zinin123@mail.ru

 содержание:

 

С.Есенин Я обманывать себя не стану Зинин С.И. 25-лет Музею Сергея Есенина в Ташкенте Маркевич А.В. Друзья Музея Сергея Есенина Козлов И.П Татьяна Сергеевна Есенина Трубчанинов Ю. Пребывание в Ташкенте Южный С. Колобов Григорий Романович - спутник С.А.Есенина Болдовкин Василий Он всем нам родной (Воспоминания) Вольпин В.И. Сергей Есенин и Айседора Дункан   (Страничка из биографии поэта) Карохин Л. Вольф Эрлих - друг Сергея Есенин Мемуарные курьезы Не было встречи С.Есенина и В.Маяковского в Тифлисе Тамара Ханум с Сергеем Есениным не встречалась

 

 

С.А.Есенин

 

 

Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом.

Отчего прослыл я шарлатаном?

Отчего прослыл я скандалистом?

 

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

 

Я московский, озорной гуляка.

По всему тверскому околотку

В переулках каждая собака

Знает мою легкую походку.

 

Каждая задрипанная лошадь

Головой кивает мне навстречу.

Для зверей приятель я хороший,

Каждый стих мой душу зверя лечит.

 

Я хожу в цилиндре не для женщин.

В глупой страсти сердце жить не в силе .

В нем удобней, грусть свою уменьшив,

Золото овса давать кобыле.

 

Средь людей я дружбы не имею.

Я иному покорился царству.

Каждому здесь кобелю на шее

Я готов отдать мой лучший галстук.

 

И теперь уж я болеть не стану.

Прояснилась омуть в сердце мглистом.

Оттого прослыл я шарлатаном,

Оттого прослыл я скандалистом.

    

1922

 

С.И.Зинин

 

25-лет  Музею Сергея Есенина

в Ташкенте.

 

          Когда-нибудь  добросовестный и въедливый во все тонкости  историк-краевед  напишет обстоятельную историю Музея Сергея Есенина в Ташкенте, в которой будут учтены все факты становления и дальнейшего развития   этого замечательного культурного центра  столицы Узбекистана. Знаменательные даты как раз и позволяют оживить  общественный интерес,  чтобы  вспомнить славные страницы прошлого, дать современную  оценку.

             В этом году исполнилось 25 лет  со дня открытия  литературного Музея Сергея Есенина в Ташкенте. Много это или мало? Смотря по каким меркам судить.  Для меня этот срок кажется  значительным. Подтверждением этого служить  моя  память, которая  уже не помнит  многих фактов и событий в жизни музея. А ведь они проходили перед моими глазами,  так как я  был сопричастен к многим  из  них. Правда, в основном  забывается мелочное, суетное. Главное же прочно  закрепилось в сознании.

            Когда  просят рассказать  об истоках зарождения  Музея Сергея Есенина в Ташкенте, я сразу же    обращаюсь  к 1975 году. К этому времени имя С.Есенина  после длительного несправедливого замалчивания  было возвращено  литературе,  его творчество   стали   изучать в школах и вузах,  лирические произведения  прочно вошли в культуру и быт  широких  масс, изданные произведения поэта  стали  настольными книгами ценителей   поэзии. Для многих ташкентцев было своеобразным  открытием, что Сергей Есенин, оказывается, в мае 1921 года  приезжал в Ташкент, встречался с местными поэтами, выступал на поэтическом вечере в Публичной библиотеке. Об этом писал еще в 1926 году в своих воспоминаниях   поэт В.И.Вольпин,  живший  с 1916 по 1923 годы в Ташкенте, но  воспоминания  были опубликованы в книге, которая по политическим мотивам на долгие годы была упрятана в спецхран,  закрытый для многих.  Об этих воспоминаниях В.И.Вольпина  напомнил доктор филологических наук П.И.Тартаковский. Журналист Г.Димов в публикации «Есенин в Ташкенте» на страницах газеты «Правда Востока» рассказал о том, что в Ташкенте со времен войны живет и работает журналистом дочь поэта Татьяна Сергеевна Есенина, что есенинское  родословное  древо  прочными   корнями  проросло  на узбекистанской земле.  Вскоре выяснилось, что в Ташкенте немало лиц, всегда  хранивших память о поэте,  постоянно  проявлявших большой интерес к  его творческой биографии. Когда в 1975 году в Окружном Доме офицеров была открыта выставка картин молодого художника-любителя, журналиста Вадима Николюка, дополненная  экспозицией книжных знаков есенинской тематики  из коллекции  доцента  Ташкентского университета С.Зинина,  то ее посетили сотни  любителей поэзии Сергея Есенина.  О большом  интересе  свидетельствуют сохранившиеся десятки отзывов в книге посетителей. Побывала на выставке и дочь поэта Татьяна Сергеевна Есенина.. Вот что она записала в книге отзывов: «Выставка полотен Вадима Николюка, которого я знаю как автора дипломной работы о Есенине, явилась для меня большой неожиданностью.  Не преувеличивая, скажу, мне не приходилось еще встречать более удачных попыток выразить настроение поэзии Есенина средствами живописи».

            Но выставка всегда  бывает  разовой, кратковременной. Тем не менее, именно она послужила толчком для  объединения единомышленников, которые решили создать в столице Узбекистана музей русского поэта. Организационный период был продолжителен. Приходилось преодолевать различные организационные, хозяйственные и иные  препятствия. Нужно было не только сформировать основной фонд музея, но и найти подобающее помещение, так как создавать общественный музей на квартире какого-нибудь энтузиаста, как это делали в некоторых городах России, посчитали  делом неперспективным. В течение нескольких лет  фонд удалось создать. В его основу легли художественные картины  есенинской тематики Вадима Николюка, прижизненные издания произведений поэта и книжные знаки из  коллекции  экслибрисов  С.И.Зинина,  этнографические  предметы быта  ташкентцев 20-х годов, собранные искусствоведом А.В.Маркевич, литературоведческие работы П.И.Тартакрвского,  ценные материалы из архива поэта А.В.Ширяевца, близкого друга С.Есенина,  бескорыстно подаренные  М.П.Новиковой, которая встречалась в 1921 году с поэтом. Были представлены   издания произведений Есенина на  русском и  других языках народов мира, среди которых важное место занимали книги с есенинскими стихами  на  узбекском языке, переведенные Народным поэтом Узбекистана Эркином Вахидовым.  А сколько было экспонатов, приносимых есенинолюбами  столицы  и присылаемых из различных городов других республики!  Всех  не перечесть!

            Была решена и проблема с предоставлением помещения для музея. Большую помощь оказали книголюбы города Ташкента во главе с академиком Я.Х.Туракуловым, Т.П.Пустовой,  С.М.Карагодиной, помогали  заместитель министра культуры Ф.М.Ашрафи и  начальник управления музеев Министерства культуры Ю.П.Гласс,  заведующие районным отделом культуры М.А.Хананянц,  Х.Джалилов. Откликнувшихся  добрых и бескорыстных  помощников  было много  Открытие Музея Сергея Есенина было приурочено  к  60-летию его приезда в Туркестан, поэтому очень  глубокого  смысла были слова, сказанные поэтом Э.Вахидрвым  во время торжественного открытия музея: «Здесь, в Ташкенте, Сергей Есенин получает постоянную прописку. Его домом будет этот музей».

            Мне не удалось побывать на открытии музея.   В это время я работал в Японии. Но очень хорошо помню, как один из студентов Айншамского университета, где я читал лекции будущим учителям русского языка, взволнованно мне сказал: «Зинин-сенсей, Ваша фамилия напечатана в газете «Литературная Россия». В Ташкенте открыли музей Есенина». Этот студент писал дипломную работу о поэзии Есенина, поэтому внимательно следил за всеми публикациями с упоминанием имени поэта.  Взволнованный этим известием, я забежал  на кафедру русской литературы, которая получала  литературные газеты и журналы на русском языке, и с опозданием на две недели прочитал информацию об открытии Музея Сергея Есенина. Для меня это была чрезвычайно радостная весть.  Тут же отправил   поздравление  активу музея.  Когда  возвратился из  годичной командировки в Ташкент, общественный Музей Сергея Есенина  уже активно вписался в  культурную  жизнь  столицы Узбекистана,  и я  включился в его работу, возглавив общественный совет музея.

            Об успехах музея можно судить по его  росту  официального статуса. За короткий срок он из общественного музея перерос в народный с штатной единицей хранителя, а потом  стал государственным, вторым в стране после  Музея-заповедника С.А. Есенина в Константинове.  Это продвижение подкреплялось  большой работой, которую на общественных началах проводили есенинолюбы.  Это были учителя и студенты, служащие и пенсионеры, рабочие и школьники старших классов. Сегодня с благодарностью стоит вспомнить имена В.Н.Поповой, Л.С.Романенко, Г.М.Михайловой, Г.И.Николюк,  Т.Ф.Шепиловой, Л.И.Рухлис, О.А.Даненковой, Л.В.Быковой, Е.М.Шахмуровой, А.М.Носенко, Б.А.Голендера, А.Каменского и многих других.

            Кроме регулярных экскурсий по залам музея и бесед о творчестве С.Есенина с посетителями стали  регулярно проводиться  есенинские чтения, литературные  и музыкальные вечера, концерты и просмотры  есенинского слайд-фильма  В.Николюка,  конкурсы чтецов и  выставки работ художников, встречи с интересными людьми.  Музей посещали не только горожане. Актив музея установил долговременные связи с есенинолюбами страны, которые при посещении Ташкента обязательно приходили в музей или вели  переписку. . О многом интересном рассказали  посетившие музей гости.  Краевед  из Рязани  Н.В.Обыденкин  познакомил с ходом   своей работы  над историей общественных и государственных  есенинских музеев,  москвичи .Н.Г.Юсов, Ю.Б.Юшкин, А.Т.Антановская  подарили свои книги и привлекли  ташкентцев к сотрудничеству с российским есенинским обществом «Радуница»,  есенинолюбы Санкт-Петербурга  Л.Ф.Карохин,  В.Я.Бесперстов, В.И.Якушев, Н.В.Нестеров  помогли пополнить фонд музея материалами о пребывании С.Есенина в Петрограде,  опытом работы  школьного есенинского музея в Мурманске  поделилась учительница В.Е.Кузнецова,  стихи о поэте прочитали  поэты  из  Алма-Аты  Я.Глазков и Г.Атантаев,  об интересе к поэзии Есенина в Монголии  поведал Э.И.Монокрович.  Из Лондона прислал в дар музею свою монографию о Есенине с дарственной надписью  английский есениновед Гордон Маквей,  библиотечку своих книг подарил  руководитель есенинской  исследовательской  группы Института мировой литературы Ю.П.Прокушев. Всех невозможно перечислить. Надолго в памяти сохранились теплые воспоминания о встречах с  Татьяной Сергеевной Есениной, подарившей музею ценные вещи отца, с Народной артисткой Тамарой Ханум, зажигательно рассказывавшей о  годах своей творческой юности, с  Маргаритой Петровной Новиковой (Костеловой), книги которой с дарственной надписью С.Есенина долгое время экспонировались в музее, с  сыновьями художника А.Н.Волкова, рассказавших о встречах в Ташкенте отца с  Есениным.   С 1992 года начал издаваться  подготовленный советом музея  специальный выпуск «Мир Есенина». Было издано 9 выпусков газетного формата и 5 выпусков брошюрного типа, в которых есенинолюбы Узбекистана и других республик  печатали интересные материалы из творческой биографии поэта, делились своими впечатлениями о поэзии  Есенина, публиковали стихи есенинской тематики,  рассказывали о всевозможных  новостях есенинолюбов. Об  информационном  бюллетене  «Мир Есенина»  публиковались положительные отзывы. 

            Особенно активизировалась работа музея в связи с  празднованием 100-летия со дня рождения С.А.Есенина. Не только в Ташкенте, но  и во всех городах республики  была отдана дань любви великому русскому поэту. Об этом можно судить по многочисленным публикациям материалов о поэте в республиканских, областных  и городских газетах.

            После длительного капитального ремонта здания музея и  обновления  выставочной  экспозиции Музей Сергея Есенина  стал заметным и подлинным  очагом русской культуры в Ташкенте.   Здесь можно увидеть подлинные автографы С.Есенина, редчайшие  издания его произведений, начиная с "Радоницы" 1916 года, некоторые книги  с пометками поэта или близких ему (сестер А.А. и Е.А.Есениных, Т.Бениславской, Н.Вольпиной), уникальные фотографии и все имеющиеся грампластинки с записью голоса поэта, собранные внуком журналиста В.Г.Михайлова, в доме которого в Ташкенте гостил поэт. Интерес вызывают редкие издания местных поэтов двадцатых годов, подаренные музею инженером-энергетиком В.Юферевым. Из бытовых экспонатов, подаренных  ташкентцами, в гостях у  которых достоверно бывал поэт, воссоздан  уголок гостиной, типичной для старого русского дома в Ташкенте. На основе  материалов фонда долгие годы жившего в Ташкенте поэта Александра Ширяевца создана  экспозиция "Есенин и мы". Представленные произведения  С.Есенина на узбекском языке в переводе Народного поэта Эркина Вахидова и других мастеров слова, а также  книги  на других  языках  наглядно свидетельствуют о  большой  любви  и постоянно растущем интересе  к творческой биографии русского поэта.

            Сейчас  Музей Сергея Есенина  регулярно посещают  школьники  и студенты, иностранные  туристы  и  многочисленные почитатели поэзии.  Традиционно проводятся  интересные встречи, литературно-музыкальные вечера и фестивали, выставки художников республики и конкурсы чтецов.  В этом большая заслуга директора музея О.Н.Чеботаревой, которая внесла в  работу  музея   стабильность и предсказуемость. Подобная своеобразная  спокойная  академическая  направленность работы музея  соответствует его статусу, но все же следует признать, что одновременно  теряется  дополнительный  оттенок общественной  активности,  проявление экспромта и  инициативы есенинолюбов.  А это очень важно для дальнейшего оживления работы музея. Об этом стоит подумать.  Тем более, что для этого можно использовать богатый общественный потенциал  Русского культурного центра Узбекистана, сотрудничество с которым в перспективе явится  жизненно важной  необходимостью.  Творческие контакты с активом Русского культурного центра   внесут  дополнительную  струю в работу музея, помогут  в дальнейшем  расширить круг желающих  глубже  познакомиться     с  богатейшим  поэтическим  наследием  русского поэта, имя которого  носит музей. Все это, бесспорно, благотворно  скажется на росте   культурного   и духовного  потенциала  соотечественников,  будет содействовать   расширению и упрочению  литературных, культурных, творческих связей Узбекистана и России.

 

А.В.Маркевич

Друзья Музея Сергея Есенина

 

         Июль 1981 года. Первые публикации в узбекистанских  и союзных средствах массовой информации  об открытии группой энтузиастов  Общественного музея Сергея Есенина в Ташкенте.  Первые поздравления от С.И.Зинина из Японии, где он находился в длительной командировке.  Первый приход в музей Татьяны Сергеевны Есениной, дочери великого поэта, и её  внимательный, но осторожный, осмотр экспозиции и последовавший за этим одобрительный отзыв.

            Из Ленинграда  неожиданно приходит поздравительная открытка, а затем   и необычная посылка от инженера-кораблестроителя Василия Ивановича Якушева, в которой  были саженцы российских деревьев со смоченными и готовыми к посадке корнями. И хотя посадить эти чудо-подарки  нам было негде  -  сердца наши переполнились радостью и гордостью:  Россия нам поверила!   В адрес музея стали поступать письма из различных уголков страны, посмотреть  музейную экспозицию  и познакомиться с ташкентскими энтузиастами приезжали  гости из многих городов.

            Вскоре после открытия музея нас посетил корреспондент газеты «Литературная Россия» Юшкин Юрий Борисович.  С присущей журналистам активностью он быстро познакомился с активистами музея, встретился с Т.С.Есениной, сумел убедить несговорчивую М.П.Новикову (Костелову) дать интервью и познакомить с архивом поэта А.В.Ширяевца, невестой которого она была  в 20—годы.  О своих впечатлениях Ю.Б.Юшкин  рассказал в заметке «Под «бирюзовым небом» Ташкента», опубликованной 14 августа 1981 года в «Литературной России».

             «В сегодняшнем обновленном красавце Ташкенте, - сообщалось в заметке, - помнят славного сына России, его именем названа одна из новых улиц города. И вот спустя 60 лет поэт навсегда обосновался под «бирюзовым небом» Ташкента.  10 июля в доме 123 Высоковольтного массива открылся музей Сергея Александровича Есенина, созданный группой энтузиастов, поклонников творчества поэта.  Много пришлось потрудиться доценту Ташкентского государственного университета С.И.Зинину, художнику В.В.Николюку, сотруднице министерства культуры А.В.Маркевич, писателю П.И.Тартаковскому и многим другим, для того, чтобы в квартире, предоставленной Куйбышевским  районным Советом народных депутатов,  открылась эта экспозиция.  По крупицам собирались экспонаты музея, размещенные ныне в трех залах».  С Ю.Юшкиным  добрые отношения сохранились до сих пор, его консультативная помощь особенно была полезна ташкентским есенинолюбам, когда  он стал работать научным сотрудником Института мировой литературы имени М.Горького, непосредственно участвуя  в составлении  академического  «Полного собрания сочинений в семи томах» С.А.Есенина.

            Знаменательным был приезд из Рязани инженера  Николая Васильевича Обыденкина. Долгие годы он собирал материалы о государственных, школьных, народных и общественных  есенинских музеях.  Его высокой сутуловатой фигуре было тесновато в наших малогабаритных комнатах обычного жилого дома. Он с большим интересом обстоятельно познакомился с ташкентским периодом жизни своего великого земляка. О ташкентском  музее он писал в своих публикациях, говорил на встречах с российскими есенинолюбами. Обстоятельный очерк о Музее Сергея Есенина в Ташкенте  дан в книгах Н.В.Обыденкина  «По залам  музеев С.А.Есенина» (Константиново, 1994),  «Россия поклоняется Есенину…» (Рязань, 2001), хранящихся  с  дарственными автографами в фондах музея.  В его переписке  со мной, с В.Николюком и особенно с С.Зининым всегда  было  много  интересных фактов о творчестве поэта, о бережном хранении  есенинских традиций  на рязанской земле, о новых  находках и  открытиях краеведов и есенинолюбов. Н.В.Обыденкин  -  один  из создателей Литературного музея Сергея Есенина, который был открыт торжественно  в 2005 году в Рязанском педагогическом университете имени С.Есенина.

            Среди первых гостей  ташкентского музея был москвич, замечательный есениновед, обладатель уникальных материалов о творческой биографии С.Есенина, позже бессменный председатель Всесоюзного есенинского общества «Радуница»,  полковник в отставке Николай Григорьевич Юсов.  В Ташкенте он внимательно изучил коллекцию есенинских книжных знаков С.Зинина, снял копии  автографов  С.Есенина на книгах, подаренных поэтом  в 1921 году  М.П.Костеловой (Новиковой),  встречался с Татьяной Сергеевной Есениной и ее сыном Сергеем Владимировичем Есениным.  Музею Н.Г.Юсов подарил сборник стихов  «Преображение»  из своей коллекции прижизненных изданий  С.А.Есенина. Он приглашал активистов ташкентского музея участвовать  в ежегодно проводимых обществом «Радуница»  Есенинских чтениях.  Когда же  возникли финансовые затруднения ч выпуском информационного бюллетеня «Мир Есенина»,  то Н.Г.Юсов поддержал  нас  солидным благотворительным денежным взносом.  Библиотеку Музея Сергея Есенина в Ташкенте  он  постоянно пополнял  выпусками информационного бюллетеня «Радуница», подарил свои книги  «Прижизненные издания С.А.Есенина» (М., 1994) , «С добротой и щедротами духа…». Дарственные надписи Сергея Есенина» (Челябинск, 1996). И сейчас  Н.Г.Юсов  поддерживает дружеские,  творческие связи с есенинолюбами Ташкента. Он  работает  научным сотрудником в Институте мировой литературы имени М.Горького в составе Есенинской научной группы,  принимает активное участие в выпуске  «Полного собрания сочинений в семи томах» С.А.Есенина,  «Летописи жизни и творчества С.А.Есенина»  в пяти томах. 

            Постепенно устанавливались творческие связи с общественными музеями в России и Украине, которые  пропагандировали есенинское творческое наследие.  Одним из первых есенинских  школьных музеев был  музей в поселке  Росляково Мурманской области, созданный  по инициативе местной учительницы  Валентины Евгеньевны Кузнецовой.   Эта удивительно деятельная женщина сумела сделать для сохранения памяти и наследия С.Есенина так много, что всегда  хочется ей низко поклониться. Самое же главное  -  она к своему любимому делу сумела привлечь большую группу молодых своих последователей, как она их называла, «есенят».  По крупицам они, руководимые В.Е..Кузнецовой,   собирали  сведения  об иконографии русского поэта. Важно было не только отыскать неизвестную фотографию поэта или прижизненного портрета, но и установить историю их создания, выяснить о причастных к этому людях все  сведения.   В комментариях к академическому   «Полному собранию сочинений в семи томах» С.А.Есенина  отмечается, что  «были учтены и использованы результаты многолетней поисковой работы по собиранию и систематизации иконографии Есенина, проведенной литературным музеем поэта, созданным учительницей В.Е.Кузнецовой и ее учениками в школе № 3 пос. Росляково-1 Мурманской области». 

            В.Е.Кузнецова ежегодно совершала поездки со своими учениками по  есенинским местам.  Приезд  в Ташкент и знакомство с фондами музея  пополнили ее сведения о туркестанском периоде биографии любимого поэта. Она выступала на заседаниях клубов при музее, делилась своими энциклопедическими знаниями о творческой биографии С.А.Есенина, рассказывала о встречах с сестрами  и племянницами поэта, с  Августой Миклашевской и её сестрой. В дальнейшем она стала присылать малоизвестные газетные и журнальные  публикации о Есенине  в библиотеку  музея, написала для информационного бюллетеня «Мир Есенина»  статьи «Самозванец. Кто такой Василий Есенин?»,  «Купание  красного коня (Поэт С.Есенин и художник К.Петров-Водкин)».  Дружеские связи с ней продолжаются и сейчас, она ведет интересную переписку с С.И.Зининым.

            Многолетние дружеские творческие связи с музеем поддерживает Лев Федорович Карохин  -   известный  ленинградский есенинолюб, краевед, автор  многочисленных  книг, журнальных и газетных публикаций о С.Есенине и его окружении. По профессии он  инженер-строитель, участвовал в проектировании и строительстве крупных зданий и сооружений в России и странах ближнего зарубежья. С начала 80-х годов Л.Ф.Карохин   разрабатывает тему «Есенин в Петрограде-Ленинграде и его окрестностях».  Оргкомитетом Мэрии Санкт-Петербурга по празднованию 100-летия со дня рождения поэта  наградил его  памятной юбилейной медалью «За большой вклад в увековечивание  памяти Есенина». В каждый свой приезд по служебным делам в Ташкент Л.Ф.Карохин был желанным гостем Музея С.Есенина.  Он поддержал инициативу выпуска Общественным Советом при Музее С.Есенина  информационного бюллетеня «Мир Есенина». В каждом номере бюллетеня  можно встретить интересную публикацию  Л.Ф.Карохина.  Ташкентский читатель в этих статьях  впервые познакомился с  малоизвестными    сведениями    о  поэте В. Наседкине,  литературоведе Н. Сакулине,  журналистке  З. Бухаровой,  танцовщице Айседоре Дункан,   критике Р.В.Иванове-Разумнике и других современниках С.А.Есенина.  Музею С.Есенина Л.Ф.Карохин подарил  свои книги   «Алексей Ганин  -  друг Сергея Есенина»,  «Сергей Есенин в Царском Селе»,  «Сергей Есенин и Иванов-Разумник», «Сергей Есенин и Анна Ахматова»  и др.  Во втором выпуске бюллетеня «Мир Есенина»  была опубликована статья С.Зинина  «Петербургский есениновед», повествующая о вкладе Л.Ф.Карохина в современное есениноведение.  И сейчас дружескую  переписку с  ним   ведут  А.Маркевич, В.Николюк, С.Зинин.

            Из ленинградцев активно сотрудничал с музеем корреспондент газеты «Ленинградская милиция»  В.П.Бесперстов, тонкий знаток и активный пропагандист творчества  С.Есенина.  Он неоднократно приезжал в Ташкент, охотно принимал участие в проводимых музеем мероприятиях, публиковался  в бюллетене «Мир Есенина».   Его корреспонденции о работе  музея в российских газетах значительно расширили  круг наших почитателей  

            Несколько лет длились наши контакты с членом Конституционного суда Российской Федерации  Николаем Васильевичем Витруком, обладателем  интересной  коллекции   материалов о творчестве Сергея Есенина.  По служебным делам приезжая в Ташкент, он непременно посещал музей, даря нам новые издания произведений С.Есенина и различные книги  о его творчестве. В Москве он радушно принимал ташкентцев, знакомил со своей интересной коллекцией, в которой были прижизненные издания С.Есенина, миникниги с произведениями поэта, скульптурные изображения поэта, литература о его творчестве. Е.В.Витрук не был замкнутым в своем кабинете коллекционером.  В 2000 году в  городе Ижевск  Удмуртской Республики по его инициативе была организована большая выставка детского рисунка по мотивам есенинских произведений.  Выставка вызвала большой интерес. Мы попросили о ней рассказать ташкентским читателям.  Статья Н.В.Витрука «Поэзия Сергея Есенина в творчестве юных художников» была опубликована во втором выпуске бюллетеня «Мир Есенина».

