zinin123@mail.ru

 С.И. Зинин

ПОЭТ А.В. ШИРЯЕВЕЦ

 В истории русской поэзии первой четверти ХХ века  поэт А.В.Ширяевец  (1887  -  1924)  был самобытной и незаурядной творческой личностью, его талант был ярок и  многогранен.  Он писал стихи,  песни, поэмы, прозу, драматургию, произведения для детей  и  литературно-критические статьи.  «Поэт милостью божьей» «волжский гусляр», «певец волжского раздолья», «волжский соловей» - так называли Александра Ширяевца его современники. «Баюном Жигулей и Волги» нарек его, своего любимого друга, Сергей Есенин.
 В творческой биографии А.В.Ширяевца важное место занимает  Туркестан, где он прожил с 1905 года 17 лет. Знакомство с особенностями  быта и культуры  Туркестанского края, участие в культурно-общественной жизни  нашло достойное отражение в его поэтическом творчестве, поэтому   его     по праву можно  считать  поэтом российским и туркестанским. 
Биография  А.В.Ширяевца еще  не написана.  В данном  документально-историческом очерке  предпринята попытка как можно полнее раскрыть  его жизненный путь.  Использованы воспоминания современников,  исследования творческой биографии поэта, архивные материалы  и малоизвестные публикации.
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
 
Детство.
Село  Ширяево  раскинулось  на  берегу  Волги.  Место  красивое,  запоминающееся.    Дома  построены  у    расширяющегося  устья    Ширяевского  оврага,  который  извилистой  лентой    тянется  на  территории  Самарской  Луки.  Здесь  можно  встретить    скалы  и  каменистые  степи,  родники    и    поляны,  березовые  и  сосновые  леса.  По  обеим  сторонам    оврага  (буерака)    к  Волге  спускаются    две  горы:  Попова  и  Монастырская.  Склоны  гор  заросли  лесом.  С  их  вершин    хорошо  просматривается    широкая  долина  «междугорья»  с  поселком.    И  открывается    во  всем  величии    речная  гладь  Волги.     
В  междугорье  залегло    -
В  Жигулях  наше  село.
Рядом  Волга…  Плещет,  льнет,
Про  бывалое  поет…
Исторические  документы  свидетельствуют,  что    первые  поселенцы  прибыли  сюда  в  середине  ХУП  века,  а  первая  деревня,  заселенная  крепостными  крестьянами,  называлась    Ширяев  Буерак.  Для    сельского  хозяйства    место  было    неудобным,  земледелию  мешали  овраги  и  горы.  В  основном  трудились    в  каменоломнях,  добывая    для  вывоза    бутовый  камень  и  высококачественный  известняк,    и  на    заводах  по  производству    извести  и  алебастра.    Ранней  весной  на  Волге    выстраивались  многочисленные  баржи,  на  которые  грузили  и  отправляли    на  продажу  добытое  сырье. 
           Мария Ермолаевна, в девичестве Семенова, мать будущего поэта, родилась в дворовой семье небогатого помещика. Жили в небольшом уездном городке Сенгилей  Симбирской губернии, расположенном  на правом берегу Волги, в красивой местности, среди гор. После отмены крепостного права все   крестьяне  были отпущены на волю, но так как жить было не на что, им   пришлось служить у того же благодетеля за небольшую плату.  В семье Семеновых  было четверо детей. Один из сыновей, Анисим, умер в раннем возрасте,  второй, Федор Ермолаевич,  освоил профессию кузнеца.  Младшая дочь, Евдокия,  переехала жить в город Кузнецк, а потом, после смерти  родителей, уехала искать счастья  в далекий Ташкент.
Мария  Ермолаевна  поступила в горничные сначала к купцу Смирнову (при мельнице). Познакомилась с Василием Абрамовым,  приехавшим из Тамбова на службу в качестве полевого приказчика. Вскоре повенчались в селе  Дворянская  Терешка.
 В поисках работы  молодожены переехали в Ширяево-Буерак.  Во  второй  половине    Х1Х    века    в селе     насчитывалось  до  200  дворов.   Некоторые   состоятельные     семьи     приписывали  себя  к  мещанскому  сословию,    поступали   на  службу,   заводили    собственное  дело.    К  таким    относилась  и  приехавшая    семья  Абрамовых,   снимавшая    часть  дома    у  Екатерины  Ионовой.
  В  1887  г.    в  семье  Абрамовых  родился    сын,  которого  нарекли  Александром.  Он  был  долгожданным  ребенком,  так  как    старшие  дети  в  семье  Абрамовых    сын    Петр  и    дочь    Александра    умерли  до  его  рождения. 
Василий    Иванович  Абрамов  был  родом  из  Тамбовской  губернии.  Выделялся    хорошей    физической  выправкой,  в  драках  умел  постоять  за  себя.    Стать  и  силу  унаследовал    от    своего    отца,  тамбовского  крепостного  крестьянина    Ивана  Абрамовича  Конина,  также    наделенного  недюжинной  силой.  Дед  А.В.Ширяевца  любил  личную  свободу,    не  торопился  обзаводиться  семьей  и    женился  в  сорок  пять  лет.    По  наследству    передал    сыну    свой    буйный  нрав  и  любовь  к  разгульной  жизни. 
Василий  Иванович    Абрамов    самоучкой    научился    читать  и  писать,  что    давало  ему  определенное  преимущество   при    выборе  профессиональной    деятельности.    Работал   приказчиком  на  полевых  работах,  служил  на  известковом  заводе, одно время торговал вином.   Выделялся  среди  сельчан  общительным  характером.    Самостоятельно  научился  играть  на  гармони.  Был  желанным  гостем    на    свадебных    застольях    и    различных      торжествах.  
«Отец  был  очень  добрый  человек,  -  вспоминал    А.Ширяевец,  -  во  хмелю  буйствовал,  потом  плакал  и  просил  у  нас  с  матерью  прощения.  Любил  играть  на  гармонике  какой-то  грустный  мотив,  который  у  меня  в  памяти  до  сих  пор.  Этот  мотив,  по-видимому,  действовал  на  него  самым  угнетающим  образом,    -  на  глазах  у  него  появлялись  слезы,  и  он  начинал  рассказывать  о  своей  родине  в  молодости  (он  родился  в  Тамбове)» 
    Мария  Ермолаевна,    была  неграмотной,  но    знала  много  старинных    русских    песен  и  часто  исполняла   их  сыну.  Голос  у  матери  был  приятный,  успокаивающий. Позже   А.Ширяевец    вспоминал   эти    счастливые    дни    своего  детства:   
Хрустальные,  сверкающие  дни…
…В  кроватку  юркну,  словно  суслик…
А  мамин  голос  надо  мной  звенит,
Что  золотые  самогуды-гусли. 
Таким  я  был    -    веселым  и  простым,
И  часто  к  солнцу  ездил  в  гости… 
              Александр  часто    убегал    к  заводскому  сторожу      Максимычу,  который  учил  его  рыбалке,  рассказывал  различные  байки,    сказки,  легенды,  связанные  с  Волгой  и  Жигулями.    Нередко    Саша    уходил    к  причалу    и    с  интересом  наблюдал,  как  загружались  известняком  баржи.  Во  время  кратких  перерывов    подходил  к  отдыхающим  рабочим    поближе.    Его  примечали,    душевно  расспрашивали,  угощали.    «Когда  отец  служил  на  заводе,  -  писал  А.Ширяевец  в  «Автобиографии»,  -  работавшие  там  и  на  баржах,  «бывшие  люди»  баловали  меня,  сажали  на  колени,  угощали  сластями,  пели  песни…»    Эту    доброе  отношение  надолго запомнилось мальчику и нашло отражение     в    стихотворении    Бурлаки: 
Бывало  бегаю  по  ласковому  лугу  ,
Глядь  на  коленки  взят  стальной  рукой! 
-  Ну,  что  ж!    Торчу  без  всякого  испуга, 
Ведь  каждый  друг  был  мне,  и  друг  какой?!
То  сказку  скажут,  то  споют  мне  что-то! 
Начнут    грузить    -    кипит  в  руках  работа!
Но  отчего  у  всех  грустны  глаза? 
. Неожиданно     отец    поссорился    с  владельцем  завода,    рассчитался    и    поступил  в  лесные  объездчики.    Абрамовы  переехали  жить    в    избу,  расположенную  в    лесной  глуши.    У    Александра    друзей  его  возраста    рядом  не  оказалось.  Шестилетний  мальчик,  предоставленный  самому  себе,  целыми  днями  бегал  вдоль  берега  реки    по  лесу,  прислушиваясь  к  шуму  сосен,  к  пению  птиц  и  крикам  животных.    Он    еще  не  мог  осознанно    понять  окружавшую    его  природную    красоту,  но    ему  хотелось  с  этой  природой    постоянно  общаться.  В  лесу    выделял    запоминающиеся  деревья,  иногда  вел  с  ними  беседы,    как  с  живыми  существами.    Особенно  ему  приглянулась    одна  большая    береза,  которая    выделялась    чудесно-белой  корой.    Именно    в  эти  дни   неожиданного   одиночества  и  начал    слагаться    будущий  поэт. 
В  1893  г.    Абрамовы  переезжают  на  жительство    в  село  Бинарадку  Симбирской  губернии.  Глава  семьи  устроился  на  службу  на  местный    известковый    завод.    В  селе  проживало  в основном   мордовское  население.  Александр  с  любопытством  рассматривал  необычные  наряды  мордовских  женщин,  любил  слушать  на  непонятном  ему  языке    народные  песни.  Однажды  оказался  свидетелем участия  сельского   населения  в    языческом  празднике.   Из  окна  избы  он  наблюдал,  как    вдали  за  речкой,  у  священного  дерева,   зажгли   большой  костер,  возле  которого  веселились    нарядно  одетые    люди.  Александру    объяснили,  что    хотя    мордва    и  приняла  христианство,  но  продолжала    по  традиции  поклоняться  своим  древним  божествам.    Они  были  двубожниками,    отдавали  почести,    как  православному  Христу,  так  и  языческому    Кереметю.  В цикле стихов «Поминальник» он об этом расскажет в стихотворении   Старая  Бинарадка (1894  –  1897  гг.)
Село  мордовское…  Объездчиком  лесным
Отец  был  там.  Сначала  на  «бекете»
Мы  к  лесу  жались    -    подружились  с  ним,
И  до  сих  пор  одна  береза  светит
Корой  чудесно-белой  в  сумрак  дней…
С  «бекета»  переехали  в  село  мы    -
Вот  это  самое…  Становится  ясней
В  душе,  когда  летит  она  к  огню    былому…
…Трубой  иерихонской  голоса
Мордовских  девок    разливались  веще…
Их  дикая  и  ражая  краса
Поди  и  ныне  брагой  древней  хлещет…
Мордва    -    двубожники…  Христос  и  Кереметь
В  лесных  сердцах  на  разный  голос  пели,
И  долго  –  долго  так  еще  им  петь…
          В  Старой  Бинарадке   Александр   начал      учиться  в  сельской      церковно-приходской    школе.  Учеба  ему нравилось. В это же время  пробует  писать  стихи.    «Писать  стихи  начал  еще  в  Бинарадке,  когда  мне  было  лет  9  –  10,  -  вспоминал  он,  -    Это  были  вирши  без  всякого  смысла,  Помню,  таких  стихов  у  меня  составилась    целая  маленькая  тетрадочка.  Потом  она  куда-то  затерялась». 
 
Школьные  годы.
В    1897  г.   Абрамовы  возвращается   в  село  Ширяево  Буерак.    Василий  Иванович    открывает    свое    небольшое    дело:    начал  торговать  камнем.  Дела  у  него  шли  неплохо,  Абрамовых  стали  относить  к    «деревенской  аристократии». 
Александр  продолжил  учебу  в  сельской    церковно-приходской    школе.    Пристрастился  к  чтению,  но    книг  в    селе    было  мало.  Перечитывал  и  заучивал  наизусть    тексты    сказок  о  Бове-королевиче,  о  Еруслане  Лазаревиче,    которые   покупали   у  приходивших    в  село  торговцев  -  лубочников. Иногда  отец  выписывал    журналы  Родина    или  Нива… 
   Первым  прочитанным  поэтом  был  Кольцов,  потом  Лермонтов.   Продолжал  и сам    писать    стихи,  но,  по  его  воспоминаниям,  «сочувствия  не  встречал».
Занятия  в  школе  не  доставляли  детям  радости.  Десятилетний  Александр,  как  и  другие  ученики,    больше  думал  о  Волге,  о  проплывающих  пароходах  и  баржах,  чем  о  школьных  предметах.    Учащиеся  по  гудкам  могли    безошибочно    назвать  имя    проплывающего  или  причалившего    речного    судна,    на    эту  тему    на  уроках    между    собой    спорили.    За  непослушание  в  школе  наказывали,  да  и    дома    не  прощали    отлынивания     от  учебы. Эти    наказания    Александр  запомнил  надолго,  даже    посвятил    им    стихи 
Лупил  весьма  солидною  линейкой    - 
Учитель    нас,  а  дома    -    за  власы
Тянули  к  небу…    -    извивались  змейкой, 
Но    вновь  в  малину  красили  носы 
 Особенно учащиеся    не  любили  за  жестокое  обращение      учителя    Виноградова.  Был    он    молод,    любил  поухаживать  за  местными  девушками,    вызывая    раннюю    ревность  у    подростков.    В    1920    г.    в  далекой  Бухаре    поэт    вспомнит    его    недобрым  словом:   
Учитель  Виноградов    -    извините,
Не  помню  имени  и  отчества!    -    Да  что  ж! 
Ведь  с  Вами  у  меня  навеки  нити
Воспоминаний.  Рожей  были  свеж.   
Вы  волочились  за…  за    Пелагеей…
И,    кажется,  она…  за  Вами…  Да!
-    Как  я  завидовал,  от  злости  холодея!
Как  заклинал,  чтоб  смыла  Вас  вода!   
Ученикам    объясняли    возникновение  и  дальнейшее    развитие     окружающего  мира на основе   канонических  библейских    истин,  не  допуская  проникновения  в  их  формирующиеся  души  крамольных    идей.    Александр  никогда эти истины не оспаривал, но    уже  в    годы  ученичества    на    окружающую  природу  смотрел  со  своей,  поэтизированной,    колокольни:   
Не  все  ль  равно:  от  обезьяны,  кошки,
Мы  вынырнули  в  сей  прекрасный  мир.
Поет  заря  и  пляшет  у  окошка! 
А  вот  и  взмахи  солнца  алых  крыл.
Вот  девушка  с  глазами    -    бирюзою,
И  с  голосом    старинных  скрипок.  Где  ж
Здесь  обезьяна?    Я  свою  построю
Теорью:    мы  от  солнца.    –  Вот  уж.   
На    экзаменах    ученики  не  блистали  знаниями,    часто   путали   даты  и    имена  религиозных и светских   личностей,  не  помнили   многие    библейские  истории.  Порой  не  могли  решить  элементарные    задачки  на  сообразительность.  За  неверный  ответ    следовал  грубый  оскорбительный  окрик  учителя.  А.Ширяевец  запомнил  одну  из  таких  задачек,  опустив    в  тексте    только  ругательное  слово  экзаменатора:   
-  Что  тяжелей:  железа  пуд  иль  пуха?.. 
-  Ну  и  простак!  Забью  я    -    берегись!
   С    нахальной  рожей    -    гаркнул,  что  есть  духу: 
-  Железа!    -    …    Садись 
Церковно-приходскую  школу    Александр   окончил  2 декабря1998 г., а  12 февраля   1899  г. ему вручили   похвальный лист,  который   дома    родители    повесили    на  видном    месте,  чтобы  каждый  гость  мог  оценить  успехи  сына.    Содержание  похвального  листа  зачитывалось  много  раз. Успех  сына    отец    с  друзьями    шумно    отпраздновал и перед  хмельными    гостями  любил    поговорить    о  будущей  карьере    сына.  Кратко  об  этом  поэт рассказал    в    стихотворении    Похвальный  лист: 
«Похвальный  лист»,  свидетельство  с  печатью…
-  Орленок!  Чай  не  хуже  мы  других!
Пропиханы  научной  благодатью,    - 
Хоть  в  «аблакаты»!  С  этих  самых  книг
Мозги  чуть  не  засохли!  В  круг  игральный
Жарь  без  помех!  Антипка,  замолчать!
Чего  ты  смыслишь!  Видишь  «Лист  похвальный»,
Протоерея  подпись  и  печать.   
 Отец  хотел,  чтобы  сын    продолжил    его  дело,   позволяющего  жить    в  достатке.    «Отец  готовил  меня  к  той  же  деятельности,  -  писал    А.Ширяевец,  -    заставлял  следить  за  ходом  дела,  но  я  всячески  уклонялся,  за  что  получал  трепку».
Был  пойман  я  на  месте  преступленья.
На  лодке  плыл,  пошаливал.  Отец:
«Сойди!»    Схожу.  Отцовское  внушенье    - 
Пылают  уши,  что  огонь-пунец…
-Один  ведь  сын!  Смотри    -    избаловался!
А  вдруг  потонешь!  Дальше  от  реки!..
Но  все  же  часто  я  за  весла  брался,
Вот  потому  и  уши  велики. 
Любовь  к  чтению  не  ослабла    после  окончания  школы.  Александр,    интересуясь    поэзией,    записывал  и   затем    заучивал    любимые    стихотворения.    В  толстую    тетрадь  в  клеенчатом  переплете    он  аккуратно  переписывал  стихи .Жуковского,    Лермонтова,    Козлова,  Плещеева  и  других  поэтов.  На  титульном  листе  написал:  «Первая  моя  тетрадь  для  стихов».  В  дальнейшем  таких  тетрадей  будет  у  него  несколько. 
В  отроческом  возрасте     пережил   чувство  первой  любви.  По  своей  натуре  Александр  был  влюбчив,  но  не  всегда    его  увлечение  было  взаимным.    Больше  всех  ему  нравилась  Евдокия  Шляхова,    которая    училась  с  ним    в  школе.  С  ней  вместе  убегали  с  уроков  кататься  на  лодке,  лазили  по  местным  горам,  ходили  в  лес.  Дуня    пела  в  церковном  хоре.    Чтобы  продлить    время    общения    с  девушкой,  пришлось  и    Александру    стать  солистом хора.  Первая  любовь  запала  в  душу.    О  своих  любимых    он  всегда  вспоминал  с  душевной  теплотой.  Первой любви посвятил стихотворение:
Дунька  Шляхова
Она  на  клиросе  по  воскресеньям  пела,
Полынь  ученья  вместе  с  ней  я  ел…
В  глазах  ее    -    отрава  зеленела…
Ну…  ну…  и  я  на  клиросе  запел.
Придет  весной  в  малиновой  обнове, 
И  тяжко  мне  седую  вязь  плести…
-  Господь,  господь!    Тебя  я  славославил    - 
Ведь  из-за  Дуньки  Шляховой!  Прости!   
 
Ташкентский    друг    поэта    И.Шпак    вспоминал,  что  Александр  Ширяевец    «в  юношестве  и  почти  до  32-летнего  возраста    -    это  был  вечно  влюбленный.  Каждая  весна  приносила  ему  новую  чистую  любовь».  Тем  не  менее,  до  конца  своей  жизни  А.Ширяевец  оставался  холостяком.
 
Отрочество.
В  1900  г.    семью  Абрамовых  постигло  горе.  Отец стал побаливать, но  продолжал в поисках заработка  часто выезжать в другие города.  В.И.Абрамов писал жене  и сыну из Саратова: «Милая и дорогая Мария Ермолаевна и дорогой мой сыночек Саня. кланяюсь вам обоим с матерью,  целую  обоих Вас несчетно раз заочно, желаю быть здоровым.  Про себя скажу, что я не очень здоров со мною опять открылось ревматизм, который был раньше, так что я чуть хожу, больше сижу (…) ходил к доктору в Саратове. Он говорит, что не надо пить вино и пива». Ранней весной    поехал  по  служебным  делам  в  Самару.  25  мая  возвращался  домой  на  пароходе  «Витязь». На палубе умер от   неожиданного  сердечного  приступа. Памяти отца  А.Ширяевец посвятит несколько своих стихотворений.  В одном  из них рассказывается  об этом трагическом  дне:   
                                                    Розовый  билет    (Памяти  отца):   
Оттиснуто  на  розовом  билете
«Май  25»    -    девятисотый  год.
И  «Витязь»    -    с  ним  в  пути  кончину  встретил,
Твой  вздох  последний  принял  пароход. 
И  кум    -    мордвин  Келасев    -    на  колени
Ему  сложил  ты  голову  свою,
Чтоб  отдохнуть,  но  Господа  веленьем
Уснул  навек…  Слыхал  ли,  что  поют
Май,  Жигули  и  Волга  –  величава?
В  прощальную  минуту  вспомнил, 
Что  дома  ждут  тебя  с  гостинцем  к  чаю,
Лентяя  сына,  тихую  жену? 
Бегут  года.  Все  двое  мы  на  свете.
Все  видим  с  мертвым  телом  пароход,
И  лишь  прочту  на  розовом  билете
«Май    -    25»    -    душа  замрет,  завоет,
Зовет  тебя     
В  1901  г.   Александр  с  матерью  уезжают из   Ширяево-Буерака.  «Погоревали,  погоревали  и,  «ликвидировав»    свое  дело,    переехали  в  Самару,  -  писал в «Автобиографии»  А.Ширяевец,  -    Начал  учиться  в  городском  училище,  но  средств  не  было  и  пришлось  уйти  из  2-го  класса.  Страшно  бедствовал,  распродавая  последний  скарб.  И  если  я  не  умер  с  голоду    -    только  благодаря  матери,  которая  частенько  сидела  сама  впроголодь,  лишь  бы  сытнее  накормить  меня». 
Мать и сына не обошла стороной   полунищенская  жизнь  в  городе.    Сняли    жалкую    лачугу  за  3  рубля  в  месяц.  Мать  устроилась  чернорабочей.  Заработанных  денег  едва  хватало  на  скудное  житье. 
С  1902  г.  начинается  трудовая    биография  Александра  Абрамова.  Не  закончив    городского  училища,  он  вынужден был устроиться     чернорабочим  на  бумаго-красильную     фабрику.  Платили  мало.    Получал  сначала  10,  потом  15  рублей  в  месяц.  Приходилось      по  12  часов  в  сутки  месить  лопатой  на  фабрике    грязное  месиво.  Но  рядом  жили  такие  же  обездоленные  бедняки.    В  юношеском  стихотворении Фабричная  Александр  рассказывал:  
Тяжела  работа
По  углам  чужим. 
Извела    забота,
Съел  фабричный  дым. 
В  духоте  да  пыли
Под  свистки  –  гудки
Уходили    -    плыли
Серые  деньки. 
Закипает  злоба,
Жжет  больную  грудь: 
Знаю,  что  до  гроб
Буду  спину  гнуть. 
Урывками      выкраивал    время  для  чтения  книг.  Любил  перечитывать    произведения    Пушкина  и  Кольцова.    Продолжал    писать    стихи  о природе. 24 июня1901 г.  сочинил стихотворение Ночь:
  Ночь темна на дворе.
  Вьюга стонет, шумит.
  В закоптелой трубе
  Ветер воет, гудит. ..     
 
