что алчущий дух устремить,
Чтоб вдохновенную песню сложить;
В свалке безумной людской суеты
Варварски попран кумир красоты.
 
Некому хилое сердце отдать,
Кто б научил его властно желать:
В каждую грудь всемогущий расчёт
Бросил навеки нетающий лёд.
 
Где ни пройдет человек наших дней,
Всюду становится вдруг холодней.
Блёкнут цветы и не льют аромат,
Песни весенние скорбно звучат.
 
Сведения об авторе стихотворения не выявлены.
5. Очевидно, в книжном магазине издателя альманаха М.Ф.Собберея продавались не только книги, но и парфюмерия.
6. Имеется в виду Аполлинарий Адальбертович фон Варн-Эк (газетный псевдоним – Поль Бертович), журналист, помощник редактора «Туркестанских ведомостей» М.В.Левина. Его имя не раз возникало в ташкентской газетной полемике 1913 г. (см. примеч. 14 к п. 3).
7. Здесь говорится о первых шести строфах названного произведения.
8. Фрагмент поэмы «Пир Зимы» появится в рождественском номере «Туркестанских ведомостей» (25 дек. 1913 г., № 286) под заголовком «Клич Зимы».
9. Сохранился автограф этого стихотворения с датой: «13/XI   913 г.» (РГБ, ф. 218, карт. 995, ед. хр. 1, л. 2).
10. Стихотворение не было принято к печати (см. следующее письмо).
11. Это чарджуйское инженерное сооружение вообще производило большое впечатление, особенно на тех, кто видел его впервые. Летом 1913 г., напр., заезжий ташкентский журналист описывал его так:
«Прогулка на грандиозный мост через Аму-Дарью доставляет громадное удовольствие <…> Мост красиво перебрасывается на тот берег. Длина общая 810 саженей. По правой стороне дорога для пешеходов. Внизу шумит, бурлит, пенится, с ревом набрасывается на быки гневная Аму-Дарья» (Антар. По Закаспию: Летние впечатления. XVII. На Аму-Дарье. – Газ. «Туркестанские ведомости», 1913. 18 авг., № 181).
12. Аллюзия на строки из «Лесного озера» Поршакова: «Но обступил победной ратью / Его <озеро> угрюмый бор; / Сомкнул над зеркалом объятья, / Поставил звон-шатёр».
 
9
23/XII   913 г.
Дружище Павел!
поздравляю тебя с праздником Рождества! Прочел список (оглавление) рождественского материала в «Курантах» и порадовался, что и мы с тобой там фигурируем 1.
Про историю с «Курьером» скажу вот что: ты поступил чересчур уж благородно, ей-ей, но необдуманно – горячо и… непрактично2… Но мы теряем только право на объявления и больше ровно ничего. Черт с ними! Ведь это – помойная яма! Молодец! «Узнику», конечно, я большой ценности не придаю3 – надо быть сумасшедшим, чтобы отдавать хорошие вещи в «К<урье>р», но всё же, когда «критикует» такая сволочь, как Ю<лин4> – обидно!
У меня праздники пройдут очень скучно. Как жаль, что мы не вместе! Не с кем перекинуться здесь словом, не с кем отвести душу. И занесли же меня черти в такую Сахару! Ой, и скучища же! Вот уже несколько дней дует сильный ветер, поднимая белую солончаковую пыль. И показаться на улицу, погулять нельзя! А в России, на родине как проходит Рождество, святки! Эх-эх-эх!..
Вот что: вырежи из рожд<ественского> номера мои стихи и пришли мне, а <я> пришлю твои – все-таки экономия будет, – не покупать лишнего номера.
Насчет денег… увы! В этом месяце мне очень трудно приходится (выписал еще книг рублей на 7), так что, брат, перевернись как-нибудь без моих! А жидовина торопи печатать. Бросать ни в коем случае не надо! Это – наш пробный шар.
От Городецкого еще не получил5. Волнуюсь дьявольски! Наверно, ему некогда – пишет к Рождеству – ведь у них теперь самая горячая работа. Автограф его уже имею – письмо я посылал с обратной распиской, и он расписался сам в получении. Наверно, напишет он после праздников6, – тогда извещу тебя.
Ну, пока все. Мама шлет поздравления. Пиши, как дела с «Альманахом». Привет!
Сашк А Ш.
Чарджуй.
Поздравь с празд<ником> Валентину Ивановну7.
 