            С искренней благодарностью приняли мы дар метеоролога Э.И.Манокровича, который привез из командировки в  Монголию  сборник произведений С. А.Есенина на монгольском языке.  На заседании клуба он поведал интересную историю приобретения этой книги.  В доме одного из соратников-монголов, куда Э.И.Манокрович был приглашен, он увидел книжку с портретом Сергея Есенина, но без обложки и с исчеркнутыми красным карандашом страницами.  Это когда-то малолетний сын хозяина так «оценил» лирику поэта. А во время встречи  сын был  учеником художественной школы. Он полностью восстановил по оригиналу книги, взятой из местной библиотеки,  испорченную книгу и передал ее гостю.  И этот восстановленный экземпляр теперь хранится в фонде Музея С.Есенина. С ташкентским музеем Э.И.Манокрович, проживая в  Германии, постоянно поддерживает  дружеские отношения.  Приехав в 2005 году в Ташкент, он рассказал, что его родители в 1921 году, когда С.Есенин был в Туркестане,  дружили с семьей В.И.Вольпин, на квартире которого в мае 1921 года  была впервые прочитана поэма «Пугачев»

            Из города Энгельса приезжала  создательница общественного музея Есенина А.Абапалова,  из Красноярская часто наведывался пилот Г.Атантаев,  недолго гостил бакинец Г.Кизель. Всех  трудно перечислить. Каждый оставлял в музее не только одобрительную запись в книге посетителей, но и вносил посильную лепту в фонды музея, пополнял библиотеку интересными изданиями. Многие есенинолюбы, не имея возможности посетить столицу Узбекистана,  присылали свои дары по почте.  Здесь были книги С.Есенина, изданные на различных языках народов мира, фотографии мест, связанных с творческой биографией  великого русского поэта, открытки, журнальные и газетные публикации. Известный артист России С.Ю.Юрский специально для ташкентцев в домашних условиях записал по моей просьбе в своем исполнении поэму С.Есенина «Анна Снегина», которую всегда с  большим вниманием слушают есенинолюбы на литературных вечерах, посвященных С.А.Есенину.

            За 25 лет работы Музея Сергея Есенина в Ташкенте накопились интересные  свидетельства  внимания и интереса к его работе многочисленных почитателей поэзии великого русского поэта. Здесь рассказана только незначительная часть, которая связано в основном с периодом 1981 – 1996 годов. Время не стирает память о добре и бескорыстии  друзей ташкентского музея. 

И.П.Козлов

Татьяна Сергеевна  Есенина

 

            Мое знакомство с Татьяной Сергеевной, дочерью поэта, произошло в Ташкенте, куда я был направлен для дальнейшего прохождения военной службы по окончании Великой Отечественной войны. 

             Татьяна Сергеевна, по ее рассказам, в начале Великой Отечественной войны с семьей эвакуировалась в Ташкент. Мне известно, что она была  литературным сотрудником газеты «Правда Востока»  -  центрального органа Коммунистической партии Узбекистана. Тогда я еще был весьма занят служебными делами и не занимался пропагандой творчества моего любимого поэта. Но, как говорится,  всему  -  свое время. По окончании военной службы я целиком посвятил себя лекционной пропаганде жизни и творчества С.А.Есенина. Наши встречи и беседы с Татьяной Сергеевной были откровенными и содержательными.

             Мне, государственному тренеру шахматно-шашечного отдела Спорткомитета СССР было приятно узнать об ее увлечении шахматами.

             Как-то в одну из встреч зашел разговор о моей деятельности на шахматно-шашечной ниве. Я рассказывал, как был завоеван в Голландии  в 1958 году титул чемпиона по международным шашкам с первой попытки  советским гроссмейстером  Исером Куперманом в трудном поединке с канадским гроссмейстером Марселем Делорье  -  со счетом 11 : 9. 

              Особый интерес у нее вызвал рассказ о моих контактах с шахматными гроссмейстерами М.Ботвиником, Д.Бронштейном, А.Котовым, Т.Петросяном, Б.Спасским и другими. Кстати,  сестра Бориса Васильевича Ираида Васильевна Спасская, гроссмейстер, 4-кратная чемпионка СССР по шашкам.                  

             О наших контактах с дочерью поэта Татьяной Сергеевной лучше всего рассказывают ее письма ко мне из Ташкента. 

                       «28.1У.78.  Дорогой Иван Пименович! Поздравляю Вас со всеми прошедшими и предстоящими праздниками и желаю Вам всяческого благополучия. Вы знаете, разговор о шахматном журнальчике «64» был у нас с Вами давно, и я успела о нем позабыть. Поэтому, когда «64» стали ко мне регулярно приходить, я страшно удивилась и чуть было не впала в мистику. Ваша открытка объяснила мне, в чем дело. Я очень-очень Вам благодарна, тем более, что нынешний шахматный год  -  особенно интересный.

          В Ташкенте, может, Вы об этом слышали, собираются открывать музей Есенина. Организаторы уверяли меня по телефону, что у них скопилось более 500 экспонатов. Еще я ни с чем этим не успела познакомиться  -  у меня сейчас живет маленькая внучка и времени уже решительно ни на что не хватает. Большой привет. Татьяна Есенина».

*  *  *

            14.Х1.78.  «Дорогой Иван Пименович! Прямо не знаю, как благодарить Вас за «64». Я теперь уже редко играю в шахматы, но разобрать иногда партию  -  это мой лучший и ничем не заменимый отдых. «Болела» этим летом за Карпова так, что чуть на самом деле не заболела.

          В Ташкенте, представьте себе, собрались открыть музей Есенина, об этом еще весной было сообщение в газете.  Устроители музея много раз звонили и грозились прийти в конце лета (когда будет отремонтировано помещение)  -  «вытягивать» из меня экспонаты. Конечно, я им могла лишь одно пообещать  -  дать переснять кое-какие фото.

              Еще Джесси Девис из Англии прислала для них через меня подарок  -  фотокопию «Радуницы» 1916 года издания. Но вдруг это все заглохло и никто мне не звонит и не приходит. А я даже не пытаюсь выяснить, так как у меня с самого начала не лежит душа к этому делу. Зачем торопиться распылять по разным городам экспонаты, когда еще в Москве нет музея Есенина?

 Ну, будьте здоровы. Желаю вам благополучия и везения. Татьяна Есенина»».

*  *  *

       3..ХП. 78. «Дорогой Иван Пименович! Поздравляю с Новым Годом, желаю здоровья, удачи и хорошего настроения. Музей в Ташкенте  -  учреждение, по-моему, симпатичное. Приезжайте познакомиться. Привет. Т.Есенина». 

*  *  *

             В одну из многочисленных встреч Татьяна Сергеевна сообщила мне, что она написала воспоминания о родителях, о жизни в Москве в доме отчима  -  Всеволода Эмильевича Мейерхольда.

             Задолго до публикации она  подарила  мне  один,  отпечатанный на пишущей  машинке, экземпляр  -  для использования в лекционной пропаганде.

             Я с благодарностью принял этот бесценный труд дочери поэта, пообещав разумно пользоваться содержащейся в ней информацией, а при необходимости -  ссылаться на ее авторство.

*  *  *

              «Осенью 1921 года она (Зинаида Николаевна) стала студенткой Высших театральных  мастерских. Училась не на актерском отделении, а на режиссерском  - вместе с С.М.Эйзенштейном, С.М.Юткевичем».

                 Здесь Татьяна Сергеевна не расставляет акцентов и не говорит о происшедшем разрыве, прекращении супружеских отношений З.Райх и С.Есенина.

                 Однажды родная сестра З.Н.Райх, Александра Николаевна Хераскова (это ее театральный псевдоним), актриса театра, руководимого В.Э.Мейерхольдом, пригласила сестру на репетицию спектакля.  Увидев Зинаиду Николаевну, молодую красивую женщину, режиссер как бы невзначай обронил фразу: «А я Вашу сестру могу произвести в великую актрису…» Финал известен: Мейерхольд оставляет свою семью  -  жену и троих детей и берет в жены З.Райх с двумя детьми Есенина. .. Вероломное вторжение Мейерхольда в личную жизнь поэта обусловило наступление тех  роковых последствий, которые сопровождали по жизни всех участников этой семейной драмы.

                  Татьяна Сергеевна вспоминает:

                 «Прошли уже годы с тех пор, как они расстались, однако виделись сравнительно недавно. Есенин и Дункан несколько раз побывали в Париже, а один из приездов, возможно в начале того же 1923 года, там же оказались Мейерхольд с Зинаидой Николаевной. Они не избегали друг друга, мать познакомилась с Дункан, рассказывала Есенину о детях.

               …У Есенина нет стихов, где в эпиграфе стояло бы имя Зинаиды Николаевны.

                   Мне запомнился один разговор, связанный с опубликованием «Письма к женщине». Это было еще при жизни отца.… Мать рассказывала домашним о том, как говорили актрисы театра, обсуждая вопрос, к кому относится стихотворение. Одна сказала:

                   - Зинаида Николаевна, конечно, о вас.

                       Другая возразила:

                      - Это не об одной женщине.

             Мать поддержала ее. Лишь много позже я смогла понять, как потрясли ее эти стихи. О том, что очевидно, я не буду здесь говорить. С детства я знала, что к матери обращены еще два стихотворения  -  «Вечер темные брови насопил…» и  «Цветы мне говорят  -  прощай». Скажу сначала еще об одном стихотворении. Вот эта строфа:

                                    Шаганэ ты моя, Шаганэ!

                                    Там на севере, девушка тоже,

                                    На тебя она страшно похожа,

                                    Может,  думает обо мне…

                                    Шаганэ ты моя, Шаганэ.

 

              На снимке в  анфас Шаганэ Нарсесовна  удивительно похожа на Зинаиду Николаевну. Любуясь эффектом, я несколько раз раскладывала перед непосвященными людьми четыре снимка,   один Татьян и три  -  матери, они были убеждены, что на всех четырех  изображена одна и та же женщина.

              Есенин вспоминал о ней в стихах, когда они расстались.

               Стихи  «Цветы мне говорят  -  прощай…» написаны поэтом за два  месяца до его гибели:  «Я навеки не увижу ее лицо и отчий край».

                Что я могу сказать о них?  Только то, что, рассказывая мне об отце, мать всегда их вспоминала, а если о них говорил в нашем доме кто-то другой, то обычно именно в связи с тем, что они имеют отношение к Зинаиде Николаевне.

                Уже будучи замужем и живя в Москве, она работала в Наркомпросе, одно время в секретариате Н.К.Крупской. Как-то, пользуясь возможностью, она провела Есенина на совещание, где должен был выступать Ленин. Владимира Ильича встретили овацией, которую невозможно было остановить. Ленин уходил, приходил, снова уходил и возвращался.

                Мать рассказывала, что Есенин наблюдал за всем этим совершенно бледный, глубоко потрясенный и впивался глазами в Ленина  («…он вроде сфинкса предо мной, я не пойму, какою силой сумел потрясть он шар   земной»).

                  Татьяна Сергеевна как-то сообщила, что Зинаида Николаевна имела серьезные намерения написать воспоминания о Сергее Есенине. Я попросил рассказать об этом подробнее, на что она дала согласие:

                    «Мать моя  - Зинаида Николаевна Райх  - не успела написать воспоминаний… Но остался план ее воспоминаний. Этот план с огромным трудом поддается расшифровке.

                Есть там один пункт, который читается так: «Слова Ленина». Мне кажется, что я могу расшифровать этот пункт. О каких  словах Ленина идет речь.  В детстве и юности я не  раз слышала и от своей матери, и от отчима Всеволода Эмильевича Мейерхольда, что отзыв В.И.Ленина о Есенине был таков: «Талантлив, но болен…».

               Были ли эти слова произнесены устно или эти слова написаны Владимиром Ильичем, признаюсь, я этого не знаю и не помню». 

                Услышав  впервые это сенсационное сообщение, я попросил у Татьяны Сергеевны разрешение записать этот ее рассказ. 

*  *  *

                   О многолетних встречах с Татьяной Сергеевной можно рассказывать долго и интересно. Какие только не затрагивались проблемы и факты. Ее интеллект и память сохранили много из жизни ее родителей, то время  -  сложной и трудное, когда жестокая несправедливость уничтожала все человеческое, духовное и оставляла мало надежд на победу добра над злом.

Еще закон не отвердел,

Страна шумит как непогода.

Хлестнула  дерзко за предел

Нас отравившая свобода.

 

       Во время доверительных бесед она рассказывала мне со слезами на глазах об убийстве бандитами матери в центре Москвы, в доме, который соседствует с  зданием Моссовета, о том, как к ней приехали на дачу неизвестные люди на автомашине и предложили, не объясняя причин, следовать вместе с ними. А когда машина прибыла в Институт Склифосовского, то встречавший ее муж сообщил о том, что мать, Зинаида Николаевна, ушла из жизни после полученных ею многочисленных ножевых ранений и обильной потери крови.

        Позже, когда шла реабилитация невинно осужденных в 1937 – 39 годы, она рассказала мне о том, как вместе с народным артистом СССР Игорем Владимировичем Ильинским знакомилась в Главной военной прокуратуре с делом реабилитированного  -  незаконно осужденного отчима  -  В.Э.Мейерхольда, где она увидела зловещую надпись: «Хранить вечно. Берия».

     А я в свою очередь поведал ей историю о том, как по просьбе другого ученика  В.Э.Мейерхольда,  главного режиссера  Малого  театра Народного артиста СССР Бориса Ивановича Равенских, находившегося на лечении в кардиологическом санатории «Переделкино», читал лекцию  о жизни и творчестве Сергея Есенина, рассказывая подробнее, чем обычно, о его маститом учителе В.Э.Мейерхольде, которого в ту пору называли  почтительно «Вождем театрального Октября».

     Тематика бесед была разнообразной, иногда не запланированной и не предсказуемой.  Например, я однажды поинтересовался, была ли Татьяна Сергеевна в Константинове. Вопрос был задан потому, что по информации сестер поэта и сотрудников музея мне было известно, что она, к сожалению, не была на родине отца.

    При этом сестры говорили, что они готовы были оказать Татьяне Сергеевне самое радушное внимание и сердечное гостеприимство!

       Ее ответ был для меня неожиданным.  Татьяна Сергеевна сообщила,  что,  совершая поездку по   туристической путевке на теплоходе, ночью пришвартовавшемся к пристани «Константиново», она   с группой туристов поднялась на высокий берег Оки,  осмотрела помещичий дом, церковь и дом родителей Есенина. К сожалению,  ввиду позднего времени она была лишена возможности встретиться с Екатериной Александровной и Александрой Александровной.

        По предложению Татьяны Сергеевны я в очередной приезд в Ташкент посетил общественный музей С.А.Есенина, познакомился с его директором В.В.Николюком. Талантливый журналист и художник, он со вкусом оформил экспозицию музея, отражающую жизнь и творчество любимого поэта. Я с удовольствием рассказывал сотрудникам музея о моих встречах и контактах с близкими и родными С.Есенина, с сотрудниками музеев в Константинове и в Мардакянах  -  под Баку. Их особенно заинтересовал рассказ о моих встречах с Татьяной Сергеевной, во время которых она доверительно делилась со мной воспоминаниями  о жизни в Москве в предвоенное время, о родителях и об отчиме В.Э.Мейерхольде, о своих переживаниях в связи с их трагической судьбой.

В свою очередь директор и сотрудники музея рассказали мне, как и при каких условиях создавался музей в Ташкенте. Информация впечатляет:

   Музей был торжественно открыт 10 июля 1981 года.  Открытие совпало со знаменательной датой из биографии С.А.Есенина:  прошло 60 лет, с тех пор как поэт посетил Ташкент и Самарканд.

Идея создания музея С.А.Есенина получила поддержку общественности и прессы. В газете «Правда Востока»  -  центральном органе ЦК КП Узбекистана  - 16 марта 1978 года была опубликована статья «И снова Есенин в Ташкенте».

 В инициативную группу, в дальнейшем определившую состав Совета музея, вошли: заведующий кафедрой Ташкентского университета доцент С.Т.Зинин (председатель), искусствовед  А.В.Маркевич (зам. председателя), журналист и художник В.В.Николюк (директор музея), доктор филологических наук П.И.Тартаковский, лауреат Ленинского комсомола Узбекистана поэт Эркин Вахидов и другие. За первый год работы музей посетило полторы тысячи человек.  Среди посетителей музея  -  жители и гости столицы Узбекистана, студенты вузов, военнослужащие, слушатели ПТУ из Монголии, Лаоса и Кампучии.

Особый интерес вызвала встреча с народной артисткой СССР Тамарой Ханум. Она рассказала о своих встречах с Есениным в Москве и в Баку в 1922 году. В книге почетных посетителей она выказала уверенность, что молодежь  «будет часто посещать эту святыню русской поэзии».

Сотрудники музея разумно планировали свою деятельность: принимали активное участие в работе Всесоюзных и Международных Есенинских чтений, организуемых Институтом мировой литературы имени А.М.Горького и Есенинским комитетом при Союзе писателей России, расширяли экспозицию за счет новых приобретений, укрепляли деловые связи с союзами писателей России и других республик, с музеями страны.

Мои личные контакты с музеем в первые годы его создания и становления обогатили мой информационный блок, который помогал мне в лекционной пропаганде. Речь идет о личной переписке. Вот одно из писем того времени моего друга  -  директора музея В.В.Николюка:

            «Дорогой Иван Пименович!

      Во-первых, поздравляю Вас с Днем Советской Армии! Главное  -  здоровье и тот прекрасный труд, которым Вы живете! У нас в музее все по-старому. Дел очень много… Я переделал свой первый слайд-фильм, который Вы видели, учитывая Ваши замечания, и плюс 30 новых слайдов. Затем заканчиваю второй  -  «Есенин в Туркестане». Все неплохо, только вот времени не хватает.

Вы так неожиданно уехали… Мне неизвестен результат Ваших переговоров в Министерстве культуры. Картину небольшую я Вам подготовил, только как посылать?  Приедете ли Вы еще раз?

И напишите мне, дорогой Иван Пименович, в отношении песен Покровского на стихи Лермонтова. Если скажите, то я Вам вышлю кассету, чтобы Вы туда все записали.

 Пишите. Большой привет от мамы и Альбины Витольдовны. Искренне, Вадим».

*  *  *

Мне приятно констатировать тот непреложный факт, что моя дружба-сотрудничество с работниками Государственного музея-заповедника С.А.Есенина в Константинове и Музея С.А.Есенина в Ташкенте сыграли положительную роль в пропаганде жизни и творчества великого поэта России.

( И.П.Козлов. Народ любит и помнит Сергея Есенина.  М.  ООО «Азбука-2000», 2005, с.37 – 47.).

 

Юрий Трубчанинов.

Пребывание в Ташкенте

 

Синь тюркская, прощай!

Сергей Есенин

 

В узбекской столице в ту пору весеннюю

Было теплей,

Чем у нас на Руст.

Когда восхищенному взору Есенина

Струилась с небес несказанная синь. 

 

И город, повсюду нарядно расцвеченный,

По-дружески душу ему распахнул,

Чтоб гость из России,

С тоскою повенчанный,

Не в грусти,

А в радости в нем отдохнул.

 

Вставала заря «красношерстной верблюдицей»,

Как хлопок пушистый,  вверху облака.

Поэт забывал про московские улицы

С недремлющим оком всесильной ЧеКа..

Недолго он был здесь:

Чуть больше полмесяца,

Но в жизни короткой  -  значительный срок,

Коль часто ему потом снился и грезился

Заманчивый, дивный, цветущий Восток.

 

Как будто он здесь  снова встретился с юностью,

Набрался невиданных творческих сил.

Душа наполнялась не бледною лунностью,

А светом,

Как в небе прозрачная синь.

 

Обрел он себе здесь приют и спасение,

Что вспыхнуло сердце счастливым огнем!

Ташкентские улицы помнят Есенина,

И  не  забывают ташкентцы о нем. 

 

К 85-летию приезда

С.А.Есенина в Ташкент

 

С.Южный

Григорий Колобов-спутник С. Есенина

 

Из мемуарных источников известно, что в мае 1921 года  Сергей Есенин прибыл в Ташкент в специальном вагоне, который был предоставлен для инспекционных поездок ответственному работнику Народного комиссариата путей сообщения Г.Р.Колобову (1893 – 1952), одному  из близких друзей  поэта.

Родился Григорий Романович Колобов  в Сызрани, но вскоре с родителями  переехал в Пензу.  Колобовы  были  тесно связаны  с работой на железнодорожном транспорте.  На железной дороге до революции  служил Иван Михайлович Колобов, дед Григория.  Всю жизнь проработал на железной дороге Роман Иванович, его  отец.  Железнодорожниками стали  все сыновья Романа Ивановича, а младший, Николай Романович,  был удостоен высокого  звания Почетный железнодорожник страны, избирался депутатом Верховного Совета  РСФСР.

 Григорий учился в пензенской частной гимназии С.Пономарева. Классом ниже занимался  его друг, будущий поэт  Анатолий Мариенгоф.  После  окончания  гимназии   в 1915 году  Г.Колобов  поступил на юридический факультет Московского университета, но занятия  в вузе пришлось прервать, так как был призван в армию. Служил в  тыловых  снабженческих  подразделениях.  С мая 1916 года   заведовал  транспортом  на Северном фронте  в подчинении  Главного комитета по снабжению армии Всероссийского земского и городского союза, сокращенно Земгора.    Среди подразделений Земгора, обслуживавших  действующую армию, были банно-прачечные отряды, занимавшиеся стиркой, дезинфекцией и  починкой оборудования. Г.Р.Колобов отвечал за их  транспортное обеспечение.  Иногда приходилось выдвигаться чуть ли не на передовые позиции, попадать под обстрел противника.  Во время отступления из-под Риги  банный  отряд Земского союза  сбился с пути. Колобову, как и другим сослуживцам, пришлось ночами спать  на мокрой земле под навесом телеги, что в дальнейшем сильно  отразилось на его здоровье. 

Позже  Г.Колобов любил рассказывать  друзьям   разные анекдотические случаи  из своей армейской службы.  Однажды во время боя под Двинском  отряд попал под немецкий артиллерийский обстрел. В отряде  был  провизор, который после точного попадания снаряда в окоп и гибели солдат  вскочил и стал орать немцам: «Сумасшедшие, что вы делаете? Здесь же люди сидят!».  Этот эпизод   Г.Колобов  пересказывал в различных вариантах.  Друзья замечали, что память его часто подводит. «Парень он был чудесный, - писал А. Мариенгоф, - только рассеянности невозможной и памяти скоротечной.  Рассказывая об автомобиле, бывшем в его  распоряжении на германском фронте, всякий раз называл новую марку и другое имя шофера».   

          После революции Г.Колобов непродолжительное время  служил в 10-й армии Западного фронта, избирался  членом «Комитета спасения революции», писал заметки,  числился  внештатным   корреспондентом  армейских  газет. Свои  публикации  подписывал  псевдонимом  Молабух.  

          Вскоре  Григорию удалось   перебраться  в Москву, где он  встретился с  Анатолием Мариенгофом, который работал  в издательском отделе  Всероссийского Центрального Исполнительного  Комитета. В дальнейшем они стали поддерживать  тесные  дружеские  отношения. Анатолий  привлек Григория Колобова  в пензенский  Художественный клуб, с которым поддерживал тесные контакты,   включил  в авторский коллектив  издаваемой этим клубом книги «Исход. Альманах 1-й». А. Мариенгоф в сборнике  был представлен стихами, а Г.Колобов опубликовал  рассказ «Скок».

          Не исключено, что А. Мариенгоф оказывал  другу помощь в поисках  работы.   С 1 сентября 1918 года  Г.Колобов   работал    секретарем при помощнике Чрезвычайного уполномоченного ВЧК, но на этой должности  долго не продержался. Был   назначен   уполномоченным Высшего Совета перевозок при Совете Труда и Обороны (СТО), затем  старшим инспектором центрального управления материально-технического отдела Народного комиссариата путей сообщения (НКПС).  Для совершения инспекционных поездок  ему  выделили специальный  служебный вагон.  Этот вагон нередко  служил пристанищем для Есенина и Мариенгофа, которые иногда  временно проживали в гостинице «Европа», но иногда   и вовсе оказывались без жилья. «Случилось, что весной девятнадцатого года я и Есенин остались без комнаты, - писал А. Мариенгоф. -  Ночевали по приятелям, по приятельницам, в неописуемом номере гостиницы «Европа», в вагоне Молабуха.  Словом, где,  на чем и как попало».

            Совместными усилиями   друзья   пытались решить жилищный вопрос.   В «Романе без вранья» А. Мариенгоф  писал: «В Москве я поселился (с гимназическим моим товарищем Молабухом) на Петровке в квартире одного инженера.  Пустил он нас из боязни уплотнения, из страха за свою золоченую мебель с протертым плюшем, за массивные канделябры и портреты «предков»  - так называли мы родителей инженера, развешанных  по стенам в тяжелых рамах. Надежд инженера мы не оправдали».  

          Осенью  1918 года Анатолий Мариенгоф  и Григорий Колобов познакомились  с Сергеем Есениным.  Знакомство переросло в длительную дружбу.

           В начале 1919 г. С. Есенин некоторое время проживал  в квартире-коммуне с А.Мариенгофом и Г.Колобовым.  К ним в гости стали приходить  на дружеские беседы Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев. Велись споры о различных литературных течениях, высказывалась идея о создании собственной  поэтической школы «образа». Через некоторое время  друзья приступили к  организационному  оформлению  литературного  течения  имажинизма. Стали  проводить литературные встречи, вечера, диспуты. 29 января 1919 года в «Вечерних известиях Моссовета» было опубликовано объявление: «Вечер поэтов. Сегодня в «Союзе поэтов» (Тверская, 18) вечер четырех поэтов: Сергея Есенина, Рюрика Ивнева, Анатолия Мариенгофа и Вадима Шершеневича. Вступительное слово скажет Григорий Колобов. Начало в 8 ч. в.».

           В первой половине мая 1919 года  Г.Колобов, А. Мариенгоф и В.Шершеневич выезжали в Киев.  12 мая 1919 года московские имажинисты выступили  в Интимном театре, рассказывая об истинном революционном искусстве, о взаимоотношениях искусства и государства.  После докладов читали стихи.  С.Есенин из-за приезда жены с ребенком   выехать не смог, но его стихи звучали на встречах с киевлянами, а Г.Колобов передал в редакцию  журнала «Красный офицер» рукопись поэмы Есенина «Красный барабанщик» для публикации.

           4 мая 1919 года киевская газета «Борьба»  опубликовала статью Г.Р.Колобова «О новом в искусстве». Автор  знакомил читателей с  новыми   литературными  именами: «Сейчас, когда творится новая жизнь и тысячелетняя паутина и плесень сметены революцией, (…) на горизонте русской литературы видны силуэты уходящих «старцев» и приходящих новых творцов образов, красок и звуков. Это С.Есенин, Р.Ивнев и совсем еще молодой и пока кривляющийся от молодости, как раскрашенный паяц, А. Мариенгоф. Русская литература временно пребывает в летаргическом сне, в спячке, но живая вода живых сил воскресит её,  и уже слышатся громкие стуки:

Перед воротами в рай

Я стучусь.

Звездами спеленай

Телицу Русь.

С.Есенин».