,  но  их  поэтическая  тональность  изменилась.  Если  раньше    стремился    воспеть  окружающую  природу,  то  теперь  стали  преобладать    социальные  мотивы.    Невеселая     жизнь  обездоленных     отражена        в  стихотворении  Нищие: 
Метелица  вьет  и  злится,
И  ветер  со  свистом  ревет,
По  улице  оборванный  нищий,
Шатаясь,  с  сынишкой  идет.
Одет  он  в  худые    лаптишки,
Дырявый    кафтан    на  плечах…
Пытается  написать  поэму  «Ермак»,  в  которой  хотел   раскрыть, по его убеждению,      авантюрную    жизнь  покорителей  Сибири.  Александр не утруждал себя  изучением подлинной истории завоевания Сибири, опирался на бытовавшие легенды и сказки, поэтому    свободно  обращался  с    известными        историческими   фактами.  О  задуманной  юным поэтом     поэме    можно  судить  по    составленному   им     тезисному    плану:  «Содержание:    Шайка  разбойников.  Ермак.    Ермак  принимает  Кольцо  и  его  товарищей.  Рассказ  Кольцо    о  своей  жизни.  Встреча  в  лесу  с  бывшею  служанкою  отца.  Рассказ  Ермака.    Ермак  и  Кольцо  думают  идти  в  Сибирь». 
Через  9  месяцев  изнурительной  работы    на  фабрике  Александр    уволился.  Ему    удалось, используя старые связи отца,     устроиться    работать   писарем.    Пришлось  сменить    место  жительства.  Но  проработал  на  новом  месте    недолго.  Канцелярская работа его не привлекала.   «В  1903  году  поступил  писцом  в  канцелярию  казенного  лесничего  в    г.  Ставрополь-Самарский,  -  писал  А.Ширяевец  в    «Автобиографии».  - В  сравнении  с  фабрикой  это  был  настоящий  рай.  Прослужил  там  немногим  более  года.  Так  как  склонности  углубляться  в  мудрость  канцелярщины  я  не  чувствовал  и  любил  больше,  мечтая,  созерцать  Волгу  и  живописные  Жигулевские  горы    -    мне  было  предложено  искать  другое  место». 
Пришлось    снова    вернуться    в  Самару.    Долго  искал  подходящую  работу.  Пробовал  устроиться    продавцом    в  табачный  магазин,  обращался    в  городскую    фотографию,    ходил    на  склад  сельскохозяйственных  машин,    хотел  стать    рабочим  на  железной    дороге,  но  везде  ему  отказывали,    так  как    свободных  рабочих  мест    не  было.     
Несмотря  на  неустроенность,  Александр  продолжал    писать  стихи,    иногда      рассказы.  Пытается   опубликовать  свои  творения    в  местной  газете.  В  1904  г.     «написал    «одним  махом»    два  рассказа  и  понес  их  в  газету    «Самарский  курьер»,-  вспоминал   А.Ширяевец.    -    Один    забраковали,  другой  приняли.  Но  увидеть  в  печати  мне  не  пришлось:  не  пропустила  предварительная  цензура.  Так,  по  крайней  мере,  объяснил  редактор.  В  другую  газету  понес    стихи.  Похвалили,  но  советовали  лучше  заняться  прозой,  так  как  стихи  теперь  никто  не  читает.    «Выступил»  в  печати  заметкой  о  похищенном  у  соседей  самоваре…  Рад  был  и  такому  выступлению».
Не  найдя  поддержки  в  местной  печати,  решил     искать  счастья  в  столичных  журналах.    Послал  два  стихотворения  в  «Журнал  для  всех».  Получил  ободряющее    письмо:  «Милостивый  государь  Абрамов,  хотя  Ваши  стихотворения  не  могут  быть  еще  напечатаны,  но  редакция  нашла,  что  написаны  они  очень  недурно,  и  просят  Вас  присылать  еще,  Бог  даст,  выдадутся  и  годные  для  напечатания.  С  уважением,  за  секретаря  редакции  Ек.    Струковская». 
Конечно,  отказы  в  публикации  стихов    не  доставляли    радости,  но  получаемые    отзывы    подпитывали    поэтические  порывы    Александра.   
Городская  жизнь    его  тяготила.    Ему    не  нравилась    толчея  на  улицах,    смрад  возле  фабрик,  орущие    пьяницы    у  многочисленных  кабаков.    Тоска   о  естественной    природе,    о  душевной  свободе,  о    мире  сказок  и  народных  песен    отразилась      в    стихотворении  В  городе: 
В  душном  городе  нищ  я  и  жалок,
И  с  кручиной  мне  сладить  невмочь..
Снятся  песни  и  пляски  русалок,
В  колдовскую  июльскую  ночь. 
Сам  не  свой  я!  Мерещится,  снится,
Как  аукает  леший  в  бору, 
И,  огниста,  взлетает  Жар-Птица,
И  разбойничий  клад  на  яру… 
Душно  мне,  и  зачахну  я  скоро…
Не  заглянет  сюда  лесовик… 
Убежать  бы  к  родному  простору
На  зазывный  русалочий  крик!
Революционные    события    1905  г.,  прокатившиеся  по  стране,    не  обошли  стороной  Александра.    Он    не  стал    активным  борцом,  но  и  не  был    равнодушным    созерцателем.    Вместе  с  рабочими  ходил  с  манифестациями,  разбрасывал  прокламации  о  свержении  самодержавия.  Позже     вспоминал    об  этом  времени: 
И  я  влил  каплю  в  алую  волну,
Пора  была  весенняя,  хмельная…
-  Раскинул  «прокламаций»  не  одну,
Радея  о  тебе,  страна  родная. 
Казацкая  нагайка  полосу
Мне  тоже  не  единожды  врезала…
-  О,  родина,  когда  же  будет  суд,
Прости,  что  для  тебя  я  сделал  мало. 
Возможно,  что  за  участие  в  революционных  событиях    Александр  был  уволен  с  работы.    Вновь пришлось окунуться  в   безденежье,  голод  и  неизвестное   будущее.  25 июля1905 г. было  написано стихотворение  Матери
                        Нас с тобой нужда разъединила,
                        Злобная, голодная нужда,
                        Ты свои уж растеряла силы
                        По пути тяжелого труда,
                        И с тоской, волнуясь и не веря,
                        Смотришь в даль, загадочную даль;
                        С каждым днем обида и потеря,
                        С каждым днем сильней гнетет печаль.
                        Молод я, но та же ждет дорога,
                        Ты прошла, мой темный путь далек...
                        О блесни ж, заветный огонек,
                        Слишком было выстрадано много!..
   На семейном совете, после  длительного  обсуждения и   обдумывания,    решили    в  поисках  лучшей  доли    уехать  из    Самары.   
.
Переезд  в  Ташкент
Разговоры  о  Ташкенте  в  семье  Абрамовых  велись  давно.  Еще  при  жизни    отца    приходили  из Ташкента  письма    от  Евдокии,  сестры  Марии  Ермолаевны.  Дуняша    писала  сестре  о  жарком  климате,  о    восточных  сладостях,  о  недорогой  жизни.    Звала постоянно   к  себе.  Полностью  оплатить  переезд  семьи  сестры    не  могла,  но  всячески  обнадеживала.  30  сентября  1899  г.     писала:  «Маша,  если  я  выиграю  деньги,  возьму  вас  в  Ташкент».    Выиграть,  вероятно,  не  смогла,  но    небольшую  сумму  денег,    узнав  о  смерти  Василия  Ивановича,  выслала.    В  письме  7  мая  1902  г.  сообщала  сестре,  что  отправила    60  рублей  для  оплаты  проезда  в  Ташкент,   но    просила    обязательно  перед  отъездом    отслужить  молебен.  Деньги  были  получены,  но    они  тут  же  ушли    на  выплату  долгов,    поэтому    переезд    в  Ташкент  не  состоялся.
.  Письма    из  Ташкента    продолжали    приходить  в  Самару.  В    семье  Абрамовых  их   внимательно   перечитывали. Евдокия  Ермолаевна    писала,  что    работает    прислугой  у  богатого  чиновника,  «его  высокоблагородия  Захария  Александровича  Майпариони»,    сообщала,  что  такую  же  работу  поможет  найти  и  сестре.    Дуняша    в    кратких,  но  полных    соблазна  письмах,      напоминала,  что  в  Ташкенте     и  продукты    дешевле,  и  жизнь  посытнее,    а    народ  в  городе    добрый  и  нестроптивый, так что не раздумывайте, а   приезжайте.   Уговоры  подействовали.
В  начале  лета    1905  г.   было принято окончательное  решение  о переезде в  Туркестан.  С  трудом  перенесли  утомительную  многодневную  дорогу    из  Самары  в  Ташкент.  Казалось,  что  никогда  не  наступит  конец  этой    длительной    поездке  через  безлюдные  казахские  степи.  В  Ташкенте  их  встретила  сестра,  помогла  найти    жилье.    Поселились  на  улице  Шахрисябской  в  доме  Павлова,  №  3.   Комната    маленькая,  но  дешевая. 25 июля1905 г. Александр написал стихотворение  «Не пойте песен под моим окном…», указав внизу дату и место: Ташкент.
 Сестра  не  обманула:  на  центральном  городском  базаре    по  недорогой  цене  можно  было  купить  различные   восточные  овощи  и  фрукты, которые в Самаре им были не по карману.
   Мария  Ермолаевна     устроилась  и    начала  добывать на   хлеб    черной  работой. Александр написал стихотворение   Матери 
                        Нас с тобой нужда разъединила,
                        Злобная, голодная нужда,
                        Ты свои уж растеряла силы
                        По пути тяжелого труда,
                        И с тоской, волнуясь и не веря,
                        Смотришь в даль, загадочную даль;
                        С каждым днем обида и потеря,
                        С каждым днем сильней гнетет печаль.
                        Молод я, но та же ждет дорога,
                        Ты прошла, мой темный путь далек...
                        О блесни ж, заветный огонек,
                        Слишком было выстрадано много!..
Александр  с интересом   знакомился  с  городом.  Для  него    многое  было  в  диковинку,  особенно  деление  Ташкента  на  две  самостоятельные  части:    европейский    Новый  город   и  мусульманский    Старый    или  туземный  город,  которые  разграничивались городским   каналом   Анхор.  Юноша   бродил  вдоль  берега    канала,  всматриваясь  в    необычные  жилые  узбекские     постройки    на  другом  берегу.  Не  решался  пересечь  эту  границу,  так  как  без  знания  узбекского  языка  и    обычаев  боялся    попасть  впросак.
 В  европейской  части  Ташкента  ему  нравилось  ходить  по    пыльным    кривым    улицам.  Между  мостовой  и  тротуарами  в  небольших  арыках  протекала  чистая  вода,  которой  пользовались  горожане.    От  Соборной  площади  в  центре  города  в  сторону  Константиновского  парка  пролегала  Соборная  улица,   всегда   многолюдная,  особенно  в    праздничные  и  выходные  дни.    В  центре  парка  стоял  огражденный  массивными  железными  цепями    памятник  туркестанскому    генерал-губернатору  Кауфману.    От  центрального  сквера    радиально  расходились    несколько  прямых  улиц,    одной  из  которых  в  честь  100-летия  со  дня  рождения  было  присвоено    имя  Пушкина. 
  Александр   осматривал   высокие     стены     городской    Крепости,  посещал     городские    церкви,  останавливался     возле    двухэтажных  зданий    женской  и  мужской  гимназий,  толкался  на  городском  шумном  Воскресенском рынке,   читал  развешанные  афиши  о   представлениях в местном цирке.  Днем  летнее   солнце  припекало,  поэтому    приятнее    было  знакомиться  с  городом    вечерами,  когда  с заходом  солнца  жара     сменялась    небольшой  вечерней  прохладой.  В  центре  города    всегда  было  многолюдно.    Горожане    приходили    семьями,  обсуждали  новости,  сплетничали,  по  возможности  развлекали  друг  друга.  Здесь  назначали  встречи  гимназисты,  кадеты,  учащиеся  коммерческого  училища.  Ничего  азиатского.    Обычная  жизнь  провинциального  города  с  европейскими  традициями.  Порой  не  верилось,  что  город  и  горожане    в  действительности  находятся  в    окружении    иной  культуры  и  религии,  иного  языка  и  обычаев.   
Найти  приличную работу без профессиональной подготовки оказалось делом трудным. После  долгих  размышлений   и  советов  с  матерью    осенью  Александр    поступил   в  ташкентскую    почтово-телеграфную  школу.    Профессия  была  востребованной.    Подготавливали  монтеров,  монтажников,  операторов  телефонной  и  телеграфной  связи.    Срок  обучения    небольшой    -    всего  один  год.
Александр  после  окончания    училища    начал  работать  в  ведомстве  связи.  «В  1906  году  назначен    «чиновником»  не  имеющим  чина…»,-  писал  в  «Автобиографии».  Сразу  попал  в    полную  зависимость    от    сложившихся    годами  служебных  чиновничьих  отношений.
Об этом периоде   жизни  с  горьким  юмором  писал  в  стихотворение  20 число   из       цикла  «Почтово-телеграфные  мотивы»: 
Сдавили  циркуляры
Нас  так,  что  не  вздохни,
Жди  то  и  дело  кары
И  низко  шею  гни. 
Дежурим  дни  и  ночи
И  надрываем  грудь.
Сиди,  хоть  нет  уж  мочи,
Не  думай  отдохнуть.
За  труд  гроши  дают  нам
(Еще  непрочь  урвать!)
Об  уголке  уютном
Не  стоит  и  мечтать. 
В  квартирах  ветер  веет    - 
Эх,  не  для  нас  тепло!
Ну,  ничего    -    согреет
Двадцатое  число! 
Ну,  будет    -    ведь  негоже
О  многом  петь  в  наш  век,
А  я  чиновник  тоже 
И  бедный  человек. 
Споешь    -    потом  потужишь,
Плохи  будут  дела: 
Боюсь,  что  не  дослужишь
До  этого  числа…
Упоминаемое в тексте стихотворения  20-е  число    хорошо  было  знакомо    всем    служащим.  Все  ждали  этот  день:    20-го  каждого  месяца     выдавали   жалование.     
В    почтовом  ведомстве    царила    строгая,  чуть  ли  не  армейская    дисциплина  с  беспрекословным  подчинением    начальству.  На  службу    чиновники    ходили    в  установленной  приказом  одежде.  Всякое  нарушение  уставных  правил  каралось  дисциплинарными  взысканиями.  Свободолюбивый    Александр с трудом      выдерживал   такой  режим.  Начались  конфликты.  Александр  не  любил  лжи,    обмана,     открыто    высказывал    свое  мнение,    не  беспокоясь  за  возможные    последствия.  Начальство    не    любило    его  за  это,  подвергало  различным    административным    наказаниям.    Уволиться  с  работы  он     не  мог,  так как  за  обучение  в  училище    нужно    было    отрабатывать  установленный    длительный  срок. 
Забывал  Александр    о  всех  служебных  передрягах,    когда    писал    стихи.  Ташкент  как  восточный  город    не  вызывал  у  него  нового    поэтического    вдохновения.  По  крайней  мере,  в  первые  годы     он  не  посвятил  городу  и  его     достопримечательностям  ни  одной  строчки. 
Писал  не  только  дома,  но,    при  каждом удобном  случае,   и    на  службе.  Об этом можно судить по содержанию    стихотворения о  редких     минутах  поэтического  вдохновения:   
И  под  докучный  говор  Юза,
Уйтстона,  Морзе    дробный    стук 
Ко  мне  слетала  ты,  о  Муза,
Мой  старый  неизменный  друг…
И  утомленному  мне  пела,
Несла  с  собой  небесный  свет…
И  забывал  свое  я  дело,    - 
Был  не  чиновник,  а  поэт. 
Из  Ташкента  рассылал   свои  стихотворения    в  редакции  столичных  журналов  «Народная  жизнь»,  «Друг  народа»,    «Свободный  журнал»,  «Молодая  жизнь».     Получал  ответы,  в  которых  одобрительно  поддерживали его стремление писать стихи, но  не   выражали желания      напечатать  хотя  бы  одно     стихотворение.    Редактор    «Свободного  журнала»    Ал.  Вознесенский  сообщал:  «Милостивый  государь  Александр  Васильевич!  Из  Ваших  стихотворений  я  принял  бы  напечатать  «Гадание»    -    славное,  ароматное  стихотворение.  Советую  только  заменить  последнее  слово:  вместо  «замолчи»    -    «не  стучи».  Так  лучше.».
.    Александр  много  читает.    «Здесь,  в  Ташкенте,  как  и  ранее  в  Самаре,  -  вспоминал  П.П.Шпак,  -    он,  работая  на  телеграфе,  целыми  днями  и  ночами  просиживал  за  книгами.  И  каких  только  здесь  не  было  книг  наряду  с  русскими  и  иностранными  классиками,  словарем  Даля,  историей  культуры  Англии  Бокля,  Майн  Рид,  Купер  и  др.  (…)  В  те  дни  в  столицах  пели  Бальмонт,  А.Блок,  Вячеслав  Иванов,  Бунин,  молодой  Сергей  Городецкий  и  др.    Все,  что  выходило  из-под их   пера,  Ширяевец  на  свои  гроши  приобретал  и  запоем  читал.  Много  прекрасного  изучил  наизусть,  и  в  прогулках  любил  декламировать». 
 
«Чиновник»    -    не  имеющий  чина.
Александра  всегда  тяготила  суконная  жизнь  чиновника.    .На  службе    его   часто отправляли   работать  в  самые  отдаленные  места  Туркестана.    «Почтовое  начальство  не  любило  поэта  за  то,  что  он  пишет  и  поет  без  их  разрешения, - вспоминал П.Шпак. -   Надо  было  по  закону  испрашивать  разрешение  начальства  на  право  поместить  свои  произведения.  Он  не  шел  на  это  и  скрылся  под  псевдонимом  Ширяевца.  За  это  он  был  гоним.  Так,  из  Ташкента    его    угнали  в  Коканд,  потом  в  Кизиль-Арват  Закаспийский,  Асхабад,  Бухару  и  т.д.  Таким  образом,  в  течение  3  лет  он  кочевал  по  всему  Туркестану,  пока  не  свалился  в  Бухаре  от  тропической  малярии». 
Поездки  были  утомительными.  Железная  дорога    в  Туркестанском  крае   нередко   проходила  по  пустынным  необжитым    местам.    Особенно    неприглядное  впечатление  оставлял  многочасовой    проезд  по    Голодной  степи.    Не  всегда случайные   попутчики  оказывались  разговорчивыми   пассажирами.  Многие   из них   были  обременены  своими  заботами.    В  такие  минуты,  под  стук  колес,    Александр    размышлял   о  своей      неустроенной    жизни.    О его    душевном     состоянии  свидетельствует       стихотворение      В  поезде,    опубликованном     28  июня  1909  г.  в    «Туркестанском  курьере» 
Взгляд  последний  из  вагона
На  пестреющий  вокзал
Бросил  я,  и  с  тихим  стоном
Поезд  вдаль  меня  помчал. 
 
Мчится  мертвою  равниной,
Носит  ветер  пыль  песка,
И  с  мечтой  неуловимой
В  сердце  крадется  тоска. 
 
Словно    струны  –  паутины
Протянулись  по  пути… 
Отгадайте  мне  судьбину,
Как  мне  счастие  найти?.   
 
Слышу,  чую  стон  ответный:
«То,  что  ищешь,  то,    что  ждешь,
Словно  тайный  клад  заветный
Никогда  ты  не  найдешь…»
 
Затемнели  хмуро  дали,
Вспыхнул  заревом  закат,
Вьется  в  трауре  печали
Вспоминаний  жгучий  ад… 
 
«И  зачем  ты  спородила
Мать  родимая  меня, 
Лучше  темная  могила
Вместо  жизни  без  огня…»
 
Мчится  поезд…  Рельсы  змеи
К  неизвестному  ведут… 
Холодея  и  темнея
Ночи  призраки  плывут. 
Поездки  и  изнурительная  работа  в  различных  городах  Туркестана сказались  на здоровье   А.Ширяевца.   «Из  цветущего,  жизнерадостного  мальчика  Саши  в  Ташкент  вернулся  желтый,  изнуренный  юноша  Александр  Васильевич  Ширяевец, - писал  П.Шпак. -   Годы  скитания  не  прошли  даром,  стал  не  по  летам  грустен  и  замечтал  о  далеких  градах  и  весях.  «Пойдем  на  Валаам,  или  Соловки,  будем  Русью  бродячей,  будем  по  Волге  беляны  спускать,  не  могу  дышать  отравленным  воздухом  телеграфа.  Уплыву  в  Австралию,  Новую  Зеландию,  где  буду  пасти  овец  в  раздольях  степей,  так  куда  лучше,  чем  эта  нудная  серая  жизнь».
 Сочинил   много  грустных  песен,  но   затем   безжалостно  их    уничтожал.  Такие  стихотворения  ему напоминали  пение   птицы    в  клетке.    В    них    А.Ширяевец  серьезно  рассуждал,  что    жизнь    -    это    тяжелая  ноша  и  что  он  не  видит  смысла    в    её  продолжении.  Философию свою выразил в   следующих  минорных  строках:  
Я  одно  из  тонких  звеньев
Расколовшегося  льда,
По  бурливости  теченья
Мчусь  неведомо  куда.
И  свою  судьбу  я  знаю,
Будет  путь  недолог  мой,
Белой  пеной  я  растаю
И  навек  сольюсь  с  волной.   
А  жизнь  шла  своим  чередом.    Каждый    день  нужно  было    приходить  на  работу,  строго  исполнять  возложенные  циркулярами  обязанности. Запрещалось    даже    помышлять  о  возможном  участии  в  общественной    работе,      реагировать    публично  на  любые    события  за  пределами  стен  ведомственного  здания.  В таких случаях  А.Ширяевец пытался  разнообразить    монотонную  серую  жизнь    воспоминаниями  о  прошлом    или  погрузиться   в  фантастические  грезы, писал    в   стихотворениях:   
Бесконечная  лента  змеёю  ползет,
Неумолчно  трещит  и  стучит  аппарат,
И  несет  он  и  горе,  и  счастье  несет  – 
Эти  точки  живым  языком  говорят. 
 
Потемнело  в  глазах  и  дрожит  карандаш,
На  душе  темнота,  на  душе  холодно…
 
И  уносит  мечта  далеко,  далеко,
На  приволье  реки,  в  зелень  сказочных  гор.
Разливные  луга...  Дышит  грудь  там  легко,
К  новой  жизни  зовет  неоглядный  простор….
 
Вступление  в    литературу
Александр стал часто   заходить  в   редакции   ташкентских    газет  «Туркестанские  ведомости»,  «Туркестанский  курьер»,  «На  рубеже»,  знакомился  с  сотрудниками,   предлагая    для  публикации    свои  стихи.    Нашел  поддержку  у сотрудников       «Туркестанского   курьера».  Выслушав его рассказ о   служебных    мытарствах,    ему  предложили  об  этом  написать.  Поручение  выполнил.     4  апреля  1908  г.    Александр  с  радостью  читал    опубликованное   в  газете  произведение    Наградные    (почтово-телеграфная  трагикомедия), подписанное псевдонимом А.Симбирский.   С  этого  дня    он стал вести   отсчет    своей    поэтической  карьеры.   
«Первая  вещь    была  напечатана  в  1908  году  в  газете    «Туркестанский  курьер».    Это  был  фельетон  в  стихах  и  прозе  «Наградные»  из  почтово-телеграфной  жизни.  С  этого  года  помещаю    стихи  почти  во  всех  туркестанских  изданиях»,   -  писал  он  в  «Автобиографии».
1.      НАГРАДНЫЕ
(Почтово-телеграфная трагикомедия(
До праздников за две недели
Почта. Благоухание сургуча. Сидят несколько чиновников. Скрип перьев.
МОЛОДОЙ ЧИНОВНИК ФУНТОВ:
- Дай на пальцах погадаю,
Может быть, судьбу узнаю –
Получу иль - нет?!
 Если «да» - куплю я шпагу
И, исполненный отваги,
Я на розовой бумаге
Напишу «тебе» сонет...
Закрывает глаза, и гадает на пальцах.
ПОЖИЛОЙ ЧИНОВНИК СЕМЯЧКИН:
- Я видел сон, «не все в нем было сном».
Пришел пакет,  и было е том пакете,
То, что мы так нетерпеливо ждем,
О чем справляются жена и дети...
Приди скорее миг желанный,
От радости я чую дрожь,
Еще б! - хожу в шинели рваной,
В штиблетах старых, без калош...
Потерт сюртук... А ежедневный
Вопрос цены о наградных!.. –
Вопрос для всех нас  злободневным,
Я видел сон - получим их!
БАРЫШНЯ С ТЕЛЕГРАФА:
-  Получим?!..
НЕКИЙ ХРИПЛЫЙ ГОЛОС:
-  Побольше бы!
2
За неделю до праздников
Почта. Скрип перьев. Из соседней комнаты доносится грохот штемпелюемой  
      корреспонденции.  Входит чиновник САВРАСОВ:
(ВСЕ ЕДИНОГЛАСНО(: - Ур-ра-а!
-Что, наградные?!
САВРАСОВ:
- Пришел циркулярище, а из округа список, кому рыдать.
СЕМЯЧКИН:
- Сон в руку... К черту циркуляр, давай сюда скорее список!
САВРАСОВ:
- Он в канцелярии. Сейчас я сбегаю туда... (Скрывается).
Чиновник БАНДЕРОЛЬКИН делает поползновение станцевать «кэк-уок». В глазах чиновника ЮЗОВКИНА мелькают силуэты произведений «монопольки» и Шустова... Сходятся барышни. Всеобщее оживление. Приходит САВРАСОВ со списком.
- Ну, слушайте господа, да не шумите, услышит начальник, подумает  - незаконное собрание...
Наступает торжественная тишина. Слышно как растут волосы на лысине чиновника КРАСНОНОСОВА, употребляющего мазь Джона Бриля...
САВРАСОВ (читает(:
- Начальнику конторы 100 р....
(ГОЛОСА(:  - Эге-ге-ге!
САВРАСОВ:
-  Тише,  тише!..   Помощнику 75 руб.
- Ах, старая крыса! Да он вовсе и не нуждается, у него два собственных дома!
ЧИНОВНИК САВРАСОВ:
-  Урбановскому - 15 руб...
(ГОЛОСА(: Должно быть, за кляузы...
САВРАСОВ:
- Кобылкину, как обремененному многочисленным семейством,  - 15 рублей...
(Останавливается читать).
ГОЛОСА: Дальше,  дальше!
САВРАСОВ:
-  Больше никому!
-  Как это так?! Да не может быть! Заглядывают в список... Барышни разочарованно:
-  Ах!
ЧИНОВНИК СЕМЯЧКИН:
- О, анафема! Да у меня больше, чем у Кобылкина семейство! У Кобылкина только четверо, а у меня девять душ!
НЕКТО В СЕРОМ:
- Облизнитесь!
В окно заглядывает ироническая рожа Судьбы (стиль Горького), чиновники, вдыхая, расходятся.
 