1. С этим перечнем Ширяевец познакомился в № 286 «Туркестанского курьера» от 22 дек. 1913 г. (рубрика «Туркестанская жизнь», заголовок: «Рождественский номер «Туркестанских ведомостей»»). В нем значилось два стихотворения Ширяевца и два стихотворения Поршакова, которые и появились в газете 25 дек. (№ 286).
2. Судя по всему, Поршаков описал другу визит в газету с предложением напечатать его «Узника» и свою реакцию на полученный отказ. По-видимому, проявленная при этом резкость Поршакова привела (возможно, на время) к прекращению его отношений с редакцией газеты.
3. Тем не менее, примерно тогда же это стихотворение было отправлено автором в петербургский «Ежемесячный журнал» В.С.Миролюбова, в февральском номере которого и появилось (1914, № 2, с. 7).
4. Журналист Г.Юлин (наст. фамилия Цвилинг) в те дни был «правой рукой» издателя «Туркестанского курьера» А.Л.Кирснера. Вокруг его имени не раз возникали публичные скандалы; см., напр., сатирические стихи «Песнь о Юлине-Цвилинге» со строками: «О Юлин, о Цвилинг, для русской страны / Великий ты стал литератор» («Туркестанский курьер», 1912, 17 июня, № 136; подпись: Квазимодо).
5. Обещанного тем письма. Об обстоятельствах, в результате которых Ширяевец получил это обещание, рассказывается в его письме Поршакову от 18 дек. 1913 г.: «В первых числах написал я <…> Сергею Городецкому… приложил несколько стихотворений (от 10 до 15), и просил высказать свое мнение. Ну, послал и думаю: ответ<и>т или нет? Решил, что игнориру<е>т провинциального поэта. И вдруг… ох!.. – на ночном дежурстве получаю телеграмму такого содержания:
Чарджуй такому-то =
Приветствую пишу =
Городецкий.
– Я чуть не грохнулся в обморок! Ты, конечно, поймешь мои чувства в ту минуту, когда я читал эту телеграмму (меня только что разбудили, и я спросонок всё не верил), и вот жду теперь от Городецкого письмо. Когда ты получишь это письмо, может быть, оно уже придет… ох… даже жутко делается! Что-то он мне напишет!» (журн. «Наше наследие», М., 1988, № III, с. 102; публ. С.И.Субботина).
6. В январе 1914 г. Городецкий действительно напишет Ширяевцу. Это письмо не выявлено, но о нем косвенно упоминается в письме Ширяевца В.С.Миролюбову от 1 мая 1914 г.: «…от С.Городецкого <…> с января я сведений не получал» (журн. «De visu», 1993, № 3, с. 19).
7. Вероятно, Ширяевец поздравляет здесь гражданскую жену Поршакова (см. также упоминание о ней в п. 11).
 
 
 