         По возвращении из поездки в Киев  Г.Колобов с друзьями-имажинистами в ночь с 27 по 28 мая 1919 года  участвовал  в расписывании  стен Страстного монастыря строфами имажинистских стихотворений.  «В конце мая 1919 года после полуночи с черного хода «Стойла Пегаса» спустилась группа, - вспоминал  Матвей Ройзман, - впереди шагали Шершеневич, Есенин, Мариенгоф, за ним приглашенный для «прикрытия» Григорий Колобов – ответственный работник Всероссийской эвакуационной комиссии в НКПС, обладающий длиннющим мандатом, где даже было сказано, что он «имеет право ареста».   Г.Колобов не только прикрывал своих друзей, но и лично приложил руку к расписыванию стен Страстного монастыря.  Когда художник Дид-Ладо   написал  на стене есенинское четверостишие: «Вот они толстые ляжки \\ Этой похабной стены. \\ Здесь по ночам монашки \\ Снимают с Христа штаны», затем вывел имя и фамилию автора, Григорий Колобов, по воспоминаниям М.Ройзмана,  схватил другую кисть, окунул её в ведро краски и сбоку четверостишия вывел: «Мих. Молабух».

         Г.Колобов,  С.Есенин, Р.Ивнев  числились в составе  литературной секции  Литературного  поезда  имени А.В.Луначарского.  Предусматривалось  во время поездки по городам России  устраивать  митинги, лекции, диспуты для широкого ознакомления масс с современной  литературой, литературными течениями и школами. Были  опубликованы предварительные темы лекций, в частности, С.Есенин предложил тему  «Тайна образов»,  Р.Ивнев – «Революционное творчество», Г.Колобов  -  «Преображение (искусство на улице)». .

              В  сентябре 1919 года  был подготовлен Устав «Ассоциации вольнодумцев в Москве»,  подписанный   близкими  друзьями   С.Есенина, в том числе и Г.Колобовым, который на правах доверенного лица   имел доступ к печати Ассоциации. Это подтверждается следующим примером.  В Богословском переулке  проживала молодая актриса Шмерина Раиса. Ей  Есенин  подарил фотографию, на которой  был изображен  вместе с А.Мариенгофом. На обороте поэт  написал: «Рае с любовью не брошу. С.Есенин». Ниже рукой А.Мариенгофа дописано: «Брошу. Мариенгоф».  Присутствовавший Г.Колобов удостоверил подпись С.Есенина: «Подпись С.Есенина удостоверяет приложением печати и руками: Г.Колобов». И поставил круглую печать «Московской  Трудовой Артели  Художников Слова».

             В близком окружении   Г.Р.Колобов  имел прозвище «Почем Соль».  Поэт  Рюрик Ивнев вспоминал: «Мы часто встречались. Я был в квартире в Козицком переулке (ныне улица Москвина)^.  Там жил Есенин, Мариенгоф, часто бывал Григорий Колобов,  которого Анатолий потом в своем «Романе без вранья» кровно обидел. Дело в том, что Григорий Колобов был особо уполномоченным НКПС, имел отдельный вагон, который по его приказанию прицеплялся к любому поезду. В этом вагоне с ним ездил С. Есенин и А. Мариенгоф. В ту пору продуктов было очень мало, и когда вагон въезжал в места, где их было больше, они покупали там продукты. Однажды на Украине находившийся в вагоне ординарец купил много кур. И вдруг оказалось, что нет ни грамма соли. Настроение путешественников было испорчено: без соли куры совершенно не вкусны. Чтобы исправить оплошность, ординарец начал интересоваться на следующих станциях, есть ли соль. Иногда и Гриша спрашивал его о соли. А так как соль стоила невероятно дорого, он как-то спросил: "Почем соль?" Для Мариенгофа это послужило находкой для будущих насмешек над Колобовым. Приехав в Москву, он начал всем рассказывать про свои поездки и говорил, что Гриша Колобов на всех станциях высовывался из окна и спрашивал: «Почем соль?» Он его так и прозвал: «Почем соль?» Это дошло до наркомата, и кто-то из высшего начальства понял это как спекуляцию. Колобов вынужден был уйти на другую работу. Все это случилось неожиданно для Мариенгофа. Он не мог себе и представить, что обычная шутка, даже злая, может причинить человеку такую неприятность».

            В «Романе без вранья», изданном в 1927 г.,  А.Мариенгоф  так  описал этот случай : «Из Пензы явился наш закадычный друг Михаил Молабух….Не успели еще вытащить из мешка мясных и мучных благ, как Молабух спросил: - А знаете ли, ребята, почем в Пензе соль?  - Почем?  - Семь тысяч.  – Неужто?!  - Вам говорю.   Часа через два пошли обедать. (…) За кофе Молабух опять спросил:  - А знаете ли, почем в Пензе соль?  -  Почем?  -  Девять тысяч.  – Ого!  -  Вот тебе и «ого».   Вечером Танюшкина няня соорудила нам самовар (…) Посолив телятину, Молабух раздумчиво задал нам тот же вопрос?  - А вот почем, скажите, соль в Пензе? – Ну, а почем?  - Одиннадцать тысяч.  Есенин посмотрел на него смеющимися глазами и как ни в чем не бывало оборонил:  - Н-да… за один только сегодняшний день на четыре тысячи подорожала.  И мы залились весельем.  У Молабуха тревожно полезли вверх скулы: - Как так?  - Очень просто: утром семь, за кофе у Адельгейм  -  девять, а сейчас к одиннадцати подскочила.  И залились заново. С тех пор стали мы прозывать Молабуха  -  Почем Соль.».

          Прозвища  часто  употреблялись  в общении  друзей Есенина. Известно, что самого Есенина друзья иногда звали Вятка, Мариенгофа  -  Гунтером, а Шершеневича  - Орловский рысак.  В своем  кругу молодые люди любили  шутить, устраивать  розыгрыши. Нередко  объектом шуток был Григорий   Колобов.  Из-за  своей рассеянности он и  сам   давал повод для шутливых розыгрышей. А.Мариенгоф писал: «За обедом вместо водки по ошибке наливал в рюмку воду из стоящего рядом графина. Залихватски опрокинув рюмку, крякал  и с причмоком закусывал селедкой.  Скажешь ему: - Мишук, чего крякаешь?  - Что?  - Чего, спрашиваю, крякаешь? – Хороша-а!  - То-то хороша-а… отварная небось… водичка-то.  Тогда он невообразимо серчал, подолгу отплевывался и с горя вконец напивался до белых риз».  

          Не все деяния  своих друзей Г.Колобов одобрял.  В  1919 году.  он сильно    рассердился, когда  Есенин  с  одобренья   Мариенгофа  под веселый смех  разбил на лучины две иконы, чтобы растопить в холодный зимний вечер самовар.  «Мы устроили пиршество, - писал А.Мариенгоф, -  Пили чай из самовара, вскипевшего на Николае угоднике: не было у нас угля, не было лучины  - пришлось нащипать старую иконку, что смирнехонько висела в уголке комнаты. Один из всех «Почем-Соль» отказался пить божественный чай… Сидел хмурый, сердито пояснив, что дедушка у него был верующий… и что за такой чай годика три тому назад погнали б нас по Владимирке…».

            Летом 1920 г. Г.Колобов занимал должность  заместителя уполномоченного транспортно-материального отдела (Трамота) ВСНХ. Приходилось  часто совершать  инспекционные поездки по стране. Относясь дружественно и заботливо к Есенину, Григорий Романович  иногда  приглашал его с товарищами  в  поездки в своем  вагоне для организации и проведения  творческих  встреч  с  поэтами  в  городах, расположенных вдоль маршрутов его     служебных  командировок

              В  1920 году   С.Есенин   в вагоне Г.Р.Колобова  совершил  длительную  поездку  по Северному Кавказу и Закавказье.   А.Мариенгоф  описал это  событие в «Романе без вранья»:              

           «В середине лета Почем-Соль  получил командировку на Кавказ.

           -И мы с тобой.

           - Собирай чемоданы.

           Отдельный белый вагон туркестанских дорог. У нас мягкое купе. Во всем вагоне четыре человека и проводник.

            Секретарем у Почем-Соли мой однокашник по Нижегородскому дворянскому институту  -  Василий Гастев. Малый такой, что на ходу подметки рвет… (…) С таким секретарем совершаем путь до Ростова молниеносно. Это означает, что вместо полагающихся по тому времени пятнадцати-двадцати дней мы выскакиваем из вагона на ростовском вокзале на пятые сутки. Одновременно Гастев и… администратор наших лекций. Мы с Есениным читаем в Ростове…».                 

                Н.А.Александрова вспоминала: «Есенин и Мариенгоф  приезжали в Ростов-на-Дону с намерением выступать с чтением стихов. Они привезли с собой готовые афиши, отпечатанные в московской типографии. В афишах нужно было поставить лишь дату,  указать место выступления. Однако при согласовании афиш с Горлитом в Ростове текст их пришлось  изменить и вновь отпечатать афиши в ростовской типографии. Переговоры с ростовским Горлитом вел Г.Колобов. Вся подготовка выступления началась сразу же после приезда поэтов…».

                21 июля 1920 года в Ростове-на-Дону были развешаны афиши:

Среда, 21 июля, в 9 ч. вечера

ИМАЖИНИСТЫ

ПЕРВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

МИСТЕРИЯ

1.Шестипсалмие.

2.Анафема критикам.

3. Раздел земного шара.

ВТОРОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

1.Скулящие кобели.

2. Заря в животе.

3.Оплеванные гении.

ТРЕТЬЕ ОТДЕЛЕНИЕ

1.Хвост задрала заря.

2.Выкидыш звезд.

              Вечер ведут поэты Есенин, Мариенгоф и писатель Колобов.                       Билеты расхватываются». .

            Литературно-художественный  вечер «Имажинисты» состоялся  в помещении кинотеатра «Колизей». Н.О.Александрова, присутствовавшая на вечере, писала  в 1926 году «Помню вечер Есенина, единственный его вечер в Ростове, на который, польстившись мальчишески вызывающими афишами, собралась в большинстве буржуазная публика, собралась поскандалить и отвести душу на заезжем из Москвы поэте. Но недолго пришлось ей свистеть, очень скоро веселые реплики сменились внимательной тишиной. Есенин читал «Пантократор». Это там, прощаясь с ладанным богом «Радуницы», он говорит:

Я кричу тебе: к черту старое,

Непокорный разбойный сын.

       Есенин читал, и правая пригоршня его двигалась в такт читке, словно притягивая незримые вожжи».

           Уже в 60-е годы Н.О.Александрова   вспоминала  о вечере в другой редакции: «На вечере С.Есенин читал ярко, своеобразно. В его исполнении не было плохих стихов: его сильный гибкий голос отлично передавал и гнев, и радость  -  все оттенки человеческих чувств. Огромный, переполненный людьми зал словно замер, покоренный обаянием есенинского таланта. Бурей аплодисментов были встречены «Исповедь хулигана», «Кобыльи корабли», космическая концовка «Пантократора». (…)  Но вот его сменил А.Мариенгоф, прочитавший новую поэму. Г.Колобов не выступал, хотя в афише значился третьим участником вечера».

            В Ростове-на-Дону С.Есенин, А.Мариенгоф и Г.Колобов встречались с поэтами ростовского Пролеткульта, вместе с ними принимали участие  в одном из  поэтических вечеров. На память о встречах   В.В.Казин, С.А.Есенин, Г.Р.Колобов, А.Б.Мариенгоф,  Г.А.Санников и  М.Г.Сивачев  вместе  сфотографировались. 

           Не везде  литературные вечера проходили на должном уровне, были и провалы.   В Новочеркасске поэтов   встретили недружелюбно. В городской  газете «Красный Дон»  была напечатана  статья «Шарлатаны? Сумасшедшие?», подписанная  псевдонимом Молотобоец.  Горожане прочитали  резкие высказывания в адрес имажинистов: «Товарищи! Новочеркасские  граждане! К вам едут люди, чтобы плюнуть вам в лицо… Не только плюнуть, но еще, когда вы будете стирать  с лица своего плевок,  -  вытащить из вашего кармана деньги… В Ростове, в театре имени Свердлова, появляется на стенах афиша… И в первый же вечер собирают 150 000 рублей народных денег в свой карман! Как? Чем? Каким творчеством?  Они  -  имажинисты… А в поэме главного имажиниста Мариенгофа «Магдалина» поется о том, что он придет к ней в чистых подштанниках и будет искать уюта в её кружевных юбках, поется о слученной суке, о жеребцах, которые делают то, о чем постыдятся сказать сами же жеребцы… И это в театре имени Свердлова! А когда Отдел Народного Образования хотел воспретить эту гнусность, он оказался бессилен… Неужели же эти шарлатаны, или сумасшедшие, или преступники  -  всерьез совершают по России какую-то культурно-просветительскую командировку?! (…) И неужели Советская власть Новочеркасска окажется бессильной? И наши граждане пойдут, чтобы им  - гражданам  -  плюнули в лицо? И эта мерзость будет совершаться в театре  -  Ленина? Троцкого? Луначарского?».

           После прочтения статьи  Г.Колобов отдал распоряжение «отбыть с первым уходящим  поездом».  

            Из  Ростова-на-Дону  москвичи   выехали   в Таганрог, Кисловодск, Пятигорск, Баку, Тифлис. Здесь  поэтические вечера проходили спокойнее. «годом позже я очутился в Таганроге и снова увиделся с Есениным и Мариенгофом, - вспоминал Лев Повицкий. – Есенин имел усталый вид, и вечер поэтов прошел без обычного шума и треска.  По-видимому, на путешественников сильно подействовала их неудача в Новочеркасске. Там местная газета встретила их враждебной заметкой, вечер имажинистов был запрещен. Они стали вести себя тише и осторожнее».

             На пути из Минеральных Вод в Баку С.Есенин написал  поэму «Сорокоуст», перед этим рассказав в письме Е.И.Лившиц  про эпизод с молодым  жеребенком, который хотел обогнать паровоз.

         В вагоне   своего друга  Есенин  не только  писал  стихи. Он  нередко  помогал  Г.Р..Колобову в  его  организационной работе  по восстановлению железнодорожного транспорта.  Такая помощь была необходима, так как у Г.Р.Колобова  штатных работников почти не было. С.Есенин говорил друзьям, а  позже  и  при задержании  на допросе в Москве: «Я состоял секретарем тов. Колобова, уполномоченного НКПС». Письмо  в 1920 году  своему другу А.М.Сахарову  Есенин  заканчивал  словами: «Если можно, чиркни что-нибудь о себе, о магазине и о прочем нам близком.  Адрес: Сочи, высший совет народного хозяйства. Трамот. Окружному уполномоченному Колобову».

                Г.Колобов  оказал существенную помощь в восстановлении    железнодорожного  сообщения  между Азербайджаном и Грузией. После провозглашения советской власти  в Азербайджане  при Азербайджанском Совете народного хозяйства был создан  транспортный материальный отдел (Трамот, АСНХ),  которому   выделили  на восстановление  железнодорожного хозяйства 700 000 рублей. Приезд опытного специалиста Г.Р.Колобова оказался своевременным и полезным, его помощь  была результативной.

            В Грузинской демократической республике у власти было меньшевистское правительство, которое  национализировало большое количество  паровозов, но при недостаточном  количестве вагонов. Правительство Грузии хотело продать или сдать в аренду паровозы, чтобы  получить  недостающее  количество вагонов.  С.Есенин  специально выезжал  по поручению Г.Колобова из Баку в Грузию  для  переговоров  об условиях возвращения Советской России части подвижного железнодорожного состава.  5 сентября 1920 года  было  открыто  пассажирское сообщение между Баку и Тифлисом.

         В Тбилиси в начале сентября 1920 года  С.Есенин сфотографировался с Г.Колобовым. «Редкий снимок, - писал Г.Н.Леонидзе в 1967 году. – Вы видите Сергея  Есенина. Ярко светит в глаза солнце, и поэт, щурясь, слегка наклонил голову. Рядом с ним стоит Михаил Молабух  -  один из персонажей книги Мариенгофа «Роман без вранья». 

            Во второй половине сентября 1920 года С.Есенин возвратился  в Москву  один.  «У меня тропическая лихорадка  -  лежу пластом, - вспоминал  А. Мариенгоф. – Есенин уезжает в Москву один, с красноармейским эшелоном».

18 октября 1920 года С.Есенин был арестован  на квартире Кусиковых, которых обвинили в причастности к  «контрреволюционной организации». Было открыто «Дело № 18155  Московской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, преступлениями по должности при Московском совете по обвинению  Кусикова Александра Борисовича, Кусикова Рубена  Борисовича, Есенина  Сергея Александровича. Начато: 18.Х.1920 г.».

После перевода задержанных лиц  в комендатуру ВЧК 24 октября 1920 года С.Есенину пришлось  давать  показания: «Я состоял секретарем тов. Колобова, уполномоченного НКПС. 8 июля мы выехали с ним на Кавказ. Были тоже в Тифлисе, по поводу возвращения вагонов и паровозов, оставшихся в Грузии. В Москву я  приехал с докладом  к тов. Громану, председателю «Трамота». К Кусиковым зашел, как к своим старым знакомым, и ночевал там, где был и арестован». После поручительства должностных лиц С.Есенин был вскоре отпущен.

          В декабре 1920 года вышел сборник «Имажинисты», в  котором  были опубликованы произведения С.Есенина, Р.Ивнева и А.Мариенгофа.  Авторы в знак признательности и уважения  к другу  напечатали «Посвящаем книгу Г.Колобову». В издательстве «Имажинисты»  была также  заявлена  книга прозаических произведений Г.Р.Колобова  «Хлебово».

            Осенью 1920 года  Г.Колобов выезжал с инспектированием в восточные районы. С.Есенин  хотел и на этот раз поехать  с ним, но  по разным причинам  осуществить  замыслы не удалось, о чем  писал А.Ширяевцу: «В октябре я с Колобовым буду в Ташкенте, я собирался с ним ехать этим постом, но он  поехал в Казань, хотел вернуться и обманул меня».   

            Только в апреле-мае 1921 года  Сергею Есенину удалось осуществить свою мечту:  съездить в далекий Туркестан и повстречаться с поэтом А.Ширяевцем, с которым долгие годы вел переписку.  

Во  время продолжительной  поездки в Туркестан Г.Колобов выполнял различные  поручения по роду своей инспекционной службы. С.Есенин в этот раз не был обременен служебными поручениями и в  свободное время  трудился  над созданием  новой  поэмы.  Первую главу «Пугачева»  С.Есенин  читал друзьям в Москве  еще до поездки в Туркестан. Остальные главы он написал в основном в пути от Москвы до Ташкента и обратно.   Поэт     говорил, что  в  вагоне  Колобова  он «четвертую и пятую  главу «Пугачева»  написал», но на самом деле  в вагоне было написано почти все произведение, которое он читал впервые публично в Ташкенте на квартире поэта В. Вольпина. .

            С.Есенин объективно оценивал литературные  опусы Г.Р.Колобова, нередко подтрунивая над его склонностью несколько преувеличивать свои писательские   способности.  Так было и во время поездки из Москвы в Ташкент. . В очередной раз   услышав  хвастливую речь  хмельного друга,  С.Есенин  в письме А.Мариенгофу   сравнил    Григория Колобова    с Хлестаковым из гоголевского «Ревизора»: «Милый Толя!  Привет тебе и целование. Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на эту проклятую Самару и не пойму никак, действительно я ощущаю все это или читаю «Мертвые души» с «Ревизором». Гришка пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы – его приятели, что у него все курьеры, курьеры, курьеры». С.Есенин  хорошо помнил слова Хлестакова  из «Ревизора» (действие третье, явление У1): «И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!  Каково положение, я спрашиваю?»

      В Ташкенте  Колобов  и Есенин    присутствовали на  поэтических вечерах, ходили в гости. Близко  познакомились  с семьей  Гавриилы  Михайловича и Юлии Александровны Михайловых, проживавших по улице Первомайской, дом 4. Это была типичная  интеллигентная  городская   семья, которая  связала свою судьбу с Туркестаном.

           «Почему Есенин попал в дом моих родителей? – вспоминал  Владимир Гаврилович Михайлов.  – Он дружил в Москве с  Григорием Колобовым, который тогда  по-модному  длинно назывался председателем контрольной транспортной  фронтово-разгрузочной комиссии. А отец, Гавриил Михайлович,  работал начальником  транспортного отдела Наркомата рабоче-крестьянской  инспекции Туркреспублики, имел непосредственное отношение к работе транспорта.  Колобов захватил в Среднюю Азию Есенина и еще одного товарища. Фамилии его я не помню. Высокий брюнет с волосами,  зачесанными на косой  пробор.  Он тоже декламировал стихи  (Сестра уверяла, что это Мариенгоф, но я в этом не был уверен).  Придя домой к обеду, я застал всю компанию за столом. Есенин сидел в сером костюме и, как мне казалось,  застенчиво поправлял свисавшие на лоб золотистые кудри».

           При  посещении Самарканда С.Есенина   гостеприимно  встретил  иранский  торговый представитель, друг Михайлова.   Г.Колобов не имел возможности останавливаться в Самарканде. Он должен был  обязательно  посетить Полторацк (Ашхабад), чтобы оформить  документы в управлении Среднеазиатской железной дороги.  Для этого нужно было проехать  значительно дальше Самарканда. С.Есенин  сошел на станции  Самарканд утром 30 мая 1921 года и оставался в знаменитом древнем городе до 2 июня. Этого времени  ему вполне хватило для знакомства с древним восточным городом, хорошие воспоминания  о котором  он сохранил до конца жизни.  На обратном пути из Полторацка (Ашхабада)  в Ташкент  Г.Колобов  забрал своего друга в Самарканде.

   Сроки командировки подходили к концу, необходимо было возвращаться в Москву.  3 июня 1921 года  семья Михайловых пригласила  всех москвичей на  обед к себе домой.  «…И, наконец,  последняя встреча во время прощального обеда там же, на Первомайской, - вспоминал В.Г.Михайлов. -  Они пришли, и у каждого в руках был букет. Колобов подарил моей матери ирисы, брюнет преподнес младшей сестре Ксаночке  букет алых роз, а Есенин  вручил старшей сестре Леле   розы белого и нежно-розоватого цвета». .Во время прощального застолья делились впечатлениями о пребывании  в Ташкенте и Самарканде, обменивались мнениями  о происходящих событиях в России и  Туркестане.

       В Москве  С.Есенин и Г.Колобов после поездки в Туркестан  иногда попадали   в курьезные ситуации. Во время одной из приятельских  встреч  был  разбит  миф  о всесильности  мандата Григория Романовича.  В августе 1921 года С.Есенин, А.Мариенгоф и Г.Колобов вместе с другими завсегдателями нелегального  ресторана  на квартире З.П.Шатовой были задержаны и препровождены во внутреннюю тюрьму ВЧК на Лубянке, где находились двое суток.   «Почем-Соль дергает скулами, теребит бородавку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку»,  - писал А.Мариенгоф,  но  это не защитило  Г.Колобова  и его  друзей от ареста.

   Неожиданным для друзей было решение   Григория Колобова    порвать со своей холостяцкой неустроенной жизнью. Искать будущую супругу ему  пришлось недолго. Скоро женой  Г.Р.Колобова стала его  секретарша, красивая  молодая  девушка  Лидия Ивановна  Эрн.

       Такое  важное событие в жизни друга  стало предметом обсуждения в ближайшем окружении Г.Р.Колобова.  «Почем-Соль влюбился, -   писал  А. Мариенгоф. -  Бреет голову, меняет пестрые туркестанские тюбетейки, начищает сапоги американским кремом и пудрит нос. Из бухарского белого шелка сшил рубашки, длинные, на грузинский фасон. Собственно, я виновник этого несчастья. Ведь знал, что Почем-Соль любит хорошие вещи.  А та, с которой я его познакомил, именно хорошая Вещь. Ею приятно обставить квартиру. (…) Очень страшно, если он возьмет Вещь в жены, чтобы украсить свое купе…(…) По вечерам мы с Есениным беспокоимся за его судьбу. Есенин, как в прошлые дни, говорит:

 - Пропадает парень… пла-а-а-кать хочется!». 

       Имея  за плечами печальный опыт создания семьи,  С.Есенин  пытается предостеречь от опрометчивого шага  своего друга, называя его  прозвищем  Клопиков:  «Ах, Клопиков, Клопиков,  как же это ты так обмазался своей кондукторшей? Что это? Как это? Неужели шведская кровь настолько горячая, что ты даже без толкача напролет просиживаешь и пролеживаешь с ней ночи? Где же девалась твоя былая ретивость? Поймали конягу! Обидно даже.  Добро бы вервием ( крепкая льняная  веревка – С.Ю.) каким, а то так, недоуздком ( узда без удил – С.Ю.) паршивым. Ну да ладно! Все это простится тебе, и если я скоро получу от тебя не менее ведра вина».

       Но скоро  эти шутливые словесные  выпады  потихоньку  были сведены  на нет. К тому же  Есенин и  Мариенгоф  сами оказались в очень непростых  семейных ситуациях.

Встреча    С.Есенина   с известной танцовщицей   Айседорой   Дункан  и дальнейшая семейная жизнь  сказались  на  отношениях  поэта с друзьями.  Видеться они стали реже.  19 ноября 1921 года  С.Есенин    жаловался  А.Мариенгофу и Г.Колобову:: «Живу, Ваня, отвратительно. Дым все глаза сожрал.  Дункан меня заездила до того, что я стал походить на изнасилованного».

       Нельзя сказать, что эти  сетования Есенина на семейную жизнь  не волновали  Колобова и Мариенгофа.  Они даже предприняли попытку  вновь  вывезти Есенина на Кавказ, а оттуда, возможно, и  в Персию. «В начале зимы (1922)  Почем-Соль  должен был уехать нам Кавказ, - писал А.Мариенгоф. -  Стали обдумывать, как вытащить из Москвы Есенина. Соблазняли и соблазняли Персией».  В феврале 1922 года С.Есенин поддался на уговоры, но поездка была неудачной.  Он опоздал на поезд.   Г.Колобов оставил своего помощника, чтобы тот  догнал вместе с поэтом  вагон в Ростове.  Есенину  с трудом  удалось выбраться из Москвы через семь дней, но в  Ростове-на-Дону Колобова   не застал. «Сижу у Нины и ругаюсь на чем свет стоит. Вагон ваш, конечно, улетел, - писал Есенин Мариенгофу. – Лева достал купе, но в таких купе ездить все равно, что у турок на колу висеть, да притом я совершенно разуверился во всех ваших возможностях. Это все за счет твоей молодости и его глупости. В четверг еду в Тифлис и буду рад, если встречусь с Гришей, тогда конец этим мукам».