  Первое  стихотворение    На  телеграфе    было  напечатано  в  газете  «Ташкентский  курьер»  13  апреля  1908  г
Прозаические  произведения  Александр    Абрамов    подписывал    псевдонимом  А.Симбирский,  а  стихотворения    -  А. Ширяевец,  напоминающее  название  его родного  села  Ширяево.    Изредка    пользовался    псевдонимом    «Пересмешник»
Написанные  стихи  предварительно    читал  друзьям  и  родным.    Обычно  получал  одобрительные  отзывы  слушателей.  Некоторые  его  стихотворения    становились   словами  песен,  исполнявшихся  в дружеском  кругу. Порой   Александр  специально   сочинял  стихи   под  популярные  в  народе песенные     мелодии.     На  известный    мотив  Песни  цыганки  («Мой  костер  в  тумане  светит…»)  Я. Полонского  он  написал    стихотворение    с  авторским  сопроводительным    уточнением    «Подражание  народной  песне» 
Пал  туман  на  сине  море,
Мглой  подернулась  вся  даль.
А  на  сердце  пало  горе,
Неуемная  печаль…
 
Не  сойти  туману  с  моря,
Не  блеснуть  вновь  синеве,
Не  размыкать  злого  горя
Бесталанной  голове…
   Любил   посещать     православные  храмы,  ему нравилось   слушать  перезвоны  церковных   колоколов,  смотреть  на  празднично  одетых  горожан,  посещавших     церковь.  Он  с  матерью  переехал   жить  в    комнату    одного  из  домов    на  улице  12  тополей.  Недалеко      красовался   величественный  Спасо-Преображенский  собор,  колокольный  звон  которого  был  слышан  далеко  в  Ташкенте.  Александру  нравилось  временами  стоять     у  высокой  колокольни  рядом  с  основным  зданием  собора.    Это  было  одно  из  оживленных  мест  в  городе.     «Переливные  перезвоны  рождают  думы  о  былом»,  -  писал  он  в  стихотворении.    Праздничные  настроения    ташкентцев  отразил  в  стихотворениях  Под  звон  колоколов,    Благовест,  Моление. 
  В  Ташкенте    отмечались  как  православные,  так   и    народные  русские  праздники,  хотя       по    масштабности  и веселью   они    уступали    подомным      праздникам,  которые  Александр  видел  у  себя  на  родине.   Опубликованные    стихотворения  Ночь  на  Ивана  Купала,     Гадание       напоминали  горожанам  о  необходимости    соблюдения    русских    народных    обрядов  и  традиций.
           22 сентября. 1908  г. А.Ширяевец выехал в Тамбов для получения паспорта. В документе значилось: «Представитель сего Тамбовской губернии Тамбовского уезда Тамбовский селянин Александр Васильевич Абрамов уволен в разные города и селения Российской империи от 22-й день сентября 1908 года. Дан с приложением печати». Его поставили на воинский учет в Тамбове. 13 ноября1908 г.  получил на руки документ:
                                «Свидетельство о явке к исполнению воинской повинности. Крестьянин
                                 Тамбовской волости Абрамов Александр Васильевич явился к
                                 исполнению воинской повинности при призыве 1908 года и зачислен в
                                ратники ополчения второго разряда. Выдано Тамбовским уездным по
                                 воинской повинности присутствием ноября 13 дня1908 г. за № 7857.
                                                                          Председатель присутствия (подпись)».
Съездить на Жигули в Ширяево не удалось, дороговато. Долго добирался в Ташкент.
Тоска по родным местам  отчетливо проявлялась  в его стихотворениях.   Александр   писал  о    поволжской  земле,    о    лесах  и    лугах,  о  Волге  и  Жигулях,   к которым его постоянно тянуло:
Убежать  бы  к  белоствольным
Тихо  шепчущим  березам,
Быть  на  миг,  как  птица    вольным,
Дать  простор  мечте  и  грезам…
Там  в  тени  на  склон  зеленый
От  истомы  повалиться,
Бросить  в  небо  взгляд  влюбленный,
С  небом  слиться  и  забыться. 
.Он   понимал,  что  в  ближайшее  время    выехать    на родину   ему   вряд ли     удастся.  Своеобразные    «поездки»     в    родные    края    он  мог    осуществлять  только    благодаря    своей  поэтической  фантазии.  Неудивительно, что многие   стихотворения этой поры представляют  собой     художественные   зарисовки, выполненные    человеком,   оторванного  от родных корней    и  заброшенного  по  стечению  обстоятельств  совершенно    в  другой    мир.  Ностальгия проявлялась во многих поэтических строках.   В них  поэт  выражал  не только любовь к природе родного края, но  и   нескрываемо проявлял  авторскую   тоску   Таковы  стихотворения    Вьюга,    Метелица,  Осень,  Лес,  В  поле  и  другие.   
Принимая  суровую  реальность  такой,  какая  она  есть,  А.Ширяевец  хотел  оторваться от серой  обыденности, стремился погрузиться в созданный  воображением  романтичный  мир,  подпитывая  свою  фантазию  сведениями  из    прочитанных  книг  о  подвигах  рыцарей,  похождениях  морских  пиратов.    В  стихотворении Остров    он    мечтает   уединиться  на  необитаемом  острове  в  океане,  чтобы    там  построить  чудесный  храм и     проводить  все  время  в  молении  лучшей  доли  для  людей.  В  конце  стихотворения  приходит к    категорическому   выводу: 
Я  в  мир  никогда  не  вернуся…
И  если  исчадие    мглы    - 
Придет  человек,    -  то  клянуся    -
Я  сброшу  его  со  скалы.
Такой  раздражительный    тон  был  вызван  его  отрицательным  отношением  к  городской  жизни.  Если    в  естественной    природе  он   наблюдал    гармонию,  то    в  городской жизни ему    пришлось   столкнуться  с  неоправданным     социальным  расслоением     людей,  быть свидетелем  многочисленных  случаев       беззакония  и  несправедливости.  Александр   задумал  создать  цикл    «Песни  о  городе»,  предусматривая  в нем   раскрыть    жизнь    униженных  людей, рассказать об  обездоленных     горожанах и  опустившихся  на  дно  мещанах,  о  стоящих  с протянутой рукой   на  паперти    у  церквей  или   у  входа    на  кладбище    нищих.  «О,  сколько  их,  просящих  хлеба…»,  -  восклицал    поэт  в  стихотворении  Нищие.   Именно   такие   люди     становились    героями  его  лирических  произведений.   В  стихотворении  Погорелка    рассказывается     о  встрече    с    несчастной,  одетой  в  лохмотья    старухе,  которая  после  губительного  для  ее  семьи  пожара    просит  подаяние,  чтобы  прокормить  оставшихся  в  нищете  детей  и  внуков.    Трудная    жизнь    городской  проститутки  показана     в  стихотворении    Шансонетка.
С друзьями часто спорили о поэтическом мастерстве. Нередко упрекали друг друга в подражательности известным поэтам.  3 мая 1909 года в «Туркестанском курьере» А.Ширяевец публикует несколько стихотворений  под общим названием   Подражания «великим»,  подписав их псевдонимом А.Симбирский. В подборке были стихотворения-подражания  Ф. Сологубу («Я купил ковер текинский…»); М. Кузмину («Мне нравится первый сорт “ Омега”…»); С. Городецкому («Ночь истомна, ночь греховна…»); А. Блоку («Ты в будке, в кофте снежно-белой…»); В виде заключения: Посвящаю всем и вся («В моей душе грызутся волки…»).
В  1910    г.    А.Ширяевец  лечился  в    ташкентской  больнице.    Болезнь  малярии,  которую  он    впервые  перенес  в  Бухаре,  временами  давала  о  себе  знать.    Неуютные  санитарные    условия,  встречи  и  разговоры  с  больными,    их  рассказы    о    тяжкой  жизни  усиливало  грустное    настроение  Александра.   Для него   особенно  печальны  были  дни,  когда  покойников  из  больницы    отвозили  или  относили  хоронить  на    городское  кладбище.  Осмысление    душевного  состояния  человека    перед  смертью,   описание   траурного    обряда    похорон,    горестное    прощание  близких    отразилось  в        цикле    «Кладбище»,  в  который  вошли    стихотворения    Смерть,    Похороны,    На  кладбище,   Последний  путь,    Умирающая.
 
«Ранние  сумерки»
Постепенно  в Ташкенте  у Ширяевца  определился    круг  близких  друзей.    Познакомился  и  подружился  с    Павлом  .Шпаком,   который  позже    вспоминал:  «В  этот  период  мы  встретились  с  ним  в  первый  раз.  Мать  его  уехала  куда-то  прислугой,  и  мы  вместе  наняли  комнату.  Он  уже  сотрудничал  в  «Ташкентском  курьере»  и  «Туркестанских  новостях»,  и  редакторы  ему  платили  по  5  коп.  за  строчку».  П.Шпаку  А.Ширяевец    посвятил      стихотворение    У    моря.
Дружеские  отношения    поддерживал     с    земляком  из  Поволжья  Семеном  Топуновым.    Ему  отправил   свою  фотографию  с дарственной     надписью:  «На  добрую  память    дорогому  старинному  другу  Семе  Топунову.  Александр  Ширяевец».    С.М.Топунову     посвящены    стихотворения  Стенька  Разин  в  книге  «Алые  маки»  и  Жигули.
              Переписывался с друзьями из Ширяево. Школьный друг  А.Мельников  27 апреля1912 г. прислал  письмо, в котором  приглашал  Александра   приехать в родные места. Сообщал  некоторые  бытовые подробности: «Все  твои  товарищи  живут хорошо. Кузнецов решился на бракосочетание с Галиной, а Васька Лукьянов  на Прасковье Курдешевой, Левка Вдовин на Матрене Филипповой,, Яшка Вдовин на Феделиной (и т.д.).
Подружился  Александр  с  молодым  ташкентским  поэтом    Дмитрием  Кирьяновым,  пытавшегося   в   стихах  философски  осмыслить    свое    место    в  обществе.  На  эту  тему    вели  продолжительные  беседы.    В  «Туркестанском  курьере»  стихотворение      Из  осенних  песен   А.Ширяевец    напечатал   с  посвящением  Дм  .Кирьянову.
Доверительные,  чуть ли не братские  отношения  сложились    с  Павлом    Поршаковым,    также    «чиновника    без  чина»,      работавшего     учителем    в  третьем  ташкентском    русско–туземном    училище.    Павел    писал  и печатал в туркестанских и российских  журналах и  газетах  стихи.    Оба  скоро  убедились,  что    пишут    на  близкие    им  темы.  Их    волновала  родная    старина,    оба    хорошо  знали  быт  и  нравы  русской  деревни.    Любили  читать  друг  другу    стихи    о  деревенских  хороводах,  бубенцах,  «нечистой  силе»  и  злодее–городе,  в  оценке  которого    у  обоих     проявлялось    полное  единодушие.  Некоторые    стихотворения  А.Ширяевца  и  П.Поршакова    очень  похожи  по  стилю    и  авторской  направленности.  Оба печатались не только в солидных газетах, но и юмористическом  ташкентском журнале «Туркестан.Кара-Курт»  Александр напечатал шуточные  стихотворения    В альбом: (Ташкентской «чародейке»),  Вопль ташкентского мужа.  В   журнале «Туркестан: Кара-Курт»  напечатали  несколько    совместных    произведений под   псевдонимом    «Братья  Шир–Пор».  П.Поршакову  было  посвящено  стихотворение  А.Ширяевца    Умирающая.  Павел признавал  поэтическое дарование  друга, прислушивался к его советам.   10 августа1912 г.  написал стихотворение с посвящением:.
 
На долгую память  от автора
Дорогому моему другу
Шуре Ширяевцу.
Тебе, поэту с Волги дальней,
Дарю страницы этих грёз  -
О чем мечтал под гумм печальный
Певучей ночью у берез.
О чем горел в кругу созвучий
Средь верениц пугливых снов;
Что ночью звездною певучей
Подслушал я у берегов.
Молодые  поэты  познакомились  с    Валентиной  Марцеловной  Собберей,    дочерью  владельца    крупного  книжного  магазина  в  Ташкенте.  Валентина    сочиняла  и публиковала    стихи,  знала  хорошо  поэзию.    При  финансовой  поддержке  книжного  магазина  в  Ташкенте  издавалась    ежедневная  газета  «На  рубеже»,  в  которой  А.Ширяевец    напечатал   несколько  своих   стихотворений.
Заручившись  поддержкой    владельца    книжного  магазина  М.Ф.Собберей,   А.Ширяевец,  П.  Поршаков  и  Л.Порошин    подготовили  и  издали    в  1911  г.    поэтический  сборник  «Стихи». Это  была  солидная  по  местным  меркам  книга,  которая    стала  продаваться  в  книжном  магазине  и  распространятся  среди  любителей  поэзии  самими  авторами.    В  первой  части  сборника    были  напечатаны  стихи  Леонида  Порошина  под  общим  названием  «Полевые  зори»,    вторая  часть,  озаглавленная  «Ранние  сумерки»,    состояла  из  стихов  и  песен  Александра  Ширяевца,  а  в    третьей  части  -  «Ивы  плакучие»    -  были  представлены  стихотворения  Павла  Поршакова.
А.Ширяевец  в  свой  цикл  «Ранние сумерки»     включил  36  ранее  опубликованных    и  вновь  написанных    стихотворений. В  стихотворениях   он  традиционно  жаловался  на  свою  судьбу  «добровольного  изгнанника»,  с  любовью  и  грустью  вспоминал  родную  Волгу  и  Жигули,  по-своему  пересказывал  известные  песенные  мотивы.      Некоторые    стихи   были     написаны    под    влиянием    модных  в  то  время  поэтов  Ф.Сологуба,  К.Бальмонта,  К.Феофанова.  А.Ширяевец  не скрывал своего подражательства. В газете «Туркестанский курьер» он опубликовал цикл стихотворение под общим названием  Подражания «великим»: Ф. Сологубу («Я купил ковер текинский…»); М. Кузмину («Мне нравится первый сорт “ Омега”…»); С. Городецкому («Ночь истомна, ночь греховна…»); А. Блоку («Ты в будке, в кофте снежно-белой…»); В виде заключения: Посвящаю всем и вся («В моей душе грызутся волки…»).   Но   эти подражательные вирши  не были включены в сборник, а  вошли      стихотворения,  в  которых  отчетливо  пробивался   собственный  поэтический  голос А.Ширяевца.   Таковы    стихотворения  «Гой  вы,  гусли,  гусли  звонки…»  ,  Вьюга,    На  Волге,    Метелица  и  др.    Они  отличались    напевностью,  привлекали    красотой  поэтического  стиля  и  ясностью  выраженных    чувств,  к  тому  же    легко    запоминались.
На  сборник  ташкентских поэтов  появился неожиданно 6 января1912 г.  краткий нелестный   отзыв  в московской газете «Утро России».   12 января1912 г. газета «Туркестанские ведомости»  перепечатала этот отзыв в заметке «Ташкентские» поэты»,  дополнив его едкими замечаниями  местного журналиста, скрывшегося под псевдонимом  Г-ин:  «Ташкентские поэты могут обрадоваться!  На них обратила внимание даже Московская пресса! И не какая-нибудь маленькая копеечная газета, а само «Утро России». Прописали в газетах, как того чеховского героя, который был очень обрадован, прочитав свою фамилию в отделе происшествий. (…) Отзыв, помещенный в «Утро России» о ташкентских поэтах некоторым образом характеризует состояние нашей современной поэзии вообще. Хороша же должна быть эта поэзия, когда приходится «большим» газетам считаться даже с Ташкентской музой».
Тем не менее, опубликованные стихи  пробудили   интерес к сборнику  и его авторам.
Александр  продолжал  попытки    заочно    знакомиться  с  поэтами  и  издателями,  живущими  в    России.  В  «Автобиографии»    писал:  «С  1912  года  начал  пробираться  в  столичные  журналы».    У  него  уже  имелся  небольшой  поэтический    багаж,  а  публикации   в  местных  газетах    принесли   ему    небольшую  славу    поэта  Изданный     сборник  «Стихи»   позволял  объективно    оценивать    его    поэтическое  дарование.    Александру хотелось  услышать  оценку   своего творчества   поэтов-профессионалов.  В  Ташкенте  таковых    не  было.  Все  надежды    приходилось  возлагать  на    российских    мастеров  слова.
22  сентября  1912  г.     отправил    в    Петербург    стихотворения  «Вот  я  сильный,  вот  я  смелый…»   и  Чайка    поэту  и  переводчику  Ивану  Алексеевичу  Белоусову, редактировавшему   в  1911  –  1914  гг.      столичный  журнал  «Путь».
«Милостивый  Государь!  Благоволите  просмотреть  эти  стихи  и,  если  найдете  их  подходящими  для  издаваемого  Вами  «Пути»,  напечатать  в  нем,  -  писал  А.Ширяевец,  - Вместо  гонорара  прошу  прислать  те  книжки,  в  которых  будет  что-нибудь  напечатано,  а  также  высылать  журнал,  сколько  вы  найдете  возможным.  Я  из  «начинающих».  Образование  получил   в  церковно-приходской  школе  и  городском  училище,  которого  не  окончил  из-за  недостатка  средств.  Служил  чернорабочим,  писцом.  В  настоящее  время  служу  в  Почтово-Телеграфном  Ведомстве.  Под  псевдонимом  «Ширяевец»  печатаюсь  в  туркестанских  изданиях  и  петербургском  «Почтово-Телеграфном  Вестнике»  (издание  Глембицкого).  Вот  все,  что  пока  имею  сказать  о  себе.  Будьте  любезны  уведомить  о  результате  просмотра.  Прилагаю  на  ответ  (письменный)  марку.  Адрес  мой:  гор.  Ташкент,  Александру  Васильевичу  Абрамову,  Переулок  12  тополей,  дом  №  14-а.  С  совершенным  к  Вам  уважением  А.Ширяевец-Абрамов.    P.S.  Покорнейшая  просьба  дать  ответ  возможно  скорее,  а  также,  можно  ли  прислать  вам  еще».
И.А.Белоусов  получил  письмо,  о  чем  свидетельствует    его    помета  на  конверте:  «Ответил.    6  декабря  1912  года.  Не  подходит».    Стихи   в  журнале  «Путь»  не  публиковались
В  марте  1913  г.    А.Ширяевец  обратился к    популярному  в  начале  ХХ  века    поэту    и  беллетристу,  автору  книги  «Бывальщина»,    Аполлону  Аполлоновичу  Коринфскому.  Его  стихи    о    всесильной  и  одухотворенной  природе,  а  также  убеждение  о  пагубном  воздействии  на  природу  со стороны   городской  цивилизации    Александру    очень  нравились.    К  тому  же      узнал,  что    А.Коринфский  был  родом  из  Поволжья.   Отправил    для  ознакомления  и  оценки  два    стихотворения с надеждой, что  они, после одобрения,  будут рекомендованы     для  публикации    в  журнале  «Нива».
10  апреля  1913  г.    А.А.Коринфский  ответил  А.В.Ширяевцу:  «Милостивый  государь,  Александр  Васильевич!  Ваше  письмо,  посланное  без  указания  адреса  в  Петербург,  нашло-таки  меня  после  некоторых  скитаний.  С  удовольствием  прочитал  Ваши  присланные  стихотворения.  Все  они  обличают  в  Вас  неподдельное  поэтическое  дарование.  Искренне  желаю  дальнейшего  роста  ему.  Радуюсь  своим  волжским  сердцем,  что  это  вступающее  в  литературную  жизнь  дарование    -    русское  по  духу  и  не  носит  на  себе  никаких  следов  декадентского  вырождения.    Вы  молоды,    -    позвольте  мне,  Вашему  земляку  и  старейшему  собрату,  дать  Вам  совет:  будьте  всегда  искренни,  не  гонитесь  за  новшествами,  берегите  Ваш  русский  народный  язык:  будущее  за  ним,  а  не  за  каким  бы  то  ни  было  подделками  под  него…»
В  январском    номере  еженедельника    «Весь  мир»  (  1914,  №  1 )    стихотворение   Разбойник  было  напечатано    с  посвящением  А.Коринфскому.
Стихотворения  были    разосланы     в  редакции  журналов   «Весь  мир»,  «Народный  журнал»,  «Огни»,   которые      намеревалась    «дать  широкому    трудовому  слою  читателей  доступный  по  форме  и  разнообразный  материал  для    всестороннего  духовного  саморазвития».    В  числе  сотрудников  журналов    были    писатели    демократического  лагеря:  С.Дрожжин,    Н.  Ляшко,    С.  Обрадович  и  др.
.  Почтово-Телеграфное  Ведомство  Российской  Империи  в  1911  –  1913  годах  издавало   «Почтово-телеграфный  вестник»  (Кишинев  –  Петербург),    в  котором    с  июня  1911  года    стали    печататься    стихи  и  прозаические  произведения    А.Ширяевца.
 26 мая1912 г.  в «Почтово-телеграфном   вестнике» (№ 20). Публикуется стихотворение  Песня о двадцатом числе  («Что нам живется скверно, Друзья, сомненья нет…»), через неделю  стихотворение  На «Морзе»  («Би?..  Бр...  – трепещет лента…») . Под псевдонимом  А.Симбирский    был  напечатан  очерк  Письмо  (Из  почтово-телеграфной  жизни),  перепечатанное 5 августа1912 г. в «Туркестанском курьере». .    Такого    ослушания   начальство   не  могло  простить. При первой же возможности  Александра вновь  административно  наказали.
 
Чарджуй     
.  «За  хождение  не  в  форменном  платье,  -  вспоминал  И.Шпак,  -  его  вновь  загнали  в  город  Чарджуй,  Закаспийской  области,  и  в  этой  ссылке,  в  песках,  он  работал  над  собой  и  творил  свои  лучшие  песни».   
  Чарджуй  («четыре  рукава»)  в  то  время  был  небольшим    поселением  на  левом  берегу  Амударьи.  Доехать    к  нему  по  железной  дороге  из  Ташкента  можно  было  через  Чарджуйский  мост  на  Амударье.  Мост    впечатлял  своей    протяженностью,  он    был  на  сто  метров  длиннее    железнодорожного  моста  через  Волгу  у  Самары. Прогулки  возле моста  пользовались  популярностью  у горожан.  Прибывшие  из  России    поселенцы  обустраивались  на  землях,  которые    уступил  царскому    правительству  бухарский  эмир.    Европейская  часть  города    примыкала  к    станции  Чарджуй    Средне-Азиатской  железной  дороги.  Из  жителей    большинство    составляли    русские.    В  городе    были  построены  православная    и  армяно-грегорианская    церкви,  несколько  мечетей,  мужское  и  женское  училище,    здания  военного  и  общественного  собраний,  городской  сад,  несколько    хлопкоочистительных  заводов  и  транспортное  агентство.  Дома    горожан    строились  вдоль    широких  прямых    улиц.  В  городе    было    достаточно  зеленых  насаждений,  работали  многочисленные    торговые  лавки    и  магазины.    Чарджуй    приобрел  известность    торгового    центра.  Товары  отсюда  шли    в  Бухару,  Хиву  и  Афганистан.  На  реке  Амударья    была  построена  пристань.  Пароходы  и  торговые  суда  курсировали  до  Термеза  на  юг    и    до  Петро-Александровска  (Хива)  на  севере.    Амударья  не  замерзала  зимой,    судоходство    осуществлялось  круглый  год.  Была  иные    сложности    для  судоходства.  Севернее  от  Чарджуя    Амударья    размывала  песчаные  берега, меняла    русло,  создавая  трудности  в  передвижении  судов. А.Ширяевец  описал нрав реки в стихотворении Аму-Дарья
 
Лавиной неприглядно-бурой
Бурлит меж низких берегов.
И будто слышен голос хмурый:
- Я дочь снегов и ледников!
 
«Все опрокину, все смету я!»
И вот, разрушив ряд плотин, -
Вдруг, воду желтую густую,
Стремит по новому пути!
 
Всегда в борьбе неутомимой,
Всегда тоска созревших сил!
За это в крае нелюбимом
Тебя одну я полюбил!.. 
  Недалеко  от  европейской  части    города    расположился    мусульманский  Чарджуй,  центр  Чарджуйского    бекства,  в  котором  бойко  шла  торговля. 
Александр  быстро     вошел  в  ритм    местной    жизни.  Скромные  бытовые  условия  его  устраивали,  к  роскоши  он  не  привык.  Все  домашние  работы выполняла Мария Ермолаевна, приехавшая вместе с сыном.   Основное    время     заполнялось   все  той    же  однообразной    работой    связиста.    Общался  со  служащими  почтового  узла  по  мере  необходимости.    Близких  друзей  в  Чарджуе    не  было.    Одиночество    стало  для  него    обычной  нормой.    В  конце  1913  г.  писал  П.Поршакову  в  Ташкент:  «Поздравляю  тебя  с  праздником  Рождества!  У  меня  праздники  пройдут  очень  скучно.  Как  жаль,  что  мы  не  вместе!  Не  с  кем  перекинуться  здесь  словом,  не  с  кем  отвести  душу.  И  занесли    же  меня  черти  в  такую  сахару!    Ой,  и  скучища  же!.  Вот  уже  несколько  дней  дует  сильный  ветер,  поднимая  белую  солончаковую  пыль.  И  показаться  на  улицу,  погулять  нельзя!  А  в  России,  на  родине,  как  проходят  Рождество,  святки!  Эх  –  эх  –  эх!». 
  Независимое  поведение  и  нелицеприятные    оценки  окружавших  его  чиновников    нередко  заканчивались    у    Ширяевца    неприятностями    на  службе.    «(Падишах)  придрался  к  тому,  что  хожу  не  в  форме,  грозится  донести  и  т.д.,  -  сообщал  Александр  П.Поршакову.  -    Невзлюбил  меня,  ибо  чувствует,  что  не  чиновник  я,  что  смеюсь  над  разными  дурацкими  правилами,  постановлениями,  параграфами  (…).  Можно  ли  думать  о  параграфах,  когда  в  мире  есть  Пушкин,  Лермонтов,  Тургенев,  Чехов  и  целая  плеяда  славных  современных  поэтов  …».
    Душевное  успокоение    находил    в    чтении  книг.  Жалел,  что  книг    и  журналов    в  Чарджуе  было  мало.    А.Ширяевец  писал    И.Бунину:  «  Настоящая  моя  жизнь  протекает,  как  и  жизнь  всякого  казенного  человека,    под  гнетом  различных  циркуляров  и  среди  служебных  дрязг.  Приходится  служить  в  таких  трущобах,  где  нет  ни  настоящих  людей,  ни  настоящей  жизни.    Даже  хороших  книг  достать  негде,  выписывать  не  позволяют    более  чем  скромные  средства». 
Личная  жизнь  не  складывалась.  Начавшийся    роман    с  местной   дамой    имел  печальный  конец.  По этому поводу пришлось в очередном письме излить душу П.Поршакову:  «Телеграфная  девчонка    изменила,  и  бегает  теперь  за  знаменитым  магом  Самбом.  Сволочь  этакая!  Вообще  в  этом  сезоне  мне  насчет  баб  не  везет.  Ведем  переговоры  с  некоторыми  простодушными  поселенками  о  привлечении  их  на  ложе  страсти,  за  самое  скромное  вознаграждение.  Приобрел  пару  Рамзесов,  и  всегда  нахожусь  в  полной  боевой  готовности…» 
  Любовь  к  поэзии  была     естественным    душевным    состоянием Александра.  Он не лицемерил, когда  4  сентября  1914  г.  писал  П.Поршакову:  «О,  поэзия!  Надо  быть  мещанином,  чтобы  не  поклоняться  красоте,  не  чувствовать  ее!  Что  значат  жизненные  дрязги,  и  неудачи,  в  сравнении  с  красотой  мира,  красотой  жизни!    Посмотрел  на  закат    -    и  в  душе  целая  поэма,  встало  солнце,  пробежало  фантастическое  облако,  взглянули  чьи-то,    ласкающие  глаза    -    и  поет  душа!  Крутятся  осенние  листья,  ранят  душу  осенние  песни,  и  опять  поет  она!  (…).  Ей-ей,  лучше  быть  самым  незаметным  и  последним  литератором,  чем  действительным  статским  советником,  или  купцом  1-ой  гильдии…  Да    здравствует  искусство!  Нет  жизни  без  него!».
На окружающий мир   смотрел  глазами  поэта.  Восторженно  встречал    в  местных  сложных  климатических    условиях    весеннее    пробуждение  природы,  стойко  переносил  условия    жаркого    лета,    любовался   многоцветьем   осенних  красок,  предупреждающих  о  скором  приходе    холодной  зимы.    Делился    с    Поршаковым     своими  впечатлениями:    «Как  ранит  сердце  красота  осени…  Какое  счастье  быть  поэтом!..»    Это  настроение  раскрыл   в  стихотворении Дни  осени  загадочно-печальны..   
Дни  Осени  загадочно-печальны,
Как  музыка  Чайковского…  Не  нужно
Красивых  слов  о  счастье  жить  под  солнцем,
О  снах  Весны,  о  колдовстве  любви: 
Бледнеет  все  пред  ужасом  могилы…
О  ней  поют  осенние  закаты,
О  ней  шуршит  унылый  листопад…
Как  грустен  жребий  наш!
Все   житейские неприятности    Александр    объяснял  своей  изолированностью,    отсутствием дружеского окружения. С близкими товарищами,  по  его  мнению,    было  бы    легче  переносить любые     тяготы,  так  как  всегда    можно  услышать     добрый  совет,  ощутить    необходимую     поддержку.  Об  этом    писал     Н.Клюеву,  подробно  описывая       сокровенную    мечту о скорейшем вхождении  в  круг  единомышленников.
   Эти  устремления      не  нашли  поддержки  у    Н.Клюева,  который    был  уверен,  что  каждый  поэт  индивидуален  и  любые  творческие    объединения    могут   только   отрицательно    влиять  на  творческий  процесс. Советы Н.Клюева  не произвели сильного впечатления на А.Ширяевца.
 