10
<Чарджуй,>31/I   914 г.
«Альманах»1 – великолепен!
Ур-р-р-а-а-а!
Обложка – шедевр цветной синематографии!.. Ты – гений, хотя и прохвост! А прохвост потому, что допустил след<ующие> ошибки: в стих<отворении> «Смерть» пропустил запятую после слов «Веленьем Рока», – получается бессмыслица; затем в «Кладе» вместо: «и проклинал жизнь свою неприглядную» напечатано «непроглядную», – слишком пошловато это слово. Все сие служит к умалению моих достоинств (!), и знай, может послужить к тому, что ты в одно прекрасное время не досчитаешься одной челюсти. Надеюсь – поняли?.. – Поставь хоть пером то, что следует.
Половина твоих прегрешений может быть прощена за красивую обложку и не менее красивый заглавный лист. Зеленая краска ласкает мои разбойничьи взоры, и, вспоминая родные зеленые Жигулевские горы, я горю желанием всадить кому-нибудь кинжалище… Первому бы – к о р р е к т о р у…
Если такая книжка не разойдется, – втроем или удалимся в скит (предварительно перерезав хулителей наших), или присоединимся к Илиодору2 и будем буйствовать (безнаказанно) пятьдесят дней и пятьдесят ночей. Но я рассчитываю и убежден, что «Альманах» будет весь распродан, мало этого: он выйдет вторым, третьим изданием… Слава «альманашникам»!
Я пошлю для отзыва в след<ующие> вертепы: газеты «День», «Асхабад», «Газета чиновника», и журналы: «Новый журн<ал> для всех», «Златоцвет», «Известия по литературе» (Вольфа), «Бюллетени литер<атуры> и жизни», «Северные записки», «Ежемесячн<ый> журнал». Буду посылать заказным порядком, – советую тебе так же поступить, ведь дороже только на 7 к<опеек>, зато знаешь, что дошло.
Итак, будем ждать приговора критики!
Сдавай в магазины, не торгуйся, и давай комиссионных пятак с книжки – и это хорошо. Главное, надо расcчитывать на газетчиков (в особенности на безрукого – привет ему), Эд<ельм>ану3 отдай штук 15, не больше, ведь он все равно денег не отдаст. Отдай в лавочку около почты, в киоск Петро4, но старайся не давать больше пятака.
Шли мне посылкой штук 80, уплаченное за пересылку присчитывай к долгу.
Ах, как жаль, Павел, что мы не вместе! Такое радостное событие, а мы в разных городах… Выход «Альманаха» воодушевляет к дальнейшим работам, и если продажа будет идти хорошо – можно будет думать и о втором… Как жаль, что нет Фишки… Митька в письме5 предлагает в день выхода «Альманаха» напиться вздребезги – идея гениальная – накачаемся, что ли?!
Пиши, как идут дела. Отдай для отзыва в местн<ые> газ<еты> (также и Баранову6) и вырезки пришли мне, потому что я не получаю их.
Привет и поцелуй.
Твой СашкА.
Привет от мамы.
 
1. «Под небом Туркестана».
2. О конфликте иеромонаха Илиодора (Сергея Михайловича Труфанова; 1883–1951) с властями в те дни писала пресса всей Российской Империи.
3.См. примеч. 9 к п. 5.
4. См. примеч. 5 к п. 5.
5. Это письмо Д.Кирьянова неизвестно.
6. См. примеч. 1 к п. 6.
 
11
 
1 марта 914 г.
Паволакий!
Что-то чересчур нежно твое последнее письмо… подозреваю, что суть этой нежности сводится к тому, чтобы выудить у меня три целковых, в уплату долга за «Альманах»… Гм… Ваши мечты напрасны… Переживаю 1001-й финансовый кризис, а «Альманаха» продано только один экз<емпляр>. Это в магазине. Своим сослуживцам я продал, кажется, 8–9 штук, и то со скидкой. Мог бы продать больше, но переругался почти со всеми, да и не хотел лезть.