       Встретиться не удалось. Недовольный  Есенин возвратился в Москву. 

       Поездка С.Есенина с Айседорой Дункан в Европу и США  на долгий период разлучила  друзей.   За рубежом поэт   в письмах   часто вспоминал  приятелей,  в том числе и   Колобова, которого  в письмах  называет  то прозвищем Клопиков, то  фамильярно  Гришкой.

       «Милый Толя, - писал А.Мариенгофу. -  Если б ты знал, как вообще грустно, то не думал бы, что я забыл тебя, и не сомневался, как в письме к Ветлугину, в моей любви к тебе. Каждый день, каждый час, и ложась спать, и вставая, я говорю: сейчас Мариенгоф в магазине, сейчас пришел домой, вот приехал Гришка, вот Кроткие, вот Сашка и т.д. и т.д. В голове у меня одна Москва и Москва. Даже стыдно, что так по-чеховски. (…).  Поклонись всем, кто был мне дорог, и кто хоть немного любил меня. В первую голову Гришке, Сашке, Гале и Яне, Жене и Фриде, во вторую всем, кого знаешь».. Из Парижа в апреле 1923 года в письме просит  А.Мариенгофа передать  «привет Мартыну, Клопикову, Ваньке, Сашке и Гришкиной милашке». 

        Возвратившись в  Москву, С.Есенин    разрывает  семейные  отношения  с Айседорой Дункан. На короткое время  поэта приютил  Г.Колобов. : «Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу, - оправдываясь перед женой, писал С.Есенин. -  Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе. С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Дела мои блестящи. Очень многого не ожидал».

        Но это были слова  для самоуспокоения. В действительности всё было сложнее.  Квартирный вопрос Есенину решить не удалось. Жить у друзей, каждый из которых обзавелся семьей, вызывало  определенные неудобства.   Покупка новой квартиры не состоялась. .В конце сентября 1923 года  бездомный  Есенин  переезжает к Г.Бениславской на Брюсовский переулок. После известного «Дела о четырех поэтах» (1924) поэт   дал подписку о невыезде, в которой указал: «Обязуюсь в 2-недельный срок  прописаться по адресу  Богословский переулок, дом № 3, кв.46». По указанному адресу  проживали А. Мариенгоф и Г.Колобов с  семьями.  Осуществить  прописку С.Есенину  не удалось, хотя квартира  Г.Колобова  в это  время была свободной.  С 27 августа 1923 года по 27 июня 1924 года Григорий Романович   временно исполнял должность начальника Закавказского окружного управления местного транспорта НКПС, после чего был зачислен в резерв  Наркомата путей сообщения.  Ему предложили  должность в Ленинграде, куда  он с женой и  выехал  на постоянное проживание. 

       В 1925 году  Г.Колобов служил  в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ.  Переписку с бывшими друзьями не вел. Узнав о приезде С.Есенина  в декабре 1925 года в  Ленинград,  Григорий Иванович навестил его в гостинице «Англетер». Поэт В.И.Эрлих, в это время постоянно  сопровождавший  Есенина,  писал: «Второй раз  собрались мы уже часа в четыре дня. В комнате я застал, кроме упомянутых: самого Устинова, Ушакова (журналист, знакомый Устинова)… Несколько позже пришел Г.Колобов. … Просидели часов до девяти. «Гости»  ушли, остались мы вдвоем».

       Никто тогда  не мог и  представить, что это была встреча накануне  трагической гибели   поэта.

       Для Г.Колобова  смерть С.Есенина  была  сильным  душевным потрясением. Он выразил искреннее соболезнование Софье Андреевне Толстой-Есениной, с которой стал переписываться.  Внимательно следил за многочисленными  публикациями о Сергее Есенине, выражая свою    неудовлетворенность  их содержанием. По этому поводу  он писал С.А.Толстой-Есениной: «Откровенно  -  все плохо, за исключением местами прекрасных и теплых строк Воронского. Все больше стараются  политратурничать (даже ошибку в слове сделал), написать покраше, а выходит ведь весьма плохенько, от «ума», как говорил Сережа.  Мне и хочется написать, да боюсь, что больше будет одним воспоминанием,  которых не счесть и не учесть уже. А Сережа любил слово, чтил его, как древний христианин свое Евангелие или мусульманин свой Коран. Попробовать  -  попробую, но не ручаюсь»..

       Г.Колобов  написал небольшие  воспоминания о С.Есенине и отослал рукопись  Софье Андреевне. «Свои воспоминания переписал начисто, - писал он 3 декабря 1926 года, - прочитал раз, другой себя  -  и не понравились, очень не понравились самому себе, значит, плохо. А плохим портить сборник не хочется, да и стыдно, по совести говоря. Как Вы лично находите их, может быть, они в чтении лучше»   Воспоминания Г.Р.Колобова не были напечатаны. 

       В Ленинграде Григорий Романович   встречался  с друзьями из окружения Есенина: Познакомился  с издательским работником  П.Чагиным, виделся с поэтом  Н. Клюевым, который хотел прийти  в гости, чтобы прочитать  поэму   «Плач о Есенине».  

       Ухудшающее здоровье Г.Колобова  не позволяло ему  активно  участвовать  в общественной жизни.  15 июня 1926 года писал  С.А.Толстой-Есениной: «Софья Андреевна, шлем Вам большой привет. Очень рад, что Вы уже в Коктебеле, а мы сидим мало-мало в Ленинграде. Думаю в конце июня или июля выехать в отпуск куда-нибудь на юг. Врачи говорят, что необходимо. Я, конечно, думаю так же. Устал. У нас было  здорово-прездорово холодно, сейчас поправляется  и маленечко дышим. Был в Москве, но Вас уже не застал, очень хотел видеть.  (…)  Живем тихо, тихо. Ездил даже раков ловить. Ловил всю ночь, поймал 59 штук здоровейнейших  -  а после заболел, простудился. Безобразие  -  даже раков половить нельзя. До чего дожил: стыд, срам, а ведь раньше Волгу переплывал под Сызранью и ночами ловил рыбу и раков».

       Для укрепления здоровья Г.Колобов выезжал в Крым.   В  Коктебеле встречался с М.А.Волошиным, о котором потом лестно  отзывался: «М.А.Волошин интересный человек, каковых мало. С ним хорошо, приятно беседовать, словно видеть хороший спектакль или картину». 

       В свободное время  начал  писать пьесу, но    все получалось не  так,  как надо. «С пьесой  -  пока сижу.- писал он С.А.Толстой-Есениной. – Почитаю раз  -  хорошо, другой раз  -  хуже. Мейерхольд ответа пока не дает. Думаю, что к осени что-нибудь выяснится»  Дописать пьесу, вероятно, не удалось.

       В Москве Г.Колобов  навестил  А.Мариенгофа,  который  трудился  над воспоминаниями   о Есенине.  Анатолий  прочитал  ему   начало своих мемуаров:

       «Стоял теплый августовский день. Мой секретарский стол в издательстве Всероссийского центрального комитета помещался у окна, выходящего на улицу. По улице ровными, каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели  их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: «Мы требуем массового террора». 

       Меня кто-то легонько тронул за плечо:

  - Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву?  Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин».

       Г.Р.Колобову трудно было судить о содержании всего произведения, прослушав только  начало, поэтому он  осторожно сообщил свое  мнение С.А.Толстой-Есениной: «А Мариенгоф пишет целую повесть. Читал мне первую главу. Нравится мне и не нравится. Что больше  -  не знаю». По всей видимости, был не в восторге.  В декабре 1926 года   писал С.А.Толстой-Есениной: «Слышал я, что А.Б.Мариенгоф выпускает добавочную книжицу, той, вероятно, мало.  Говорил мне, что во второй появлюсь и я.  Подальше от таких воспоминаний. Ну черт с ним. Пусть пишет, прославляется, зарабатывает кусок хлеба».

       Предчувствия не подвели Григория Романовича. В 1927 году был опубликован  «Роман без вранья» А.Мариенгофа, в котором Колобов  был  представлен  под  псевдонимами Молабух и Почем-Соль.  В произведении   автор приводит   много  цинично написанных  сцен о  друзьях, в том числе и о  Колобове.  Вот только одна  небольшая зарисовка о  Григории Романовиче:   «А раз в вагоне  - ехали мы из Севастополя в Симферополь  - вместо вина выпил полный стакан красных чернил. На последнем глотке расчухал. Напугался до того, что, переодевшись в чистые исподники и рубаху,  в благостном сосредоточении лег на койку отдавать богу душу. Души не отдал, а животом промучился». И таких примеров  в романе  достаточно. Они  давали  читателю ложное  представление о нравственном  облике  человека, которого  автор романа  считал своим лучшим другом. 

       Мариенгоф позже писал, как  к нему после выхода книги  стали относиться: «Клюев при встрече, когда я протянул ему руку, заложил свою за спину и сказал: «Мариенгоф!.. Ох, как страшно!».  Покипятился, но ненадолго чудеснейший Жорж Якулов.  «Почем-Соль» (Григорий Романович Колобов  -  товарищ мой по пензенской гимназии) оборвал дружбу.  Умный, симпатичный Кожебаткин (создатель «Альциона») несколько лет не здоровался…Совсем уж стали смотреть на  меня волками Мейерхольд и Зинаида Райх. Но более всего  разочаровала меня Изадора Дункан, замечательная женщина из всех, которых я когда-либо встречал в жизни. И вот она разорвала со мной добрые отношения…».

       В дальнейшем жизнь Г.Р.Колобова  протекала  вне литературной   жизни. 

       Он окончил Ленинградский институт  инженеров транспорта и все время работал на  железнодорожном транспорте. При поездке по стране  руководители  страны  брали Г.Р.Колобова сопровождающим, зная его хорошие организаторские возможности  и  служебные связи на железной дороге. Он ездил  по Закавказью  вместе с наркомом  Серго Ордженикидзе, находился в поезде А.В.Луначарского, когда тот  совершал поездку в Поволжье. Свои инженерские способности проявил при  строительстве Турксиба.

       Во время Великой Отечественной войны, несмотря на здоровье,  Г.Р.Колобов   служил инженером по восстановлению  разрушенных железнодорожных путей.  За два дня до Победы получил контузию,  его при взрыве снаряда засыпало щебнем.   После долго болел.

       У Григория Романовича не сложилась личная жизнь. С первой женой он перед войной  развелся. Не был счастлив и во втором браке. Последние годы жил в Краснодаре, где и умер в 1952 году.

       Личный архив, который хранился  в черном портфеле Г.Р.Колобова, некоторое время был  у родственников, но потом бесследно исчез.

 

Воспоминания

о С.А. Есенине

 

Василий Болдовкин

Он всем нам родной

 

Василий Иванович Болдовкин (1903—1963) — младший брат П.И. Чагина, известного партийного и издательского работника, друга Сергея Есенина. 

Учился Василий Иванович в Московском коммерческом училище. В 1918 году вступил в Коммунистический союз молодежи имени III Интернационала, в том же году призван на работу в угрозыск, из-за чего пришлось бросить учебу.  Позднее был мобилизован в Красную Армию. В боях с белогвардейцами был тяжело ранен в левую ногу и всю оставшуюся жизнь прихрамывал.  В 1922 году вместе с родителями переехал к старшему брату в Баку, работал в Баккоммунхозе. В январе 1923 года направлен в Персию (Иран) секретарем смешанного русско-персидского акционерного общества «Шарк» («Восток») по закупкам шерсти и хлопка. А на следующий год работал уже комендантом Советского посольства в Тегеране и возил дипломатическую почту.  В Персии находился до 1928 года, а затем возвратился в Баку, где и прожил до конца своей жизни. Работал в органах НКВД, в объединении «Азнефть» начальником отдела информации и пропаганды, в управлении шоссейных дорог «Ушосдоре» на разных должностях, а с 1954 года — заместителем директора Карадагского цементно-гипсового комбината.  Постоянно проживал по ул. Мясникова (ныне ул. Т. Алиярбекова), д. 9, кв. 38.  Похоронен в городе Баку. 

Мемуары В.И. Болдовкина не озаглавлены и не датированы. Название дано публикаторами.  Машинописный текст воспоминаний, подписанный автором, был предоставлен в свое время вдовой Болдовкина—Агриппиной Ивановной Болдовкиной (автограф неизвестен).  Полностью воспоминания не публиковались. Ссылка на них имеется в комментариях к Собранию сочинений в шести томах (Т. 6, М., 1980, с. 372). Отрывки воспоминаний были еще опубликованы Я. Садовским в статье «Рядом с Есениным», — газ. «Советская культура». М., 1978, 10 окт., № 81 и Г. Шипулиной в статьях «Зарождение «Персидских мотивов»» — газ. «Баку»», 1991, 24 сентября, № 184; «И чувствую сильней простое слово: друг». — «Тропы к Есенину». Специальный выпуск газ. «Молодежный курьер». Рязань, 1991, 26 декабря, № 76; «И Орел был в его судьбе». — газ. «Русский язык». Баку, 1991, 30 декабря, № 13.

 

             Был март 1924 года (1). Вот уже несколько дней, как я приехал в Баку из Тегерана, где пробыл с января 1923 года. Что лучше дома? Что лучше бакинской <осени>, в особенности,  когда ты молод? Что лучше для стариков, чем встреча родного сына, который был где-то далеко-далеко на чужой земле, за кордоном? Задушевную родную семейную беседу прервал телефонный звонок. Звонил брат из редакции газеты «Бакинский рабочий».

           — Знаешь, кто сидит у меня? Приехал из Тифлиса Сергей Александрович (2), и вот уже час, как мы беседуем. Я ему рассказал, что ты приехал из Персии как несколько дней. 

          — Какой Сергей Александрович, что-то не могу сразу припомнить?

          — Ну, наверное, брат, не припомнишь — Сергей Александрович Есенин-поэт.

         — А-а! Сергей Есенин!

        — Да-да, это не чета тебе. По стихам тебе до него далеко. 

       — Да я не собираюсь быть поэтом, а если и пишу малость (3), так для друзей, ну и девушек-невест, конечно. 

        — Ну, мы с тобой заболтались. Сергей хочет с тобой немедленно встретиться. Он бредит Персией. Сейчас Коля привезет его к нам. Я думаю, что и отец и мать ничего не будут иметь против, если он поживет у нас. Я надеюсь, что вы будете с первого же часа крепкими друзьями. После работы вечером я заеду. 

        Мать стала на столе наводить, как говорят, должный порядок, чтобы встретить гостя. Я вышел на балкон. Через некоторое время к парадному подъехала открытая машина. Шофер Коля Кругликов с вечно красным лицом (то ли от природы, то ли от потребления изрядного количества алкоголя), увидя меня на балконе, во весь голос закричал:

           — Доставил благополучно, как приказано, никуда не заезжал. 

Легко спрыгнув с машины, держа в одной руке небольшой несессер, в другой — изрядно помятую кепку, Сергей быстро вошел в парадное, и через несколько минут мы обнимались и целовались, как старые друзья, истомленные разлукой. Он поцеловал руку моей матери и назвал себя: «Сергей».  Его вьющиеся, цвета спелой пшеницы, волосы прядями спадали на лоб. Открытые голубые задумчивые глаза и очаровательная непринужденная улыбка говорили о жизнерадостности и сразу располагали к себе. Широкая, грузинского покроя,  мышиного цвета рубашка, расстегнутая в вороте и подтянутая узким восточным ремешком, складно сшитые «в бутылочку», тщательно отутюженные короткие (по тому времени модные) брюки, желтые ботинки «джимми» и серые носки сидели на нем изящно, говоря о хорошей фигуре, придавая его движениям полную непринужденность.

     — Так вот ты какой красавец-джентльмен, совсем не похож на своего брата. 

     Глаза его немного сощурились, а лицо залила добродушная улыбка.  Сели за чай. Разговор сразу перешел на «ты».

     — Узнал от Петра Ивановича, что ты на днях приехал из Тегерана, и днями опять уезжаешь в Тегеран. Я хочу поехать с тобой. Хочу посмотреть эту чудо-страну Востока. Я все же, несмотря на уговоры Петра Ивановича остановиться у вас, на всякий случай заехал в гостиницу «Новая Европа» (4) и взял номер. Вы уж меня простите, но я все же думаю, мне придется жить там, здесь рядом, всего через два дома.   А ты и правда, Вася, красавец, как ты похож на мать! Мне Петр Иванович сейчас рассказывал, что ты пишешь стихи. 

      — Нет, Сергей, я так, забавляюсь этим делом в часы досуга, если попадает хорошая тема на злобу дня, да и то не для печати, а больше для друзей и … порой какой-нибудь сонет для девушки. Время у нас есть, я прочту их не раз, надоем, может быть, своей белибердой. А вот твои стихи, что последнее время ты печатал в «Заре Востока» я хотел бы услышать из твоих уст.

      Чай остыл. Сергей отставил стакан. 

     — Может быть, бутылочку белого вина? У меня как раз есть «Саэро»! 

     — Правда, это лучше всякого чая. 

     — Да, у нас. Но не в Тегеране. В Персии чай — это божественный напиток, напиток богов. 

     — Ну, а я все же предпочитаю Бахуса. 

     Я разлил в бокалы светлое золотистое вино, мы чокнулись.

      — Во имя дружбы, — сказал Сергей, — правда, за мной ходит отчаянная слава заправского пропойцы и хулигана, но это только слава, но не такая уж страшная действительность. Всегда почему-то получается так, что Есенин один в ответе.

       Долив бутылку «Саэро», Есенин предложил пройтись по городу, посмотреть на море.  Мы вышли из дома и направились на приморский бульвар. С какой проницательной способностью осматривал он крепостную стену, здание «Исмаилийе» (5), ныне Академия наук Азербайджанской ССР, интересуясь датой постройки, зодчими. Его интересовало все, и я не успевал отвечать на его вопросы, а порой вопросы были такие, на которые я не мог ответить. Так, например: «А кто был последний хан в ханском дворце?» 

     — Ну, это мы спросим у Петра Ивановича, он, конечно, знает. 

      Побродив до вечера по городу и приморскому бульвару, по старой крепости, Сергей с жадностью интересовался памятниками старины. Знаменитая Девичья башня, старый дворец заинтересовали Сергея. Осматривая памятники старины, Сергей задавал мне множество вопросов о Персии. Я почувствовал, что Персия не дает ему покоя, тянет к себе.  Когда уже поздно вечером мы пришли домой, и здесь Сергей не давал мне покоя, и, о чем бы мы ни начали говорить, весь разговор переводил на Персию. 

      Устроившись на балконе, я ему рассказывал множество различных персидских легенд о мифических пери, рассказывал о городах Персии, в которых я побывал, о знаменитом тегеранском базаре с его лабиринтами, в котором можно блуждать и не скоро сумеешь выйти, а можно просто заблудиться. Типажи, заполняющие базар: вот по базару проходит несколько верблюдов, нагруженных различными тюками. Здесь и пряности, и шелк, и хна. Это какая-то часть караванов, прибывших из далекого Бендер-Бушира, из Багдада и Барсы, с заграничной снедью. Как величественно и спокойно опускаются верблюды на маленькой базарной площади около бассейна, ожидая освобождения от груза. У больших лавок с величественным и довольным видом, неторопливо перебирая четки, стоят именитые купцы. Они с чисто восточной любезностью приглашают в свои лавки европейцев. А вот, поджав ноги, укутанный в поношенную абу (6), сидит на прилавке (в виде полатей) старец, неторопливо потягивая крепкий чай из маленького стаканчика. Перед ним, под двумя-тремя стеклянными колпаками насыпаны довольно большие кучки золотых монет: здесь и русские десятки и пятерки, империалы здесь и турецкие лиры, и английские соверены, здесь и крошечные золотые персидские пятигранники, здесь и бумажные персидские деньги различных провинций, здесь и тегеранские бумажные туманы. Старец упоен своим величием. Это — сарраф — меняла. Он меняет бумажные деньги различных провинций, он продает золотую валюту.  У магазинов, вернее, у лавок, толпами снуют женщины. Они под черными чадрами. Кто побогаче и модницы — под шелковой чадрой, с большими волосяными козырьками на лбу. Они похожи на ворон. Что поделаешь? По законам Корана, женщины должны быть закрыты.  А вот чеканное серебро: искусные мастера выбивают узоры на серебряных блюдах. «Хабардар!» (берегись!) — кричит табакеш, неся на голове целый сервиз дорогой посуды; он маневрирует среди базарной толпы, как хороший жонглер, совершенно не поддерживая руками столь дорогую ношу. 

     Уже ночь, Сергей же все больше и больше забрасывает меня вопросами. 

     — Вот, Сережа, ты не хотел сегодня пить чай, а чай в Персии это все. Если бы ты видел, с каким усердием и любовью в каждой чайхане готовят чай «чайчи». Под Бетераном есть дачное место Заргенде, там хозяин чайхане по имени Гудар — это действительно мастер своего дела. В душные летние вечера мы часто заходили к нему в садик, весь усаженный розами, пить этот чудесный напиток из маленьких стаканчиков, и с каким выражением лица, если бы ты видел, он принимал похвалу за свое мастерство. Мы, Сергей, здесь тоже на Востоке, и нам нужно полюбить чай так же, как можно любить девушек. 

       И так, далеко за полночь, шла наша беседа. С рассветом только мы ушли спать, а когда я утром проснулся, то застал Сергея за столом уже одетым и что-то писавшим. А через час, за завтраком, он читал «Улеглась моя былая рана…» (7).  И так мы стали друзьями. На протяжении почти двадцати дней (8) мы поздно вечером возвращались домой, а порой просто спасались от различных друзей, усаживались на балконе, и почти до рассвета шла наша мирная беседа.

       — Ты знаешь, Вася, я хочу создать целый цикл стихов про Восток, про Персию ( 9). Про Персию старинную, древнюю, про Персию новую, такую, как она есть. Я говорил с руководящими товарищами о поездке в Персию (10), и мы, возможно, поедем вместе. 

        И почти каждое утро из-под его пера выходило несколько стихотворений.  Обладая исключительной памятью, быстрой усвояемостью, Сергей творил в уме и фактически воспроизводил на бумаге почти готовое стихотворение. Очень мало было помарок и исправлений в его черновиках. И когда каждое утро он читал новые произведения, он читал их наизусть, почти не заглядывая в рукопись.  Вот так рождались «Персидские мотивы»…

       Как-то, проходя по приморскому бульвару, нас обступила толпа лодочников, предлагая свои услуги прокатить нас на парусниках по Бакинской бухте. Пробираясь к лодкам, на одной из них Сергей увидел ее название «Пушкин». 

      — Сядем в эту. 

      Подросток лет двенадцати-четырнадцати с улыбкой подал Сергею руку и с ребячьей удалью втянул его в лодку. Отшвартовав ее от других лодок, мальчик натянул парус, и лодку понесло по бухте. Мальчик не сводил с Сергея глаз, не то он был зачарован кудрявыми светлыми волосами Сергея, не то считал необходимым отвечать на улыбку Сергея своей улыбкой. 

       — Ну, а как тебя зовут? — спросил Сергей. 

       — Мамед.

       — Ловко ты управляешь парусом, не боишься, что утонешь, ведь это же море.

       — Нет, это не море, это бухта. Море там, за островом Нарген.

       — А как ты назвал свою лодку? 

       — Это не я назвал, это папа назвал. Ее зовут «Пушкин». 

       — Я прочел. А ты знаешь, кто был Пушкин? 

       — Знаю. Пушкин был мусульманин. 

        — А что он делал? 

       — Он ничего не делал, он писал стихи, много-много хороших стихов писал. Он был настоящий писатель.

       — Я тоже пишу стихи, много-много пишу стихов, таких же, как Пушкин.

       — Нет. Ты хоть и пишешь стихи, но ты все же еще не Пушкин. Пушкин был большой писатель. 

       Мамед улыбался. Улыбался ему в ответ и Сергей. 

       — Хочешь, Мамед, я прочту тебе свои стихи? 

       — Почему не хочешь? Хочу. Я люблю русские стихи. 

      И в течение почти часа, катаясь по бухте, Сергей читал, упоительно читал. Были два слушателя у него — я и Мамед… 

      Мы подъезжали к бульвару. 

       — Ну, Мамед, хорошие мои стихи, такие же, как у Пушкина?

      — Хорошие, только грустные. Но все же ты не Пушкин. 

       Лодка пристала к берегу. Расплатившись с Мамедом, пошли по бульвару. Какое-то задумчивое выражение лица было у Сергея. Мы завернули, ни слова не говоря друг другу, на «Поплавок», и, возвращаясь домой довольно выпившими, Сергей сказал мне: 

       — А Мамед прав, я еще не Пушкин, Вася. 

        Но не всегда все проходило гладко и приветливо. Порой Сергей приходил поздно вечером, даже ночью, изрядно подвыпивши, а иногда и совсем пьяным. Он очень извинялся, что задержался с друзьями. В этом состоянии он еще больше внушал себе необходимость поездки в Персию и очень много фантазировал. Утром он, как всегда, садился за стол и работал часа два-три. В нетрезвом виде энергии в нем прибавлялось, он не мог сидеть на месте, его что-то и куда-то влекло, он не терпел никаких возражений, много спорил, а порой просто буйствовал. По утрам он не раз раскаивался, что «переложил», извинялся. Его виноватая улыбка мгновенно подкупала, и все как будто продолжалось по-хорошему. Мой старый отец не раз журил его за бесхарактерность в отношении употребления спиртных напитков, но это действовало лишь на то время, когда Сергей был в нашем доме, с нами. Попадая же в круг «почитателей», он не выдерживал характера и, как ни старался себя побороть, эта трагедия выпить так и осталась с ним до конца его жизни. 

       Сколько светлых хороших дней и ночей провели мы с ним вместе, и эти дни не прошли бесследно, а были творческими днями Сергея. Он почерпнул и создал, если можно так выразиться, фундамент для «Персидских мотивов». 

      Оформление поездки в Персию затягивалось, да и сам Сергей выражал стремление к поездке только вечерами и ночами, а когда днем нужно было оформлять документы, то он откладывал это изо дня в день. Так и протекали день за днем. Я получил телеграмму о срочном выезде в Тегеран. Сергей же свою поездку не оформил, и мы расстались. На пристани он меня заверял, что обязательно через несколько дней выедет в Персию.  В Тегеране, в беседе с нашим полпредом Шумяцким, последний сожалел, что со мной не приехал Есенин, и даже пожурил меня за то, что я поспешил выехать в Тегеран, не дождавшись оформления документов Сергея. 