«Народный  журнал»
А.Ширяевец  не  знал,  что  отправленное  им  из  Ташкента    в    столичный  «Народный  журнал»    стихотворение    Погорелка    было  напечатано    29  ноября  1912  г.    На  повторный    его  запрос,  написанный    с  некоторым  раздражением,    получил    ответ    в  январе  1913  г.  «Милостивый  государь,    Вы  напрасно  сердитесь  и  бранитесь.  Ваши  стихи  с  благодарностью  приняты.  Прошу  присылать  еще.  По-моему,  у  вас  большие  способности,  если  Вы  действительно  только  начинающий.    Не  ответила  Вам    потому,  что  затерялся  Ваш  адрес,  а  дела  у  меня  столько,  что  работать  приходится  до  3-х  часов  ночи.  Очень  извиняюсь,  что  задержала  ответ.  Редактор  Е.К.Замысловская.    P.S.    В  «Разине»  пришлось  пропустить  4  строки  по  цензурным  условиям».   18  января  1913  г.  в  третьем  номере  «Народного  журнала»    было  напечатано    стихотворение   Песня  про  Стеньку  Разина.   
С  1913  г.    А.Ширяевец  стал  переписываться     с  редактором  «Народного  журнала»  Замысловской  Екатериной  Константиновной,    активной  участницей    революционного    движения,  одной    из    руководительниц    марксистских  рабочих  кружков  в  Петербурге.    «Очень  многим  обязан    редактору    Народного  журнала    Е.К.Замысловской»,  -  писал    он    в  «Автобиографии». 
    Е.К.Замысловская    сочувственно  отнеслась  к    судьбе    провинциального  поэта.  Она  признала   его     талантливым     мастером   слова,   видела в нем  соотечественника,  который   оказался     в  сложной   житейской     ситуации. Искренне     помогала    Александру     различными  советами,  содействовала    в    публикации    его    стихотворений.    «Наконец-то  получила  Ваше  первое  письмо  из  Чарджуя,  -  писала    Е.К.Замысловская    в  июле  1913  г.  -    Вы  уж  меня  извинимте,  но,  по-моему,  Вы  сделали  большую  глупость,  перебравшись  в  Чарджуй.  Я  Вам  говорю  это  по-товарищески  и  думаю,  Вы  не  рассердитесь  за  резкость  моих  слов.    Конечно,  я  постараюсь  вызволить  Вас  оттуда.  Денег  на  переезд  можно  достать,  если  только  дело  выгорит.  Ведь,  я  думаю,  сумма  потребуется  не  слишком  большая..  (…)  Воображаю,  какая  там  у  Вас  жара.  Остерегайтесь,  чтобы  не    подхватить  малярию.  Неужели  Вы  туда  с  матерью  поехали?  Ведь  там  с  непривычки,  наверное,  невыносимо».
 Е.К.Замысловская не знала, что его переезд с матерью в Чарджуй  связан с  исполнением приказа начальства.   В письмах она  разъясняла    А.Ширяевцу    условия  оплаты  за  публикации  в  российских  журналах,  обещала  высылать   «Народный  журнал»,  рекомендовала  начать  переписку  с   Н.Клюевым,  П.Поршаковым, другими поэтами.      Всячески  старалась  подбодрить  Александра,  который  ей  жаловался  на    свою    унылую  духовную  жизнь    «Вы  думаете,  что  в  Вашем  положении  трудно  усовершенствоваться,  -  писала  она.  -    Это  Вы  напрасно.  Ведь  люди,  живущие  литературным  трудом,  тоже  страшно  заняты  и  все  же  умудряются  следить  за  литературой    -    читать.  Конечно,  больше  всего  пользы  принесет  Вам  чтение  хороших  образцов.  Уделяйте  чтению  каждую  свободную  минуту…». 
Понимая,  что  бессистемность  чтения  не  приносит  должной  пользы  в  самообразовании,    А.Ширяевец  попросил     сообщить    имена    современных    русских  писателей,  произведения  которых  ему  нужно  прочитать  в  первую  очередь.  Е.К.Замысловская  порекомендовала прочитать    «Поединок»,  «Штабс-капитан  Рыбников»,  «Гранатовый  браслет»  Куприна,    «Мысль»,  «В  тумане»,  «Бездна»,    «Христиане»,  «Губернатор»  Леонида  Андреева,    рассказы  Сергеева-Ценского,  особенно  «Медвежонок».  Предложила      практическую  помощь:  «Вы  пишите,  что  достать  книги  в  библиотеке  очень  трудно.  Если  перечисленных  мною  книг  Вам  не  удалось  еще  прочесть  и  достать  нельзя,  я,  может  быть,  могла  бы  Вам  послать  свои  на  прочтение,  а  потом  Вы  бы  мне  их  вернули.  Ведь  книги  для  того  и  есть,  чтобы  их  читали.  Жалко,  они  у  меня  почти  всегда  разобраны». 
В  течение  года  книги  из  столицы  часто  поступали   в  Чарджуй.  Прочитанным  произведениям    А.Ширяевец    давал    собственные    оценки.  Иногда  проявлялись    разногласия  во  взглядах  на  творчество    некоторых  писателей.    Узнав,  что  А.Ширяевец  не  очень  высокого  мнения  о  творчестве  Мережковского,    Екатерина  Константиновна  отстаивала  свою  позицию.  «Я  не  разделяю  Вашего  мнения  о  Мережковском,  -  писала  она,    -  и  считаю  даже,  что  он  в  поэзии  большая  величина,  чем  в  прозе.  .Но  об  этом  трудно  спорить,  так  как  оценка  литературного  произведения  вещь  очень  субъективная:  у  каждого  свой    вкус,  хотя,  конечно,  вкус  может  развиться  по  мере  того,  как  человек  изучит  все  лучшее  образцы  современного  искусства».
1  мая.    1913  г.    А.Ширяевец  попросил     посодействовать   в  издании  небольшого   поэтического  сборника, так как  был  уверен,    что    Е.Замысловская     занимает  видное    административное  положение  в    издательстве  «Общественная  польза».  По этому поводу из столицы  получил разъяснение: «Прежде  всего,  я  с  «Общественной  Пользой»  имею  общего  только  то,  что  служу  у  них  за  75  рублей  и  редактором,  и  постоянным  сотрудником  (построчной  платы  по  бедности  журнала  я  не  беру).  Весь  петит  составляется  мною».  Подробно  остановилась  на  возможности  издания  авторского  сборника:  «По  поручению  Вашему  я  все-таки  переговорила  с  одним  из  директоров    «Общественной  пользы»,  и  вот  что  он  мне  ответил.    Оказывается,  «Общественная  Польза»  сейчас  ничего  не  издает,  а  стихов  подавно.  В  1912  году  убытка  от  изданий  понесли  25  тысяч  (это  по  отчету,  а  на  деле,  наверное,  больше.    Один  «Народный  журнал»  дал  около  10  тысяч  убытка  в  первый  год).  Кроме  того,  он  мне  сообщил,  что  стихов  сейчас  ни  одно  издательство  не  берет,  потому  что  даже  стихи  Бальмонта  не  окупаются.  Книжный  склад  «Общественной  пользы»  получает  в  заказах  из  провинции  неизменное  предупреждение:  «Стихов  не  посылать».  Вот  как  обстоит  дело  с  изданием  стихов.  Я  смогу  еще  попытаться  свести    Вас  с  товарищеским  издательством  поэтов,  хотя  я  там,    кажется,  никого  не  знаю,  но  могу  познакомиться  на  пятницах    в  «Литературке»    (Всероссийское  Литературное  Общество),  где  я  состою  членом.  Если  Вы  вздумаете  издать  за  свой  счет,  то  я  могу  устроить  так,  чтобы  «Общественная  Польза»  взяла  подешевле,  сосчиталась  бы  с  Вами  Вашим  гонораром  за  стихи  и  рассказы  и  т.д.    Все  равно  до  осени  ничего  не  следует  предпринимать,  так  как  лето    -    мертвый  сезон  на  книжном  рынке.    Если  хотите,  пришлите  мне  все  Ваши  стихи,  я  их  подготовлю  за  лето.  Спишусь  с  вами  о  том,  что  найду  нужным  исправить:  о  том,  какие  стоит  помещать  в  сборник,  какие  нет». 
А.Ширяевец  отобрал   стихотворения    и  отправил  их    бандеролью    в  Петербург.   
25  июля  Александр  написал    П.Поршакову:  «Позавчера  получил  от  общей  нашей  благодетельницы    -  Замысловской  письмо  в  таком  духе:  говорит,  что  я  сделал  ошибку,  переведясь  в  Чарджуй,  затем  обещает  устроить  перевод  в  Петербург.    Самое  же  главное  в  следующем:    приступить  к  печатанию  книги  можно  (конечно,  за  мой  счет),  с  зачетом  гонорара,  причитающиеся  за  мои  шедевры  (остерегайтесь  недоброкачественных  подделок  со  стороны  злонамеренных  лиц    -  а  la    Поршаков  и  К!),  на  днях  обещает  выслать  смету.  Если  цена  будет  подходящая,  начну  действовать.  Она  обещает  даже  дать  мне  взаимообразно  денег,    но  я,  конечно,  откажусь  (ты,  ведь,    знаешь  мою    природную  скромность…)».
  Книга    в  Петербурге    не  была  издана. 
В    1913  г.  в  «Народном  журнале»  были  напечатаны    стихотворения    «Метелица  (песня)»,    «Деревенской  девушке»,    «Из  «Дум  и  песен»,  «Русь»,  «Вешняя  запевка»,    «Весной  на  Волге»,  «Цветы  счастья»  (Папоротник),    рассказ    «Клад  (Волжский  сказ)»
В  середине  года  А.Ширяевец  попросил  Е.К.Замысловскую    сообщить  о  возможности  переезда  и  устройства  на  работу  в  любом     месте    России.   Она предложила  ему  поступить     в  Петербурге  на  курсы  беспроволочного  телеграфа.    «Здесь  бы  нашлись  люди,  -  писала  Е.Замысловская,    -  которые  занялись  бы  с  Вами  бесплатно  по  математическим  наукам,  в  которых  я  сама  смыслю  очень  мало,  так  как  была  на  историко-филологическом  отделении. По  языкам  я  бы  сама  Вас  подготовила  и  Вы  бы  не  только  за  4,  но  и  за  6  класс  выдержали  бы».  
В  другом  письме   попросила     А.Ширяевца:  «Есть  еще  к  Вам  дело.  Здесь  кружок  молодежи  предпринимает  издание  биографий  и  вообще  исследование  вопроса  о  самоучках.  Это  же  начато  было    еще    кружком  Станкевича  (Станкевич  Николай  Владимирович  (1813  –  1840),  поэт  и  философ,  основатель  известного  кружка  Станкевича  –  С.З.).  Вот  мне  поручили  Вам  предложить,  не  пришлете  ли  Вы  свою  биографию  для  напечатания.  Можете  прислать  прямо  мне,  или  спишитесь  с  ними  по  такому  адресу:  Васильевский  Остров,  16-ая  линия,  дом  35,  кв.  6,  Алексею  Алексеевичу  Иванову.  Когда  приедете,  я  Вас  с  этой  публикою  познакомлю.». 
 «Автобиография» была написана и отправлена в Петроград. Она заканчивалась следующими   словами:  «Живу  сейчас  среди  казенной  обстановки,  людей    «в  футляре»,  под  гнетом  бесчисленных  грозных  циркуляров,  не  допускающих  за  человеком  никаких  человечьих  прав.  Но  никакие  циркуляры  не  вытравят  из  меня  любви  к  литературе  вообще,  и  поэзии    в  частности,    -  только  этим  и  дышу».
А.Ширяевец также испытывал желание каким-то образом отомстить начальству за отправку в Чарджоу.  Он не стал писать жалобы, он просто опубликовал сатирический рассказ, не называя  реальных фамилий начальников и сослуживцев, понимая, что умный читатель всё правильно пойме. Форму повествования избрал в виде дневника. 
 
ЖЕРТВА СЛУЖБЫ
(Почти что правда)
Недавно был задавлен автомобилем еще сравнительно молодой человек, оказавшийся почтовым чиновником. В одном из карманов покойного нашли маленькую тетрадочку, - род дневника. Считая, что содержание тетради может служить характеристикой нравов и порядков ведомства, в котором служил он, мы предаем его гласности. Вот содержание тетради-дневника:
Вместо предисловия:
Как я сделался почтовым чиновником - это не интересно, расскажу лучше, насколько позволяет мне свободное время, как идут дни моей жизни.
Января 13
Получил выговор за некорректное обращение с публикой... Некорректность заключалась в том, что некая особа, придя в контору последней, настоятельно требовала удовлетворить ее просьбу ранее, чем других. Находясь в нервном состоянии, я дерзнул сказать ей: «Пожалуйста, ждите своей очереди...» Особа пошла с жалобой к высшему начальству. Оказалась дочерью генерала №. Влетело изрядно.
Января 15
Приказом по конторе  за № 1000510 установлен 12 часовой рабочий день.  И до сего времени было жарко в отношении работы, теперь еще жарче...
Января 17
Расписался в восьми циркулярах и одиннадцати приказах. Господи, спаси нас!
Января 23
Приказом за № 2304500 установлен 18-часовой рабочий день... Час от часу не легче... Сослуживец мой Клякспапиров вчера вечером, будучи сверх обыкновения настроенным минорно, заявил старшему чиновнику, что-де трудно постольку работать. Последние ответил укоризненно: «Стыдитесь! в наше время по неделе из конторы не выходили»... После сего пошел и доложил начальству на Клякспапирова о вольном образе его мыслей. Последний  был позван в кабинет, откуда вышел через некоторое время весьма расстроенным, горестно сообщил мне: «Предложили перевестись в другую контору... Говорят,  климат вам  здесь вреден...».
Февраля 1
Введен 14-часовой рабочий день... Выбираюсь домой в 11 вечера, или даже позднее... Похож на выходца из голодных губерний и вместе с тем на дикобраза, так как оброс сильно растительностью, а в парикмахерскую сбегать некогда...
Февраля 5
Сослуживец Пенаткин перебрался в контору со своей кроватью. Живет он далеко, говорит - так лучше будет...  Ходит домой лишь по воскресным дням... Носятся слухи о добавлении штата, говорят, прибавят 30 человек.  Наконец-то!
Февраля 22
Из достоверных источников узнал, что добавляют не 30 человек,  а 2-х. И то одного посылают в другую контору. Пошли компанией в некий притон, где размышляя о своем тяжком житье-бытье, оставили скудный остаток от двадцатого. Придя домой, был избиен женой. Опоздал в контору на три минуты, получил выговор и подвергся штрафу. Напомнили о вредности климата...
Марта 1
Еще час набавили...  доколе?! Перебрался и я со своей кроватью в контору... Третий день не могу вырваться домой... Жена протестует, что я не могу выполнять семейных обязанностей, но чем же я виноват?! Положительно нельзя вырваться из этой ямы. Грозит пойти к адвокату, хлопотать, о разводе... Дожил! Надо что-нибудь предпринять...
Думаю переменить род службы.  Не сходить ли к железнодорожному начальству? Но как? - свободного времени нет совершенно... Эврика! - заболею на два дня, сбегаю за это время кое-куда и отдохну от пятнадцатилетней беспрерывной службы.
Марта 3
Послал рапорт о болезни. Вечером был доктор. Увидел меня, ужаснулся и говорит: «Да вам, батенька, необходимо на кумыс месяца на три..».. Шутник. Попробуй-ка выпросить трехмесячный отпуск.
Марта 4
Пошел с утра искать другое место. Дабы не быть узнанным, приобрел в парикмахерской фальшивую бороду. Пробирался самыми глухими переулками. В одной из оных был принял за фальшивомонетчика, был пойман и утвержден в узилище, где пытали с пристрастием, что я за птица. Узнав, что почтовый чиновник, отпустили.
Железнодорожное начальство заявило, что все вакансии на приличные места заняты. Есть лишь вакантное место на должность смазчика и в депо. Подумаю, может быть там легче будет...
Марта 6
Явился в контору, получил выговор за двухдневную болезнь. Было сказано мне следующее: «Состоя на государственной службе, не имеете права болеть, тем более, служа в почтовом ведомстве.» Напомнили о климате...
Приходил в контору начальник округа. Поздоровался только с имеющими чин, меня, как не имеющего такового, и многих других не удостоил. Подтвердил, исполнять неукоснительно все приказы и распоряжения начальства. Куроцапов подал ему галоши, наверное, скоро получит повышение...
Марта 9
Говорят, что еще час набавят. Сослуживец Красноштемпелев, пригласив меня и многих других коллег в необитаемый сарай, «произнес прочувствённую речь о тяжкой жизни почтовиков. Никогда не высыпаемся и как следует не отдыхаем. Говорил, что не можем же мы уподобиться ишакам, которые ухитряются высыпаться на ходу. Прослезил всех...
Марта  11
На Красноштемлепелта кто-то донес. Грозит отставка. Трепещу за целость своей шкуры. И зачем я слушал его?!
Жена хлопочет о разводе... Увещевал - не помогает. Какой, говорит, ты, семейный человек, ежели ты домой и по воскресным дням-то не всегда приходишь...
Что мне делать?!
Марта 13
Сегодня против нашей конторы автомобиль неизвестного лица задавил велосипедистку. Счастливая! Отчего не меня? Хоть бы бешеная собака укусила, - дали бы отпуск, отдохнул бы и семейные дела уладил...  Умышленно задеваю всех встречных собак, авось какая-нибудь и укусит...
Марта 19
Еще час набавили.  Придется и ночью сидеть в конторе.
…Жена выгнала кухонным орудием.
- Не при знаю, - говорит,- таких мужей...
Дожил!
Остается одно......................
На этом месте дневник обрывается.
До сих пор эксперты не доказали: сам ли несчастный бросился под автомобиль,  или был задавлен нечаянно... Как  по-вашему,  читатель?                                           
 
Николай Клюев.
  Написать  письмо  Н.Клюеву  посоветовала  А.Ширяевцу  Е.К.Замысловская   «Вы  просили  меня  сообщить  Вам  адреса  некоторых  поэтов.    Вятичу  Вы  можете  писать  по  адресу  журнала,  так  как  он  служит  в  Общественной  Пользе.    Но  он  сам  начинающий  и  совсем  еще  молодой  человек.  Очень  полезны  будут  Вам  указания  Николая  Алексеевича  Клюева.  Это  один  из  самых  талантливых  современных  поэтов.  Особенно  хорош  3-й  том  его  стихов.  Если  там  у  Вас    нельзя  достать,  напишите,  я  Вам  вышлю.  Клюеву  Вы  можете  написать  смело.  Я  с  ним  познакомилась  на  заседании  литературного  общества  с  тем,  чтобы  поговорить  о  Вас.  Он  сам  крестьянин.  Пишите  ему  так:  Петербург,  Усачев  переулок,  д.  11,  кв.  1  г-же  Расщепериной  для  Николая  Алексеевича  Клюева.  Он  всегда  в  разъездах.  Я  ему  сказала,  что  пошлю  его  адрес  Вам,    и  дала  прочесть  Ваши  стихи». 
  Александр    воспользовался  советом.  С поэзией Н.Клюева он был знаком.  Опубликованные   в  журналах клюевские     стихотворения    ему  нравились.  Отправил    по  указанному  адресу  изданный    в  Ташкенте  сборник  «Стихи»  (1911  г.) и     поделился    желанием     издать    более  солидную    книгу    своих  стихов.
  Н.Клюев  ответил    10  марта  1913  г.  :  «Дорогой  Александр  Васильевич    -    я  получил  Ваше  письмо  и  бандероль.  Мне  очень  радостны  все  Ваши  слова  и  выводы,  и  я  всегда  буду  любить  Вас,  как  любил  заочно  по  песням  в  «Народном  журнале».  Вы  мне  очень  близки  по  духу  и  по  устремлению  к  песне.  Я  сейчас  уезжаю  из  Питера  домой  и  из  дому  напишу  Вам  подробно.  Адрес  мой:  Почтовое  отделение  Мариинское,  Олонецкой  губернии  Вытегорского  уезда,  Николаю  Клюеву.  Не  нужно,  родной,  кручиниться.  Приветствую  Вас  лобзанием  братским.».
Так    началась    многолетняя    дружба  двух  поэтов.  К  этому  времени  Николай  Алексеевич  Клюев    считался   признанным  лидером  новокрестьянской  поэзии  в  России.    Он  родился  в  старообрядческой  семье    в  Олонецкой  губернии.    В  16  лет  ушел  в  Соловецкий  монастырь.  Активно  участвовал в   движении     старообрядцев-беспоповцев,  выступал    за  социальную  справедливость.  Первые  свои   стихи    опубликовал   в  1904  г.    За  революционную  пропаганду  сидел    в  1906  г.  в  тюрьме.    В  1907  –  1912  гг.    переписывался  с  А.Блоком,  который  увидел  в  творчестве  Клюева    воплощение  своей  мечты    о  единении  двух  Россий:  мистически-патриархальной  и    крестьянско-бунтарской.  А.Блок  оказал  помощь  Н.Клюеву  в  издании.   поэтического    сборника  «Сосен  перезвон»  (1911),  получившего  высокую  оценку  в  отечественной  критике.    А.Ширяевец  об  этом    ничего    не  знал,    поэтому    для  него  были    интересны    любые    сведения  о    биографии    далекого  друга.    Н.Клюев,    сразу      почувствовавший  духовную  близость    поэзии    и  личности  туркестанского друга,    в  письмах    в  свойственной  ему  манере  откровенности    стал    подробно    рассказывать    о  своей    трудной  жизни,    которая,  как он считал,  не    соответствовала    его    поэтическому  признанию.   
    «Милый  братик,    -  читал  А.Ширяевец,  -  меня  очень  трогает    твое  отношение  ко  мне,  но  право,  я  гораздо  хуже,  чем  ты  думаешь.    Пишу  я  стихи,  редко  любя  их,    -    они  для  меня  чаще  мука,  чем  радость,  и  духовно  и  материально.  Не  думай,    друг,    что  стихи  дают  мне  возможность  покупать  автомобили,  они    почти  ничего  мне  не  дают,  несмотря  на  шум  в  печати  и  на  публичные  лекции  о  них  и  т.п.  Был  я  зимой  в  Питере  и  в  Москве,  таскали  меня  по  концертам,  по  гостиным,  но  всегда  забывали  накормить,  и  ни  одна  живая  душа  не  поинтересовалась,  есть  ли  у  меня  на  завтра  кусок  хлеба,  а  так  слушали,    собирались  по  500  человек  в  разных  обществах  слушать  меня.    Теперь  я,  обглоданный  и  нищий,  вновь  в  деревне    -    в  бедности,  тьме  и  одиночестве,  никому  не  нужный  и  уже  неинтересный.    И  никто  из  людей  искусства    не  удостаивает  меня    весточкой-приветом,  хоть  я  и  получаю  много  писем,  но  всё    -    от  людей  бедных  (не  причастных  литературе)  из  дальних  уголков  России.    В  письмах  эти  неученые  люди  зовут  меня  пророком,  учителем,  псалмопевцем,    но  на  самом  деле  я  очень  неказистый,  оборванный  бедный  человек,  имеющий  одно  сокровище    -    глухую,  вечно  болеющую  мать (…)   Братик  мой  милый,    тяжко  мне  с  книжками  и  с  дамами  и  с  писателями,  лучше  бы  не  видеть  и  не  знать  их    -    будь  они  прокляты  и  распрокляты!» 
  Н.Клюев    предупреждал  Александра   о    возможных    непредсказуемых  последствиях  на   поэтическом  пути.  «Страшно  мне  и  твое  писательство  и  твой  сборник  стихов,  который  ты  думаешь  издавать! – писал он в Чарджуй, -     погоди  еще,  потерпи,  ведь  так  легко,  задарма,  можно  погибнуть  через  книжку,  а  вылезать  из  ямы,  восстановить  свое  имя  трудно,  трудно.    Присылаю  тебе  три  свои  книжки,  быть  может,  напишешь  про  них  в  местной    хотя  бы  газете  и  в  «Народном  журнале»    -    где  тебя  любят  и    считают  за  очень  талантливого  человека  и  где  с  удовольствием  примут  твою  статью,  если  таковую  ты  не  поленишься  написать.  Буду  очень  благодарен    -    но  это  всё  между  прочим.  Главная  же  наша  любовь  и  вера  в  Жизнь.  Люби  и  веруй  в  свою  веру.  Целую  тебя  в  сердце  твое    и    в  уста  твои,  милый.  Николай  Клюев.  16  июля  1913  г.».   
В  августе    Н.Клюев  прислал    свои    поэтические  сборники    «Сосен  перезвон»,  «Братские  песни»,  «Лесные  были»  с  автографами.  Сохранился  клюевский  инскрипт  только  на  книге    «Братские  песни»:   «Брату  Александру  Ширяевцу  Николай  Клюев  1913  г.». 
  А.Ширяевцу    такое    внимание    российского  знаменитого  друга    доставляло    огромную  радость.  Он    стал  меньше  обращать  внимания  на    свои    бытовые  неурядицы  в  личной  жизни,  спокойнее    относился  к    неприятностям    на  службе. 
  Перечитывал  письма   Н.Клюева    несколько  раз,   делился    радостью  с  Павлом  Поршаковым:    «Судьба  моя  идет  своим  чередом.  Несколько  раз  напивался  вдребезги  пьяным  (в  компании  телеграфных  фей),  пережил    несколько  приключений.  Но  об  этом  после!    Самое  главное  вот  в  чем:  получил  от  Н.Клюева  все  три  книги  с  надписями  (падай  на  колени!)    и  письмо.  Описывает,  как  его  в  Питере  и  Москве  таскали    по  разным  салонам,  собраниям  и  т.д.  Жалуется  на  свою  судьбу,  говорит,  что  никто  из  таскавших    его  не    позаботился  узнать,  есть  ли  у  него  на  завтрашний  день  кусок  хлеба.  Пишет,  что  живет  в  деревне  с  матерью,  которая  вечно  болеет  и  которая  ,  «чуть  поздоровше,  всхлипывающим  старушечьим  голосом    поет  мне    свои  песни,  она  за  прялицей,  а  я  сижу  и  реву  на  всю  избу,  быть    может,  в  то  время,  когда  в  Питере  в  атласных  салонах  бриллиантовые  дамы  ахают  над  моими  книжками…»  Очень  интересное  письмо.  Это  я  привел  только  часть.    Без  волнения  прямо  немыслимо  читать…». 
Александр   в ответных письмах   описывал        свою     жизнь   в  захолустном    Чарджуе,   рассказывал    о  желании  съездить  в  Петербург,  чтобы     город  посмотреть  и  свою  книгу  стихов  там  издать.  Обсуждал    различные    возможности  личных  встреч,  даже предполагал     чуть ли не пешком     добраться   к другу   в  олонецкую  глухомань.    Выслал     свою  фотографию. 
В  декабре  1913  г.    Н.Клюев  ответил  А.Ширяевцу:
«  Возлюбленный  мой!    Я  получил  твое  письмо  давно,  но  карточка  так  пристала  к  письму,  что  по  отлеплении  ты  оказался  без  глаза  и  без  губы,  но  все-таки  ты  мне  нравишься,  ты  очень  похож  на  свои  песни    _    в  них,  как  и  в  тебе,  есть  что-то  размашисто-плоское,  как  «наша  улица    -    за  ясные  луга».  .    Не  показался  ты  мне    и  издержанным  или  одержимым  особенными  страстями,  о  которых  пишешь.    Ты  очень  пригожий  паренек,  и  мне  это  сугубо  приятно,  да  это  и  хорошая  примета.  Мне  страшно  хотелось  бы  обнять,  поцеловать  тебя,  но  в  Санкт-Петербурге    я  этой  зимой  не  буду,  а  тебе  ехать  ко  мне  немыслимо,  ибо  я  живу  600  верст  от  железной  дороги,  и  пробираться  нужно  на  лошади,  а  где  и  пешком.  Я  живу  ведь,  родной,  «от  жизни»  далеко,  да  и  отнеси,  Господи,  от  этой  жизни,  если  ты  под  ней  подразумеваешь  Питер.  Ничего  не  может  быть  убийственнее  для  песни,  чем  он». 
Ширяевцу    хотелось    услышать    от  признанного  мастера  русской  поэзии    оценку    своих  опубликованных  стихотворений, но   Н.Клюев    обещал  только  содействовать  публикации    ширяевецких  стихов    в  солидных  журналах,  отложив    отзыв  о  них    на  более  поздний  срок.  Он  писал:
  «  Твой  «Бурлак»  помещен  в  журнале  «Хмель»,  это  хороший  и  на  виду  журнал,  и  его  читает  художническая  публика,  а  это  важно  для  тебя.  Пришли  мне  новые  свои  песни,  я  постараюсь  их  поместить  в  журнал  Миролюбова,  это    один  из  больших  русских  редакторов,  недавно  вернулся  из-за  границы  и  будет  издавать  журнал.  Раньше  он  издавал  известный  «Журнал  для  всех».  Я  обожаю  этого  человека.  Мне  бы  хотелось  прочитать  твоих  песен  штук  десяток,  я  до  сих  пор  не  могу  уловить  их  души.    Так  они  мне  кажутся  только  размашисто-плоскими,  в  них  нет  древнего  воздуха,  финифти  и  киновари,  которые  должны  бы  быть  в  них.    Тебе  ради  песни  следовало  бы  жить  в  старой  Ладоге  или  Каргополе,  а  не  в  Бухарщине,  хотя  и  Бухарщина  есть  в  Руси.  Бога  ради,  погоди  издаваться  книжкой…  Вот  ты  восхищаешься  «Лесными  Былями»,  а  я  очень  жалею,  что  издал  ее    -    теперь  усматривается  столько  пробелов!  Буду  ждать  песен  и  письма.  Целую  тебя,  хороший    мой,  и  желаю  жизни  песенной.  Присылаю    №  «Хмеля».  Н.Клюев».
    А.Ширяевец    выполнил     пожелания  Н.Клюева   и   10  января  1914  г.  сообщал:  «Дорогой  Николай!    Письмо  твое  и  журнал  «Хмель»  получил,    -    благодарю  и  за  то,  и  за  другое.  Я  сделал  тетрадку,  в  которую  и  перепишу  штук  20  своих  стихотворений    -    все  это  и  подробное  письмо  пришлю  тебе  приблизительно  через  неделю,  так  как  писать  приходится  урывками.  Приветствую  и  целую  тебя.  Твой  Александр». 
К  отбору  стихотворений  подходил  строго,   не  спешил    с  их  отправкой.    Отослал  к    предстоящей    Пасхе    небольшую    посылку,  купив  для  Н.Клюева    местную  ткань  и    разукрашенное  пасхальное  яйцо.    «Благодарю  тебя,  милый  мой,  за  посылку  и  вообще  за  твое  отношение  ко  мне,  -  отвечал    Н.Клюев.  -.  Материя  чудесная,  чудесно  и  яичко    -    у  нас  ничего  подобного  не  видали.  Вся  деревня  переглядела  твои  подарки».
    Сообщил,  что  в  апрельском  номере    «Ежемесячного  журнала»    его  стихотворения    «Ноченька  темная,  жизнь  подневольная…»  и  «Осиротела  ночь…Заплаканный  горшок…»    опубликованы  рядом  со  стихотворением    А.Ширяевца  Клад.  Как  бы  вскользь  попросил  друга:    «Будешь  писать,  упомяни,  полюбились  ли  тебе  эти  мои  стихотворения?». И ему хотелось услышать оценку друга.
Н.Клюев  вновь     напомнил     А.Ширяевцу  о    тяжелой  доле   поэта,  ссылаясь  на  собственный  жизненный  опыт:    «Вот  уж  не  дай  бог,  если  русское  общество  отнесется  и  к  тебе  так  же,  как  ко  мне!    Если  бы  я  строчил  литературные  обзоры,  я  бы  про  русское  общество  написал:  «Был  Клюев  в  Питере    -    русское  общество  чуть  ли  его  не  лизало,  но  спустя  двадцать  четыре  часа  русское  общество  разочаровалось  в  поэтическом  даровании    этого  сына  народа,  ибо  сыны  народа  вообще  не  способны  ездить  в  баню  с  мягкими  господами  и  не  видят  преображения  плоти  в  педерастии».  В  феврале  был    в  Санкт-Петербурге  .  Клычков,  поэт  из  Тверской  губернии  из  мужиков,  читал  там  в  литературном  интимном  театре  под  названием  «Бродячая  собака»  свои  хрустальные  песни,  так  его  высмеяли  за  то,  что  он  при  чтении  якобы    выставил  брюхо,  хотя  ни  у  одной  петербургской  сволочи  нет  такого  прекрасного  тела,  как  у  Клычкова.  Это  высокий,  с  сокольими  очами  юноша,  с  алыми  степными  губами,  с  белой  сахарной  кожей». 
Н.Клюев    продолжал    избегать  давать оценки     стихотворениям     А.Ширяевца.    «Стихов  твоих  я  не  поправляю    -    это  будет  вредно  для  тебя,  -  писал  он.    -  .  В  письмах  писателям  я  расхваливаю  тебя  на  все  корки.». 
  Только    в  некоторых  случаях    он  высказывал    замечания.    «В  твоем    «Кладе»    плоха  четвертая  строфа  и  от  литературщины  последняя  строфа,  -  писал    Н.Клюев,  -    В  четвертой  строфе  два  шелудивых  слова  «кто-то»  и  «чьих-то»,  и  нет  гармонии  красок,    -    ведь  лес    не  комната  для  прислуги,  где  шепот  чьих-то  голосов…    -    и  скрипит  кровать.  Я  бы  написал  так: 
В  дуплах  ветра  перезвоны
Али  сходбище  бесов?!
Кто-то  бродит  потаенный
Меж    насупленных  стволов»
У  Ширяевца  в  «Ежемесячном  журнале»  этот    текст  выглядел  так: 
Темень…Шорохи  и  стоны,    -
Не  русалочий  ли  зов?! 
Кто-то  бродит  потаенный,
Шепот  чьих-то  голосов…
Замечание  Н.Клюева    было  учтено.    В    сборнике    «Запевка»  (1916)    переработанная    строфа    «Клада»    зазвучала  так:   
Темень…Шорох…  Чьи-то  зенки…
Словно  уголь…  Хвост…  Рога…
Кто-то  ловит  за  коленки…
Топот,  крики:  «Ага-га!»   
  Но  и  за  эти  небольшие  замечания  А.Ширяевец  был  признателен.    В  июне  1914  г.  в  «Ежемесячном   журнале  литературы,  науки  и  общественной  жизни»        напечатал стихотворение      Николаю  Клюеву как    публичное     выражение    благодарности    другу:
Говорил  ты  мне,  что  мало  у  меня  удалых  строк:
Удаль    в    Городе  пропала    -    замотался  паренек…
 