Книжных магазинов здесь нет, отдавал в аптекарский, где между прочим продаются и учебники. Пришел недели через две справиться, и приказчик поведал мне, что продан 1 экз<емпляр>. Утешал тем, что публика здешняя вообще литературой не интересуется, а литературой о Туркестане в особенности. Знаем, мол, Туркестан и без книг. Заявив ему, что в Ташкенте книга расходится чуть не по 50 штук в день, я забрал непроданные 4 штуки и, величественно закутавшись в альмавиву, то бишь в пальто (ц<ена> 26 р.), исчез, протянув ему милостиво 1 Ѕ пальца. Хотел бросить под паровоз (дабы вызвать сенсацию), но высчитал, что самому стоит каждая книга почти 15 коп. – не бросил. Не броситься ли нам самим? Или нет, – обождем…
Советую тебе быть со мной солидарным насчет жидовни. Что принесут нам их трехкопеечные сборники? Из факта «исключения» меня из их «товарищества» можешь судить, что это за типы. Ведь я высказался против жидов, а не против русских рабочих. Советовал обойтись без жидовни, которая их предаст при первом случае1. Черт с ними, т. е. с их кагалом. Сообщи адрес У–ва, и я напишу ему, что рад этому «исключению»: не будет от меня чесноком пахнуть.
Послужить в Мерве года два – три, конечно, не мешает2. Главное – не сделаться чиновником. Если 1500-рублевая жизнь на тебя подействует так, что ты отречешься от жизни литературной – сотворю тебе анафему. Но я убежден, что ты чиновником не сделаешься.
Почто был облаян Митькой3? Ты ищешь «одиночества»… А куда же денешь гражданскую супругу и дщерь? Трудновато тебе будет разыграть Чайльд-Гарольда…
Видел депешу Калгонова на имя Белова, в которой он очень рекомендует тебя4. Твое дело, значит, выгорит. По этому случаю и в следующем месяце не заплачу тебе ни копейки. В «Асхабаде» была заметка (дней 10 назад), что , по слухам, на такую-то должность назначается сотрудник «Ведомостей» Поршаков5. Лестно это для тебя или нет?
Билет 3 класса стоит рублей 5 (один конец). Будем очень рады, если ты приедешь к нам. Потолкуем более основательно, чем в письмах. Но боюсь, что природная твоя скупость (что – съел?..) не позволит тебе сделать такого маршрута. Очень жаль будет, если не приедешь, а то я здесь, кажется, одичаю совсем.
Книги посланы для отзыва в «День», «Газету чиновника», «Златоцвет», «Живое слово», «Нов<ый> ж<урнал> для всех», «Альманах», также в «Асхабад», но там едва ли появится отзыв, т. к. сия газетина без сотрудников и питается лишь вырезками. На днях пошлю в «Северные записки» и «Ежемесячный журнал».
Позабыл: послал в «Известия по литературе» Вольфа и «Бюллетени»6 (оба издания выписываю, а потому не прокараулю),
Следи за «Днем» – наша книга уже помещена в списке поступивших для отзыва7. Критич<еский> отдел ведут там Вл. Пяст, Вяч. Полонский и др.8 Покупай эту газ<ету> за четверг – с прилож<ением>, в котором даются отзывы.
Содержание «Ежемесячного журнала» за февраль месяц: Стихотворения: Александра Блока, Ю.Верховского, Ник. Клюева, Анны Ахматовой, М.Моравской, Александра Ширяевца9, Ю.Юрьина.
Привет! Пиши чаще.
Твой СашкА.
Чарджуй
Закаспийск.
Н.Клюеву и С.Городецкому книга послана10.
Привет от мамы.
P. S. Не выпустить ли тебе книгу рассказов?
Куда послал для отзыва?
 