      В Персию Сергей не приехал. Отец писал мне, что Сергей раздумал ехать в Персию, и сетовал на меня тоже, что я не дождался оформления его документов. Из тех же писем я узнал, что вскоре после моего отъезда он уехал в Тифлис, а потом в Батум. 

      Прошел почти год. Наступил май 1925 года. На пароходе я возвращался из Персии в СССР (11). В утренней бакинской дымке пароход подходил к причалу. На пристани небольшое количество встречающих людей. Каково же было мое удивление, когда среди встречающих я увидел улыбающееся лицо Сергея, но уже не такое холеное. На нем была надета желтая вельветовая куртка, которая еще больше придавала желтизны его лицу. Мы крепко расцеловались и поехали домой. Посыпались вопросы, рассказы. Сергей говорил о своей поездке в Тифлис и Батум, говорил о грузинских поэтах, особенно тепло он отзывался о Паоло Яшвили. Рассказывал о тифлисских похождениях, о ресторане «Аветика», где он в кругу грузинских писателей читал выдержки из «Демона» Лермонтова, и когда он в шутку произнес слова: «Бежали робкие грузины», то грузинские товарищи на него немного обиделись. 

       — Не хотел я той обиды, я только хотел пошутить, — говорил Сергей с мальчишеским задором. 

       Рассказал он, как после «Аветика», где он поставил свою подпись в книге особых посетителей (а там имелась такая книга, где стояли автографы всех выдающихся писателей XIX—XX веков, посещавших Тифлис, а если посещаешь Тифлис, то должен обязательно посетить и «Аветика»), под утро он вместе с грузинскими товарищами ходил по Эриванской площади, и они ради мальчишеского баловства бросали фуражки друг в друга и в здание Государственного банка. Задыхаясь, он рассказывал о ресторане «Аветика», где цоцхале (мелкую рыбу) прямо из аквариума живую бросали на горячую сковороду. 

         — А Батум с его магнолиями! Я почти каждый день бывал на пристани и встречал пароходы из-за границы, — и лицо Сергея как-то мрачнело. 

        Мои расспросы, кого же он встречал, оставались без ответа. И только через несколько дней он мне поведал свою тайну: 

       — Я, Вася, знаю, что она не может приехать, а все же ждал. Я ждал Анну и творил поэму. Я тебе ее прочту. Это самое лучшее, что я написал, а также писал и Петру из Батума. Только пусть это будет нашим секретом. Ты понимаешь — знаю, что этой встречи не может быть, а все же меня тянет и тянет к пароходам, с какой-то несбыточной надеждой.  Весной я приехал в Баку, немного здесь расшалился. Отец твой здорово ругает меня, да и мать журит. Отца я теперь зову не Иван Иванович, а Иван-Заде <«сын Ивана»>, но мы с ним все же большие друзья. Я получил воспаление легких, оттого я так и хриплю. Лежал в больнице (12). Отец часто приходил ко мне, и мать — я их очень люблю. — И Сергей с жаром поцеловал отца и мать. 

      — Этот дом для меня родной дом, жаль только не было тебя, а то нам вместе было бы лучше. Когда я вместе с тобой — я не такой хулиган. Ты, Вася, послушай, наверное, ты еще не читал. — Он встал и начал читать:  

Есть одна хорошая

Песня у соловушки…

            В конце он опустил голову и почти шепотом произнес:  

А теперь вдруг свесилась,

Словно не живая.

            — Я это писал в больнице, думал, умру. Послезавтра я еду в Москву, а завтра мы с тобой будем весь день вместе. 

            Далеко за полночь длилась наша задушевная беседа. Я ему рассказывал, как меня ругал Шумяцкий за то, что я приехал без него. Сергей сказал: 

             — Когда мы встретимся в Москве, то обязательно повидаем Шумяцкого. 

           И так под говор, под хрипловатый голос Сергея, на том же самом балконе, где рождались «Персидские мотивы», мы уснули, не раздеваясь. Сколько новостей, сколько впечатлений — всего не перескажешь.  Утром искупались, побрились, выбросили рыжую вельветовую куртку и старую кепку Сергея. Ему понравилась моя соломенная шляпа «тиролько» (13). Примерил — как раз впору, к лицу идет. 

             — Носи, Сергей, и пойдем покупать кепку для меня. 

           Часа два-три ходили по городу, пошли на бульвар. Встретились беспризорники. Завязался разговор. Один из беспризорников: 

            — Братва, вот тот дядек, которого мы поперли из-под котлов.  

           — Здорово, дядя. 

           Сергей дает им руку, вынимает пять рублей, ребята моментально разбегаются.

Сидим на приморском бульваре. Сергей рассказывает:

           — Узнали меня ребята. Грех со мной получился такой: иду домой, не помню откуда, так как был изрядно выпивши. Поздний вечер, часов десять-одиннадцать, около вашего дома, на углу, стоят котлы из-под варки кира (киром покрывают в Баку крыши), смотрю, котлы не топятся, а из-под котлов светится огонь, горит огарок свечи. Нагнулся, вижу — ребята, все черные, только зубы блестят.    — Что надо?     — Отвечаю: я — Есенин, хочу с вами посидеть под котлом.  — Деньги есть, дядя? А то мы сегодня без удачи, не ели целый день.  — Порылся в карманах, говорю: нет денег у меня, ребята. Снимаю пиджак и говорю: продайте, купите хлеб и прочую еду. Один из парнишек, что пошустрее, быстро свернул мой пиджак и стал вылезать из-под котла, чтобы осуществить предложенную мной операцию, но в это дело вмешался паренек постарше, видно, главный их  коновод.  — Митька, ну-ка дай сюда пиджак. — С чувством своего достоинства, не спеша, осмотрел мой новый коверкотовый пиджак, повертел его в руках и передает его мне.  — Не надо нам, дядя, твоего пиджака, на, возьми и иди поищи себе другой котел, ты, видно, такой же бездомный, как и мы. — Так и выгнали меня из-под котла. А теперь узнали. Когда я пришел домой и рассказал это твоему отцу, он сказал:  — Эх, Сергей, а ребята-то ведь правы, нужно иметь свой угол, свой дом.

            Сергей задумался. Пошли домой. По дороге зашли в фотографию Брегадзе. Сергей во что бы то ни стало хотел сняться со мной. 

           — Когда теперь увидимся, не знаю, а как поедешь в Москву, захвати с собой эту фотокарточку. Завтра ведь мы уже расстанемся, а когда встретимся? 

            Снялись. Это было 24 мая 1925 года. Сергей оформил свои дела в редакции. Наконец, дома. Вот уже второй день как в кругу своих домашних после годовой разлуки.  Отец рассказывает, что Сергей последнее время очень много пьет, редко приходил домой ночевать и заметно начал опускаться. Влюбился в эту вельветовую куртку и уже месяц ее не снимает. Здесь нет человека, который бы с ним мог проводить время. Петр занят и день и ночь, а все эти временные знакомые Сергея таскают его по гостям и ресторанам. Хорошо, что он едет в Москву, там хотя бы Галя повлияет на него.

            Вечером, часов около 10 позвонил ко мне брат. 

          — Ты, конечно, знаешь лучше меня, что Сергей завтра уезжает. Я говорю из типографии. Сейчас Сергей пошел ко мне домой, а семья на даче, мы договорились сегодня ночью посидеть. Ты иди ко мне и захвати, что нужно, ну, приготовь нечто вроде ужина, а то Сергей будет один скучать и, чего доброго, опять очутится в какой-нибудь компании.

         Не теряя времени, я зашел в магазин, накупил всякой снеди и, конечно, прихватил несколько бутылок «Напареули» и «Саэро» и, нагруженный, явился в дом брата. Только после нескольких звонков Сергей с заспанными глазами открыл дверь.

       — Я час уже здесь хозяйничаю и решил поспать. Хозяев нет, скучно. 

        Мы приступили к распаковыванию покупок. Он с задором рассказывал, как в Балаханах проводил Первомай, как горячо его приветствовали нефтяники и ему просто жаль уезжать из Баку.  — Но скоро, летом, я опять приеду сюда в Мардакяны, к Петру Ивановичу на дачу.

          Я накрыл на стол, хлопотал на кухне с каким-то жареным. Сергей сидел за письменным столом. Позвонили из типографии, у телефона метранпаж Качурин. 

          — Кто? Вася? Качурин? Это я, Сергей, Петр там скоро освободится? Уже сверстали? Передай Петру: «Прощай, Баку» я посвящаю Василию Ивановичу Болдовкину. Алло, Петр? «Прощай, Баку» я посвящаю Василию, прошу тиснуть. Вовремя? А то через полчаса было бы поздно? Ну ничего, Качурин пусть не обижается, обязательно вставит посвящение. Ждем. 

          Часов около двух ночи приехал брат и Качурин. Качурин держал свежий, еще пахнущий краской, оттиск газеты от 26 мая 1925 года.  Сергей стал читать «Прощай, Баку» и крепко-крепко поцеловал меня. 

        — Хорошо! Это посвящаю тебе. Жаль только, что не вместе едем в Москву. 

          В эту ночь Сергей был очарователен. Вчетвером провели мы эту ночь до рассвета. И я решил бросить все свои дела и ехать с Сергеем в Москву.  Решено — сделано. Итак, «Прощай, Баку», а друг не кивает головой, а едет вместе с Сергеем.  В эту ночь Сергей был неподражаем. Экспромты с его уст сыпались в большом изобилии. Он был рад, что уговорил меня ехать с ним в Москву, а фактически моя поездка имела цель — не давать Сергею в дороге много пить.  Простуда Сергея дала себя знать, он охрип и все время твердил, что у него начинается горловая чахотка. 

           — Вася, ты знаешь, как я болен! У меня туберкулез горла — горловая чахотка, а это значит, что мне максимум полгода жить. 

           Конечно, это было далеко не так, заключения врачей были противоположны, но самовнушение Сергея порой делало его жалким. 

         Наступило утро 25 мая 1925 года. Поезд Баку—Москва отходил в 13-00, но до отхода поезда нужно было сделать множество дел. Во-первых, предстояла большая работа по сбору Сергеевых вещей. Правда, их было не так много, но они были рассеяны по нескольким адресам. Эту миссию я взял на себя.  Сергей поехал в редакцию «Бакинского рабочего» оформлять свои дела. Билеты достать поручили товарищу; договорились встретиться у меня на квартире в 12-00, откуда поедем на вокзал. Времени на все дела было явно мало. Стрелки часов неумолимо сокращали время до отхода поезда.  Около 12 часов я был уже готов к отъезду. Жду Сергея. Звонок. Открываю дверь — передо мной незнакомый шофер. 

          — Василий Иванович, я повезу Сергея Александровича на вокзал. Петр Иванович прислал машину.

          Я ответил, что придется подождать, так как Сергея еще нет. Через пять минут еще звонок. Открываю дверь — передо мной другой шофер. 

         — Василий Иванович, здравствуйте, я за вами и на вокзал. Я повезу Сергея Александровича на вокзал. Петр Иванович прислал машину. 

         — Но ведь машина уже есть. 

         — Нет, нет, Петр Иванович прислал меня. 

         Я начинаю беспокоиться. Звоню в редакцию, мне отвечают, что Сергей уехал в половине двенадцатого. Разыскиваю по телефону брата. Нахожу его в ЦК, говорю, что Сергея нет ни в редакции, ни дома. И потом, почему ты прислал три автомашины, зачем они? 

            — Я машин не присылал, это все наши шоферы самовольно уехали, чтобы проводить Сергея. Он, несомненно, где-то у твоего дома, советую посмотреть в заведении Деткомиссии, что неподалеку от тебя. Советую пройти посмотреть. Времени до поезда остается мало. 

          Я быстро спустился с лестницы, прошел два квартала и на углу улиц Фиолетова и Джапаридзе было кафе с одним залом.  Открываю дверь и слышу мотив лезгинки, играют скрипка и рояль. Зал пустой. Под звуки наурской Сергей хриплым голосом поет «За окном гармоника» (14). За столом сидит шофер Коля Кругликов, рядом стоит директор кафе Довленидзе.  Увидев меня, Сергей виновато садится на стол, стараясь спрятать почти выпитую до дна бутылку из-под коньяка, и в это время наливает лимонад. 

          — Прости, дорогой мой Вася, мы с Колей заехали выпить лимонаду и встретиться с товарищем Довленидзе. 

           При неловком движении левой руки, перевязанной черной лентой на сухожилии у запястья (вена у Сергея была когда-то перерезана), бутылка из-под коньяка упала на пол. 

           — Ты не думай, что мы пили коньяк, эта бутылка стояла на столике, когда мы пришли. А товарищам музыкантам очень нравится моя песня. Ну, едем. 

           Тепло простившись с Довленидзе и музыкантами, Сергей, уже немного покачиваясь, в сопровождении Коли вышел из кафе. Сели в маленький «фордик» и через несколько минут были у дома, а у парадного ждут еще четыре автомашины. Забежали домой, простились с отцом и матерью и поехали на вокзал. Вез нас Коля Кругликов. Две машины мне удалось отправить по домам, а две автомашины так и следовали за нами до вокзала. На вокзале масса друзей, много провожающих. Поезд отправлялся через пятнадцать минут. Не могу оттянуть Сергея от друзей; он весел, остроумен, немного подвыпивши. Хожу за ним по пятам, боюсь, как бы Сергей не поддался соблазну. Это он чувствует, порой смущенно смотрит на меня. Вот какая-то группа открыла несколько бутылок «Абрау-Дюрсо» и «Багдади». 

           — Ну, Вася, на расставание с бакинскими друзьями можно и выпить по бокалу шампанского, и в вагон. 

           — Да, Сергей, в вагон пора, поезд нас ждать не будет. 

            Бокалы опустошены, поцелуй, масса, масса поцелуев. По-моему, и знакомые, и совершенно незнакомые целовали Сергея. 

          — А телеграмму? Вася, скорей, я уже написал и чуть было не забыл отправить. 

          Я взял у Сергея клочок бумаги, подошел к окну телеграфа и быстро переписал на бланк: «Москва, Брюсовский пер., 2, Бениславской. Будем Москве вместе с братом Чагина, приготовь комнату — Сергей»(15). Подлинник телеграммы положил в карман, подошел к Сергею, говорю: «все в порядке», — и направился к вагону.  Чувствую определенное облегчение — мы на площадке вагона, слышу свисток главного кондуктора, гудок паровоза, поезд медленно отходит от перрона. Сергей отвечает на десятки машущих рук: 

           — Прощай, Баку! 

          Мы прошли в свое купе.  В вагоне не так много народа, много мест свободных, в соседнем купе возвращались со съемок из Средней Азии экспедиции киноартистов. Быстро познакомились. В числе артистов нашей попутчицей оказалась известная в то время киноактриса Ольга Третьякова. Попутчики были интересные. К нам в купе приходило много людей, нашлись среди них знакомые Сергея по Батуми. Начались воспоминания о батумских похождениях и веселых днях с грустными песнями. Сергея тянули в вагон-ресторан, и никакие уговоры друзей на него не действовали. Я его ни на минуту не выпускал из вида. Моими союзниками были товарищи артисты, в частности, Ольга Третьякова, которая занимала нас интересными беседами.  Так прошли сутки, дорога, масса впечатлений. Но на другой день товарищи увлекли Сергея, и никакая сила не могла его вырвать из вагона-ресторана, и только поздно вечером крепко пьяным его привели в купе. 

           Как только открылась дверь, слышу: Сергей хриплым голосом поет: 

          — Дорога в жизни одна, ведет нас к смерти она. 

         Если бы кто знал, как трудно уложить спать в таком состоянии Сергея. Откуда появлялось столько энергии, экспромтов, импровизации!.. И только далеко за полночь «буйная головушка» его склонилась на подушку. Он уснул, как казалось, крепким сном. Я открыл окно, спать не хотелось. Поведение Сергея еще больше отгоняло сон. Через туалет я вышел в соседнее купе, еще не спали, обсуждали «трагедию» Сергея. Незаметно текли ночные часы; поезд с бешеной скоростью мчался в темноте по степным просторам. 

         Вдруг — толчок, шипение тормозов и поезд стал. Не понимая, в чем дело, мы вошли в коридор вагона. В наш вагон бегут железнодорожники с фонарями. В эту минуту открывается дверь нашего купе, заспанная голова Сергея виновато смотрит на служащих. Взор его остановился на мне. 

       — Вася, а я думал, ты упал в окошко, смотрю — одеяло и простыню раздувает ветер, а тебя нет, ну, я и решил остановить поезд, нажал ручку. 

        Железнодорожное начальство быстро восстановило порядок. После десятиминутной стоянки поезд тронулся, а главный кондуктор и начальник поезда сели писать протокол: опоздание курьерского поезда, необоснованная остановка, пользование стоп-краном и пр. и пр. Штраф. Штраф — 50 рублей. Подпись — Есенин. 

         Сергей протрезвел, виновато улыбается. Главный говорит, что утром в Харькове нужно платить штраф. Сергей несколько раз старается объяснить свою оплошность, и получается каждый раз по-разному: то он случайно дернул стоп-кран, расположенный над его головой, то потому, что товарищ, т. е. я, выпал в окно и он это видел и решил остановить поезд, то он проснулся и ему было очень жарко, он снял пиджак и повесил его на кран, то он думал, что это просто ручка-автомат открывающейся двери купе, и много-много прочих небылиц. Но спорить не приходилось. Нужно было платить штраф. Порядок есть порядок. 

           Все как будто бы успокоилось. Железнодорожное начальство ушло с пространным актом с десятками подписей свидетелей, подписью самого виновника.  Поезд прорезал рассвет с еще большей скоростью. Через несколько часов и Харьков. На одной из больших станций недалеко от Харькова к нам в вагон входит паровозная бригада. Замасленные спецовки, замазутченные руки и лица. В руках у них тот самый акт, который несколько часов назад составляли железнодорожные мужи. 

          — Кто тут Есенин Сергей Александрович? 

           Сергей виновато улыбнулся. 

           — Я понял. Вы, наверное, за штрафом пришли? Я же платить не отказываюсь.

           — Нет, нет, не беспокойтесь, я машинист поезда и до Харькова нагоню все упущенное время. Ради вас, Сергей Александрович. Мы узнали, что виновником, дернувшим стоп-кран, был поэт Есенин. Так вот, мы посоветовались, решили нагнать и почти уже нагнали все простойное время. Взяли у главного акт и принесли его вам, тов. Есенин, решили избавить вас от штрафа. Штраф, конечно, ерунда. Но ведь это своего рода позор. 

           Машинист застенчиво передал акт. Сергей взял, порвал его. Крепко пожал всем руки, машиниста расцеловал. 

         — Только, Сергей Александрович, чтобы это было в последний раз, а уж мы ради вас нагоним. Бывайте здоровы. Вот мы и познакомились. Читать ваши стихи — читали, а теперь и с самим познакомились. 

          Сергей застенчиво посмотрел им вслед. 

         — Спасибо, спасибо. 

         …И до самой Москвы ни один из батумских товарищей уже не смог его увлечь и склонить к Бахусу. Перед Москвой Сергей нервничал и приводил себя в порядок, даже часто пудрился. 

          Душевно распрощались мы со своими попутчиками, и в знак дружеского внимания Ольга Третьякова преподнесла нам несколько своих фото в различных ролях с искренними душевными надписями. 

         Приветливо встретили нас дома в маленькой комнате Галя Бениславская и сестра Сергея Катя. Сколько рассказов, сколько смеха!  Сергей не мог сидеть и через час он меня уже знакомил в редакции «Красная новь» с товарищами Воронским, Василием Казиным. Восхищался поэмой Казина «Лисья шуба и любовь». Нанесли визит Всеволоду Иванову. Он был один, жены не было. Всеволод Иванов ждал первенца. В тот же день в Союзе он меня познакомил с Иваном Касаткиным и Клычковым, приехавшим из деревни Тверской губернии, как он говорил, «после изрядно выпитого огуречного рассола».  Вечером в гостинице «Националь» встретились у тов. Лашевича (16), были там Воронский, К. Кагонерова, Правдухин, Сейфуллина и еще несколько товарищей. 

           Сергей читал свои последние стихи, «Анну Снегину». Из 30-градусной в то время Московской водки делали 40-градусную с добавлением энного количества привезенного нами из Баку спирта. Но много Сергей не пил. Поздно вечером мы тогда вернулись домой. 

          На другой день опять друзья: Сахаров, Наседкин и Анна Берзина <Берзинь> — она большой друг Сергея. Встретил я у него и бакинского поэта Костю Мурана. С Анной Берзиной <Берзинь> мы очень подружились, она расспрашивала меня о жизни Сергея в Баку. Придумывала множество вариантов — как предотвратить трагедию Сергея, как отлучить его от злого порока — пьянства. Не раз она мне говорила, что это погубит Сергея. 

         Сергей любил ходить к Берзиной <Берзинь> на самый высокий этаж в Гнездиковском переулке. Часто мы играли в этом доме на биллиарде, а потом поднимались к Анне.
 

С.А. Есенин и П.И. Чагин  

             Все новые и новые друзья. Мы у Георгия Якулова. Граммофон наигрывает модные в то время фокстроты, Сергей танцует — с кем? — с фокстерьером Якулова!  В один из вечеров направились большой компанией в театр имени Мейерхольда. Приветливо нас всех встретил Всеволод Мейерхольд, усадил всех во второй ряд. Шел «Мандат». Старушка молится перед патефоном, пластинка накручивает какое-то богослужение. Сергей заспорил с Павлом Сухотиным что за псалом. Один говорит: от Марка, другой — от Луки. Публика в зале возмущается. Пришлось уйти. 

           Дни шли. Все новые для меня, а для Сергея старые друзья. Сколько споров, сколько одобрения! Мы на Малой Дмитровке у какой-то поэтессы. Муран в восторге от ее стихов, Сергей сдержанно улыбается. На его лице чувствуется скука.  В отдельные дни, когда мне приходилось бросать Сергея и уходить по своим делам, Сергей приходил домой изрядно выпивши. Порой дома были и скандалы. Сколько трудов стоило Гале и соседке ее Соне (фамилию не помню) утихомирить Сергея. Сергей ругал Катю, чтобы она поменьше встречалась с Ив. Приблудным. 

          — Он тебе не пара, смотри, в машинистки отдам, — часто слышались окрики Сергея.

         Незадолго до Троицына дня <7 июня> из деревни Константиново, родины Сергея, приехали его двоюродные братья. Приехали звать на свадьбу. Двоюродный брат (кажется, Юрий (17) женился. 

           — Приезжайте все, чем больше людей, тем лучше. Лошадей вам вышлем на станцию, штук пять троек, быстро докатите к нам. 

          Два дня шли уговоры, и только после согласия Сергея братья уехали домой. Шли приготовления и в Москве. Вот в одно июньское утро Сергей мне сказал, что сегодня едем в Константиново. 

         — Увидишь моего деда, Вася, которому я прислал из Батума письмо. Занятный старик.

    …Часов в девять утра, за два-три дня <за день> перед Троицыным днем, мы сидим на Сретенке в пивной, вход с угла, с какого-то переулка. Это место сборов. Одного столика явно мало, подставили другой. Пиво,сушки, раки. Девушка Леля (18), как ее все называли, с улыбочкой подает поднос за подносом. Вот подошла пара — один рыжий и с ним хорошенькая молодая женщина. Они извиняются, что не могут поехать. Вот подходят еще и еще, в руках у всех большие белые корзинки — прямо из гастрономических магазинов. Василий Наседкин, «организатор масс», берет на себя обязанность достать билеты. Поезд отходит с Казанского вокзала, он уезжает и наказывает мне, чтобы не опоздали.  Проходит час, кажется, все в сборе. Больше ждать нельзя. Посетители пивной уже все знают, что писательская публика собирается в Рязань на свадьбу. Расплачиваемся за 13 человек — нехорошее число. 

         — Леля, бросайте своих раков, поедемте с нами на свадьбу, после праздника приедем. 

       Недолгие уговоры. Девушка снимает белоснежный фартук, надевает косынку, летнее пальто; вызываем несколько такси, и мы отправляемся на вокзал.  Встречаем Наседкина. У него что-то много билетов в руках, он озабочен. Оказывается, поезд товарно-пассажирский, ехать придется в товарном вагоне. Нужно купить свечи, выбрать вагон со скамейками. Второй звонок. Подавая друг другу руки, поднимаемся в вагон. Сергей, Наседкин, Ив. Старцев, Сахаров, Муран, Галя Бениславская, Леличка, Катя, еще несколько человек, фамилии которых просто не помню, гармонист — заполнили вагон; корзины, свертки… Третий звонок, глашатай со звонком из зала выходит на перрон: 

      — Третий звонок, поезд идет до ст. Казань, через Рязань, Ряжск, Рузаевку, Сызрань и т. д. 

       Третий звонок. Перрон пустеет, поезд трогается.  Когда начало вечереть, зажгли в вагоне толстые железнодорожные свечи и чувствовалось, что перепели уже все песни, а запевать их был большой мастер Василий Наседкин. В этот полумрак, с какой-то горечью и надрывом загремела гармонь и все подхватили:

Что-то солнышко не светит,

Над головушкой туман.

Или пуля в сердце метит,

Или близок трибунал.

         Еще с большим надрывом раздавался припев:

Эх, доля-неволя, глухая тоска,

Долина, осина, могила темна. 

          И лилась эта песня над русскими просторами, а звонкий голос Наседкина вновь и вновь запевал ее, Сергей же с большой задушевностью вторил ему, а за ним уже и все подхватывали, и хор звучал мощно и согласно. 

         Вот и станция Дивово — темная, неприветливая от прошедшего только что большого дождя, грязная и холодная. Поезд отошел. Пробиваемся во мраке к избам «на огонек». Чайная. Это хорошо. Весь день ехали без еды, пора и закусить. Составляются столики, говор, земляки тепло встречают Сергея. Вошли и константиновские лихие парни, навеселе. 

         — Долго ждать приказали. Вы пока здесь перекусите, а мы будем запрягать. Два часа ждем, пришлось лошадей распрячь, подкормить. Как малость подзаправитесь, так и поедем.

          Лил проливной дождь. На дворе было сыро и прохладно. Теплота чайной располагала ко сну почти всех, только Сергей был очень подвижен и весел. Он весело поздоровался с земляками, входящими в чайную, кое-кто из них были его друзья с детских лет. Мимолетные воспоминания, дружеские шутки. За окном забренчали бубенцы подъезжающих шарабанов, да и все запасы чайной — колбаса, хлеб, водка и наливки — были съедены и распиты. Все говорило за то, что пора двигаться дальше. 