А  как  девица-царевна  светом  ласковых  очей
Душу  вывела  из  плена    -    стали  песни  позвончей,
 
А  как  только  домекнулся:    кинуть  Город  мне  пора, 
    Всколыхнулся,  обернулся    в    удалого  гусляра!
В  Чарджуй    пришла   от Н.Клюева    открытка   с  видами  Красной  избы  на  севере.    «У  нас  не  надо  картин  Горюшкина-Сорокопудова  или  Васнецовых    -    все  еще  можно  видеть  и  ощущать  «взаправду»,  -    читал  А.Ширяевец.  -    Можно  посидеть  у  настоящего  «Косящата  окна»,  можно  видеть  и  душегрейку,  и  сарафан-золотарь,  и  жемчужную  поднизь,  можно  слышать  и  Сказителя».    Рекомендовал    Ширяевцу  переехать  в  Архангельский  округ:  «Милый  Шура,  что  ты  держишься  за  лишних  20  рублей.    Подай  прошение  в  Архангельский  округ    -    попадешь  куда-либо  в  Кемь  или  город  Шенкурск    -    аль  в  село  Купецкое.    Живут  же  чиновники  с  семьями  в  наших  краях    -    не  умирают  с  голоду».   
.Почти  в  каждом  письме  Н.Клюев  жаловался  на  недостаточное    признание    его  творчества    в  обществе.  Он  не    соглашался    с  мнением  Ширяевца,  что    своей  поэзией    Клюев    уже    достойно  занял  подобающее   ему   место    в  истории  русской  литературы:  «Еще  ты  пишешь,  -  рассуждал    Н.Клюев,  -    что  если  бы  я  ничего  бы  больше  не  написал    -    то  и  старого  достаточно,  чтобы  я  «остался»…  Ну  разве  это  утешение?    Вот  Брюсов  так  не  считает  себя  «вечным»,  а  утешается  настоящим,  тем,  что  ему  приносят  цветы,  шлют  письма,  описывают  в  «Огоньке».  Меня  вовсе  не  радуют  свои  писания.  Вот  издам  еще  книжку    -    и  прикрою  лавочку:  потому  что  будь  хоть  семи  пядей  во  лбу,    -    а  Пушкинские  премии  будут  получать  Леониды  Афанасьевы    (Афанасьев  Леонид  Николаевич    -  1864  /  1865    -  1920,  поэт-  С.З.)  да  Голенищевы-Кутузовы  (Голнеищев-Кутузов  Арсений  Аркадьевич    -  1848    -  1913,  поэт  –  С.З.).  ,    -    а  тебе  гнилая  изба,  вонючая  лохань,  первачный  мякиш  по  праздникам,  а  так  «кипятоцек  с  хлибцём»,  сушик  да    день  в  неделю  крутикова  каша  с  коровячим  маслом,  безсапожица  и  беспорточница,  а    за  писания    -    фырканье  господ  поэтов  да  покровительственный  басок  господ  издателей    -    вот  и  все.  И  ты,  милый,  не  жди  ничего  другого    -    предупреждаю  тебя.  Есть  у  тебя  хлеба  кусок,  правда,  горький,  но  в  случае  писательского  успеха  тебе  не  перепадет  и  крошки.».
  Н.Клюев  не  преувеличивал    своей бедности.   Он  попал  в  черную  полосу   невезения.  Работу    в  округе  найти    не  мог,  жил  скудными    гонорарами,  которые  приходили    с  большим  опозданием.  Похоронил  мать,  на  руках  остался  70-летний  отец,  требующий  ухода  и  внимания.   
 
«Под небом Туркестана»
    Стихотворения  Ширяевца  продолжали  появляться    в российских и туркестанских   журналах  и  газетах..  Петербургский     «Народный   журнал»      напечатал     «Цыганку»,  «Хоровод»,      газета     «Туркестанский  курьер»    -    Ночь,     Шансоньетка,     «Туркестанские     ведомости»    -    Текинскую   песню,  а  журнал    «Весь  мир»    -    Музыку.   Но Александра не покидала мысль о выпуске сборника стихотворений.
Сама идея  издания  коллективного  сборника  стихотворений туркестанских   поэтов   обсуждалась в Ташкенте еще до отъезда А.Ширяевца в Чарджуй. Сразу же возникли разногласия среди желающих принять участие в сборнике. Особые претензии на руководящую роль предъявляла   сотрудница «Туркестанских ведомостей»  Анна Владимировна Алматинская,  часто публиковавшая в газете свои стихи и краеведческие очерки. А.Ширяевец относился к ней с недоверием, называя  её среди друзей  мифологическим именем Далила, возлюбленной античного богатыря Самсона, которого она предала, раскрыв секрет его богатырской силы.
А.Ширяевец был против приглашения в состав альманаха  поэтов, моральная репутация которых была подмочена. Он отзывался о них  как о «бездарных  княжеских  песнопевцах». Не получив поддержки, вышел из авторского коллектива и советовал П.Поршакову поступить точно также. «Возможно, что Далила – Алматинская будет искушать тебя,  -  писал ему  Александр, -   но ты будь тверд, как финский гранит, а ежели почувствуешь колебание, поставь условием изгнать самозваного Блока, ибо печататься рядом с таким типом верх всякого позора. Я предчувствовал, что из этого ничего не выйдет, и очень рад, что именно так и случилось. Убежден, что ты окончательно отстал от этой компании». 
Александр  одобрил  стремление Павла  выпустить  книгу  своих стихов.  «Жарь-ка, брат, отдельно выпускай свою книгу – «Под небом Туркестана», - писал он   в Ташкент. -  Собирай материал, проверь, обнюхай, хорошенько разберись, и распредели и жарь! Думаю, что дело выгорит. Этой книгой ты загладишь прежние грехи. А альманах не уйдет, да все равно при нашей разрозненности скоро не начнешь».
 Просил Павла  навести справки  о материальных затратах при   издании книги стихов в Ташкенте:  «Вот, брат, еще что. Хочу я выпустить отдельно книжку страниц в 20 под названием «Сети Города» или «Песни о Городе»… Можешь из сего заключить, что меня не страшат никакие перспективы. Взялся за гуж – не говори, что не дюж! Или пан, или пропал! Так вот, кстати, узнай в «Курантах», сколько будет стоить книжка в 20 страниц, стихи, на странице не более 32 строчек; бумага не дешевле 5 - 6 руб. (как у тебя 8) или как в их книжке с образцами шрифтов. Обложка толстая. Сколько времени будут печатать (также наш альманах). Всего экземпляров 500! Потом узнай, сколько будут стоить 300 экз. Если в цене сойдемся – пусть печатают. Материал для этой книжки подготовлю к 1 декабря. Скажи, чтобы на две книжки сделали соответствующую скидку. Пообещай также, что еще у них будем печатать».   
 С книгой  у Поршакова  вышла заминка, поэтому  стали обсуждать план выпуска    альманаха, в  авторский коллектив которого  должны   войти А.Ширяевец, П.Поршаков, Д.Кирьянов  и  Филарет  Ильин-Морозов.    25 июля1913 г. Александр   писал  П.Поршакову: «Насчет альманаха пока сдать вопрос в архив. Его можно к весне выпустить. К тому времени можно специально в туркестанском духе приготовить материал. А сейчас, как тебе известно, у меня нет ни черта туркестанского. Альманах же должен быть непременно туркестанским. Иначе никто не станет его брать, и никого не заинтересуешь. По крайней мере, преобладающий-то дух должен быть туркестанским… Пиши свои соображения. Пришли список стихотворений  и рассказов, которые ты хотел поместить в эту книгу».
К сентябрю1913 г. окончательно сложился  макет   будущего  альманаха.  14 сентября сообщил  П.Поршакову: «Начинаю излагать соображения о нашем будущем детище:
Издадим альманах втроем! Ура! Ура! Ура! При этой мысли чувствую, что меня покидает провинциальная спячка и снова «много в сердце огня».  Вот мои мысли насчет нашего альманаха (т. к. горячусь, то естественно, что мыслю невпопад, но это все равно – потом разберемся): размер альманаха, как «Ночи певучие» (изданная книга П.Поршакова  - С.З.), страниц или 32, или лучше – 48. Заглавие должен носить обязательно специфически туркестанское вроде «Под небом Туркестана» или в этом духе (поломай над этим голову). Думаю, лучше будет, если напичкаем его только стихами, дабы на обложке можно было тиснуть: «Лирика», или «Лирический альманах», но можно пустить и миниятуры из жизни Туркестана, в прозе. Так как у нас едва ли хватит стихотворного материала для 48 страниц (подразумеваю, отборного), а у меня его совсем не имеется, то в первую голову ты и Митька  (Д.Кирьянов – С.З.) под рубрикой, допустим, «Под небом Туркестана», помещаете свои вещи, касающиеся Туркестана. Затем под другой какой-нибудь замысловатой рубрикой или просто незамысловатой, вроде «Звенья» и т. д. (придумывай, черт полосатый, – у тебя больше свободного времени), запоём на разные мотивы (и здесь материал только отборный). Я даже могу втиснуть несколько песен «О Волжской старине» («Разбойник» и т. д.). Ан и выйдет стоящая внимания книжица. Печатать так с ноября-декабря, чтобы к зиме была готова. Обошлось, чтобы не дороже 15-20-25 рублей с носа. Цену назначить общедоступную, лишь бы выручить свои деньги. Думаю, что продаваться будет хорошо, при условии, если будет носить туркестанское название, и будет хоть слегка пахнуть туркестанским духом, и если цена будет невысокая».
Срабатывала практическая хватка А.Ширяевца. В его семье каждый рубль, каждая копейка была на счету. Все, что удавалось сэкономить,  тратил на покупку  книг. Свое тяжелое материальное положение от друзей не скрывал.  «Насчет финансов мои дела таковы:  - писал П.Поршакову, -  сначала я могу перевести тебе 10 руб., а остальные регулярно от 3 до 5 руб. в месяц. За пятерку не ручаюсь, но по 3 руб. буду переводить обязательно. Выпускать книгу надо, ибо без этого и жизнь не в жизнь… Если и немного потерпим убыток – черт с ним! Зато, может быть, удостоимся лестных отзывов».
Экономно предлагал относиться и к любым  расходам на издание альманаха. Когда П.Поршаков прислал  смету предусмотренных  расходов, то Александр  в ответном письме  тут же  предложил  свои  расчеты:  «Прочел расценку и прослезился – дороговато, черт возьми! Но всё равно: отступать ни в коем случае не следует, только предлагаю такую комбинацию: страниц в «Альманахе» должно быть не 64, а 48-50. Лучше потесниться и дать только лучший материал. Если у нас есть то, что зовется талантом, то это видно будет и из 48 стр., если же нет – то и 500 страниц не помогут… Итак, альманах должен быть 48 стр. по 15 страниц на каждого – и вполне достаточно. Это будет стоить нам много дешевле. Затем печатать надо не 300 экз., а не менее 400-500, – и если мы рисковали с одними стихами, то с таким сборником стыдно не рискнуть! Одно название чего стоит: «Под небом Туркестана» – а ведь и название имеет значение. Затем материал должен быть больше прозаический, нежели стихотворный, – это тоже будет играть большую роль. Пусть проза бросается в глаза – ведь меднолобая публика больше на нее обращает внимание. Итак, гряди в «Куранты», и пусть тебе высчитают стоимость 500 экз. по 48 стр. Продавать книгу надо не дороже 30 коп. – больше шансов, что ее купят. Торгуйся с «Курантами» до остервенения! Печатать же 300 экземпляров нет никакого смысла, ведь за набор и печать цена та же, что 300, что 500 экз., а разница будет только в бумаге (количестве) и брошюровке. Зато мы не останемся в убытке, – рано или поздно, но все-таки распродадим ее».
В ноябре А.Ширяевец узнал  о смерти  Филарета Ильина-Морозова. Количество авторов альманаха сократилось до трех. Рассказ Ф.Ильина-Морозова не был напечатан. А.Ширяевец предлагал  посвятить его памяти весь альманах, но друзья отговорили. Памяти друга Александр  посвятил   свое  стихотворение Мертвец. 
Каждый из авторов альманаха должен был представить для публикации прозу  и стихи. Д.Кирьянов предложил только  стихи, но А.Ширяевец был настойчив: « Митька должен дать не менее двух рассказов (можно и не из туркестанской жизни), и штук 6-8 отборных стихотворений, а без прозы пусть и не показывается!».
 О своем участии    предварительно сообщил П.Поршакову: «Мой материал: проза: «Клад», «Малярия» (из дневника больного), «Недостроенный храм» или «В горах» – последнее не отделано. «Недостроенный храм» большой ценности не представляет, зато из местной жизни, – и это ценно. Стихи: «В песках Азии», «Текинская песня», из цикла «Смерть» («Смерть» и «Мертвец»), затем: «Бурлак», «У моря» (из прежнего сборника), «Пасха», «Лесная сказка», «Цветы счастья» и еще одно-два, и достаточно. В крайнем случае, можно тиснуть «Осенний сон», лишь бы было больше прозы».
        .Ширяевец внимательно следил за ходом издания книги. Высказывал свое мнение по отбору шрифта, оформления обложки, размещения текстов.  Он предостерегал П.Поршакова: «Избегай, ради бога, безвкусицы! – ведь от этого тоже многое зависит… Стихи и проза пусть печатаются одним шрифтом. Разве можно брать для стихов такой долговязый шрифт, какой ты выбрал? Стою за одинаковый с прозой шрифт! Шрифт, выбранный тобой для обложки, прямо ужасен. Ведь это для афиш! Надо выбрать помельче. Ведь обложка-то печатается в конце, так что с ней нечего торопиться. Подумаем, выберем. Остальные выбранные тобой шрифты удовлетворительны».
 Павел  предложил свое стихотворение «Анор Гуль» поместить в сборнике после рассказа «Клад», но  Ширяевец   выразил свое несогласие:: «Паволакий! Скажи, пожалуйста: какими соображениями ты руководствовался, помещая после «Клада» – «Анор Гуль» Получается «в огороде бузина, а в Киеве дядя…» Ведь я нарочно сделал так, чтобы все, что касается Туркестана, было напечатано в первую очередь, «Клад» же будет перегородкой, отделяющей туркестанский дух (от которого телеграфные столбы в обморок падают) от материала на другие (общие) темы… И такой мудрости позавидовали бы мудрецы халдейские, но ты… Из этого мораль та, что «Анор Гуль» должна идти до «Клада» – перед «Волной» ханабадского хулигана  или после оной. С твоей программой согласен до следующего места: 1) «В сакле», 2) «В песках Азии», 3) «Текинская песня», 4) «Дервиш», 5 или 4) «Волна» и 4 или 5) «Анор Гуль», а дальше мое расписание вне конкуренции. Вникни и убедишься в правдивости слов моих. «В песках Азии» пусть печатается так, как стоит у меня – это сделано нарочно».
Недоволен был  А.Ширяевец и первоначальным оформлением обложки.  С  негодованием писал  Павлу: «Сейчас получил художественно исполненные обложки для альманаха… На одной подпись художника неясна – заговорила, значит, совесть…, на другой очень даже отчетлива. О, Зевс-громовержец, почто ты не пустил стрелу в карандаши рисовальщиков сих! Да если мы выберем такие художества для нашей книги – тогда по напечатании беги прямо в Афганистан или на какой-нибудь полюс, а то ведь собаками затравят! Ну посуди: рисунок на картоне подходит к вывеске гробовщика, на какой-нибудь мавзолей, катафалк, но ни в коем случае не подходит к книге, да еще – «альманаху»! Что это за символы там нарисованы? – Змея, крыло летучей мыши, и фигуры двух особ с физиономиями проституток, но долженствующих изображать одна – ангела, что ли, другая – не то смерть, не то выходца из голодной губернии… – стыд, срам, позор!
Второй: внизу не то цветы, не то лопухи, восходящее солнце над этими лопухами, такие же лопухи по бокам устремляются вверх (похожи еще они на хвосты драконов) и поддерживают венок, а в венке две какие-то разбойничьи рожи… Что означают сии лики, кого изображают они? Если они должны изображать портреты каких-то великих людей (каких именно? – портретного сходства нет), то ведь такие портреты ставятся только на ученических тетрадях… Встречал ли в каком-нибудь сборнике, альманахе? Если и есть, то портреты авторов того сборника, а не лиц, хотя и великих, но никакого отношения к книге не имеющих… Ведь от такой символистики придут в восторг, может быть, маляры, «живописцы» вывесок и штукатуры… Ведь одна обложка поднимет нас на смех! Такая обложка подходит для тех «журналов», которые издаются гимназистами, вообще учениками, и распространяются между собой… Говорю и еще раз скажу – избегать надо безвкусицы! Согласен ли ты с моими словами или нет? Если согласен, то передай Осокину–Ефремову, что, мол, такая обложка для нас не подходит. Рисует он недурно, но пусть нарисует что-нибудь без «символов»… Слова «Альманах» и т. д. мне нравятся, так вот, пусть он даст хоть жертвенник какой, что ли, что-нибудь, одним словом, другое… Венок, что ли, из красных цветов (розы или маки, или вместе и то и другое), костер в степи и т. д».
Во второй половине января1914 г. альманах «Под небом Туркестана» был издан. Получив сигнальный экземпляр, А.Ширяевец не скрывал своей радости в письме  Павлу: ««Альманах» – великолепен!  Ур-р-р-а-а-а!  Обложка – шедевр цветной синематографии!.. Ты – гений, хотя и прохвост! А прохвост потому, что допустил следующие ошибки: в стихотворении «Смерть» пропустил запятую после слов «Веленьем Рока», – получается бессмыслица; затем в «Кладе» вместо: «и проклинал жизнь свою неприглядную» напечатано «непроглядную», – слишком пошловато это слово. Все сие служит к умалению моих достоинств (!), и знай, может послужить к тому, что ты в одно прекрасное время не досчитаешься одной челюсти. Надеюсь – поняли?.. – Поставь хоть пером то, что следует. Половина твоих прегрешений может быть прощена за красивую обложку и не менее красивый заглавный лист. Зеленая краска ласкает мои разбойничьи взоры, и, вспоминая родные зеленые Жигулевские горы, я горю желанием всадить кому-нибудь кинжалище… Первому бы – к о р р е к т о р у…».
Альманах «Под небом Туркестана»  не вызвал  ожидаемого  интереса, какой предполагали авторы.  Покупали сборник стихов плохо. В Чарджуе книгу  выставили  на продажу  в местной аптеке, так как книжного магазина в городе не было, но была  куплена  только одна  книга. Владелец аптеки  утешал тем, что «публика здешняя вообще литературой не интересуется, а литературой о Туркестане в особенности. Знаем, мол, Туркестан и без книг».  Несколько экземпляров  продал сослуживцам со значительной скидкой.
 Отослал альманах  для отзыва в газеты «День», «Асхабад», «Газета чиновника» и журналы «Новый журнал для всех», «Златоцвет», «Известия по литературе» (Вольфа), «Бюллетени литературы и жизни», «Северные записки», «Ежемесячный журнал».   С нетерпением   стали  ждать оценки  критиков.
 