1. Эта часть абзаца впервые была опубликована М.Никё как изолированный фрагмент (журн. «Cahiers du Monde russe et soviйtique», Paris, 1985, t. XXVI, f. 3/4, p. 431). Здесь отражена непосредственная реакция Ширяевца на известие (скорее всего, полученное от Поршакова) о его исключении из какого-то ташкентского литературно-издательского товарищества. Причиной, очевидно, стали допущенные им  высказывания, далекие от «политкорректности» (в теперешней терминологии). Кто такой У-в, которому Ширяевец собирался писать письмо, не установлена.
2. Речь идет о предстоящем П.С.Поршакову перемещении по службе с повышением в должности и, соответственно, с заметным увеличением должностного оклада (см. также примеч. 5 ниже).
3. По-видимому, в письме, на которое отвечает Ширяевец, было пересказано содержание письма Д.Кирьянова Поршакову. Все эти письма неизвестны.
4. Судя по всему, здесь упомянуты фамилии туркестанских чиновников педагогического ведомства, от которых зависело перемещение Поршакова по службе.
5. В этой заметке названа и должность, которую займет Поршаков – «заведующий русско-туземным училищем Отамышского района в г. Мерве» (газ. «Асхабад», 1914, 19 февр., № 42, рубрика «Местная хроника»).
6. Сокращенное название «Бюллетеней литературы и жизни».
7. В бесплатном приложении к № 49 газеты «День» от 20 февр. 1914 г. -- «Отклики: Литература. Искусство. Наука», СПб., 1914, № 7, с. 16, под рубрикой «Книги, поступившие в редакцию».
8. Владимир Александрович Пяст (собств. Пестовский; 1886–1940) и Вячеслав Павлович Полонский (собств. Гусин; 1886–1932). Их рецензии были, напр., в предыдущем номере «Откликов» (№ 6), приложенном к № 43 газ. «День» от 13 февр. 1914 г. Впрочем, ни эти, ни другие авторы «Откликов» не написали о ташкентском альманахе.
9. В указанном номере были помещены стихотворения Ширяевца «Бурлак», «Узник» (см. также п. 9 и примеч. к нему) и «Полям».
10. Вскоре С.М.Городецкий даст такой отзыв об альманахе «Под небом Туркестана»: «Он очень молод, очень чист по любви к литературе. Из трех авторов должен быть отмечен Александр Ширяевцев <так!>. Судя по его вещам, помещенным в альманахе, а еще больше по стихотворениям, разбросанным в туркестанской печати, мы в его лице имеем новую поэтическую силу, идущую прямо с земли, как Клюев и Клычков. <…> Его песни отмечены печатью богоданности, тем, что они не могут не петься. В них мы опять имеем то драгоценное совпадение форм искусства лично-народного и нашего литературного, которое так поразило всех в Клюеве. <…> талант волжского певца силен и несомненен, а пример Клюева показывает, как русское общество дорожит певцами народа, когда узнаёт их и о них» (Городецкий С. Девять книг. – Газ. «Речь», 1914, 10 марта, № 67).
Ознакомившись с этой рецензией, Клюев напишет Ширяевцу 3 мая 1914 г.: «Я слышал, что ты в переписке с Городецким – он писал о туркестанском альманахе в «Речи» и хвалил тебя <далее следует обширная цитата; см. выше>. Вот уж не дай Бог, если русское общество отнесется и к тебе так же, как ко мне! Если бы я строчил литературные обзоры, я бы про русское общество написал: «Был Клюев в Питере – русское общество чуть его не лизало, но спустя двадцать четыре часа русское общество разочаровалось в поэтическом даровании этого сына народа, ибо сыны народа вообще не способны ездить в баню с мягкими господами и не видят преображения плоти в педерастии». <…> Я предостерегаю тебя, Александр, в том, что тебе грозит опасность, если ты вывернешься наизнанку перед Городецкими. Боже тебя упаси исповедоваться перед ними, ибо им ничего и не нужно, как только высосать из тебя всё живое, новое, всю кровь, а потом, как паук муху, бросить одну сухую шкурку. Охотников до свежей человеческой крови среди книжных обзорщиков гораздо больше, чем в глубинах Африки. <…> Брат мой, не исповедуйся больше, не рассылай своих песен каждому. Не может укрыться город, на верху горы стоя <парафраза из Евангелия: Матф. V, 14>» (журн. «De visu», М., 1993, № 3, с. 19–20; публ. Ю. Б. Орлицкого, Б. С. Соколова и С. И. Субботина).
 