        — Скажи, друг, что это такие плохие запасы у вас в чайной, даже водки нет, — обратился Сергей не то к хозяину чайной, не то к заведующему, стоящему за прилавком. 

        — Да она же слабая, тридцать градусов, много не держим. «Он» куда крепче и его больше у нас тут уважают. 

        — Я вас про водку спрашиваю.

        — А я отвечаю: самогон, говорю, крепче. 

         Поняли друг друга, посмеялись, пожали руки и пошли усаживаться по бричкам. Дождь не переставал. Едем по полям в темноте, дорога — сплошная грязь, слева и справа ржаные поля. Укрываемся чем только можно, вытаскиваем половики из-под ног и спасаемся от холода и дождя. В ночную темноту улетают звуки бубенцов. С нетерпением ждем Константиново.  Почти после трех часов пути в темноте вырисовываются силуэты деревьев, слышится вдалеке собачий лай — это Константиново. У большого дома остановка. Это дом Есениных.  Заходим. Горящая лампа «молния» освещает большую просторную комнату. Отец, мать, сестра Шура: объятия, поцелуи. «Приехал!» 

         Ночь дает себя знать. Мамаша хлопочет, как устроить гостей. Девочки и Сергей останутся в этом доме, а остальные разместятся в старой хате. Протестов нет, да и не может быть — мы же гости, да и сколько! Вооружившись фонарем «летучая мышь», мамаша провожает нас по тропинке сада. Недалеко и хата. Заходим подряд, наклонив головы. 

          — Ну, размещайтесь, спать будете здесь. 

           На полу во всю комнату было наложено сено, прикрытое белыми простынями и наволочками. 

          — Ну, размещайтесь у нас как можете.

         Сахаров быстрее всех ориентировался и начал определять места. 

          — А ты что пришла сюда? — обратилась мамаша к Леле. 

          Сахаров вместо сконфуженной Лели быстро ответил: 

          — Она с нами, а то в доме она стесняется, а здесь ей удобнее будет. 

          — Ну, ну, смотрите, неволить никого не буду. 

         Оставив нам фонарь и пожелав доброй ночи, она ушла. Долго размещались, шутили, но постепенно шум десяти голосов утих, кто-то привернул фонарь, и все заснули. Места хватило всем, как говорится, впритык.  Перед рассветом пошел дождь. Было холодно и сыро. Наутро умывались под дождем из привешенного на дереве глиняного умывальника с двумя носиками. Приведя себя в порядок, каждый шел в дом, где уже гремела гармоника и был заставлен стол дымящейся картошкой, драченами и шумел самовар. 

         Сергей упрашивал мать спеть с пришедшими подружками-односельчанками рязанские страдания. Полилась песня:

Эх, ты, тетушка Маланья,

Чем ты лечишь от страданья? —

как бы вопрошали одни голоса и тут же обрывались, а другие продолжали, как бы отвечая:

От страданья, от лихого

Нету средства никакого. 

              Сергей представляет всех нас своим односельчанам, дает нам различные вымышленные имена. Меня он представляет как персидского посланника. Бакинского поэта Мурана — Мураловым. Смех, песни, довольные лица отца и матери, хлопочущих около гостей и неоднократно целующих и обнимающих Сергея. 

            — Дедушка, — кричит Сергей, — я ведь тебе написал письмо из Батума (19), читали тебе его? 

            — А как же, — шамкает с печи дед, — читали. 

           — А что же ты не приехал в Батум? 

           — Письмо-то письмом, хорошее письмо, а вот насчет приезда ты не совсем продумал. Ты бы, Сергей, денег прислал на дорогу. Нужно было тебе его немного продолжить, а прислал бы денег, может, и приехал бы. 

           Благообразное лицо деда просияло хитренькой улыбкой, исчезнувшей в бороде.

           — Да где уж, Сергунь, поехать, здесь с печи слезть мочи нет.

           — Ну ты, дедушка, не обижайся, что я не додумался прислать тебе деньги. Ведь ты знаешь, я для тебя ничего не пожалею, ни денег, ничего.  

            — Сергунь, дай мне сорок копеек на баню, восемь лет не парился. 

            Сергей пошарил в свих карманах, но, увы, к сожалению, в них ничего не было, и он сконфуженно проговорил: 

            — Дедушка, нет при себе, боюсь, потеряю. 

          Сергей подходит от печи к столу, взором что-то ищет, но не находит, подходит к сложенным в противоположном углу корзинам с провизией, привезенной к свадьбе, развязывает один короб, вынимает бутылку «Абрау-Дюрсо», берет со стола стакан. 

          — Дедушка, ты про все эти мелочи забудь. Давай выпьем с тобой шампанского. 

         — Шампанского? Никогда не пил. Было время, пили много, когда деньжата водились, да все больше «монопольку», а то самогон. А к вину-то мы непривычны были. 

           В это время раздается треск выбитой пробки. Сергей наливает стакан и подает деду:

         — Подожди, дед, я себе тоже налью. Ну, давай чокнемся за твое здоровье. 

         Сергей быстро осушил стакан. Дед пьет медленно, его руки трясутся, подавая порожний стакан Сергею. 

         — Да, хороша штука. Баре-то, видать, не дураки были, с такого-то вина и помирать не захочешь. 

           Его беззубый рот что-то медленно жевал. Сергей встал на табуретку, подтянулся к деду, обнял за голову и поцеловал его в лоб.

          — Люблю тебя, дедушка. 

         — Да погоди, погоди, Сергунь. А что стоит это вино? 

         — Пять рублей за бутылку, дед. Вот как живем! 

        — Пять рублей? — Дед поперхнулся и медленно стал поворачиваться на печи.  Сергунь, а ты все ж на баню-то дай мне деньжат. 

          Сергей уже не слушает деда, ведет живой разговор с гостями, шутит. Часть людей уже встали из-за стола, кое-кто уже ушел гулять на деревню. Скоро хата опустела. Сергей лег отдохнуть на кровать, стоящую у печки. Отец его сел около него. Началась мирная беседа отца и сына.

         — Да посиди, отец, около меня, успеешь с дедом на печи отлеживаться. 

          Мать убирала со стола, я поторопился выйти из дома и скоро присоединился к одной группе товарищей. Ходили по деревне, по грязной после дождя дороге. Зашли к двоюродному брату Сергея. Там шли приготовления к вечернему свадебному пиру. Не стали мешать и пошли к речке. Наседкин затянул:

Мы на лодочке катались,

Золотистой — золотой…

          Шура и Катя охотно подхватили, и полилась песня. Песня сменяла другую, третью. Часа через два с изрядно промокшими ногами я один вернулся в хату, оставив компанию у речки.  В хате было убрано. Дед и отец лежат на печи. За столом Сергей и его дядя. Под образами гармонист еле-еле перебирает пальцами. На столе стоит жбан самогона (дядя принес). Пьют одним ковшом. Увидя меня, Сергей знакомит с дядей, дядя черпает ковш и подает мне. Выпиваю через силу, прошу извинить, прошу разрешения лечь — страшно болит нога. Сергей подводит меня к кровати у печки. Ложусь. Сергей опять за столом. Дед и отец с напряжением смотрят на дядю и Сергея, стараясь уловить их разговор.  

           — Так вот, Сергей, я много не прошу, понимаешь, дело у меня торговое, и в оборот еще деньжонок не мешало бы добавить. 

           — Дядя! — кричит Сергей, обнимая и целуя его. — Для тебя я всегда всей душой. 

          — Так вот, хочешь, под вексель, хочешь, под расписку, ссуди мне десять тысяч ну хоть на год, конечно, все по закону, с процентами. 

            Сергей задумался: 

           — А дело у тебя солидное? 

          — Если бы не солидное, не просил бы. 

             Вот этот разговор отец передает деду (дед туговат на ухо). 

          — Ну и мазурик, — говорит дед. — Неужели Сергунька даст? 

         Сергей ходит по комнате. 

          — Что ж, дядя, может, и поладим. Десять, говоришь? 

          — Десять, Сергей. 

          — Могу десять, могу двадцать, когда оформим-то? 

          — Ну хоть сейчас.

          — Сейчас? Ну, давай сейчас.

         Дед и отец приподнимаются на печи и с напряжением ждут.

         — Ну и дурак, — говорит дед. — Неужели он даст этому прощелыге, а, Лександр? 

         — Да, дядя, сейчас так сейчас, — говорит Сергей, принимая из рук дяди ковш и расхаживая по комнате, выпивает его. 

             Дядя с нетерпением ждет. 

            — Ну что, Сергей? 

           — Знаешь, дядя, не сейчас, приезжай в Москву, там и поладим. 

            Дед и отец облегченно вздохнули, положили головы на подушки. 

           — Ну и слава Богу, в Москве-то он ничего не получит.

           Встрепенулся гармонист, заиграл какую-то плясовую, не то фокстрот. Сергей поднял дядю со стула и, неумело обняв его, потащил в танец. Дядя, как мог, отбивался и опять сел. Гармонь умолкла. Сергей, обнимая и целуя дядю, говорит:

          — Ничего, в Москве поладим.

           — Да ты все в Москве да в Москве, знаю я уж, не раз там бывал у тебя, да ни с чем уезжал.

           — Ничего, дядя, денег у меня много, векселя не надо.

            Дед не унимается, толкает отца в бок.

          — Лександра, Лександра, вот Митюха Софронкин в Москве в лабазниках служит, тридцать целковых получает, завалил, говорят, своих деньгами. Да…

            Отец тяжело вздыхает. Клонит меня ко сну, я под монотонные звуки и под говор Сергея и дяди засыпаю.

               Проснулся я уже в послеобеденное время, часов около пяти. Хмурое, серое небо смотрело в окна, на дворе моросил дождь. Хорошо было лежать у теплой печки. На полатях, прямо надо мной, несильно похрапывали дед и отец Сергея. Рядом со мной на кровати, столкнув меня к стене, крепко обняв меня, спал Сергей. В комнате было тихо, все убрано. Хотелось встать, но боязнь разбудить Сергея не давала мне подняться. Я подумал о товарищах: неужели они все в такую погоду гуляют у речки? Мои мысли прервала мать:

           — Что, проснулись? А за вами приходили ваши товарищи и девочки наши, они у соседей, я уж не велела будить-то, и Сергею нужно отдохнуть, всю ночь, поди не спали, да и гость этот (это она про дядюшку), ух, шельма, еле убрался. Паук он, из… По правде сказать, не любим мы его. Вот привязался: дай, Сергей, ему 10 000 рублей, он дело вздумал расширять, да что говорит-то Сергей: «Я, говорит, на вексель согласен». Они, эти векселя-то, учитываются?   

            — Учитываются, мамаша. 

            — Да, да, — говорит, — я его учту, вексель-то.

            — Ну, что, Сергей подписал?

           — Упаси Бог, нет, не подписал. Уж Сергею и отец моргает, и дед руками махал. Сказать-то нельзя, дядя-то обидится, а ведь как-никак родня. Да и Сергея-то мне жалко. Слабый он, всех жалеет, только себя не жалеет, пьет много, а ведь ему это нельзя, и голос пропал, хрипит. При вас-то, Василий Иванович, он стесняется, уж вы ему очень гожи. Он ночью-то, как вы приехали, много о вас рассказывал, про Персию говорил и про брата вашего. Говорил: вот старикам бы вашим в деревне у нас пожить. В это лето он опять к вам собирается: море, говорит, у вас хорошее. Ну, а мы здесь перебиваемся, тоже ведь и недостатки, и горе за Сергея переживаем, мало он нам пишет. Да еще товарищи находятся нехорошие. А Сергей без разбору, любого проходимца без роду и племени рад приголубить, вот они-то его и с пути сбивают. Вася-то Наседкин, хороший тоже человек, хозяин он хороший, утром-то и дров нарубил уже, а потом пошли все гулять — любо глядеть, и песню Вася любит.

…    И лился рассказ… о житье-бытье Сергея. Я слушал ее полушепот. Великая душа — мать, не раз она подносила фартук к слезящимся глазам.

         Долго мы еще беседовали, пришли Катя, Шура, Галя, проснулся Сергей. Пошли умылись, привели себя в порядок, вечером нужно было идти на свадьбу. Разобрали и отправили привезенные подарки, привезенное вино. Наседкин и Сахаров, как более хозяйственные люди, были у нас за «коноводов». Хорошо было сидеть в натопленной хате, и, по правде сказать, никуда не хотелось идти, ни на улицу, ни на свадьбу, а сидеть и слушать оживленные задушевные воспоминания да изредка вставляемые остроумные реплики Сахарова. Сергей был большой фантазер, рассказывал всякие небылицы о Баку, о Персии (в которую он только собирался ехать). В тех местах, когда слушатели его фантазий сомневались в правдивости его рассказов, он ссылался на меня и просил моих подтверждений. Приходилось поддакивать, Сергей хитро подмигивал и улыбался.

         — Ну, пора нам и в поход, — заявил Сахаров, — а то братец там может обидеться.

        Хотя стояло лето, но на дворе прохладно, свежо и сыро. Надеваю плащ, мамаша говорит:

           — Да что вы, Василий Иванович, все в пиджачках, а вы пальто надеваете, вас на смех поднять могут.

            — Не тронь его, мама, он на солнышке привык жить, в Баку сейчас градусов 70.

           Пришлось снять и оставить пальто, совет матери действительно был хорошим. Мы отправились вдоль деревенской улицы. Чувствовался праздник (была Троица). Девушки, парни, по-воскресному разряженные, с гармониками встречались нам, переговаривались между собой.

          — Смотрите, Сергей приехал, — и знакомые и незнакомые приветливо здоровались.

            Ну вот и обитель. Шумно, много народа, большая изба как будто бы хотела раздаться еще, столы накрыты разной снедью. Батарея бутылок, графинов и просто кувшинов (с самогоном). Молодые в красном углу, по ту и другую стороны — степенные старички.  Приветствия. Усаживают всех нас за стол, теснятся. Тост за здоровье молодых. Тост… тост.. тост… Сменяются за столом люди, уходят одни, приходят другие. Приходит уже больше молодежь. Часть из них за столы не садится, столы почти пустуют, а потом их убирают совсем. Свободная комната, смех молодежи, вихрастые парни, расфранченные девушки, довольные гармонисты наперебой играют русскую, пляс, частушки, задор — кто кого перепляшет. Вот и Сергей в шелковой белой рубашке с платочком в руках подплясывает с какой-то девушкой. Частушки — одна крепче другой — отбиваются каблуками.

          Летит время, уже далеко за полночь. Окна открыты, не вмещают много любопытных голов. Но не все идет гладко. По окнам начинается шумок, пьяные возгласы, как будто бы затевается драка. Вот и председатель сельсовета — власть — пришел навести порядок. Люди от хаты не уходят, скверно­словят, грозят. Выходим на улицу: группа парней, изрядно подвыпивших, грозит, ругается.

        — Я прошу убрать этих хулиганов, обеспечить, как власть, порядок. Вы знаете, тут посол из Персии, — показывает на меня, — и Муралов (20)  здесь, — показывает на Мурана, — смотрите сами, что случится, отвечать войной придется.

          Но долго уговаривать не пришлось, часть из группы уже ушла, в часть уже целовалась с хозяевами и с нами со всеми. А пляс в хате шел своим чередом, даже с еще большим азартом. Вот и рассвет. Сергей весь потный.  С предутренним рассветом пляска заметно ослабевала; пожилые люди стали собираться по домам. На улицу вышли и гармонисты, и вдоль широкой деревенской улицы, несмотря на изрядную грязь после прошедших дождей, с залихватским задором продолжался пляс.  Сергей с платочком в руках отплясывал по грязи, припевая частушки. Он так никому из парней и девушек не дал переплясать себя.

          Под гармоники, под частушки, под пляску нас проводили до дому, а молодежь еще долго-долго, до позднего утра ходила по улице.  На свадьбе перезнакомились со многими, здесь и родственники Сергея, здесь и его старые друзья. Получили много приглашений. Сергей рассказывал о своих былых проделках. Мамаша готовила завтрак, кое-кто не выдержал бурной ночи и пошел отдыхать в старый дом.

          Нам с Ив. Ив. Старцевым нужно было быть на другой день (после Троицы) в Москве. Сергей уговаривал не уезжать, но после долгих доказательств уступил. (Мне нужно было ехать в Баку.) Отец Сергея пошел за подводой. Этот завтрак был нашим прощанием. Сергей давал мне наказы — что нужно кому передать в Баку.

          — Скажи отцу и Петру Ивановичу, что в июле или августе я обязательно буду в Баку, приеду и в Мардакяны. А будешь в Мардакянах, передай привет соседу по даче — Дадашу Буният-Заде  (21).

            Он начал рассказывать всем, как в Мардакянах мы были на даче Совнаркома, о своем знакомстве с тт. Газанфаром Мусабековым, Солтаном Меджид, Эфендиевым, Каракозовым, Дадашем Буният-Заде, Рухуллой Ахундовым (22).

           — Я много им читал свих стихов, и они им очень понравились. Верно я говорю, Вася?

             А в заключение сказал:

             — Обязательно приеду в Мардакяны на море, а потом, может быть, и поеду в Персию.

             Не мог он в Константинове забыть про Баку, и здесь его снова тянуло на Восток.

             Расцеловавшись со всеми домочадцами — дедом, отцом, матерью, сестрами, и дав обещание снова приехать в Константиново, я вышел на улицу. На подводе уже разместились и ждали меня Ив. Ив. Старцев и девушки Катюша и Леля, та самая, которую мы забрали на свадьбу из пивной на Сретенке. Тронулись. Сергей махал вслед уезжающей подводе и кричал:

          — Из Баку приедешь обязательно ко мне.

            Через несколько минут колосившаяся рожь уже закрыла деревенскую улицу и саму деревню. Я покидал родные места Сергея Есенина.

             Примерно месяца через полтора <через две недели> я вновь вернулся в Москву. Прямо с вокзала поехал в Брюсов переулок, к Галине Бениславской. Но, увы, Сергей там больше не жил. Галя сказала мне, что он женился и дала его новый адрес. Через несколько дней я посетил Сергея. Он жил в Померанцевом переулке. Сколько было восторгов и его воображений, когда мы сидели и беседовали о Баку. Он вспоминал и проведенный в Балаханах первомайский праздник, вспоминал, как мы с ним спали на балконе.

         — А ведь на этом балконе и зародились «Персидские мотивы», помнишь, Вася? Мы скоро поедем с Соней в Баку. Я, Соня, обязательно тебя познакомлю с Иваном Ивановичем, отцом Петра Ивановича, занятный он человек, опять будет ходить около меня и говорить: «Тише, Сережа, ты потише». Нам нужно с тобой, Вася, поехать к Шумяцкому, ты хотел меня с ним познакомить, он ведь долго был полпредом в Персии.

          — Лет около трех.

          — Хочу обязательно с ним встретиться.

          — Ну, что ж, — отвечаю я, — как-нибудь поедем к нему, он будет очень рад. На днях должен приехать в Москву Петр, он его хороший приятель, вот все вместе и поедем.

            Через несколько дней приехал в Москву брат, и каждый день мы встречались с Сергеем. В один из хороших солнечных московских дней катались на речном трамвае Савкин, Яковлев (23), Сухотин и брат.

           В одну из суббот после работы мы поехали в Малаховку, на дачу к Б.З. Шумяцкому24. Вечерело. Сидели на веранде, пили чай. Оживленная беседа. Но Сергею и брату как-то было не по себе.

           — Борис Захарович, чай да чай, — говорит брат, — уж очень холодный напиток.

           — Нужно бы чего-нибудь погорячее, а то вечер довольно прохладный, — говорит Сергей.

            Шутка за шуткой, Борис Захарович говорит:

            — Я-то человек непьющий, в доме горячих напитков не держу. А вам поделом, нужно было бы предупредить о своем посещении, здесь не город, скоро не найдешь.

             Старушка-няня, хлопотавшая за столом, лукаво улыбнулась и говорит:

            — У меня есть немножечко, чем попотчевать гостей.

            Сергей вскочил со стула, взял няню под руку и стал с ней шушукаться. Через минуту он с ней пошел в ее комнату и явился оттуда сияющий с бутылкой какой-то настойки, не то «перцовки», не то «дубняка».

            — Прямо из-за образов святых вытащил. Вот и влага, которую воспел Хайям.

            Беседа пошла более оживленно. Уже за полночь. Хозяева оставляют нас на ночевку, вряд ли мы успеем к поезду, а первый поезд в пять часов утра. Все же прощаемся. Пьем на посошок. Лидия Исаевна, жена  Б.З. Шумяцкого, просит написать что-нибудь на память. Сергей пишет четыре строчки и поднимает бокал.

— До свидания, спасибо за проведенный вечер.

А теперь с любовью братскою

Пью за Лидию Исаевну Шумяцкую,

За чай без обеда

И мужа ее — бывшего полпреда  (25).

            Прощаемся и всей ватагой идем на вокзал, но, увы, поезд будет только в пять, четыре часа где-то нужно коротать. Свежо. Ходим по Малаховке, к Шумяцким идти неудобно — поздно. Разыскиваем писателя Тарасова-Родионова, вот как будто бы его дача. Кричим с дороги через палисадник. Кто-то выходит, спрашиваем, нет, не здесь. Обошли несколько дач, пока не получили от одного почтенного старца хорошую отповедь за беспокойство. Натолкнулись на какой-то дом отдыха, одна молодежь, не спят. Завязываем с ними беседу, хотим потеплее устроиться, хотя бы провести ночь под крышей (накрапывал дождь), но не удается. Молодежь принимает нас в штыки, пришлось ретироваться.           Куда? Ночь, дождь, холод, сырость. Хотя бы под крышу»! Идем к даче Шумяцкого. Не будим хозяев, располагаемся на террасе. Проспав часа два, так же тихо покидаем веранду и идем на вокзал.

           Через несколько дней Сергей уехал в Баку (26). Перед отъездом мы договорились встретиться на вокзале. У меня был несессер Сергея, который он забыл в Баку, я должен был его отдать. По каким-то причинам я на вокзал опоздал и с несессером вернулся домой. Этот несессер, как говорил мне Сергей, ему подарила Айседора Дункан.

          — Ты его мне, Вася, принеси, в дороге нам будет удобнее с этой штукой. (Так этот несессер до сих пор находится у меня.)

          Приехал Сергей в Москву примерно в сентябре-октябре27. Перед октябрьскими праздниками я зашел как-то к нему. С ногой у меня было плохо, старая рана не давала покоя. Долго сидели мы с ним и перебирали в воспоминаниях прошедшие дни.

           — Помнишь, мы с тобой снимались в Баку, а где же карточки?

            — Я совсем выпустил это из головы, когда был в Баку, да и ты почему не взял их? — ответил я.

             — Забыл так же, как и ты, а интересно было бы взглянуть — каковы мы с тобой на фотографии.

              Он мне читал новые его стихи, читал и «Черного человека».

              — Но я его не выпускаю, буду еще много-много над ним работать.

             При уходе он мне подарил несколько своих изданий: «Персидские мотивы», «Избранное», «Песнь о великом походе» — «Милому Васе Болдовкину в знак дружбы. С. Есенин», «Милому Васе Болдовкину с любовью».

           В конце ноября я снова посетил его. Встретив, он меня изрядно выругал, что я так долго не был.

           — Я уже написал Петру на тебя жалобу, что ты долго не был, но знаю, что ты где-то лежал в госпитале. Не дает, видимо, покоя тебе нога.

            Сергей показался мне осунувшимся, голос его хрипел до шепота.

            — Чахотка у меня. Вася, наверное, начинается. Нездоров я очень.

            Я ему рассказал о своих планах, что я опять, наверное, поеду в Персию через месяц или два. Сергей просветлел.

            — Ну, в этот раз я обязательно поеду с тобой, ты мне только скажи, когда поедешь. Петр Иванович, наверное, в первых числах декабря будет в Москве, вот мы и договоримся. Теперь ты послушай, я уже переделал «Черного человека».

           Он стал читать его мне, голос был глухой и хриплый:

Я в цилиндре стою,

Никого со мной нет.

Впереди лишь разбитое зеркало ( 28).

           Последняя моя встреча с ним была на улице Белинского, около гостиницы «Париж». Это было числа 15. XII-25 года. Я был у брата в гостинице, и он как раз собирался к нему. Падал снег. Сергей в черной шляпе, в шубе с воротником шалью, шел как-то уныло, задумчиво. Его осунувшееся серое лицо говорило о каких-то переживаниях, о какой-то болезни.

            — Здравствуй, Сергей!

            Мы с ним расцеловались.

            — Ты от Петра?

            — Да, тороплюсь в наркомат.

            — Зайдем к Петру, как он? Что рассказывает об отце? Хочу поехать в Ленинград.

            — Сергей, я тороплюсь. Ты заходи к Петру, а то как бы он не ушел. А попозже зайду и я.

          Мы расцеловались, и это был последний поцелуй. Вечером, когда я пришел в гостиницу, ни брата, ни Сергея уже не застал.  Через несколько дней я позвонил Сергею домой, мне ответили, что он уехал в Ленинград. А еще через несколько дней получили известие о кончине Сергея…

          Вечером, входя в Дом печати, на фронтоне здания я прочел: «Тело великого русского поэта Сергея Есенина покоится здесь».  Подходя к парадной двери, встретил Сергея Клычкова без шапки, всего в снегу. Он бросился ко мне на шею, истерически рыдая, восклицал:

          — Нету, Вася, с нами Сергея, ушел Сережа!

         Не выдерживая тяжести Клычкова, я его отстранил от себя и хотел поддержать под руку, но он рухнул в снег в истерических рыданиях. Несколько товарищей засуетились около него. Я пошел в зал. Много знакомых лиц, тех, с которыми Сергей знакомил меня. Вот в слезах сидит Вс. Мейерхольд, рядом с ним Зинаида Райх. Вот отец, мать, сестры Сергея.  Стоя в почетном карауле, я смотрел на Сергея. Спазмы сжимали горло, хотелось плакать. Что же от тебя осталось, Сергей, думал я, — где же красота твоих курчавых пшеничных волос — их пригладили, где твоя чарующая улыбка — рот закрыт, стянут какими-то чужими тонкими губами? А где же задор глубоких, как море, синих глаз, которые действительно, как зеркало, отражали широкую душу, где их красота? Увы, глаза закрыты! Неузнаваем Сергей, и еще горше, как-то жутко стало. Дальше все шло как в тумане. Не верилось, что этот жизнерадостный Сергей вдруг так нелепо покончил с собой. Да, кончилась трагедия его жизни.