Расширение  литературных    связей
  28  сентября.  1913  г.  А.Ширяевец    обратился  к  писателю    Ивану  Алексеевичу    Бунину,    поэзию  и  прозу  которого  высоко ценил:  
  «Милостивый  Государь  Иван  Алексеевич!  Извините,  что  настоящим  письмом  я  отнимаю  у  Вас  часть  времени…  Постараюсь  изложить  свои  мысли  возможно  кратче  и  перехожу  к  сути  своего  обращения  к  Вам:    не  будете  ли  так  любезны  взять  на  себя  труд  пересмотреть    прилагаемые  стихотворения  и  сказать  мне:  есть  ли  у  меня  то,  что  называется  «дарованием»,  стоит  ли  вообще  писать  мне?    Моя  биография  такова:  я  вышел  из  народа.  Родился  в  1887  году  в  селе  Ширяево  (от  которого  и  взял  свой  псевдоним)  Симбирской  губ.  На  Волге.  Окончил  церковно-приходскую  школу  (там  же),  два  года  пробыл  в  городском  (Самара),  которого  не  окончил  из-за  неимения  средств.  Бедствовал.  Работал  на  фабрике  чернорабочим.  Служил  писцом.  В  1905  году  перекочевал  в  Туркестанский  край.  Теперь  служу  в  почтово-телеграфном  ведомстве.  Печатаюсь  с  1908  г.    в  местных  газетах  и  с  1912  г.  в  некоторых  мелких  столичных  изданиях. 
Писать  начал  не  из-за  тщеславия,  а  потому  что  не  мог  не  писать    -    все  время  лезет  в  голову  какая-то  «ересь»…  Сочинять  начал  лет  с    десяти,  с  детства  был  очень  впечатлительным.    До  сего  времени  правил  стихосложения  не  знаю,  а  просто  пишу  тем  размером,  который  мне  понравится  (когда  читаю  чьи-либо  стихи).  (…) 
.  Только  писание  и  отводишь  душу,  но  все  время  меня  гложут  сомнения,  все  время  мучат  вопросы:  стоит  ли?  Есть  ли  во  мне    хотя  микроскопическое  дарование?    Ведь  таких  стихов    на  теперешнем  литературном  рынке  тысячи.    И  вот,  не  зная  Вас  лично,    но  зная  как  писателя,  обращаюсь  к  Вам  за  разрешением  своих  сомнений,  обращаюсь    к  Вам  потому,    что  в  современной  литературе  Вы  стоите  вне  всяких    партий  и  кружковщины,  и  думаю,  что  Вы  дадите    самую  верную  оценку  моим  стихам.
Сознаю,  что  поступаю  дерзко,  отрывая  вас  этим  письмом  от  работы,  но  думаю,  что  Вы  чутким  сердцем  поэта  извините    мой  поступок.  Ведь  и  Вы,  наверное,    переживали  пору,  когда  сомнения  не  дают  покоя  т  когда  не  чувствуешь  почвы  под  ногами…  Надеюсь,  что  хоть  несколько  строк  уделите  мне,  за  что  буду  Вам  премного  благодарен.    Ваш  покорный  слуга.  Александр  Абрамов  (Ширяевец)».   
И.А.Бунин    откликнулся  быстро,    прислал  в  подарок  несколько  книг.  18  декабря  1913  г.    А.Ширяевец    восторженно    сообщал  П.Поршакову:  «Друг  Павлушка!    Не  могу  не  поделиться  с  тобой!  Внимай!    В  первых  числах  написал  я  письма…  Ив.  А.Бунину  и  Сергею  Городецкому…  приложил    несколько  стихотворений  (от  10  до  15)  и  просил  высказать  свое  мнение…  (получил  телеграмму  от  Городецкого):  приветствую    -    пишу.  Ох…  даже  жутко  делается!  Что-то  он  мне  напишет!  (получил  книги  от  Бунина):  это  прислал  Ив.  Бунин..  академик  Бунин!  Павлуша,  мне  дурно!  Ей-ей!»   
29  ноября  1913  г.  А.Ширяевец    написал    Валерию    Яковлевичу  Брюсову: 
«Милостивый  государь  Валерий  Яковлевич!    Осмелюсь  обратиться  к  Вам  с  покорнейшей  просьбой  просмотреть  приложенные  при  сем  стихи  и  высказать  свое  мнение  о  них.  Если  в  них  есть  какие-либо  достоинства,  то  куда    мне  обратиться  с  ними  для  напечатания?    Мне  26  лет.  Вышел  из  народа.  Окончил  церковно-приходскую  школу.  Два  года  пробыл  в  Городском,  из  которого  вышел  за  неимением  средств.  Служил  на  фабрике  чернорабочим-писцом.  Теперь  служу  в  П(очтово)-те(леграфном)  ведомстве.    Под  псевдонимом  «А.Ширяевец»  (  место  моего  рождения    -    село  Ширяево,  Симб.  г.  на  Волге)  изредка  печатаюсь  в  местных  газетах.    Вот  все,  что  могу  сказать  о  себе.  Извиняюсь,  что  настоящим  письмом  отрываю  Вас  от  работы,  но  мне  очень  бы  хотелось    узнать  Ваш  отзыв.  Думаю,  что  уведомите  несколько  строк    -    буду  Вам  очень  обязан.  Ваш  покорнейший  слуга    А.Абрамов-Ширяевец.  Мой  адрес:  г.Чарджуй,  Закаспийск,  Александру  Васильевичу  Абрамову.  П.  тел.  Контора». 
На суд В.Брюсова отправил     три  стихотворения:  Бурлак),   Кабацкая,  Гробовщик.   
В  начале  декабря  1913  г.  отправил    поэту    Сергею  Митрофановичу  .Городецкому     для    ознакомления    15  своих  стихотворений.    Вскоре  из  Петербурга  пришла    телеграмма    с  подтверждением    получения    письма  и  стихов и обещанием  в  ближайшее  время    написать    обстоятельное  письмо.   Письмо  А.Ширяевец ожидал с нетерпением:   23  декабря  1913  г.    писал    П.Поршакову:   «  От  Городецкого  еще  не  получил.  Волнуюсь  дьявольски!  Наверно  ему  некогда    -    пишет  к  Рождеству    -  ведь  у  них  теперь  самая  горячая  работа». 
Молчание  петербургского  поэта    объяснялось  его  желанием    опубликовать  отзыв  о  стихотворениях  А.Ширяевца.    10  марта  1914  г.  в    газете  «Речь»    была  напечатана    рецензия  С.Городецкого  «Девять  книг»,  которая  завершалась  оценкой    альманаха  «Под  небом  Туркестана»  (1914)..  «В  лице  Ширяевца  мы    имеем  новую  поэтическую  силу,  идущую  прямо  от  земли,  как  Клюев  и  Клычков, - писал С.Городецкий. -   Песни  Ширяевца  отмечены  печатью  богоданности,  тем,  что  они  не  могут  не  петься.  В  них  мы  опять  имеем  то  драгоценное  совпадение  форм  искусства,  лично-народного  и  нашего  литературного,  которое  так  поразило  всех  в  Клюеве.  Талант  волжского  певца  силен  и  несомненен,  а  пример  Клюева  показывает,  что  русское  общество  дорожит  певцами  народа,  когда  узнает  их  и  о  них». 
  О  похвальной  оценке     сообщила    Е.Замысловская:    «Александр  Васильевич,  спешу  Вас  обрадовать  и  посылаю  Вам  вырезку  из  сегодняшнего  №  «Речи»  с  отзывом  Городецкого.    Я  уже  настрочила  Городецкому  благодарственное  письмо,  так  он  меня  растрогал  своими  хорошими  словами  о  Вас.  Если  Вы  сами  хотите  ему  написать,  вот  его  адрес:  С.-  Петербург,  Васильевский  Остров,  1-ая  линия,  4.    Я  думаю,  что  отзыв  Городецкого  будет  иметь  большое  значение,  так  как  он  сейчас  всеми  признанный  талант.  Как  акмеиста  его  еще  не  признают,  конечно,  но  как  поэта    -    все.  Если  хотите,  я  пришлю  Вам  свой  протокол,  на  его  докладе  меня  опять  выбрали  секретарем.    Это  уж  Вам,  наверно,  интересно.  Вообще  Вы  старайтесь  за  всем  следить  из  своего  «прекрасного  далека».  Я  Городецкому  наговорила,  что  Вы  за  литературой  следите  и  много  работаете.  Жаль,  что  в  отпуск  Вы  собираетесь  летом.  Тогда  уж  здесь  никого  не  застанете.  Ну,  до  свиданья,  я  тороплюсь  отправить  письмо.  Пишите.  Шлю  привет.  Е.Замысловская». 
А.Ширяевец    продолжал    переписывать,  а  иногда  и  наклеивать    в  отдельную  тетрадь  тексты  стихотворений  из  газет  и  журналов.  После ознакомления с некоторыми поэтическим сборниками   старался   кратко   высказать    свою  оценку  о  творчестве    того  или  иного  поэта.    23  июня  1914  г.  писал  П.Поршакову:  «Вчера  получил  Четки  А.Ахматовой  и  Чужое  небо  Гумилева  (…)  По-моему,  Ахматова  лучшая  из  современных  наших  поэтесс,  и  что  ценно:  чисто  русская,  настоящая  русская.  Припахивает    «светскостью»,  но  запах  этот  улетучивается,  когда  читаешь  такие  стихи: 
Я  с  тобой  не  стану  пить  вино,
Оттого  что  ты  мальчишка  озорной.
Знаю  я  -    у  вас  заведено    -
А  у  нас  тишь  да  гладь,
А  у  нас  светлых  глаз    -
-  это  можно  петь  на  деревенских  посиделках»….   
  Прочитав    стихотворение    «Половодье»  С.Клычкова,    не  мог  удержаться    от  высокой  оценки:    «Когда  читаешь  такие  стихи,  забываешь,  в  какой  трущобе  находишься». 
Понимал,  что  его  российские  собратья  по  перу  находятся   в  большинстве  случаев    в  лучших  условиях, поэтому объяснял друзьям:  «  Много  значат  условия  жизни:  к  их  услугам  все:  и  культура,  и  музыка,  и  прочие  прелести    -    как  не  запеть  соловьем?..  А  тут    -    пустыня,  шакалы    -    далеко  ли  пойдешь?    Надо  ближе  к  свету  перебираться.  Не  надеть  ли  лапти,  облечься  в  армяки  и  совершить  паломничество  к  Николашке  Клюеву  и  Сергею  Клычкову,  а?....».
Свое настроение выразил в стихотворении На чужбине:
На чужбине невеселой
Эти песни я пою.
Через горы, через долы
Вижу родину свою.
Жигули в обновах вешних…
Волга… Улица села…
В церковь солнышка успешней
Ты лебедкою плыла.
Не найти нигде чудесней
Русых кос и синих глаз!
Из-за них Кольцовской песнью
Заливался я не раз…
Я ушел… Я ждал много,
Не к сохе влекла рука…
И уплыл… А ты с крутого
Мне махала бережка.
На сторонке чужедельной
Позабыть тебя не мог…
Снится грустный взгляд прощальный,
Вижу беленький платок…
Что сулит мне воля божья?
Ворочусь ли я назад?
Пусть к родимому Поволжью
Песни звонкие летят.
«Ежемесячный  журнал»
    10  декабря    1913  г.    А.Ширяевец    выслал    свои  стихотворения    Виктору  Сергеевичу  Миролюбову,  редактору    «Ежемесячного    журнала».  Авторитет В.С.Миролюбова как издателя и редактора был необычайно высок. Издававшийся его «Журнал для всех»,  несмотря на дешевизну, был солидным, в нем печатались известные русские писатели. Среди творческой интеллигенции  укрепилось мнение: пока у Миролюбова не напечатался, то ты еще не писатель.  Издание журналов стало  основной профессией В.С.Миролюбова. Ради этого он  бросил карьеру оперного певца в Большом театре, где выступал под псевдонимом Миров.  
    «Милостивый  Государь  Редактор,  -  писал  А.Ширяевец.  -  .  Будьте  добры  просмотреть  прилагаемые  при  сем  стихи,  а  если  найдете  их  подходящими  для  «Ежемесячного  журнала»    -    напечатать  в  нем.  Вместо  гонорара    -    высылка  этого  журнала  за  1914  год.  Срок    -    по  Вашему  усмотрению»   
В  начале  1914  г.  В.С.Миролюбов   пригласил А.Ширяевца сотрудничать, но  тут же    на  правах  редактора  рекомендовал     в    стихотворных    текстах    не  использовать    редко  употребляемые    слова,     как    «мурмолки»  и  «сутолки»,  встречающиеся    в  стихотворении  Жигули.    Рекомендовал  в  редакцию    присылать  стихотворения,  которые  еще  нигде  не  печатались,  так  как  присланное Александром     стихотворение  Бурлак  уже  было  напечатано    в  журнале  «Хмель». 
«Милостивый  государь,  Виктор  Сергеевич!  –  отвечал  А.Ширяевец,  -    Благодарю  Вас  за  теплое  письмо  Ваше,  советы  и  пожелания.  Мне  радостно,  что  мои  вещи  пойдут  в  таком  хорошем  журнале.  Меня  это  окрыляет,  но  также  и  смущает:  ведь  в  нем  участвуют  лучшие  литературные  силы…  Что  значу  я  грешный    в  сравнении  с  ними!    Все  это  заставляет  меня  относиться  строже    к  своим  произведениям  и  больше  работать  над  ними.  Хотя  я  в  литературном  хоре  уподобляюсь  только  воробью    (не  всем  же  выть  соловьями!)    -    все  равно  буду  работать  и  работать,  ибо  только  и  дышу  литературой. 
А  с  «Бурлаком»  приключилась  такая  история:  весной  прошлого  года  я  посла  это  и  еще  несколько  стихотворений  Николаю  Алексеевичу  Клюеву  (с  которым  состою  в  дружеской  переписке,  но  лично  с  ним  не  знаком).  Он  написал  мне,  что  пошлет  «Бурлака»  в  какой-нибудь  журнал.  Прошло  более  полугода,  и    он  о  нем  ничего  мне  не  сообщал,  а  спрашивать  мне  было  неудобно.    Я  решил,  что  он  или  забыл  о  нем,  или  если  и  посылал  куда-нибудь,  то  оно  не  принято,  и  он  не  хочет  меня  огорчать.  И  вот,  вскоре  после  письма  Вашего  получаю  от  Николая  Алексеевича  сообщение,  что  «Бурлак»  помещен  в  московском  журнале  «Хмель».  Для  меня  было  бы  лучше,  если  бы  он  был  напечатан  в  «Ежемесячном  журнале»,  но,  видно,  не  судьба. 
«Сутолкой»  и  «мурмолкой»    постараюсь  изменить,  но  признаюсь,  так  мне  самому  больше  нравится,  хотя  и  чувствуется,  что  рифмы  слабые.    Посылаю  Вам  еще  4  стихотворения    -    будьте  добры,  разберитесь  в  них  и  уведомьте  меня  о  результатах.  Очень  прошу  Вас  не  церемониться  и  относиться,    возможно,    строже  к  моим  стихам.  Сам  я  по  своей  малограмотности  не  всегда  могу  в  них  разобраться,  а  Вы  лучше  сумеете.
Еще  раз  благодарю  Вас  за  письмо  Ваше    -    постараюсь  следовать  Вашим  советам.  Позвольте  поздравить  Вас  с  Новым  Годом,  пожелать  всего  лучшего.    От  души  желаю,  чтобы  «Ежемесячный  журнал»  получил  такое  же  широкое  распространение,  как  и  когда-то  основанный  Вами  «Журнал  для  всех».  Уважающий  Вас  А.Абрамов». 
Однако  завязавшаяся  переписка    была  неожиданно  омрачена    публикацией хвалебного   отзыва  С.Городецкого  о  А.Ширяевце. В рецензии  был  напечатан    упрек    тем    редакторам,  которые    требовали    изъятия  из  поэтического  текста    таких   малоупотребляемых  слов,  как    «сутолка»  и    «мурмолка». Это замечание    вызвало  у     В.С.Миролюбова  обиду,  которая    для  А.Ширяевца    была    полной  неожиданностью.   
«Многоуважаемый  Александр  Васильевич!  Сегодня  прочитал  в  «Речи»  С.Городецкого,  -    писал  В.С.Миролюбов.  -    Он  пишет,  между  прочим,  о  Вас:  «.Начальные  шаги  поэта,  тернисты.  Один  петербургский  редактор  просит  менять  слова    (слово  «мурмолка»  словом  «сутолка»),    -    причем  поставлен  знак  восклицательный.  Вот,  мол,  каковы  редакторы…    Хотя  я  и  не  просил  о  такой  замене,    но  рифма  меня  эта,  как  Вы  помните,  не  порадовала.  И  вот,  значит,  жалоба  на  редактора.  А  я  ваших  стихов,  как  даровитого  начинающего,    помещаю  больше,  чем  кого  другого.  В  феврале    -    страница,  причем  «Бурлак»  вышел  (не  по  моей  вине)  как  бы  перепечатанным,  да  в  марте  теперь  выйдет  страница.  Неприятно  мне  было  прочесть,  что  я  сделал  Ваш  путь  «тернистым».  За  что  же  это?  Зачем  же  жалобы  на  тех,  кто  Вас  так  печатает?  Желаю  Вам  всего  лучшего.  В.Миров.  Марок  не  присылайте,  пожалуйста».   
  Пришлось   срочно    отправлять   в  Петербург    объяснительное    письмо:  «Глубокоуважаемый    Виктор  Сергеевич!    Спешу  принести  Вам  повинную    -    хотите    казните,    хотите  милуйте…  Вы  совершенно  напрасно  обижаетесь  на  меня    -    дело  было  так:    я  послал  С.М.Городецкому  несколько  стихотворений  и  просил  его  высказаться  о  них.  Между  прочим,  писал,  что    столичные  редакторы  не  церемонятся  с  начинающими,  провинциалами    -    или  совсем  не  отвечают,  или  без  разрешения  автора  изменяют  по-своему,  или  печатают  не  только  без  всякого  гонорара,  но  даже  не  высылают  тех  номеров,  в  которых  появились  мои  вещи.  «Жаловаться»  на  Вас  я  и  не  думал    -    ведь  не  было  никаких  оснований  для  этого,  речь  же  о  Вас  зашла  таким  образом:  он  в  ответном  письме  справлялся,  напечатаны  или  нет  посланные  ему  стихи  (в  их  число  вошли  и  «Жигули»).  Я  ответил  ему  в  таком  духе:    «Жигули»  приняты  в  «Ежемесячный  журнал»,  но  так  как  редактор  предложил  изменить  рифмы  «мурмолкой»  -  «сутолкой»,  а  изменять  мне  не  хочется    -    самому  так  больше  нравится,  то,    мол,  это  стихотворение,  по-видимому,  не  пойдет,  и,  следовательно,  я  могу  им  располагать  (он  обещался  ненапечатанные  стихи  отдать  в  какой-то  журнал).  Повторяю,  я  и  не  думал  обвинять  Вас,  что  Вы  виновник  моего  «тернистого»  пути    -    это  было  бы  слишком  бессовестно  с  моей  стороны,  ведь  Вы  так  предупредительно  отнеслись  ко  мне!  Я  жаловался  на  тех  редакторов-юпитеров,  которые  десятками  швыряли  мои  вещи  в  корзину,  ответом  не  удостаивали  и  т.д.  Конечно,  все  это  меня  озлобляло,  взвинчивало  мне  и  без  того  взвинченные  службой  нервы,  и  естественно,  что  в  письме  к  С.М.Городецкому  я  излился  потоком  жалоб.  Каюсь,  что  у  меня  не  хватило  духа  заявить  Вам,  что  я  лично  против  изменений    -    слишком  я  мелкая  сошка  и  слишком  запуган,  чтобы  говорить  о  своих  хотениях  т  нехотениях.  Как  мог  я  жаловаться  на  Вас,  когда  имя  Ваше,  как  основателя  популярнейшего  в  России  «Журнала  для  всех»,  знакомо  мне  с  юношества  и,  как  человеку,  любящему  литературу,  будет  всегда  дорого.    Сожалею,  что  не  знаком  с  Вами  лично,  но  я    столько  хорошего  слышал  о  Вас    от  Н.А.Клюева,  что  люблю  Вас  и  заочно!  И  если  Вы  находите,  что  я  обидел  Вас    -    прошу  Вас  простить  меня  и  верить  моим  словам.  Дай  бог  побольше  таких  отзывчивых  редакторов,  как  Вы!». 
  А.Ширяевец    поблагодарил    редактора    за  высланный  гонорар  и  вновь  объяснил,  почему  вышла  неразбериха  с  повторной  публикацией  стихотворения  Бурлак.  В  то  же  время    он    не    скрывал,  что  отзыв  С.Городецкого  доставил  большую  радость:  «Конечно,  мне  очень  лестно  слышать  такой  отзыв,  но  до  Клюева  мне  ой-ой  как  далеко»  Из  современных   народных  поэтов  это  самый  выдающийся,  самый  самобытный.  Я  стараюсь  поступать  по  его  указаниям,  но  все  равно  таким  сильным.,  как  он,  мне  никогда  не  быть    -    таково  мое  искреннее  мнение  о  себе.  Надежды  на  себя  возлагаю  очень  мало    -    успел    чуть  ли  не  во  всем  разувериться,  мало  интереса  к  жизни  и  слишком  ленив.  Таков  мой  портрет,  таков  я  в  27  лет!  Я  не  фразерствую  и  говорю  искренно.  Одним  словом  я  истинный  сын  нашего  дряхлого  времени».
    Выслал    В.Миролюбову  изданный  в  Ташкенте    альманах  «Под  небом  Туркестана»,  сопроводив    замечанием,  что    «некоторые  вещи  в  нем  настолько  слабы,  что  не  стоит  их  и  читать,  а    поместили  их  потому,  чтобы    отзывал  Туркестаном,  но  «туркестанского»  в  нем  все  же  мало».   
С  надеждой  на  положительный  ответ  спрашивал  Миролюбова:  «Продолжать  ли  присылать  Вам  новые  стихи?  Для  меня  печататься  в  Вашем  журнале  настолько  лестно,  что  я  с  удовольствием  буду  присылать  Вам  все,  что  по-моему  будет  лучшим  у  меня,  хотя  я  ленив  на  подъем  и  пишу  мало  и  редко.  Напишите». 
  26  марта  1914  г.    В.Миролюбов  прислал  краткий,    суховатый    ответ,:  «Уважаемый  Александр  Васильевич!  Присылайте  стихов.    –  Выходит  так,  что  мы  печатаем  стихи  (Бурлак,  Жигули),  а  они  печатаются  в  других  изданиях.  Это  чрезвычайно  неудобно.  Выходит,  что  журнал  перепечатывает.  Не  надо  нас  ставить  в  такое  положение.  Надо  журнал,  Вас  печатающий,  беречь  и  блюсти  его  интересы.  Желаю  Вам  всего  лучшего.  В.Миров».   
Обида    у  В.С.Миролюбова  полностью  не  прошла,  он    даже  подписал    письмо    своим  старым  сценическим  псевдонимом.    Но  Ширяевец  был  рад  и  такой  весточке.  Отправляя    свои  стихи    в    «Ежемесячный  журнал»,    просил    редактора  относиться  к  ним  строже:
    «Глубокоуважаемый  Виктор  Сергеевич!    Шлю  еще  два  стихотворения,  -  писал  он  1  мая  1914  г.  -  Все,  что  не  понравится    -    уничтожайте.  Просил  Вас  раньше  и  опять  прошу:  относитесь  строже  к  моим  стихам.  Вообще-то  самому  автору  трудно  разобраться  в  своих  писаниях,  а  таким  не  особенно  грамотным  авторам,  как  я,    -    еще  труднее.  Вполне  полагаюсь  на  Вас,  как  на  человека  опытного  в  этом  деле».  Объяснял  свою  вину    появления  одного  стихотворения  в  разных  журналах  или  газетах,  как  это  случилось  с  «Бурлаком»  и  «Жигули»:  «Во  всем  этом  виноват,  конечно,  сам  я.    Иногда  я  делал  так:  в  разные  места  посылал  почти  одни  и  те  же  вещи,  дескать,  если  не  примут  в  одном,  то  возьмут  в  другом.  И  вот  теперь,  благодаря  этому,  получаю  от  Вас  суровые  письма,  как  будто    я  делаю  все  умышленно.  Но    «подводить»    Вас  я  и  не  думал    -    все  это  благодаря  моей  неопытности  в  литературных  делах  и  отдаленности  от  столицы.  Конечно,  больше  этого  не  повторится».
  Сообщал,  что  собирается  добиваться  перевода  в  Петербург:  «Попасть  в  Петербург    -    моя  мечта,  только  боюсь,  что  придется  там  голодать».    Просил  сообщить  адрес  Александра    Блока.   
    В  ноябрьской  книжке  «Ежемесячного  журнала»  рядом  были  опубликованы  стихотворения    Богатырь  А.Ширяевца  и    Песни  из  Заонежья  Н.Клюева,  который  писал  В.Миролюбову:  «  Вскоре  пришлю  Вам    «Избяные  песни».  А.Ширяевец  -    мой  знакомец  и,  по-моему,  подвигается  вперед.  Душа-то  у  него  хорошая,    он  молоденький  и  собой  пригожий,  а  это  тоже  хорошая  примета.».     В.Миролюбов  эту  похвалу  переадресовал    А.Ширяевцу:  «Получил  от  Клюева  поздравления  с  новым  поэтом  Ширяевцем.  Стихи  получил.  Пойдут  в  сентябре.  Книга  выйдет  двойная:  Август  –  Сентябрь.  Мало  присылаете  стихов.  Вам  теперь  нужно  работать  и  напоминать  о  себе  почаще…». 
  Такая  оценка   была по душе     А.Ширяевцу.  17  сентября    1914  г.  он    сообщает    П.Поршакову:  «Молодчина  Николашка    -    нет-нет  да  замолвит  за  меня  доброе  слово.  Спасибо  ему». 
Предложение  Миролюбова  присылать  побольше  стихов  удивило    А.Ширяевца,  «Ну,  брат,  где  же  наберу  я  столько  стихов!» - жаловался Поршакову. ..    19  сентября  1914  г.    сообщал    В.Миролюбову:    «Только  что  отправил  Вам  своего  «Богатыря»,  как  получил  теплое  письмо  Ваше.    Сознаю,  что  сейчас  мне  надо    больше  работать,  но  обстановка  моей  жизни  такова,  что  пропадает  всякая  охота  к  работе.  Вот,  Бог  даст,  к  весне  сумею  перебраться  в  Петроград  или  приблизиться  к  нему,  и  это  расшевелит  меня.  Здесь  же  я  прямо-таки  закисаю  и  вдобавок  болею.  Спасибо  Клюеву  за  хорошее  мнение  обо  мне.  Мы  с  ним  переписываемся,  и  его  советы    -    настоящий  клад  для  меня.  Шлю  Вам  мало,  потому  что  отбираю  для  Вас  только  те  стихи,  которые,  по-моему,  вышли  удачнее.  Извините  уж:  чем  богат,  тем  и  рад.  (…)  В  первых  числах  пришлю  еще  кое-что».
В  «Ежемесячном  журнале»  в  течение  года    были  опубликованы  стихотворения    Полям.  Бурлак,  Узник,    Масленица.    Жигули.    Песня,.    Кабацкая.  
    «В.С.Миролюбов,  печатавший  его  (Ширяевца  –  С.З.)  песни  в  своем  «Ежемесячном  журнале»,  обычно  скупой  на  похвалы,  указывал  нам,  критикам,  на  талантливого  певца,  пришедшего  со  своими  темами,  своими  богатыми  ритмами,  со  своим  песенным  складом,  со   своей  влюбленностью  в  Волгу,  а  старинные  песни  и  сказы  волжской  вольницы»,  -  писал   критик  В.Львов-Рогачевский. 
 