             «Наш современник»  М., 2007, № 4, с.107 – 123.
 
 
ПОЭТА АЛЕКСАНДРА ШИРЯЕВЦА ПОМНЯТ В УЗБЕКИСТАНЕ
 
Культурные и литературные связи России и Узбекистана имеют вековую традицию. Русские поэты  нередко обращались к теме Востока,  отражая  специфику красоты и величия среднеазиатской природы, восхищались древнейшими архитектурными памятниками Бухары, Самарканда, Хивы, отдавая  искреннюю дань уважения гостеприимному народу Узбекистана. Неудивительно, что имена русских поэтов, отражавших в своем творчестве восточные мотивы, в Узбекистане вспоминают с благодарностью. В Ташкенте были проведены мероприятия, посвященные 120-летию со дня рождения российско-туркестанского поэта Александра Васильевича Ширяевца (1887 – 1924).
Имя поэта А.Ширяевца неразрывно связано с именем Сергея Есенина. Многие знают есенинское стихотворение «Мы все уходим понемногу…», посвященное памяти А.Ширяевца. Но  не только дружба поэтов обессмертила имя А.Ширяевца.  Он получил признательность в русской литературе первой четверти ХХ века как оригинальный представитель новокрестьянской поэзии, как выразитель светлых дум и чаяний народа о счастье, свободе, благоденствии. Его поэзия  постоянно подпитывалась богатыми традициями русского народного творчества. В своих стихотворениях А.Ширяевец воспевал  народные обычаи и обряды, красоту и величие  лесов и полей, величие Волги и свободолюбивый дух крестьян, свято хранивших память о Стеньке Разине, выразителе свободы и социальной справедливости.
С 1905 по 1923 годы А.Ширяевец прожил в Ташкенте, изредка выезжая в командировки в Коканд, Бухару, Чарджуй, Ашхабад и другие города, что позволило ему познать глубже  жизнь местного населения. Он работал после окончания Ташкентского почтово-телеграфного училища связистом. С 1908 года его стихотворения стали публиковаться в российских и туркестанских журналах и газетах. О творчестве  А.Ширяевца  положительно отзывались И.Бунин, Н.Клюев, С.Городецкий и другие мастера поэтического слова.  Творческая биография поэта формировалась в условиях социально значимых политических перемен в стране, таких как мировая война, февральская и октябрьская революции,  кровопролитная гражданская война, становление новых отношений в многонациональном Туркестане.  Эти важные события А.Ширяевец отражал в  своем творчестве с  патриархально-крестьянских позиций.
О творческой биографии А.В.Ширяевца состоялся обстоятельный разговор 14 апреля 2007 года в Общественном музее А.А.Ахматовой и 17 мая 2007 года в Ташкентском Музее Сергея Есенина. Литературно-поэтические вечера проводились   при непосредственной поддержке  и  участия  Русского культурного центра Узбекистана.
В Музее Сергея Есенина к юбилейной дате в дополнение к   постоянным  экспозициям  о А.Ширяевце  была организована дополнительная выставка, на которой  посетители могли познакомиться с  подлинными  документами  и редкими  фотографиями   поэта,   рукописями  его стихотворений и сборниками  прижизненных изданий, в свое время безвозмездно переданных  музею М.П.Костеловой (Новиковой), хорошо знавшей в 20-е годы А.Ширяевца.
О малоизвестных фактах биографии А.В.Ширяевца рассказал кандидат филологических наук С.И.Зинин. Он  поведал о двухлетнем обучении поэта в Туркестанском народном университете, о  просветительской работе в Публичной библиотеке, о подготовке к  изданию  поэтических сборников «Туркестанские мотивы» и «Край солнца и чимбета», о стихотворениях в газетах «Туркестанские ведомости», «Туркестанский курьер», «Свободный Туркестан», «Просвещение», которые не вошли в опубликованные сборники А.В.Ширяевца.  Впервые исследователю  удалось установить,  что именно А.Ширяевец был инициатором первой прижизненной публикации в Туркестане поэмы С.Есенина «Марфа Посадница», что позволяет дополнить  «Летопись жизни и творчества С.А.Есенина», в которой этот факт оказался неучтенным.
Научный сотрудник Музея Сергея Есенина Б.А.Голендер с привлечением новых архивных данных рассказал о дружбе А.В.Ширяевца с ташкентским поэтом П.Поршаковым и  художником А.Волковым.  О личном фонде А.Ширяевца в Музее Сергея Есенина сообщила преподаватель кафедры русской литературы Национального университета Узбекистана Н.С.Тарасова. Впервые были подвергнуты научному анализу и описанию музыкальные произведения отечественных композиторов  на стихи А.В.Ширяевца  в докладе доктора искусствоведения профессора Ташкентской консерватории Н.С.Янов-Яновской. О встречах с М.П.Костеловой, невестой А.В.Ширяевца, о  ее воспоминаниях  о С.Есенине и А.Ширяевце поделилась директор Общественного музея А.А.Ахматовой в Ташкенте искусствовед А.В.Маркевич.
С большой теплотой присутствующие встретили исполнение романсов и песен на стихи А.В.Ширяевца  заслуженной артисткой  республики О.Александровой и певцом-композитором  Г. Арефьевым.  С интересом был просмотрен слайд-фильм «Ширяево  -  родина поэта», подаренный Музею Сергея Есенина исследователем творчества поэта Е.Койновой, проживающей в городе Тольятти Самарской области.
К юбилею А.В.Ширяевца было  приурочено открытие в Музее Сергея Есенина выставки ташкентского художника Владимира Петрова (1920 – 1997). Из его богатого творческого наследия экспонировались  художественные полотна на тему «Волжские пейзажи». Прекрасные этюды и зарисовки поволжских мест удачно  иллюстрировались строками стихотворений А.В.Ширяевца, замечательного певца Волги, великой русской реки.
Есенинское общество «Радуница» при Русском культурном центе планирует  издать информационный бюллетень «Мир Есенина», полностью посвященный  творчеству А.В.Ширяевца. Находится в стадии решения  издание сборника стихотворений А.В.Ширяевца «Бирюзовая чайхана», макет которого был подготовлен в 1920 году самим поэтом, но не успевшем  его издать..                             С.Ю.
 
 
  1    2    3    4    5  

Copyright © 2005 Мир Есенина. All rights reserved.

E-mail: zinin123@mail.ru

 
Дизайн: Яник Ласко
E-mail: yanik-lasko@mail.ru
 

Hosted by uCoz