           С помоста послышались слова — читал В.И. Качалов:

                                                 Не жалею, не зову, не плачу…

            Да, Сергей, ты уже не плачешь, но плачут миллионы людей. Беспрерывно играет траурный марш. Поздно ночью расходимся. Завтра последний твой путь, Сергей. Прощай…

            Через месяц, переехав границу, я вступил на персидскую землю и вспомнил Сергея. Как он рвался в эти края!…

            И не раз со сцены тегеранского клуба можно было слышать «Русь Советскую», «Персидские мотивы» и много, много других стихов Сергея Есенина. А как горячо на чужбине принимали их наши советские люди.

            В 1953 году летом я опять в Москве. Долго сижу на маленькой скамеечке на могиле Сергея. Много людей посещает могилу, идут и идут. Вот пожилая женщина с вязаной сумкой, в ней вижу несколько картофелин, хлеб, на ней потертые парусиновые туфли, видимо, из рабочих и прямо с работы. Кладет сумку, прибирает опавшую листву, убирает завядшие цветы, из сумки вынимает букетик свежих цветов и бережно раскладывает их у памятника.

           — Я очень извиняюсь, — обращаясь к ней, — скажите, вы не родственница Есенина?

         — Нет, в прямом смысле я не родственница. Но Сергей нам всем родной, всему народу родной, ведь он тоже из народа и писал для народа.

            Я опустил глаза. Через несколько минут она собрала свою сумочку и быстро ушла. В моей памяти остались ее слова:

           — Он тоже из народа и писал для народа.
 

-----------------------------------------------------------------------------

Комментарий

1) Был март 1924 года. Автор ошибся; в марте 1924 года Есенина в Баку не было — он находился в Москве в больницах (сначала в Шереметьевской, а потом в Кремлевской). Речь идет об осени 1924 года (сентябре).

2) Приехал из Тифлиса Сергей Александрович. Есенин приехал в Баку 20 сентября 1924 года; описанные ниже события были не в этот день, а, скорей всего, на следующий.

3) …если и пишу малость. В.И. Болдовкин в юности писал стихи, писал и позже. Наверное, он читал их Есенину, но как к ним отнесся Есенин нам неизвестно. Одно из больших стихотворений Болдовкина «Книжка про нефть», написанное в 1934 году неоднократно печаталось, было переведено и опубликовано на азербайджанском языке. Даже центральная газета «Бакинский рабочий» 14 апреля 1934 года поместила большую рецензию на стихотворение без подписи под названием «Первая детская книжка о нефти».

4) …заехал в гостиницу «Новая Европа». Гостиница «Новая Европа» находилась на Горчаковской ул. (ныне ул. Г.З.А. Тагиева), примерно в 150 метров от дома, жила семья Болдовкиных — отец, мать и он сам.

5) …здание «Исмаилийе». «Исмаилийе» — одно из самых красивых зданий Баку. Построено в стиле венецианской готики гражданским инженером И.К. Плошко в 1913 году как дар миллионера Мусы Нагиева городу. После установления Советской власти в нем располагался Дворец тюркской культуры, позднее — Академия наук, сейчас — Президиум Академии наук Азербайджана.

6) … укутанный в поношенную абу.  Аба — старинная верхняя одежда мусульман.

7) … он читал «Улеглась моя былая рана…» Очевидно, это были лишь наброски стихотворения, иначе, если бы оно было готово, то Есенин бы отдал его П.И. Чагину для публикации в газете «Бакинский рабочий». Стихотворение было дописано в Тифлисе и опубликовано уже в газете «Трудовой Батум» 10 декабря 1924 года.

8) На протяжении почти 20 дней.  Есенин уехал из Баку в Тифлис 6 октября, а В.И. Болдовкин, судя по его мемуарам, еще раньше, так что время их встреч ограничивается двумя неделями и даже меньше.

9) … я хочу создать целый цикл стихов про Восток, про Персию. Возможно, именно рассказы В.И. Болдовкина о Персии и стали толчком для создания цикла «Персидские мотивы». Надо учитывать также, что Баку в 20-е годы (особенно старая крепость) имел тот «восточный колорит», какой имел любой восточный город. Ни Тифлис, ни Батум, где поэт продолжал работу над циклом, этого колорита не мели.

10) Я говорил с руководящими товарищами о поездке в Персию. Здесь намек на тогдашнего первого секретаря ЦК АКП (б) С.М. Кирова. Передавая слова Есенина, в своих мемуарах В.И. Болдовкин опирался на рассказы брата о том, что Есенин познакомился с Кировым осенью 1924 года на вечере в честь приезда в Баку заместителя председателя Реввоенсовета СССР М.В. Фрунзе. Кстати, П.И. Чагин рассказывал об этом и в своей статье «Живой, могучий, чародей поэзии». — Газета «Приокская правда». Рязань, 1958, 15 июня. Однако осенью 1924 года М.В. Фрунзе в Баку не приезжал, а прием в его честь, на котором мог присутствовать Есенин, состоялся в один из дней 17—19 апреля 1925 года, когда М.В. Фрунзе действительно был в Баку. Знакомство Есенина с Кировым состоялось по утверждениям мемуаристов В.З. Швейцера, В.А. Мануйлова, Е.А. Гурвича чуть раньше во время одного из чтений Есениным своих стихов в редакции «Бакинского рабочего», куда приехал С.М. Киров и впервые слушал поэта.  Думается, что чтение стихов Есениным ему понравилось, как понравился и сам поэт, и он решил пригласить его на прием в честь М.В. Фрунзе.

11) На пароходе я возвращался из Персии в СССР. В.И. Болдовкин мог прибыть в Баку из Пехлеви только на пароходе «Зиновьев» 22 мая 1925 года, т.к. по содержанию мемуаров после его приезда и до отъезда Есенина в Москву 25 мая 1925 года прошло два-три дня. Согласно графику движения пароходов по Каспию, напечатанному в газете «Бакинский рабочий» 24 и 25 мая 1925 года, из Персии в Баку прибыли пароходы: «Боевой» — 20 мая, «Зиновьев» — 22 мая, «Север» — 25 мая.

12) Лежал в больнице. В апреле 1925 года Есенин сильно простудился, искупавшись в море, сказались и старые простуды в Тифлисе и Батуме. С диагнозом «катар правого легкого» поэт с 6 по 17 мая находился на лечении в бакинской больнице водников (Биржевая ул., ныне ул. Уз. Гаджибекова, д. 1).

13) Ему понравилась моя соломенная шляпа «тиролько». В этой шляпе Есенин сфотографировался с В.И. Болдовкиным 24 мая 1925 года в фотоателье Л.Г. Брегадце (см. Полное собрание сочинений С.А. Есенина. Т. 7, кн. 3, с. 190). Фотоателье находилось на парапете в несколько десятках метров от дома, где жила семья Болдовкиных.

14) Сергей хриплым голосом поет «За окном гармоника». Это начало 11-й строки стихотворения Есенина «Песня» («Есть одна хорошая песня у соловушки…»).

15) Текст телеграммы, приведенной В.И. Болдовкиным, отличается от автографа-черновика телеграммы, хранящегося в Российском государственном архиве литературы и искусства. Вот его текст: «Москва, Брюсовский, дом. 2, корпус Правды, кв. 27. Бениславской. Четверг будем двое Чагиным братом, приготовьте комнату. Встречайте, справясь — Есенин"»

16) …встретились у тов. Лашевича… Лашевич Михаил Михайлович (1884—1928) — советский партийный и военный деятель. В 1925 году был заместителем наркома по военным и морским делам, зам. председателя РВС (Реввоенсовета) СССР.

17) Двоюродный брат (кажется, Юрий) женился. Ошибка памяти; двоюродный брат Сергея Есенина — Александр Федорович Ерошин.

18) Девушка Леля… Личность не установлена.

19) …я ведь тебе <деду> написал письмо из Батума… Мемуарист, скорей всего, имеет ввиду стихотворение Есенина «Письмо деду». Оно было опубликовано в газете «Бакинский рабочий». 1924, 29 декабря, № 297.

20) …и Маралов здесь — показывает на Мурана <бакинского журналиста и поэта, приехавшего на свадьбу в Константиново>. Муралов Александр Иванович (1886—1937) — советский государственный и партийный деятель. С 1923 года председатель Нижегородского губисполкома. С 1929 года — нарком земледелия РСФСР, позднее президент ВАСХНИЛ. Член ВЦИК и ЦИК СССР.

21) …соседу по даче Дадашу Буният-Заде. Буниат-Заде Дадаш Ходжа оглы (1888—1938) — советский государственный и партийный деятель Азербайджана. В 20-е годы занимался развитием системы образования, был наркомом продовольствия. С 1928 года председатель СНК Азербайджанской ССР, с 1932 года наркомзем Э\u1047ЗСФСР. Член ЦИК СССР.

22) Он начал рассказывать о <…> своем знакомстве с тт. Газанфаром Мусабековым, Султаном Меджид Эфендиевым, Каракозовым, <…> Рухуллой Ахундовым.    Мусабеков Газанфар Махмуд оглы (1888—1938) — советский государственный и партийный деятель. С 1922 года председатель СНК, а с 1929 года — председатель ЦИК Азербайджанской ССР. С 1925 года один из председателей ЦИК СССР и кандидат в члены ЦК ВКП (б). Много сделал для восстановления нефтяной промышленности.   Эфендиев Султан Меджид (1887—1938) — советский государственный и партийный деятель, один из создателей социал-демократической группы «Гуммет» («Энергия»). С 1924 года председатель ЦКК КП (б) Азербайджана. С 1927 года заместитель, а с 1931 года председатель ЦИК Азербайджанской ССР. Член ЦКК ВКП (б) в 1924—1927 гг. Член ЦИК СССР.  Каракозов (Карагёзов) Михаил Александрович (1878—1939) — руководящий хозяйственный работник, занимавший в 20-е годы ответственные посты в Азербайджане и на Северном Кавказе. Ахундов Рухулла Али оглы (1897—1938) — советский государственный и партийный деятель, публицист, ученый (труды по литературе, истории, искусству). С 1924 года секретарь ЦК КП (б) Азербайджана, нарком просвещения республики. В 1930 году секретарь Заккрайкома ВКП (б).

23) … катались на речном трамвае Савкин, Яковлев… Прогулка на пароходе состоялась 19 июня 1925 года (см. публикацию Т.Г. Никифоровой «…Горько видеть жизни край». Сергей Есенин и Софья Толстая», в которой приведена запись С.А. Толстой в настольном календаре от 19 июня, пятница: «На пароходе — 2 Есениных, 2 Чагиных, 2 Савкиных». — Журн. «Наше наследие». М., 1995, № 34, с. 61). Яковлев — точно личность не установлена. Возможно, это был Яковлев-Трифонов Александр Степанович (1886—1953) — русский советский писатель или Яковлев (Эпштейн) Яков Аркадьевич (1896—1938) — советский государственный и партийный деятель. В 1923—1924 гг. — на работе в ЦК ВКП (б). С 1926 года — заместитель наркома РКИ, а с 1929 нарком земледелия СССР. Член ЦИК СССР. Публикаторы склонны считать, что это был Я.А. Эпштейн.

24) В одну из суббот мы поехали в Малаховку, на дачу к Б.З. Шумяцкому.  - Поездка состоялась в среду-четверг 24—25 июня 1925 года (см. записи С.А. Толстой в настольном календаре. — Журн. «Наше наследие». М., 1995, № 34, с. 62).

25) Автограф экспромта не сохранился: семья Шумяцких была репрессирована, и все бумаги пропали. См. также Полное собрание сочинений С.А. Есенина. Т. 4. М., 1996, с. 494, 513.

26) Есенин уехал в Баку вместе с С.А. Толстой 25 июля 1925 года.

27) Приехал Сергей в Москву примерно в сентябре-октябре.  - Есенин возвратился в Москву из Баку 6 сентябре 1925 года.

28) Последняя строка поэмы «Черный человек» дана мемуаристом неточно, предпоследняя строка вообще пропущена. Воспроизводим четыре последние строки точно:

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И — разбитое зеркало…

            Публикацию и комментарии подготовили   Г.И. Шипулина (г. Баку) и  Н.Г. Юсов (г. Москва)

 

Из архивных материалов.

В.И.Вольпин

Сергей Есенин и Айседора Дункан

(Страничка из биографии  поэта)

 

В 1955 году  началась подготовка к изданию сборника «С.Есенин в воспоминаниях современников». На обращение инициативной группы откликнулись многие  современники поэта, в том числе и поэт Валентин Иванович Вольпин (1891 – 1956), один из близких друзей С.А.Есенина. Он предложил для сборника статью «Сергей Есенин и Айседора Дункан», но  редколлегия  решила вместо нее перепечатать с небольшими сокращениями  статью В.И.Вольпина   «Есенин в Ташкенте»,  написанную им 21 марта 1926 г. для публикации в  книге «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания» (М.-Л., Госиздат, 1926), озаглавив  ее  «О Сергее Есенине».  Неопубликованная статья В.И.Вольпина  хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства   (РГАЛИ)  в  фонде  литературоведа   Зелинского К.Л.  (Ф. 1604, оп. 1,  ед.хр. 1125).  Ссылка на нее встречается изредка в публикациях есениноведов. Ее полная публикация  будет полезной при рассмотрении  сложных взаимоотношений С.Есенина и А.Дункан.

Публикация и комментарии  С.И.Зинина.

 

     С Айседорой Дункан (1876 – 1927) Есенин познакомился в Москве зимой 1921 года в студии художника Георгия Якулова (1)..  Между ними  сразу, с первой встречи, возникла нежная дружба, скоро перешедшая в  большую любовь,  принявшую  впоследствии трагический оттенок.

        Поэт оценил в замечательной танцовщице яркий, необузданный талант,  несторящуюся  свежесть ее огромного дарования, заражающую эмоциональность ее искусства и искренние симпатии к молодой Советской республике, к русской революции, к которой она  -  выдающаяся представительница  буржуазного новаторского искусства, склонная к анархизму  -  могла увидеть и увидела лишь решительный отказ от старых канонов жизни. Великую Октябрьскую  социалистическую революцию Дункан приняла лишь как бунт.  Именно так она отражала в новых танцах с красным шарфом, как революционным символом, отношение к великой стране строящегося  социализма (2).. «Бунтарем» и «протестантом» ощутил себя тогда и Есенин, легко перешедший от «космических» богоискательских поэм  к стихам, как ему казалось,  большевистским («Мать, моя родина! Я большевик»).(3). Поэмы эти   являлись лишь явлением эпизодическим и характерным для творчества Есенина в целом.

        Привлекала, конечно, Есенина в Дункан и ее всемирная, признанная слава великой артистки, ее обаяние женщины и мастера искусства.

         Дункан была покорена  поэтической стихийностью Есенина, ее постоянной художественной настроенностью, исключительной артистичностью натуры. Она не могла не полюбить волнующий музыкальный ритм его поэзии, содержание которой не понимала из-за незнания русского языка, но смысл и значение которой угадывала  по изумительной выразительности жестикуляции Есенина, помогавшего себе, при чтении стихов,  утверждающими взмахами рук.  Имела, конечно, и большое  значение его привлекательная молодость, одухотворенная песенным жаром, его слава большого  поэта, его уверенность  в своей поэтической миссии  («О, если б вы понимали, что сын ваш в России самый лучший поэт!» - писал он в 1920 году а «Сорокоусте», обращаясь к родителям). (4). 

         Весной 1922 года поэт и танцовщица поженились, зарегистрировав свой брак в ЗАГСе (5), а 10 мая того же года вылетели в Кенигсберг, а оттуда предприняли длительное путешествие по Европе и Америке.  Побывали они в Берлине, Брюсселе, Париже, Риме, в Соединенных Штатах, в частности, в Нью-Йорке, а в августе 1923 года вернулись в Москву (6)..

          Совместная жизнь  Есенина и Дункан сложилась неудачно для них обоих.  Здесь сказалась и разность культур и жизненных навыков, противоречивость взглядов на искусство и, по-видимому, имело немаловажное значение, помимо многого другого, и то обстоятельство, что супруги объяснялись друг с другом, главным образом, мимически, жестами, так как Дункан почти не научилась говорить по-русски, так же как и Есенин не мог и не хотел объясняться ни на каком другом языке, кроме русского.  В письме из Нью-Йорка к одному из московских друзей от 12 ноября 1922 года он писал: «… кроме русского никакого другого не признаю  и держу себя так, что ежели  кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски». (7).

        Кочевой образ жизни, без своего угла, безалаберность, богемность, космополитичность  Дункан, не имевшей родины, наконец, оторванность от русской почвы  -  всё это обостряло их отношения.  Есенин очень тосковал заграницей, скучал по Москве, презирал уклад западной жизни, мало писал и много пил, как пила, впрочем, и Айседора Дункан, которая  привыкла за много  лет артистической жизни начинать свой день коньяком и заканчивать его на рассвете шампанским. Есенина пугало, как ему казалось, его творческое бессилие, ему нужно было окружение родины, чтобы опять начать писать по-настоящему, его тянуло домой, к родным, к друзьям.  Дункан все оттягивала возвращение в Москву, связанная многочисленными контрактами. Между ними  учащались недоразумения, переходившие в ссоры, назревал острый конфликт. Он и произошел вскоре после приезда в Москву. Совместная жизнь стала невозможной. Есенин и Дункан развелись (8).

        Встреча с Айседорой оставила глубокий и,  вероятно, неизгладимый след  во всем творчестве Есенина 1922 – 1925 годов.  Именно в это время в его поэзии все более и более усиливаются  любовные мотивы, ранее не  занимавшие в ней преобладающего места. Многие стихи этих  лет  производят  исключительное большое впечатление.  А ярко выраженные и как бы постоянно подчеркиваемые элементы надрывной обреченности и душевного опустошения  -  объясняются, по-видимому, долгим отрывом Есенина от родины, которую он любил предельной любовью. 

        В своей книжке «Есенин о себе и других» (М., 1926, изд-во «Никитинские субботники», стр. 13) проф. И.П.Розанов приводит слова Есенина, относящиеся к 1921 году: «Обратите внимание (говорил поэт автору книги), что у меня почти совсем нет любовных мотивов». «Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины  -  основное в моем творчестве» (9)..  После разрыва с Дункан любовная тема становится преобладающей в есенинских стихах.

           Нам пришлось видеть экземпляр трагедии Есенина «Пугачев» (П., 1922. Изд-во «Эльзевир») с авторской дарственной надписью Айседоре Дункан. На заглавном листе книги мелким характерным почерком Есенина, напоминающего почерк Горького, было написано:

                 «За все, за все, за все тебя благодарю я…»  (10).

          В этой надписи невольно обращает на себя внимание два обстоятельства:  во-первых, то, что Есенин не нашел в собственных стихах подходящих строк, чтобы выразить свое отношение к Дункан, и прибегнул к чужой помощи, а,  во-вторых, что Есенин, обладавший незаурядной памятью и  безукоризненно знавший наизусть громадное количество стихов больших и малых поэтов и цитировавший их всегда  правильно, допустил ошибку в приведенной лермонтовской строке, тем более, что эта ошибка искажала ритм стихов, чего Есенин не мог не заметить. Ошибка заключалась в том, что у Лермонтова слово  «всё» повторяется не три, а два раза.

             Однако смысл надписи Есенина, его обращение к чужим стихам, станет ясным, если мы вспомним стихотворение Лермонтова, из которого приведена лишь одна строка, целиком. Вот это замечательное восьмистишие:

За всё, за всё тебя благодарю я:

За тайные мучения страстей,

За горечь слез, отраву  поцелуя,

За месть врагов и клевету друзей,

За жар души, растраченный в пустыне,

За всё, чем я обманут  в жизни был…

Устрой лишь так, чтобы тебя отныне

Недолго я еще благодарил. (11)

    Если бы Есенин включил в свою дарственную надпись стихи Лермонтова полностью, то мы бы явственно увидели, что он искренне благодарит свою подругу за ее любовь к нему, за все то, чем она несомненно обогатила его и как поэта и как человека, и одновременно почувствовали бы, как исключительно подходят скупые стихи Лермонтова для выражения тех  чувств, которые хотел выразить Есенин, расставаясь навсегда с Дункан.  Он имел право и на лермонтовский сарказм, и на лермонтовские чувства сожаления, на свою ту сложную гамму переживаний, которые так выразительно выражены в двух четверостишиях. Но Есенин зашифровал свои чувства и ограничился лишь начальной строкой.

          Если перевести полностью стихи великого поэта на прозаический язык фактов, то окажется, что каждая из восьми строк, применительно к жизни Есенина за период его пребывания с Дункан заграницей, почти точно соответствовали тому, что он чувствовал и переживал в эти годы скитальчества.

          Поднося накануне окончательного разрыва Айседоре Дункан «Пугачева», свою самую любимую вещь, Есенин подчеркнул карандашом заключительные строки трагедии:

Боже мой!

Неужели пришла пора?

Неужель под душой также падаешь,

как под ношей?

А казалось…  казалось  еще вчера…

Дорогие мои…  дорогие… хор – рошие. (12).

          Таким образом,  текст лермонтовских стихов,  в плане есенинского намерения,  становится совершенно прозрачным, как и очевидна их направленность, особенно, если приложить надпись на книге к жизненной, а следовательно и творческой драме поэта 1921 – 1923 годов, в рамки которых уложился его роман с Дункан, и  дополнить текст  стихами из «Пугачева», намеренно подчеркнутых поэтом.

            Сергей Городецкий в своих воспоминаниях о Есенине  («Новый мир», 1926, № 2, с. 141 – 142), говоря об отношениях поэта с Дункан, пишет:   «По всем моим позднейшим впечатлениям это была глубокая взаимная любовь» (13).. С этим утверждением перекликаются и другие воспоминатели, отмечая большую обоюдную привязанность поэта и его подруги.

            Есенин, посвятив Дункан, не назвав ее имени, страшные по своей обнаженности,  презрительные, грубые, порочащие ее, оскорбительные порой неудобочитаемые стихи, рисующие облик женщины более, чем непривлекательно, здесь же, как бы опомнившись, находил нежные, извинительные, любящие слова:

 

Дорогая, я плачу,

Прости, прости…

          Пытаясь, по-видимому, понять для себя смысл встречи и расхождения с женщиной   «сорока с лишним лет», которую он называл «своей девочкой и своею милою» (14), Есенин писал:

Я искал в этой женщине счастье,

А нечаянно гибель нашел…  (15).

        Когда Есенин действительно нашел свою «гибель» в номере гостиницы «Англетер» в Ленинграде, из Ниццы от Дункан на имя А.Я.Таирова прибыла телеграмма: «Прошу Вас передать родным и друзьям Есенина мое великое горе и сочувствие». (16).

           В 1927 году от автомобильной катастрофы погибла и Айседора Дункан. Она пережила Есенина всего лишь на  два года. 

 

Комментарии

            1.Знакомство С.Есенина и А.Дункан состоялось  3 октября 1921 г. в студии художника Г.Б.Якулова (Москва, Б.Садовая ул., д.10, кв. 38).   //  Летопись жизни и творчества С.А.Есенина. Т.3, кн. 1, М., 2005, с.197.

            2. См. Айседора Дункан и Сергей Есенин. Их жизнь, творчество, судьба. М., ТЕРРА – Книжный клуб. 2005, -736 с.

            3. Цитата из поэмы  С.Есенина «Иорданская  голубица».  // С.А.Есенин. ПСС, М.,1997, Т.2, с.58.

            4. Ошибочная ссылка на поэму «Сорокоуст». Данная цитата из «Исповеди хулигана» (ноябрь 19120).  //   .А.Есенин. ПСС, М.,1997, Т.2, с.86.

            5. С.Есенин и А.Дункан зарегистрировали свой брак 2 мая 1922 г.  //   Летопись жизни и творчества С.А.Есенина. Т.3, кн. 1, М., 2005, с.316. 

            6. С.Есенин и А.Дункан  прибыли в Москву  3 августа 1923 г.  // С.А.Есенин. ПСС, М.,2001, Т.7, кн, 3, с.333.

            7. Письмо А.Б.Мариенгофу.  // С.А.Есенин. ПСС, М.1999, Т.У1, с.150.

            8. Официального развода не было.  С.Есенин  до 9 (или 13) октября 1923 г. отправил гастролирующей с концертами  Айседоре Дункан в Ялту телеграмму  об окончательном разрыве с ней. //   С.А.Есенин. ПСС, М.,2001, Т.7, кн, 3, с.334..

            9. Цитаты  приведены  в сокращении из статьи  И.Н.Розанова «Воспоминания о Сергее Есенине».  // С.А.Есенин в воспоминаниях современников в двух томах. М., 1985,  Т.1, с.440.

            10. Ошибка автора в указании издательства. Дарственная надпись С.Есенина Айседоре Дункан была на книге «Пугачов» (М.,  Имажинисты, 1922).   //  Н.Г.Юсов. «С добротой и щедротами духа…». Дарственные надписи Сергея Есенина.  Челябинск, 1996, с.82.

            11. М.Ю.Лермонтов. Благодарность.  – Собр. соч. в 4-х т.  М.,1957.  Т. 1, с. 51.

            12. С.Есенин. Пугачев.  // С.А.Есенин. ПСС, Т. 3,   М.,1998, с.51.

            13.  С.Городецкий. Жизнь неукротимая. Статьи. Очерки. Воспоминания. М., 1984, с.44.

            14.  В.И.Вольпин ошибается,  цитируя  «называл своей  девочкой и своею милою». В опубликованном тексте  поэмы С.Есенина «Черный человек»  дважды встречается  текст: «называл скверной девочкой и своею милою».  // С.А.Есенин. ПСС, Т. 3.  М.1998, с. 190, 193.

            15. В.И.Вольпин цитирует стихотворение «Пой же, пой. На проклятой гитаре…»,  по цензурным соображениям  изъятое  из   сборника  «Москва кабацкая» (Л., 1924), но  сохранившееся   в рукописном сборнике «Сергей Есенин. Два ненапечатанных стихотворения 1923 года» (частное собрание), на первой странице которого было посвящение «Айседоре Дункан».  В дальнейших публикациях этого стихотворения посвящение Айседоре Дункан не приводилось.  // С.А.Есенин. ПСС. Т. 1, М., 1995, с.173, 604-605.

            16. Айседора Дункан в январе 1926 г. для публикации в мировой прессе отправила телеграмму «Скорбь Айседоры»:

 «Весть о трагической смерти Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него была молодость, красота, гений. Он не довольствовался всем этим, и его дерзкий дух искал недостижимого, поэт хотел свалить мещан.