«Богатырь». Стихи и песни о войне
В  начале  нового 1914 года А.Ширяевец вновь тяжело заболел. О своем  состоянии  написал  очерк. «Малярия   (Из дневника больного)»:
«Вернулся со службы, чувствуя легкое недомогание...
Опустил занавески. Взял книгу. Но читалось с трудом: то жар, то озноб усиливались.
Думал забыться в мечтах... И уже грезился мне тот сказочный город, к которому стремился я, когда вдруг словно кто-то металлически холодными пальцами сжал мне виски. Сначала осторожно,  потом сильнее и сильнее... Я вскрикнул и выронил книгу...
Начался жар... В висках стучало,  мысли путались...
На службу не хожу. Сижу у окна и смотрю на бесконечную, песчаную степь... Желтая, голая, равнина без единого кустика. Изредка вдали покажется быстро движущийся поезд;  иногда степной ветер поднимет столбы желтей пыли, и опять та же картина...
А через день,  ровно через день, - точно по установленному кем-то расписанию, кто-то невидимый сжимает мне холодными пальцами виски... И я как пласт лежу на кровати слабый и бессильный...
Приходили знакомые - заезжал доктор. Старательно ощупал меня и утешил: «Пустяки!  Это со всеми здесь бывает!..»
А через неделю свезли, меня в больницу.
 
Низкая и узкая комната... На койках больные в желто-серых халатах... Есть несколько туземцев. Противный, специфически-больничный запах... Скучно... Тоскливо... По вечера со всех мечетей, стонут пронзительные выкрики муэдзинов, а еще сильнее угнетает чувство одиночества и затерянность среди этого, чуждого ко всему народа.
Через день, в один и тот же час, кто-то сильный и злобный повергает меня на койку, жмет холодными, жесткими пальцами виски,  горячо-горячо дышит на меня...   Бессильно-вялый валюсь я, расслабляющий жар сжигает меня...
В глазах прыгают какие-то желтые круги...
И наконец я увидел своего врага.
Это было в «установленный» день моих мучений.  Я приготовился к ним и ждал. И чуть-чуть задремал. И в полудреме-полусне увидел я желтую-желтую, бескрайную, песчаную степь... И услышал звуки дикой восточной убаюкивающей музыки... Потом увидел, как быстрее степного ветра, на горящем коне, раскидывая пески,  промчалась женщина... Потом остановилась, соскочила и подошла ко мне,  шурша желтыми шелками... Гибкая, стройная, вся она  была разодета в желтые шелка, и желтые драгоценные камни золотым блеском мерцали на ней... она откинула покрывало, и я увидел смугло-желтое, красивое и злое лицо… Уставившись на меня горящими глазами, запела гортанным голосом на непонятном языке... Закружилась в диком танце,  и музыка вторила ей. И я почувствовал как ее металлические холодные пальцы прикоснулись к моим вискам...  Я заметался в бреду...
Посмотрел в зеркало и не узнал себя. Щеки ввалились, весь желтый... Почему-то вспомнил желтую женщину.
К моему соседу по койке, туземному солдату, пришла жена и принесла розы... Перед уходом посмотрела в мою сторону, перекинулась, глядя на меня, с мужем каким-то словами, и отделив несколько роз, положила мне на стол. Я по-русски поблагодарил ее. Жадно, жадно вдохнул я в себя аромат только что сорванных цветов... Мне показалось, что силы мои увеличились от этого опьяняющего аромата, и я начинаю воскресать. И я уже позабыл, что сегодня день моих мучений. Но вот, снова зазвенела тихая музыка, и снова появилась она... Заплясала и желтые шелка слепили меня... И снова пела, но уже угрожающим голосом, и еще сильнее скала мне виски... Я взглянул на розы и задрожал: они стали желтыми, как шафран...
...За что ты мучаешь меня?! не  за то ли, что я рожден под чужим тебе солнцем?!!
И так через день,  ровно  через день».
После болезни долго приходил в себя, но молодой организм справился.
        19 февраля   прочитал   в  газете  «Асхабад»   в рубрике  «Местная хроника» о том, что П.Поршакову предложили  должность заведующего русско-туземного училища  Отамышского района  г. Мерв.  «Видел депешу Калгонова на имя Белова, в которой он очень рекомендует тебя, - писал А.Ширяевец П.Поршакову. - . Твое дело, значит, выгорит. По этому случаю и в следующем месяце не заплачу тебе ни копейки. В «Асхабаде» была заметка (дней 10 назад), что, по слухам, на такую-то должность назначается сотрудник «Ведомостей» Поршаков. Лестно это для тебя или нет?».  Одобрил будущее  перемещение  по службе своего друга   с повышением в должности и, соответственно, с заметным увеличением  оклада:  «Послужить в Мерве года два – три, конечно, не мешает. Главное – не сделаться чиновником. Если 1500-рублевая жизнь на тебя подействует так, что ты отречешься от жизни литературной – сотворю тебе анафему. Но я убежден, что ты чиновником не сделаешься»..
       Однажды  Александр пришел на работу. Все были возбуждены.  Только и говорили о наступившей войне.  Вступление  России  в  мировую  войну  в  Туркестане  было  встречено  с  большим  патриотическим  подъемом.   Сведения    об  участии  русской  армии    в  том  или  ином  сражении    печатались    в  туркестанских  газетах.  Военной  теме    посвящались    различные    информационные    заметки.  Призывами    к  победе    были  наполнены многие очерки и   статьи,  публиковались    патриотического  содержания    стихотворения  и  рассказы.
  О  том,  как  отнеслись    в  центре    России    к    войне,    А.Ширяевца  обстоятельно  информировала    Е.Замысловская,  которая    была  членом  Особой  Комиссии  Вольно-экономического  общества  и  состояла  в  отделе,  ведавшем  устройством  госпиталей  для  раненых  воинов.  Она  писала:  «Многоуважаемый  Александр  Васильевич,  Вы  спрашиваете    -    какое  настроение  в  Питере.  Мне  кажется    -  менее  определенное,  чем  в  Москве,  хотя  все-таки  видна  готовность  внести    свою  крупицу  в  общее  усилие  отразить  нашествие  полчищ  Вильгельма.  Я  занята  с  утра  до  поздней  ночи  и  потому  не  имею  времени  специально  беседовать  с  литературной  и  иной  публикой.  Но  все-таки  встречаюсь  по  вечерам  на  заседаниях  Вольно-Экономического  общества  с  депутатами  и  писателями  и  нахожу,  что  многие  захвачены  общим  подъемом. 
Сама  я  превратила  свою  маленькую  квартирку  в  лазарет  из  5  кроватей.  А  как  член  Военно-экономического  общества  принимаю  участие  в  оборудовании  большого  лазарета  на  140  кроватей.  Я  выбрана  кассиром  и  членом  хозяйственного  комитета,  делаю  все  закупки  белья,  одеял,  халатов  и  инвентаря.  Достать  все  это  очень  трудно:  раскупают  нарасхват,  и  купцы  безумно  взвинчивают  цены.  Я  пришлю  Вам  экземпляр  «Известий  Военно-экономического  общества»,  там  Вы  прочтете  подробнее  о  нашей  работе». 
Е.Замысловская  не  скрывала  своих  патриотических  устремлений.  Она    с  трудом    сдерживала  свои эмоции:  «  Меня  все-таки  тянет  на  театр  военных  действий,  -  писала  она  в  Чарджуй,  -    но  попасть  туда  очень  трудно.  Мой  сын,  18-летний  здоровый  парень,  студент  2-го  курса,  отличный  стрелок  и  выносливый  путешественник,  никак  не  смог  попасть  санитаром  на  передовые  позиции,  и  ему  пришлось  записаться  добровольцем  в  конную  артиллерию.  Он,  как  единственный  сын,  имеет  льготу  первого  разряда  и  по  возрасту  призыву  не  подлежит,  однако  он  не  мог  спокойно  продолжать  ученье,  зная,  что  там  за  нас  за  всех  народная  кровь  льется  потоками.  И  я  его  отлично  понимаю.  На  эту  тему  я  даже  поспорила  с  Сологубом.    Он,    говоря  о  моем    сыне,  нашел,  что  в  18  лет  рано  подвергать  себя  всем  тягостям  похода.    Но  я  ему  возразила  на  это,  что  сам  же  он  написал  прекрасное  стихотворение»Бойскауту»,  и  мне  кажется,  я  его  убедила.  Я  пошлю  Вам  также  первый  №  газеты  «Защита»,  который  вышел  в  Москве.    Это  издание  московского  кооператива.  Вы  же  напишите,  пожалуйста,  обо  всем  Поршакову,  потому  что  у  меня  не  будет  времени  написать  и  ему.  Я  с  заседаний  возвращаюсь  в  2  часа  ночи  и  такая    утомленная,  что  не  в  силах  писать.    Но    Вы,  пожалуйста,  не  смущайтесь  этим  и  пишите.  Я  рада  поддерживать  живую  связь  с  товарищами  по  литературной  работе». 
.  В    «Биржевых  ведомостях»  А.Ширяевец     прочитал    в    статье    С.Городецкого  «Воин-поэт»    о  мобилизации    поэта  С.Клычкова    в  армию.
  Долго  не  было      вестей  от  Н.Клюева.  «Дружище  Николай!  - писал ему 22 октября 1914 г. Александр.  -   Что  с  тобой  приключилось:  вот  уже  два  месяца  с  лишком,  как  от  тебя  нет  никаких  известий.  Не  забрали  ли  тебя  на  войну?  Читал,  что  Клычков  уже  сражается.  Жив  ли  он?    -  Дай  Бог,  чтобы  остался  жив  такой  славный  певун.  Что  нового  у  тебя,  много  ли  написал  новых  лесных  песен?    «Ежемесячный  журнал»  что-то  захромал,  и  я  не  имею  возможности  читать  тебя.    У  нас  осень    -    дожди,  слякоть,  листопад.    Силюсь  воспеть  осень,  но  дальше  слов  «Дни  осени  загадочно    печальны,  как  музыка  Чайковского…»  не  пошел.  Настроение  отвратительное,  зову  весну    -    вернись  и  оживи!  Но  до  весны  далеко…  Пиши,  не  ленись.  Шлю    привет  и  пожелания  всего  наилучшего.  Твой  Александр.  Г.Чарджуй.  Пиши!»   
Последние события   сказались     на  переписке  поэтов    «Дорогой  Николай!  –  вновь  обращался    А.Ширяевец  29  марта  1915  г. к Н.Клюеву.  -    Поздравляю  тебя  с  весной,  милой  северной  весной,  о  которой  я  так  соскучился!  Здесь  уже  давно  весна    -    внезапная,  яркая,  туркестанская…  Но  не  было  пенья  ручьев,  не  было  той  ласковости,  которой  хороша  наша  русская  весна,  а  потому  не  очарован  я  бухарской  весной…
Ты  опять  замолчал  что-то.  Вот,  милый  мой  пустынник.    что  скажу  тебе:  20-го  апреля  я  наконец-то  уеду  в  отпуск.  Поеду  в  Ширяево,  на  Волгу,  и  побываю  в  Петрограде  (рассчитываю  приехать  туда  в  первых  числах  мая).  Как  бы  нам  с  тобой  увидеться?  Не  думаешь  ли  ты  приехать  в  Петроград    -    вот  бы  хорошо  было!  Ответь  мне  скорее,  как  только  получишь  это  письмо.  Привет!  Твой  Александр.    Читал  твою  «Русь»  в  «Биржевке»    -    ярко  и  образно.    Кланяюсь  твоему  старику.  Долго  ли  ехать  до  тебя    от    Петрограда?» 
  Н.Клюев  объяснил  причину  своего  молчания:   «Любезный  друг  и  поэт  любимый!    Сегодня  узнал,  что  письмо,    посланное  тебе  недавно  по  бабе  для  отправки  на  почту,  утеряно  бабой,  и  вот  пишу  вновь.  Так  тяжело    себя  я  чувствую  за  последнее  время,  и  тяжесть  эта  особенная,  испепеляющая,    схожая  со  смертью:  не  до  стихов  мне  и  не  до  писем,  хотя  и  таких  дорогих,  как    твои.  Измена  жизни  ради  искусства  не  остается  без  возмездия.    Каждое    новое  произведение    -    кусочек  оторванного  живого  тела.  И  лжет  тот,  кто  книгу  зовет  детищем.    Железный  громыхающий  демон,  а  не  богиня-муза    -    подмога  поэтам.  Кто  не  молится  демону,  тот  не  поэт.    И  сладко  и  вместе  нестерпимо  тяжко  сознавать  себя    демонопоклонником.    (…)  У  нас  теперь  весна,  жаворонки  поют,  уток  налетело  на  плёса  дочерна. 
Как  у  вас    в  Бухаре?  Выезжаешь  ли  ты  в  Россию?    Если  выезжаешь,  то  когда  будешь  в  Петрограде?  Приблизительно  с  половины  мая  меня  не  будет  тоже  в  здешних  местах…  (…)   Присылай  свои  песни    -    но  издавать  их,  пока  война,  я  не  советую….  Твой  искреннейший  друг  и  ласково  любящий  брат  Николай  Клюев.  4  апреля    1915  год». 
    Н.Клюев  сообщил    мнение  поэта  С.Клычкова  о  стихотворениях  А.Ширяевца:  «Он  мне  писал  про  тебя,  что  ты  с  головой  человек,  но  что  стихи  твои,  которые  читал  ему  Городецкий,  нравятся  ему  местами,  но  ему  кажется,  что  с  них,  т.е.  стихов,  содрана  кожа,  иначе  говоря,  они  схематичны,  похожи  на  план  еще  не  построенного  здания.  Но  так  это  потому,  что  неволя  твоя  видна  в  песнях  твоих.  Ты  правду  сказал,  что  на  нас  с  Клычковым  ничто  не  висит,  кроме  бедности».
Войне Н.Клюев  посвятил  стихотворения Солдатка, Памяти героев,  В родном углу, «Русь, Ночь на Висле, Небесный вратарь и Гей, ризрвитесь, курганы! «Мои  военные  песни  имеют  большой  успех,    -  писал он А.Ширяевцу,  -    и  почти  каждая    вызывает    газетные  обсуждения,  но  издателя  им  как  в  столицах,  так  и  в  провинции  я  не  нашел.  Желаю  тебе  песен  могучих  и  молодых  красных  улыбок  и  ярых  кудрей    -    мой  Александр,  мой  братик,  мой  поэт  кровный!»   
А.Ширяевцу    не  хотелось   оставаться  в  стороне.  «…Столичные  витии  бряцают  на  лире  во  всю  (и  все  на  патриотический  лад),  а  мы  с  тобой  созерцаем    красоты  осени,  и  слушаем  карканье  ворон…  -  жисть!»  –  писал  он  П.Поршакову.
Писать  стихотворения  на  военную  тему  А.Ширяевец  долго  не  решался.  Когда  П.Поршаков  прислал  ему  для  отзыва  свое  стихотворение,  посвященное  войне,  то    отозвался  о  нем  критически: «Твое  стихотворение  о  раненном  разрывной  пулей  мне  не  понравилось.  Написано  искренно,  но  бестолково  (…).  Слишком  много  многоточий,  и  той    «патоки»,    о  которой  писал  Клюев  (кстати,    от  него  нет  до  сих  пор  письма).  (…)  Стихи  должны  быть  железными,  стальными,  когда  поешь  о  войне.  Я  пока  не  дерзаю    -    страшно,  ей-ей  страшно!». 
  Одним  из  первых  поэтических    откликов  А.Ширяевца    на  военные  события  была публикация   стихотворения   Богатырь  в  ноябрьском  номере    «Ежемесячного    журнала».  Александр     остался  верен  традициям  русского  народного  творчества,  его  лирический   герой  восходит  к  былинным  и  сказочным  персонажам.    
Чистым  полем  день  и  ночь  скачу,
И  бежит  за  весью  весь…
-  Змею  лютому  Горыничу
Поубавить  надо  спесь…
 
Все  на  Русь  он  что-то  зарится,
Аль  замыслил  злой  полон?
Сила  русская  не  старится,  -
Выходи,  коли  силен!
 
Чистым  полем  день  и  ночь  скачу…
Будет  радость  аль  конец,
Только  лапищи  Горыничу
Пообрубит    кладенец!
Что  там:  облако  ль  косматое,
Ты    ли    застишь    свет  дневной  ?
Чей  ты,  чудище  крылатое,
Выходи  на  смертный  бой!...
    В своих  произведениях     А.Ширяевец    отражал    настроения    человека,  находившегося  в  глубоком  тылу. В стихотворении Из дневника он писал:   
Здесь    -    покой  и  тишь…  Красиво
Золотится  листопад…
«Там»    -    растоптанные  нивы,
Вой  шрапнели  и  гранат…
 
Здесь  восходы  и  закаты
Очаруют  сердце  вновь…
Там    -    безумство…  Брат  на  брата…
Стоны…  Скрежет…  Кровь  и  кровь…
    Другое  стихотворение  продолжает  тематически   стихотворение   Богатырь,  но  лирического  героя    из    сказочного  мира    А.Ширяевец    одевает  в  простую  солдатскую  шинель,  приписывая  ему    благородные  черты  средневекового   рыцаря:
О  современном  рыцаре.
Нет  ни  лат,  ни  щита,  ни  забрала,
Ни  доспех,  ни  коня  скакуна…
Но  он  был,  где  гроза  полыхала,
Где  косила    -    губила  война.
 
Ой,  тяжки  боевые  потехи!
Пляска  смерти  во  огне  и  дыму!
Рев  свинца..  Но  идет  он  при  смехе,
Зев  могилы  не  страшен  ему!
 
Нет  ни  лат,  ни  щита,  ни  забрала,
Только  скромно  сереет  шинель…
Но  он    -    рыцарь!  Его  озаряла,
Как  и  рыцарей,    светлая  цель!
 
В  эти  дни  шел  он  к  смертному  бою,
Окровавленный  шел  впереди…
Русь!..  Венчай  же  цветами  героя,
В  красный  угол  его  посади!
 В   «Туркестанских   ведомостях»  были напечатаны   стихотворения    Казаки,    Солдат. .  Поэта захватила  патриотический настрой     защитников  Родины.  Он глубоко   не  вникал  в  причины  возникновения  войны,  не  ставил  под  сомнение    проводимую  царским   правительством военную политику.   Был убежден,  что  его  Родине  угрожает  враг,  поэтому  для  отпора  агрессора  нужно  позабыть  все  внутренние    противоречия и     все  усилия   направить   на долгожданную   победу.    Вера    в  величие    и  непобедимость  России  у  него  была  искренней
Родине
Сыновним  сердцем  чую,  знаю…
Идешь  к  победе  из  побед.
О,  Русь,  великая,  родная,
Все  ярче  славы  твоей  свет!
Настанет  час,  и  склонит  выю
Кичливый  враг,  и  гром  мортир
Затихнет,  новую  Россию
Увидит  потрясенный  мир.
Молв  о  тебе,  из  края  в  краю
Перелетит  весь  белый  свет…
-  Вперед,  великая,  родная!
-  Иди  к  победе  из  побед! 
    3  февраля  1915  г.    писал    И.Бунину:  «Глубокоуважаемый  Иван  Алексеевич,  будьте  так  добры,  просмотрите  два  стихотворения    -    не  подойдет  ли  которое-нибудь  из  них  для   редактируемого  Вами  сборника  «Клич».  Ваша  прошлогодняя  открытка  с  Капри  скрашивает  мою  жизнь  и  заставляет  больше  работать  над  собой.    Виктор  Сергеевич  Миролюбов,  вероятно,  лично  Вам  известный,  приютил  меня  в  своем  «Ежемесячеом  журнале»    -    спасибо  ему.  Ради  бога  извините,  что  лезу  к  Вам  со  своими  виршами    -    живя  в  такой  глуши,  не  только  возмечтаешь  о  «Кличе»,  но  натворишь  что-нибудь  еще  горше.  Да  и  русское  «авось»  толкает…  Если  не  затруднит  Вас  ответ  в  2  –  3  строчки    -    ответьте.    Извиняюсь  еще  раз.  Желаю  Вам  всего  лучшего.  Искренне  уважающий  Вас  Александр  Абрамов-Ширяевец.».   
  И.Бунин  из  присланных  А.Ширяевцем    стихотворений    отобрал  Зимнее,  которое  было  опубликовано    в  книге  «Клич.  Сборник  на  помощь  жертвам  войны.  Под  ред.  И.А.Бунина,  В.В.Вересаева,  Н.Д.Телешова.    М.,  1915,».   5  марта  1915  г.  он   известил    А.Ширяевца:  «Одно  Ваше  стихотворение  напечатано  в  «Кличе»». 
Там,  далече,  в  снежном  поле,
Бубенцы  звенят.
А  у  месяца  соколий,
Ясный  взгляд.
 
Во  серебряном  бору
Дрогнет  леший  на  ветру,
Караулит  бубенцы…
Берегитесь,  молодцы!    .
По  инициативе  редакции  газеты  «Туркестанские  ведомости»    под  рубрикой  «В  помощь  раненым  русским  воинам»    в  типографии  при  канцелярии  Туркестанского    Генерал-губернатора    была    отпечатана  книжечка    «Богатырь.  Стихи  и  песни  о  войне  Александра  Ширяевца»  (1915,  24  с.).  Издание  было    благотворительным,  о  чем  на    обратной  стороне  титульного  листа  уведомлялось:  «Весь  сбор  с  изданий  «Туркестанских  ведомостей»    «Стихи  и  проза»    поступит  в  пользу  раненых  Русских  воинов».
.    В  сборник  были  включены  стихотворения,  восхваляющие    непобедимость  России,    величие  ее  государственной    символики, героизм русских воинов, отношение к военным событиям в глубоком тылу.    В  сборник    «Богатырь»    вошли    стихотворения:  Богатырь,    То  не  цвети,    Солдат ,    Песня  о  современном  рыцаре,  Царская  дочь,    Из  дневника,    Из  Рождественского  дневника,    У  рояля,    Так  просто,    Казаки,    Раненый  (из    письма),  Ворожба    (святочный    рассказ),    Двуглавый  орел,    Родине,    Сестрице,  Воин. 
    Критик    Клейнборт  Л.    в  обзорной    статье    «Поэты-пролетарии  о  войне»  в журнале  «Современный  мир» (Пг,  1916,  №  3  )   обратил внимание на издание в Ташкенте   сборника    «  Богатырь.  Стихи  и  песни  о  войне  Александра  Ширяевца».  
Стихотворения А.Ширяевца, воспевающие величие  народного духа, красоту русской природы, прелести  народных  традиций   и верований,  к тому же написанные живым  поэтическим языком,   вызывали  интерес  у    местных    поэтов  и    читателей.    14  января    1915  г.  в    «Туркестанских  ведомостях» эти  настроения  выразила  в  стихотворном послании ташкентская поэтесса    София  Око-Рокова: 
Александру  Ширяевцу
Привет  тебе,  мой  брат  по  лире!
Меня  пленил  твой  смелый  стих:
В  нем  есть  размах  славянской  шири,
В  нем  пышет  Русью  каждый  штрих!
Витиеватостью  убогой
Не  щеголял  перед  толпой,  -
Идешь  своею  ты  дорогой,  -
Дорогой  верной  и  прямой.
Тебе  мила  вся  Русь  святая,
Ты  веришь  в  мощь  ее  основ.
Их  дух  и  доблесть  воспевая,
Не  ищешь  ты  ходульных  слов.
Красу  отчизны  необъятной
Впитав  отзывчивой  душой,
Ты  в  ярких  образах  понятных
Ее  рисуешь  пред  толпой…
Уклад  Руси,  ее  природа,
Преданья  старины  глухой,
Величье  русского  народа,  -
Все    -    воспевается  тобой.
И  песнь  твоя  неугасимо
Вливает  в  душу  яркий  свет…
Прими  ж,  Баян  земли  родимой,
От  сердца  русского  привет!
 