Он убил свое молодое и прекраснейшее тело, но его душа будет вечно жить в душе русского народа и в душах тех, кто любит поэтов. Я энергично протестую против легкомысленных и неточных утверждений, напечатанных в американской прессе Парижа. Между Есениным и мною никогда не было ссор или развода. Я оплакиваю его смерть и горе в отчаянии».   //  Айседора Дункан и Сергей Есенин. Их жизнь, творчество, судьба. М., ТЕРРА – Книжный клуб. 2005,  с.693. .

 

Л.Карохин

Вольф Эрлих  -  друг Сергея Есенина

 

            Имя ленинградского поэта Вольфа Иосифовича Эрлиха(1902 – 1937) ныне малоизвестно. На долгие годы это имя и творчество поэтов были вычеркнуты из истории российской литературы. А в 1920 – 1930-е  годы Вольф Эрлих был одним  из ведущих поэтов  Ленинграда. Он был известен и как поэт-переводчик с армянского языка.

            Будущий поэт, выходец из поволжских немцев, родился 6 мая 1902 года в Симбирске, в семье врача. Окончил симбирскую гимназию. Начал писать стихи в гимназические годы. Затем учился в Казанском университете.  Слушал лекции сначала на медицинском, затем на историко-филологическом  факультетах, а в свободное время много читал и  писал стихи.

            С 1921 года Вольф Эрлих жил в Петрограде-Ленинграде. По переводу продолжил учебу на втором курсе Петроградского университета, занимался этнографией и лингвистикой. Одновременно Эрлих вошел в среду молодых петроградских поэтов, активно участвовал в бурных литературных и политических дискуссиях. По его словам, уже в те годы он осознал себя «настоящим мастеровым искусства», который может «отшлифовать образ» в стихе и  «очистить форму от пыли содержания».

            Познакомившись с творчеством Сергея Есенина, Эрлих был покорён искренность., яркостью образов, проникновенностью есенинской лирики. С  начала 1920-х годов Есенин входил в литературную группу московских имажинистов. И когда в городе на Неве была организована группа ленинградских имажинистов, Эрлих стал её активным участником. В состав этой группы, названной «Воинствующий орден имажинистов», входили также ленинградские поэты Григорий Шмерельсон, Владимир Ричиотти, Семен Полоцкий, Иван Афанасьев-Соловьев, Николай Григоров. Вот что писал о них друг Эрлиха поэт Николай Тихонов: «Ленинградские имажинисты отличались от московских  тем, что для них московские мэтры имажинизма не были почитаемыми идолами, а любили они и шли за одним Есениным». Вольф Эрлих, встретившись  в первый раз с Есениным, так был им взволнован и потрясен, что с того дня стал сближаться с ним, и, наконец, это сближение закончилось большой и настоящей дружбой, продолжающейся до последнего дня жизни Есенина». Добавим, что знакомство произошло в Ленинграде в апреле 1924 года. Есенин подарил Эрлиху книгу «Радуница» с надписью: «Милому  Вове и поэту Эрлиху с любовью очень большой. С.Есенин».

            В дни дружбы с Есениным, Эрлих был известен по публикациям стихотворений в газетах и журналах Ленинграда.  Но  не только. Он принимал самое активное участие в работе Союзов писателей и поэтов, вместе с другими писателями и поэтами выступал с чтением своих стихов на многочисленных поэтических вечерах. А весной и летом 1924 года Эрлих выступал вместе с Есениным в Ленинграде и  его пригородах.  Сохранилась фотография, сделанная в день одного из поэтических вечеров в Детском Селе, в лицейском садике, где сняты рядом Есенин, Эрлих и студенты местного сельскохозяйственного института  - любители поэзии.

            Первый сборник стихотворений Эрлиха «Волчье солнце» увидел  свет в 1928 году. Затем вышла книга воспоминаний «Право на песнь» т сборники стихотворений «Арсенал» (1931 г.), «Порядок битвы» (1933 г.), «Книга стихов» (1934 г.), «Необычные приключения друзей» (1937 г.) и две книжки стихов для детей. Вольф Эрлих был одним из авторов сценария широко известного  художественного кинофильма «Волочаевские дни». Николай Тихонов отмечал: «Со временем из него вышел бы превосходный прозаик. Он умел писать прозой кратко и четко. Он страстно любил поэзию, любил искусство. Судьба послала ему такого друга, как Сергей Есенин».

            «Право на песнь» (Л.,1930 г.) – единственная книга прозы Вольфа Эрлиха, причем прозы мемуарной. В ней рассказывается о знакомстве и дружбе с Сергеем Есениным на протяжении двух последних лет жизни Есенина. Вот что отмечает литературовед А.Л.Казаков: «Всё, что рассказывает в книге Вольф Эрлих  -  от первого лица, из первых рук!  Никаких слухов, легенд и домыслов. Никаких выпадов в адрес есенинского окружения. Всё строго и лаконично, где на каждой странице виден есенинский поэтический жест или сцена из жизни Есенина. Эрлих всё время  помнит есенинские слова, сказанные ему однажды: «Если ты когда-нибудь захочешь писать обо мне, так и пиши: он жил только своим  искусством…» Книга завершается рассказом Эрлиха о последних днях (с 24 по 27 декабря 1925 года) жизни Есенина. Все эти дни они были рядом. Свое предсмертное стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Есенин передал Эрлиху в канун гибели. Положил его  во  внутренний карман его пиджака со словами: «Останешься один, прочитаешь…»

            Утром  28 декабря Вольф Эрлих одним из первых увидел тело Есенина, висящее в петле под потолком гостиничного номера. Тяжело переживая гибель друга, он участвовал в траурной церемонии прощания, которая прошла 29 декабря  в помещении Ленинградского отделения союза писателей (Набережная Фонтанки, дом 50).

            Вместе с вдовой Есенина С.А.Толстой-Есениной, с поэтами Ильей Садофьевым и Василием Наседкиным Эрлих сопровождал гроб с телом до Москвы, был участником похорон Сергея Есенина на Ваганьковском кладбище 31 декабря 1925 года.  

            Жизнь самого Вольфа Иосифовича Эрлиха трагически оборвалась в 35 лет.  В период разгула сталинских репрессий, в конце лета 1937 года была арестована большая группа ленинградских писателей и поэтов, которые жили в Первом городском Доме-коммуне «Звезда социализма» (ул. Рубинштейна, дом 7).  Среди них  -  Ольга Берггольц, Павел Медведев, Николай Заболоцкий, Елена Тагер. Все они провели немало тяжких лет в тюрьмах и лагерях ГУЛАГ, а Вольф Эрлих, тоже живший в этом доме, в дни арестов находился в творческой  командировке  в Армении. По циркуляру из Большого дома он был арестован в Ереване и под конвоем отправлен в Ленинград. Здесь ему было предъявлено обвинение в принадлежности к несуществующей «Троцкистской террористической организации в Ленинграде». 19 ноября 1937 года постановлением комиссии НКВД и Прокурора СССР В.И.Эрлих был приговорен к расстрелу, а через пять дней приговор был приведен в исполнение… Лишь через 19 лет (4 апреля 1956 года) определением Военной коллегии Верховного суда СССР  Эрлих был реабилитирован «в связи с отсутствием в его действиях состава преступления».

            С конца1980-х годов в печати одна за другой начали появляться статьи, и даже книги, в которых  оспаривается факт самоубийства С.А.Есенина.  В этих публикациях фигурирует  фамилия Эрлиха,  -  но как!? Начало было положено 21 апреля 1989 года, когда в газете «Литературная Россия» была опубликована статья Л.Коваленко «Очевидно, это след удара…» В статье был задан вопрос  с весьма «прозрачным» намёком:  «Необходимо выяснить роль В.Эрлиха в этом деле  -  того Эрлиха, который цепко вклещивался в поэта, начиная с 1924 года, когда тот приезжал в Ленинград…». И началось… «выяснение».  Драматург А.Яковлев, беседуя с В.Правдюком в программе ленинградского телевидения «Пятое колесо» (в 1990-м году),  утверждал, что Эрлих был причастен к гибели Есенина, так как являлся агентом ОГПУ.  И при  этом  не сослался ни на  какие документы, а лишь показал фотографию мужчины в военной форме, заявив, что это Эрлих в чине капитана органов РГРУ-НКВД. (В воспоминаниях Николая Тихонова говорится, что Вольф Эрлих был командиром  запаса погранвойск, но это отнюдь не означает, что он являлся агентом спецслужб).  Дальше  -  больше. В газете «Вечерний Ленинград» от 28 декабря 1990 года в статье В.Костылева  «Версия» говорится, что, якобы художник В.С.Сварог  вспоминал: «Мне кажется, этот (?) Эрлих что-то ему подсыпал на ночь, ну, может быть, и не яд, но сильное снотворное…Он крутился все время неподалеку… Есенина спешили убрать…»  И в других подобных публикациях говорится, что Эрлих в ту злополучную ночь (с 27 на 28 декабря) был в «Англетере» и активно  участвовал  в «убийстве» Есенина. Но это, мягко говоря, неточно. По воспоминаниям писателя Павла Лукницкого, написанным по горячим следам событий, опубликованным в книге «Перед тобой земля» (Л., 1988 г.), Эрлих тогда ночевал у поэта Михаила Фромана.

            Утверждение о том, что Эрлих был сотрудником «органов»  и, соответственно, участвовал в «ликвидации» Есенина, перекочевывает из одного издания в другое. Э. Хлысталов в статье «Что остается поэту…» (газета «Подмосковье», 21 сентября 1991 года)  «констатирует» : «Вольф Эрлих был тайным сотрудником ГРУ, ленинградские исследователи  (вероятно, имеется в виду драматург А.Яковлев почему-то во множественном числе) показали по телевидению его фотографию в форме сотрудника этой организации…». Ему вторит Ф.Морохов в статье «Трагедия поэта-пророка» (газета «Ленинградская милиция», ноябрь 1991 год), бездоказательно утверждая, что  Эрлих  «служил в ГРУ в отделе Агранова (Сорендзона)…» и что об этом знал Есенин. А вот что безапелляционно заявляет О. Бишарев  в книге «Тайна Сергея Есенина» (М., 1993 г.) : «В операции по уничтожению Есенина принимали участие очень ограниченный круг лиц. Нет сомнения (?), что в этом деле замешан Вольф Эрлих…». И, наконец, совсем «свежая» новость  -  писатель В.Кузнецов в газете «Вести» от 4 февраля 1995 года пишет, что  «стихотворец (?)  Эрлих  был  (как теперь известно)  сотрудником ГРУ». Вот так, походя, авторы версии убийства Есенина самым неблаговидным образом подгоняют под свою теорию всё, что им выгодно, бездоказательно обвиняя ни в чёс не повинного человека. (Добавим, что также бездоказательно они обвиняют и Галину Бениславскую  - замечательного друга Есенина  - в слежке за ним).  И редакторы печатают такие не проверенные материалы!?

            Создается впечатление, что названные выше авторы статей и книг плохо знают биографию Есенина и совсем не знают биографий людей из его окружения. А, между тем,  все современники рисуют Вольфа Эрлиха как честного, чистого человека, который с благоговением относился к Сергею Есенину. В рукописном отделе Пушкинского дома хранится отзыв писателя  К.А.Федина  о книге Эрлиха «Право на песнь» (опубликован в журнале «Вопросы литературы» № 8 за 1965 год) : «Из воспоминаний о Есенине записки Эрлиха представляются мне наиболее удачными. В них соблюдено какое-то  «целомудрие», необходимое для того, чтобы поверить в искренность автора, отсутствия у него желания  фигурировать в записках наравне с тем, о ком он говорит, если не больше него.  Потом  -  Есенин  -  человек  сложной и тяжелой биографии. Эрлих сумел избежать многого, что следует избегать в уважении к погибшему поэту.  Несмотря на фрагментарность записи, по прочтении рукописи возникает цельный образ».

            Много разговоров  -  на уровне домыслов  -  идет и о последнем стихотворении Сергея Есенина. Приведем его полностью: 

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой,  без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей,  -

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Б. Бажанов в статье  «Убийство Есенина» (газета «Единство», Липецк, 23 мая 1991 года) мало того, что «подтверждает» причастность Эрлиха к «органам», но еще и добавляет: «Некоторое время «Предсмертные стихи» (никогда под таким заглавием стихотворение не публиковалось.  -  Л.К.) печатались с посвящением Вольфу Эрлиху  (тоже неверно  - Л.К.), утверждавшему, что Есенин посвятил их ему…»

Диву даешься, как можно в одной фразе нагромоздить столько нелепостей!? Ведь и заключительная часть предложения Бажанова не соответствует действительности. Вот что пишет известный ленинградский поэт Николай Браун, хорошо знавший и Есенина и Эрлиха : «Нигде и никогда ни письменно, ни устно В.Эрлих «из тщеславия» не заявлял, что стихотворение было   «адресовано ему». Я знал Вольфа Эрлиха на протяжении многих лет, неоднократно беседовал с ним… и он всегда решительно отводил иные попытки истолковать  п е р е д а ч у  ему последнего  стихотворения как  п о с в я щ е н и я. Об этом знал целый ряд знакомых с ним литераторов» (журнал «Москва», 1974 г., № 10). 

В стихотворения, вошедших в сборник «Волчье солнце», Вольф Эрлих неоднократно вспоминает Сергея Есенина. Приводим лишь три четверостишия: 

 

Простимся  ж, русый! Мир с тобою!

Ужели в первый вешний день

Опять предстанет предо мною

Твоя взыскующая тень?

*  *  *

На Ваганькове березки,

Клен, да  белый мох.

Что тебе наш ветер жесткий

И колючий снег?

Там, в стране чудесно-белой,

Тополя шумят…

Спи, мой лебедь! Спи, мой смелый!

Спи мой старший брат!

  К настоящему времени книжка Эрлиха «Право на песнь» переиздана. Она целиком вошла в сборник воспоминаний (составитель А.Л.Казаков) «Как жил Есенин» (Челябинск, 1992 г.) А последний по времени сборник стихотворений и поэм  Вольфа Эрлиха, ставший к настоящему времени библиографической редкостью, вышел в 1963 году в издательстве «Советский писатель». Вот что написал в предисловии к этой книге Николай Тихонов: «Вольф Эрлих мог бы дать ещё много хороших стихов и доброй прозы. Он рос и креп как писатель и поэт. Он был честный и мужественный, открытый человек. С ним можно было делить трудную  дорогу, последний кусок хлеба, неожиданную опасность».

Да, именно таким был и остается Вольф Иосифович Эрлих, замечательный человек и поэт, друг великого Сергея Есенина. 

Мемуарные курьезы.

 

Не было встречи С.Есенина

и В.Маяковского в  Тифлисе

 

            Память нередко подводит мемуаристов. В 1961 году  Н.Вержбицкий издал в Тбилиси  книгу «Встречи с Есениным», в которой подробно описал встречу С.Есенина и В.Маяковского.  Вот что можно прочитать на 11-13 страницах воспоминаний:

«Я сообщил, что недавно в Тифлис приехал Маяковский. Есенин сразу и охотно согласился навестить его.

Владимир Владимирович встретил Есенина с большим и вполне искренним дружелюбием, крепко пожал ему руку. Спросил, как-то по-особенному взглянул  на Сергея Александровича:

   - Из Москвы?

    - Почти…

    - Бежали от столицы?

     - От себя!  - кратко, но многозначительно ответил Есенин.

   Чтобы больше не касаться московских тем, они начали говорить о загранице, где оба побывали совсем недавно. Почему-то, не помню, разговор зашел об иностранной рекламе, и Маяковский с досадой признался, что купленный им в Берлине и так здорово разрекламированный комнатный душ совершенно отказался действовать…

       Есенин слушал, сочувственно качая головой, а потом сказал:

     -Послушайте, Владимир Владимирович, да стоит ли волноваться? Вам хочется приятных омовений? Но ведь мы же находимся в городе, который, как я слыхал, на весь мир знаменит своими серными ваннами! Плюньте на патентованные души и  -  айда в баню!

       Это заявление буквально ошеломило Маяковского. Он, будто сраженный, упал в кресло и в шутливом отчаянии заявил, что «вбит, уничтожен, опозорен на всю жизнь!»

      - Ну, как же это я  -  грузин, а вдруг забыл такую самоочевидную вещь?!  - кричал он.  – Конечно, сейчас же, сейчас же на фаэтон  и  -  к Орбелиани!

       И вот мы прибыли в серные бани…»

 А вот что было в реальной действительности. Об этом можно прочитать в статье Ю.Б.Юшкина «Вспоминая…  небылое», опубликованной в книге «Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы. Материалы Международной научной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения С.А.Есенина» (Москва-Константиново-Рязань, 2005, с.443 – 470)..  Говоря о  «достоверности»  воспоминаний  Н.Вержбицкого, Ю.Б.Юшкин  приводит  на стр. 444 - 449  веские  доказательства:

        «Дальше вообще начинается фантастика  -  описание  встречи Есенина с Маяковским, купание в серной бане Орбелиани…

         В книге «Встречи с Есениным» на стр. 11 при описании этой встречи сделана оговорка: «Редакция считает нужным сделать оговорку, что ни в каких других известных ей воспоминаниях современников и  литературных материалах, относящихся к данному периоду, описываемая автором этой книги встреча Есенина с Маяковским в Тбилиси не упоминается». 

        Упоминаний же о несостоявшейся встрече и быть не могло.  Маяковский прибыл в Тбилиси 28 августа 1924 года и пробыл там 10 дней, о чем свидетельствует  в своих воспоминаниях «Незабываемые встречи» крупнейший грузинский поэт Симон Чиковани.  Владимир Маяковский приезжал в Тбилиси три раза и в каждый приезд С.Чиковани почти все время был рядом с В. Маяковским.

В день упоминаемого в книге приезда Владимир Владимирович познакомился с грузинскими поэтами  Николаем Шенгелия и  Жанго Гогоберидзе, а на другой день он пришел с Кириллом Зданевичем в редакцию журнала «Мнатоби», где с ним и познакомился Симон Чиковани,  работавший в этой редакции.

Встречался Маяковский в Тбилиси с художником Ираклием  Гамрекели, сделавшим эскизы оформления спектакля «Мистерия – Буфф». Эту постановку готовил  Котэ Марджанишвили, с которым Маяковский тоже встречался, разговаривал о «Мистерии…» и был доволен планами постановки. А в день своего отъезда, уже по дороге на вокзал, московский гость встретился с Андреем Соболем.

Уезжал же поэт 6 сентября. С.Чиковани в своих воспоминаниях свидетельствует:

« 6 сентября  в десять часов вечера Владимир Маяковский  выехал из Тбилиси в Москву. Примерно к семи часам собрались провожать его  Жанго Гогоберидзе,  Николай Шангелая,  Ираклий Гамрекели, Николай Чачава, Шалва  Алхалишвили, Павел Носадзе и  другие…

   Когда мы прибыли на вокзал, до отхода поезда оставалось пять минут. Расцеловав всех нас, Маяковский вошел в вагон. Затем снова появился в дверях вагона, чтобы помахать нам рукой на прощанье.

На другой день, то есть 7 сентября,  я открыл газету «Заря Востока»  и увидел напечатанное в ней стихотворение  Маяковского «Юбилейное».  (…)

Пишет С.Чиковани в своих мемуарах и о своих встречах с Сергеем Есениным. Его воспоминания позволяют точно установить дату прибытия С.Есенина в Тбилиси:

« 6 сентября 1924 года, после десятидневного пребывания, из Тбилиси уехал Владимир Маяковский, а 9 сентября на проспекте Руставели появился Сергей Есенин».

Так что встреча двух поэтов в Тбилиси вопреки «свидетельству» Н.Вержбицкого, не состоялась. Не было и их совместного купания в лучшей серной бане. (…)

С.Есенин вместе с Ил.Вардиным выехали из Москвы  3 сентября 1924 года пассажирским поездом № 12 , 7 сентября были в Баку, а 9 сентября их на Тифлисском вокзале встречали Николай Стор, Бенито Буачидзе и Платон Кикодзе.

Прочитал С.Есенин и опубликованное «Юбилейное» В.Маяковского. Он обратил внимание на строки, касающиеся его лично:

Ну Есенин,

мужиковствующих свора.

Смех!

Коровою

в перчатках лаечных .

Раз послушаешь…

но это  ведь из хора!

Балалаечник!

В.А.Мануйлов, встречавшийся с приехавшим в Баку С.Есениным 21 сентября 1924 года, рассказывал об одном  из   эпизодов беседы с поэтом:

           «Заговорив о Маяковском, Есенин заметно помрачнел.  Он очень был обижен стихотворением «Юбилейное» (…)

            Быть может тогда эти стихи Маяковского казались Есенину самой большой обидой во всей его жизни, и он не скрывал, что они  его больно ранили. Есенин всегда благоговейно относился к Пушкину, и его особенно огорчало, что именно в воображаемом разговоре с Пушкиным Маяковский  так резко  и несправедливо отозвался о нем, о Есенине. Как будто эти слова Пушкин мог услышать, как если бы он был живым, реальным собеседником. Свою обиду он невольно переносил на творчество Маяковского.

         - …Я все-таки Кольцова, Некрасова и Блока люблю.  Я у них и у Пушкина только учусь. Про Маяковского что скажешь?  Писать он умеет  -  это верно, но разве это поэзия?  У него никакого порядку нет, вещи на вещи лезут.  От стихов порядок в жизни быть должен, а у Маяковского все как после землетрясения…».

     Такой была реакция С.Есенина на «Юбилейное», и какая уж тут  «серная баня».  

 

 

Тамара Ханум

с Сергеем Есениным не встречалась

 

            Да, такой встречи на самом деле  не было, но о ней в 60 - 70-е годы прошлого столетия, когда к творчеству Сергея Есенина после многолетнего замалчивания  проявляли  повсеместный интерес,   говорили  часто. Эту необычную  историю любила рассказывать сама Тамара Ханум. Она  озвучила  ее  в передаче «Литературные вечера»  Всесоюзного радиовещания.  Вот как это было, по словам журналиста Юрия Гальперина, ведущего эти радиопередачи:

«Неожиданностью было для нас письмо народной артистки СССР Тамары Ханум. Передача о Сергее Есенине застала ее в горах Таджикистана. Вернувшись с концерта, включила радио и вдруг услышала до боли знакомый голос…

«Я решила написать вам о том, как в 1922 году в городе Баку, где я выступала с мужем  -  народным певцом Кари Якубовым, мы участвовали в концерте вместе с Маяковским и Есениным… Однажды к нам в номер вошел Есенин. Я сидела и писала письмо матери. Мне было очень грустно, непривычно в этой самой первой концертной поездке.

Когда я увидела Есенина, то, конечно, смутилась и спросила:

  - Кто вам нужен?

  - Я зашел к вам, - улыбнулся Есенин, - сказать, что  вчера вы очень грациозно танцевали, и я хотел бы попросить у вас на память фотографию.

  От неожиданности, впрочем, как, наверное, поступила бы в то время  всякая молодая восточная женщина, я ответила:

  - Хорошо, я спрошу у мужа.

  - У мужа? – удивился Есенин, и в этот момент вошел Кари Якубов, почти следом за ним  -  Маяковский.

  Сразу стало шумно, весело. Потом Есенин взял лежащую на столе мою  тетрадь и записал: «Ханум, ханум  -  поэзия восточных городов…»

            Вот какая,  по  воспоминаниям  Тамары Ханум, случилась встреча. Вроде бы и достоверно! Вроде… Но, как говорят:  факты упрямая вещь.  На самом деле не было такой встречи. И дело не в том,  что  память могла  подвести  артистку, такое случается, а в том, что  в 1922 году  Сергей Есенин никак не мог оказаться в Баку. В первой половине этого  года он один день провел в Ростове-на-Дону, а затем  выезжал на неделю  с Айседорой Дункан, своей женой,  в Петроград. Не могла  состояться встреча в Баку и во второй половине 1922 года, так как  с мая 1922 года Сергей Есенин и Айседора Дункан  начали свою длительную поездку по городам Европы и Соединенных Штатов Америки. Следует также иметь в виду, что совместных поэтических концертов Сергей Есенин и Владимир Маяковский не проводили, так как относились к разным поэтическим направлениям.

            Тамара Ханум  также  говорила, что она встречалась с Есениным  во время своих  выступлений в Париже на Всемирной выставке декоративного искусства, где ей поручили почетную миссию: своими великолепными танцами  раскрыть богатство узбекской танцевальной  культуры. Для Тамары Ханум это была  первая заграничная поездка   С поставленной  задачей, если говорить протокольно,  она справилась. О выступлениях узбекских артистов  еще долго писали  положительные отзывы  европейские журналисты. Но могла ли Тамара Ханум  и на этот раз встретиться в Париже с Есениным? К сожалению, такая встреча не могла состояться по простой причине: Сергей Есенин уже летом 1923 года возвратился в  Россию,  и  после до самой  своей смерти  никогда за границу не выезжал, а Всемирная выставка декоративного искусства  в Париже проходила в 1925 году..  Единственное,  во что можно поверить, так это в состоявшуюся  встречу Тамары Ханум с известной танцовщицей Айседорой Дункан, которая была восхищена исполнительским мастерством восточной танцовщицы. В 1925 году Айседора Дункан после развода с Сергеем Есениным вернулась в Европу  и жила  во Франции.  Тамара Ханум могла привлечь внимание  Дункан не только с профессиональной точки зрения танцовщицы. Дело в том, что Айседора Дункан об узбекских танцах знала не понаслышке.  16 июля 1924 года она выступала с  сольным танцевальным  концертом  в  Ташкенте. Перед своим выступлением она дала интервью  местным журналистам, в котором говорила, что она  приехала не только танцевать, но и познакомиться с богатейшей культурой народов  Туркестана. Встреча в Париже  с Тамарой Ханум позволила ей   не только восхищенно отозваться о мастерстве молодой танцовщицы  из Узбекистана, но и  еще раз вспомнить о своей поездке в Самарканд и Ташкент. Документированных доказательств о состоявшейся встрече двух знаменитых танцовщиц  нет, но  время их пребывания в Париже  совпадает, а это  дает надежду,  что   на этот раз память Тамары Ханум не подвела, как это случилось с ее   рассказами  о  якобы  состоявшихся  встречах  с русским поэтом Есениным.

Copyright © 2005 Мир Есенина. All rights reserved.

E-mail: zinin123@mail.ru

 

Дизайн: Яник Ласко

E-mail: yanik-lasko@mail.ru