Суриковский  кружок.  Сергей Есенин.
    А.Ширяевец  навел  справки  о    московском    Суриковском  литературно-художественном  кружке,  организованном    в  1872  г.  поэтом-крестьянином  Иваном  Захаровичем  Суриковым,  издателем     литературного  сборника    «Рассвет»,    объединявшего    писателей    из  народа.  После  его    смерти  кружок  возглавили  поэт  С.Д.Дрожжин,  затем  М.Л.Леонов-Горемыка  (отец  писателя  Леонида  Леонова).  В  1913  г.      совет возглавлял    Г.Д.Деев-Хомяковский..   
  В   «Уставе»   отмечалось,  что    «Суриковский  литературно-музыкальный  кружок  писателей  из  народа  имеет  целью  объединение  и  взаимопомощь  писателей    в  их  литературной  и  музыкальной  деятельности…».    При  кружке  существовала  касса  взаимопомощи,  имелось   кооперативное  издательство.  Члены  кружка  устраивали  выставки  литературных  работ,  печатали    сборники.    В  «Ежемесячном  журнале»  (1915,  №  6)   отмечалось,  что  Суриковский  кружок  «стремится  бросить  луч  света  в  душу  каждого  крестьянина,  фабричного  рабочего,  конторщика,  торгового  служащего  и  проч.,  чтобы  они  глубже  сознавали  свое  человеческое  я…».    Уставные  требования    вполне  устраивали  А.Ширяевца.    Вступление,  пусть  и  заочно,  в  Суриковский  кружок    казалось ему     наиболее    удачным  выходом  из  тоскливого  одиночества.   
    6  июля  1914  г.  написал  Г.Дееву-Хомяковскому:  «Я  ведь  служу  теперь  в  почтово-телеграфном  ведомстве.  От  деревни  отстал  (…)  влез  в  чиновный  мир  )…).  Мыслить  я  должен  не  так,  как  мне  нравится,  а  так,  как    предписывают  разные  циркуляры  и  отношения  (…)  Ничего  не  поделаешь,  жрать  захочешь,  так  не  только  чиновником  сделаешься,  а  хуже…(…).    Ну  пока  будет  об  этом.  Скажу  одно:    я  с  гордостью  думаю,  что  я  сын  народа,  и  тянет  меня  в  деревню,  тот  же  мир,  в  который  затолкнула  меня  судьба,  противен  мне  и  омерзителен.  Только  и  отвожу  душу  песней».
  А.Ширяевец    уговаривает  вступить  в  кружок     также приунывшего  Павла Поршакова,    которому    писал    18  октября  1914  г.:    «  Вчера  послал  тебе  устав  Суриковского  кружка.  Чего  опять  заныл?    Виноваты  сами,  что  треплемся  в  таких  трущобах,  среди  публики,  которую  не  прошибешь  ни  пушкинскими,  ни  бунинскими  стихами.  Будем  жить  своей  потаенной  жизнью,  а  на  все  прочее  наплевать.    Важно  то,  что  мы  не  обыватели,  а  поэты.  Пусть  самые  микроскопические,  а  поэты.    Чуткие  души  поймут  нас  и  не  посмеются  над  нами.  …  Ты  ропщешь,  что  школа  опостылила  тебе,  но    ты  ведь  почти  полгода  свободен,  как  же  я  должен  чувствовать,  живя  среди  диких  дикобразов,  как  мои  коллеги,  и  даже  не  смея  мечтать  не  только  о  3  -  4  месяцах  свободы,  но  и  3  –  4  неделях?  И  такая  жизнь  тянется    вот  уже  десять  лет  (в  феврале  будет  ровно  десять  лет,  как  я  попал  в  эту  кабалу).    Этой  ночью  на  дежурстве  не  спал  ни  одной  минуты.  Вышел  из  конторы  злой,  как  тигр,  но  лишь  появились  мысли  о  разных  сборниках,  альманахах,  и  уныние  и  усталость  полетели  к  черту.  Можно  ли  ныть,  когда  в  мире  есть  искусство?    -    нет,  нет  и  нет!  Буду  ходить  в  опорках,  но  не  изменю  «наукам  сладким  и  молитвам». 
    Просил  друга  не  обижаться  за  высказанные   замечания,  предлагал    таким  же  критическим  оком  посмотреть    и  на    свои  новые  стихотворения.
  «Ты,  конечно,  не  рассердишься,  - писал Александр в Ташкент, -  я  пришлю    тебе    свои  стихи  и  прошу  также  не  стесняться    -    ведь  это  нам  на  пользу  обоим.  ..Помнишь,  как  расщелкал  меня  Клюев?  Неужели  его  советы  должны  пропасть  даром?  (…)  Или  не  писать  совсем  или  писать  так,  чтобы  у  читающих  загорелась  душа…  Надо  (…)  расстаться  с  красивыми  погремушками». 
    Самокритично    оценивая   свое  творчество,  Александр    такую  же  требовательность  предъявлял    близким  друзьям. Присланная для просмотра    поршаковская    «Автобиография»   позволила  ему  высказать   свое  мнение о значимости писательского труда:  «Автобиография  написана  хорошо,  но  очень  длинна.  Когда  ты  будешь  Клюевым,  Клычковым,  можно  и  такую  написать…    Помнишь,  как  расщелкал  меня  Клюев?  Неужели  его  советы  должны  пропасть  даром?    Или  не  писать  совсем,  или  писать  так,  чтобы  у  читающих  загорелась  душа.    Чем  взяла  Ахматова?    -  искренностью,  оригинальностью,  а  ведь  талант  у  нее  не  бог  ахти  какой!..  Чем  взял  П.Радимов?    Тоже  искренностью,  талант  тоже  не  ахти  какой.  Выпиши  его  книгу обязательно!..   Надо  зашагать  по  верной  дороге  и  распроститься  с  красивыми  погремушками.  На  меня  душ  Николая-Затворника  (Клюева  –  С.З.)  всегда  действует,  хочу,  чтобы  и  на  тебя  подействовал.  Я  вот  написал  стихотворение  («Вдова»  -  С.З.),  может,  какая-нибудь  швеечка  и  прослезится,  но  если  пошлю  Клюеву,  опять  даст  взбучку…  Итак,  уподобимся  древним  алхимикам  и  будем  искать  составы,  чтобы  делать  золото.  (Синим  карандашом  дописал  на  полях).  Помни:  работать  и  работать!». 
В    постоянном    творческом  труде    А.Ширяевец  видел  основной  смысл  своей    дальнейшей  жизни.
Из  Москвы    получил    от    Вл. Лазарева    письмо  с    предложением    принять  участие    в    новом  журнале  Суриковского кружка    «Друг  народа».    23  декабря  1914  г.  А.Ширяевец   ответил:    «Шлю  несколько    стихотворений  для  «Друга  народа»,  заявление  о  принятии  меня  в  члены  кружка  и  членские  пять  рублей.  Автобиографию    вышлю  в  начале  января.  Шлю  приветы  и  поздравления  с  праздниками  всем  членам  кружка.    Желаю  успеха  «Другу  народа».  С  уважением  А.Абрамов.  P.S.  Письмо  от  Вл.  Лазарева  получил,  поблагодарите  его.  А.А.» 
  Заявление А. Ширяевца   о приеме  в Суриковский литературно-музыкальный кружок  поддержал  своей  рекомендацией    поэт    С.Д.Фомин.    Вскоре    в  Чарджуе     был  выслан    членский  билет: 
  «Суриковский  литературно-музыкальный  кружок.
Действителен  1  год.
Билет  №  112  выдан  действительному  члену  Александру  Васильевичу    Абрамову». 
Вступление в Суриковский кружок  связано с  началом   дружбы  С.Есенина  и  А.Ширяевца.    Обоих  молодых    поэтов  роднило  многое, особенно  на    начальном    этапе  творческого  пути.  Оба  были  выходцами  из    деревенской  среды  и    считали,  что  нравственную  основу  русской    нации  составляет  крестьянский  мир.  С  раннего  детства    оба    впитали    богатство  и  красоту   русского  устного  народного  творчества.    Начальное  образование    получили    в    церковно-приходских  школах.  Оба   самостоятельно, полагаясь только  на свой талант,     предпринимали  попытки    заявить  о  себе  поэтическим  словом.    Оба    в  дальнейшем    повышали    свое  филологическое  образование  в    негосударственных    высших  учебных  заведениях  (Есенин  в  Народном  университете  Шанявского,  а  Ширяевец  в  Туркестанском  народном  университете). 
«В  творчестве  обоих  поэтов  раннего  периода,  -  справедливо отмечает Т.К.Савченко,  -    встречаются    и  одноименные  стихотворения,  написанные  приблизительно  в  одно  и  то  же  время:  например,  «Разбойник»  Ширяевца  (1916)  и  «Разбойник»  Есенина  (1915),  которые  сближают  общие  народнопоэтические  традиции,  родство  воссоздаваемых  характеров.  Написанные  независимо  друг  от  друга  отдельные  произведения  двух  поэтов  перекликаются  не  только  своими  совпадающими  во  многом  сюжетами,  но  и  основными  чертами  героев,  единством  лексико-синтаксического,  ритмического,  интонационного  и  эмоционального  строя,  отмечены  печатью  истинной    национально-художественной    самобытности».
Таковы,  например,  стихотворения  Есенина  «Плясунья»  и  Ширяевца  «Гармонист»:
Есенин                                                                       Ширяевец
Ты  играй,  гармонь,  под  трензель,                       Ты  играй,  играй,    гармоня,
Отсыпай,  плясунья,  дробь                                     Будь  с  припевками  в  ладу…
 
Первым  руку  дружбы  протянул  С.Есенин.    21  января  1915  г.  он  написал  письмо  А.Ширяевцу    на  бланке    Суриковского    литературно-музыкального    кружка: 
«  Александр  Васильевич!  Приветствую  Вас  за  стихи  Ширяевца.  Я  рад,  что  мое  стихотворение  помещено  вместе  с  Вашим.  Я  давно  знаю  Вас  из  ежемесячника  («Ежемесячного  журнала»)  и  по  2  номеру  «Весь  мир».  Стихи  Ваши  стоят  на  одинаковом  достоинстве  стихов  Сергея  Клычкова,  Алексея  Липецкого  и  Рославлева    Хотя  Ваша  стадия  от  них  далека.  Есть  у  них  красивые  подделки  под  подобные  тона,  но  это  все  не  то.  Извините  за  откровенность,  но  я  Вас  полюбил  с  первого    же  мной  прочитанного  стихотворения.  Моих  стихов  в  Чарджуе  Вы  не  могли  встречать,  да  потом  я  только  вот  в  это  время  еще  выступаю.  Московские  редакции  обойдены  мной  успешно.  В  ежемесячнике  я  тоже  скоро,  наверное,  появлюсь.
Есть  здесь  у  нас  еще  кружок  журнала  «Млечный  Путь».  Я  там  много  говорил  о  Вас,  и  меня  просили  пригласить  Вас.  Подбор  сотрудников  хороший.  Не  обойден  и  Игорь  Северянин.  Присылайте,  ежели  не  жаль,  стихов,  только  без  гонорара.    Раскаиваться  не  будете.  Журнал  выходит  один  раз  в  месяц,  но  довольно  изрядно.  Кстати,  у  меня  есть  еще  Ваше  стихотворение  «Городское».  Поправьте,  пожалуйста,  последнюю  строчку.  «Не  встречу ль  я    любезного  на  улице  в  саду»    -    переправьте  как-нибудь  на  любовную  беду.  А  то  уж  очень    здесь  шаблонно.  Строчки  «что  сделаю-поделаю  я  с  девичьей  тоской»    -    краса  всего  стихотворения.  Оно  пойдет  во  2  номере  «Друг  народа».  Если  можно,  я  попросил  бы  карточку  Вашей  собственной  персоны.  Ведь  книги  стихов  у  Вас  нет.  Очень  рад  за  Вас,  что  Вашу  душу  деаушка-царевна  вывела  из  плена  городского.  Вы  там  вдалеке  так  сказочны  и  прекрасны.  Жму  Вашу  руку.  Со  стихами  моими  Вы  еще  познакомитесь.  Они  тоже  близки  Вашего  духа  и  Клычкова.  Ответьте,  пожалуйста.  Уважающий  Вас,    Сергей  Александрович  Есенин». 
Так  началась  многолетняя  дружба  С.Есенина  с  А.Ширяевцем.    В  феврале  1915  г.  на  вечеринке,  организованной Н.И.Колоколовым,      С.Есенин  беседовал    с  Д.Н.Семеновским,  который  впоследствии    вспоминал:    «Перелистывая  книжку  «Нового  журнала  для  всех»,    Есенин  встретил  в  ней  несколько  стихотворений  Александра  Ширяевца    -    стихи  были  яркие,  удалые.  В  них  говорилось  о  катанье  на  коньках,  на  санках,  о  румяных  щеках  и  сахарных  сугробах.  Есенин  загорелся  восхищением: 
-  Какие  стихи!  –  горячо  заговорил  он.  –  Люблю  я  Ширяевца!  Такой  он  русский,  деревенский!» 
Такое    мнение  о  Ширяевце  С.Есенин  сохранил  до  конца  жизни.    С.Фомин,  который  дружил  с  обоими  поэтами,  отмечал:  «Сергея  Есенина  окружало    множество  друзей-приятелей,  с  которыми  он  выступал,  печатался,  выпускал  манифесты,  пил.  Но  никто  так  духовно  не  привлекал  Есенина,  как  этот  скупоречивый,  вдумчивый,  широкоплечий  увалень-парень  в  картузе  и  огромных  яловочных  сапогах    -    Александр  Ширяевец».
В  первом  номере    журнала    «Друг  народа»  (1915)  на  третьей    странице    были  напечатаны  стихотворения  С.Есенина    Узоры  и  А.Ширяевца    Хоровод. 
    Получив  первый  номер  журнала  «Друг  народа»,  А.Ширяевец  обнаружил,  что  текст    его  стихотворения  Хоровод  кем-то    отредактирован.  Сделали это   без  согласования  с  ним.  Его  самолюбие  было  задето.    5  февраля  1915  г.  написал    Г.Д.Дееву-Хомяковскому:  «Благодарю  за  высылку  «Друга  народа»,  но,  пожалуйста,  скажите  кому  следует,  чтобы  моих  стихов  не  изменяли  и  не  сокращали,    -    пусть  уж  лучше,  если  не  нравится,  совсем  выбрасывают,  чем  переделывать  по-своему».
  Можно  предполагать,  что  из-за    этого    протеста    второй  номер  журнала    вышел  без    стихотворения    А.Ширяевца,  хотя  С.Есенин  обещал    в  нем    его  опубликовать.
В  дальнейшем  связь  А.Ширяевца  с  Суриковским  кружком    не  получила  развития.  
 
Поездка   в Ширяево
В  апреле    1915  г.    А.Ширяевец    добился  разрешения  уйти    в    отпуск.  И.Шпак  вспоминал:  «Отсюда  же,  из  Чарджуя,  он,  заняв  50  рублей,  поехал  в  4-м  классе  на  Волгу,  в  родное  Ширяево  и  даже  вниз  и  вверх  по  Волге» 
В  родном  Ширяево  Александр   не  был  десять  лет.  Близких   родственников  у него   в  поселке    не  было.    Некоторые  из  бывших    друзей  детства    уехали,  другие  обзавелись  семьями.   Только старожилы      его  помнили и душевно приветствовали.  Свои  впечатления    А.Ширяевец  выразил  в  стихотворении   Май  1915  г.
На  Волге  я…  В  Ширяеве  я  снова,
Десятка  весен  в  жизни  нет  как  нет…
Брюхатые  солидные  Самковы
Неколебимы  под  обвалом  лет…
 
Бесштанные  согнулися  Микиты,
И  больше  в  бороды  вплелось  седин…
Все  также  чрезвычайно  деловито
Затылки  чешут…  Разговор  один:
 
-  Самара…  Волга…  Камень…  О    путинах,
Напасти  неожиданной    -    война…
-  Ионова  скончалась  Акулина,
Вот  только  что  была  схоронена.
 
Когда  «Москвич»  ссадил  меня  на  пристань,
Все  те  же  чары  у  родной  реки…
Лишь  рядом  граммофон  горланил  быстро,
И  новые  орали  пареньки…
 
Да  вот  еще:    у  Пелагеи  –  крали
С  пяток  детей    -    хоть  под  венец  сейчас…
Да  на  лицо  морщины  набежали
И  нету  прежних  васильковых  глаз…
 
Тянулись  горы  к  ласкам  солнца  вешним,
Стучал  буксир,  цвел  девичий  платок,
Кургузый  камень  был  на  месте  прежнем,
Да  вот  вбежать  на  горы  я  не  мог…
  5 мая    писал    в Ташкент:  «Милая мама!  Вот уже третий день, как я в Ширяеве. Я хотел остановиться у Гановых, но у них случилось несчастье, скончалась  тетка Акулина. Хоронили ее в тот же день, когда я приехал в Ширяево. Остановился у Михаила Николаевича Колчина.  На пароходе встретился с Самковым и мельником Славиным. Хотел переплыть на лодке в Царевщину, побывать у Ивана Колчина, но меня слегка лихорадит и я побоялся получить более сильную лихорадку от воды. Может быть заеду к ним на обратном пути.
Разыскал могилу отца и сегодня отслужил там панихиду. Позвал Матрену Павловну Львову и бабушку Колчина.  Сегодня ночью сяду на пароход и поплыву в Саратов, к дяде, дня на три, а оттуда уже вверх по Волге до Твери или до Рыбинска. Тебе так много поклонов, что в письме все не поместишь. Передам лично.  Ну, пока все. Береги свое здоровье. Целую тебя. Любящий тебя твой сын Александр» 
Сходил  на  сельское  кладбище, которое  сельчане  называли  мазарки.   Сразу  не  мог  найти    могилу  отца.  Женщины  посоветовали    обратиться  к    старому  знакомому  Максиму  Ионову,  который  и  помог  разыскать  захоронение.  Этому  эпизоду посвящено  стихотворение  Весть (На  мазарках):
Как  много  новых  вечных  постояльцев!
Отцовский  холм  сыскать  не  в  силах  я.
Десяток  лет!    Бреду  стопой  рыдальца,
Кресты…  кресты…  в  них  вся  душа  моя.
 
Не  этот  ли?  ..  Но  вот  свинцовой  гирей
Вдруг  ноги  наливаются    -    здесь…  здесь!
Нет,  не  один  я,  не  один  я  в  мире!    -
Отец  из  гроба    Саньке  подал  весть!
Встретился  с  Анисьей,  за  которой  ухаживал    в  юности.  Это  она    прощально  махала  платком  с    берега,  когда  Александр    десять  лет  тому  назад  покидал  Ширяево.  Время  не  пощадило    былую    красоту    девушки.
А  вот  «она»…  Морщина  за  морщиной
Лицо  волнуют…  Замер,  как  взглянул!    -
Анисья    ли?..    -    «Я…  я…а  это  -    сын  мой…»
-  Здоровый  парень!    -  «Первый  утонул…
Женились?..»    -    Нет    -    «Да  ну?..»
-  Ей-богу,  нету!
«Да  от  чего  ж?»    -    Невест  всех  прозевал!..
Глядит,  не  веря…    -    Песенка  допета!
Платок  узорный  больше  не  махал.
Александр   съездил    к  дяде,  Абрамову  С.И.,    в  Саратов.    О  встрече      можно  судить   по  содержанию    стихотворения    Дядя: 
Когда-то,  в  юности,  ты  печки  клал.
Потом  ты  стал  солидным  мещанином…
В  Саратове,  мне,  в  сквере  изливал
Заветную,  давнишнюю  кручину.
 
-  Люблю  с  ружьем  я  по  лесу  бродить
И  в  поле  радостно    -  с  весенним  цветом.
Все  некогда…    -    Эх,  дядя,  стало  быть
И  ты  немного  был  в  душе  поэтом.
Побывал  в  Нижнем  Новгороде,  любовался    слиянием    Оки  с  Волгой,  осмотрел  Кремль,  сходил  на  ярмарку.  После    длительного отсутствия     здесь  все  по-прежнему  было  родным,  радовало  душу,  пробуждало  поэтические  чувства.    В  цикле    из  «Волжского  альбома»    появилось  новое  стихотворение  Нижегородка
Печально-ласковые  взоры
Полны  нездешней  красоты.
Тебе  все  грезятся    печеры
И  заповедные  скиты… 
 
Уйдешь  из  мира,  примешь  схиму,
Схоронишь  девичью  красу.
И  узришь  крылья  серафима
И  в  темной  келье,  и  в  лесу…
 
И  не  уронишь  на  Земь  четки,
Не  побледнеешь  у  ворот,
Когда  увидишь,  что  на  лодке
Жених  твой  мимо  проплывет.  
 
В северной столице
 Недолго гостил Александр в Ширяево. Простился с земляками и выехал в Петроград, куда прибыл в середине мая.  Ехал он речным путем, минуя Москву.
 В  северной  столице    поселился  в    дешевом  номере    гостиницы  Протасовой  на  Пушкинской  улице.  Первые  дни    посвятил  знакомству    с  Петербургом.  Он  помнил  советы  Н.Клюева,  который    предлагал    сходить    в  исторический  музей,  в  кустарный  склад,  музей  Александра  Ш  Особенно  советовал    просмотреть    картины    художника  Рериха.    Не  все  удалось    осмотреть,  но  был в восторге от самого  вида    города, такого  величественного  и громадного.  Свои  первые  впечатления    А.Ширяевец   воспел поэтически: 
В  туманном  утре  Невским  я  иду
И  сам  себе  не  верю:  вот  так  штука!    -
Куда  хватил!  А  если  не  найду,
Кого  мне  надо?..  То-то  будет  мука,    -
Знакомых  ни  души!    Впились  глаза
В  невиданно-роскошные  витрины.
Корабль…  Нева…И  дух  мой  занялся,
Как  Медного  увидел  Исполина!   
20  мая    А.Ширяевец    побывал    в  редакции  «Ежемесячного  журнала».  Ему  выдали    аванс  10  рублей,  что  было  очень  кстати.    О  его    приезде  редактора  В.С.  Миролюбова    уведомил  16  апреля  Н.Клюев:  «В  первых  числах  мая  к  Вам  зайдет  Александр  Ширяевец,  к  тому  времени,  может,  и  я  буду  в  Петрограде,  то  Вы  пошлите  Ширяевца  ко  мне…»   
В  редакции  узнал,  что  Н.Клюев  еще  не  приехал.    Встреча  поэтов,  о  которой  они  оба  мечтали,    не  состоялась.  Не  удалось  повидаться  и  с  Сергеем  Есениным,  который  уехал  в  родное  село    Константиново.
Были  неожиданные,  но  приятные  знакомства.    Такой  была  встреча  с  Александром  Грином,    известным    беллетристом,  автором     нескольких    циклов    рассказов    с  необычными  приключенчески-фантастическими  сюжетами:  «Шапка-невидимка»  (1908),  «Штурман  «Четырех  ветров»  (1910),    «Пролив  бурь»  (1913),  «Позорный  столб»  (1913),  «Загадочные  истории»  (1915).  В  1913  г.  в  петербургском    издательстве  «Прометей»  напечатали   трехтомник  произведений  А.Грина.  Мужиковатый  провинциал  с  поэтической  душой, каким представился ему А.Ширяевец,      вызвал   интерес.  Одобрил  желание  Александра   перебраться    из  Туркестана    в  Петроград,  даже  предложил    первое  время  пожить  к  него.    «Грин  обещал  найти  мне  дело,  да  на  первое  время  обещал  дать  мне    приют  в  своем  номере  в  меблирашках»,   -  рассказывал  позже    в  Ташкенте  друзьям  А.Ширяевец.
Состоялась  в  редакции  «Летописи»   краткая  встреча     с  М.Горьким,  который    взял  для  рассмотрения    два  стихотворения  А.Ширяевца.    «Александр  Васильевич!    -  через  некоторое  время  ответил  М.Горький.    -  Для  «Летописи»  стихи  Ваши  не  подходят,    -    уж  очень  много  писалось  и  пишется  на  эту  тему!    Как  будто  мы  за  тысячу  лет  тяжелой  жизни  ничего  лучше  Степана  Разина  не  нажили.    Если  Вы  ничего  не  имеете  против    -    я  предложу  Ваши  стихи  редакции  «Второго  сборника  писателей-пролетариев».  Первый  разошелся  в  количестве  15  тысяч  экземпляров.  Отвечайте.  Всего  доброго.  А.Пешков».
Не  сохранился    ответ  А.Ширяевца,   но, скорее  всего,  он    выразил Горькому   благодарность за содействие в публикации,  так  как    во второй     книге  «Сборник  пролетарский  писателей»       стихотворение    Песня  о  Руси    было  напечатано.   
В  Петрограде    известен    был    салон  Д  С..Мережкрвского   и  З.Н.Гиппиус,  в  котором  тон  задавала   хозяйка дома.     Зинаида  Гиппиус    стремилась  придерживаться      демократических    принципов,  приглашая    нередко  поэтов  и  писателей  из  народа.    А.Ширяевец    узнал,  что    15  марта  1915  г.  в  салоне   Мережковских  побывал     Сергей  Есенин.    В  гостиной  с  камином  он    читал  стихи,    играл  на  гармошке,  пел  частушки.    «Я  хорошо  помню  темноватый  день,  воскресенье,  -  вспоминала  З.Гиппиус,  -  когда  в  нашей  длинной  столовой  появился  молодой  рязанский  парень,  новый  поэт  «из  народа»,  -  Сергей  Есенин…  (…)    Держал  себя  со  скромностью,  стихи  читал,  когда  просили,    -    охотно,  но  немного,  не  навязчиво:  :  три  –  четыре  стихотворения.    Они  были  недурны,  (…)  и  мы  их  в  меру  похвалили.  Ему  как  будто    эта  мера  показалась    недостаточной». 
На  такой  прием  А.Ширяевец  не  рассчитывал,  но  набрался  смелости  и  напросился    на  встречу.    Он  знал,  что  З.Гиппиус  была  одним  из  редакторов  журнала  «Голос  жизни».  Надеялся,  что  его  стихи  могут  вызвать интерес.  Встреча  состоялась,  но  была    непродолжительной.  А.Ширяевец быстро ушел, так как свою провинциальную   робость      не  смог  преодолеть,  Оставил  З.Гиппиус    для  ознакомления    стихи    Бродяга,  Калика  перехожий,  Весна  на  Волге,  Ворожба,    Утес  Разина.  Она    пообещала  их    прочитать.  Записала    петроградский  адрес    гостя,  чтобы    сообщить  о  результате.    А.Ширяевец  в  конце  встречи    попросил    ее    оставить    автограф  в  специально   для этого   купленном      альбоме.   
24  мая    от  З.Гиппиус  в гостиницу  принесли  письмо: 
«Многоуважаемый  Александр  Васильевич.  Из  оставленных  вами  пяти    стихотворений  я  хочу  оставить  для  «Голоса  жизни»    -    четыре,    которые  мне  очень  нравятся.    (Может  быть,    вам  будет  интересно  узнать,  что    я  их  читала  Мережковскому,  который  просил  меня  передать  вам,  что  они  и  ему  тоже  очень  нравятся).    Пятое,    «Утес»,  мне  не  хотелось  бы  у  вас  брать  не  потому,  что  оно  «плохое»,  а  потому,  что  первые  четыре  надо  напечатать  вместе,  а  «Утес»  будет  при  них  не  в  стиле.  В  нем  чуть-чуть  есть  налет    интеллигентского,  не  «плохого»,    а  точно  в  тех  стихах  вы  говорите  «изнутри»,  а  в  этом    -    капельку  «со  стороны».    Едва  уловимо    -    но  видно  при  сравнении.    Не  возвращаю  «Утеса»,    -    у    вас,  верно,  есть  список,  на  случай,  если  вы  захотите    отдать  его  в  другое  место.  Этот  же  список  все  равно  не  годится,  ибо  как  раз  на  нем  я  записала  ваш  адрес.
Мне  очень  жаль,  что  вы  не  захотели  посидеть  с  нами,  вы  бы  рассказали  мне    побольше  о  себе,  посмотрели  бы  на  наших  столичных  «поэтов».  Ну,  не  беда,  может,  и  лучше  не  смотреть  на  них.  А  когда  уедете  к  себе    -    пишите  мне  иногда  и  присылайте  стихи. 
Редакция  «Голоса  жизни»  помещается  на  Лиговской  улице,  д.  114.  Вы  зайдите  туда  во  вторник,  около  5  часов,  для  деловой  стороны  разговора.  Спросите  Дмитрия  Владимировича  Философа.  Возможно,  что  во  вторник  ваши  стихи  уже  будут  набраны  (хотя  наверно  не  ручаюсь).  «Бояться»  вам  в  этой  демократической  и  простой  редакции  уже  совершенно  некого  и  нечего.    Ну  вот,  пока  до  свиданья:  если  б  я  сама  не  уезжала  на  днях  в  деревню,  я  уверена,  что  вы  бы  еще  пришли  ко  мне  на  более  долгое  время,  не  на  одну  минуточку.   
Всего  вам  хорошего.  Пишите  стихи,  а  если  придет  на  мысль  написать  что-нибудь  прозой    (вы  можете,  язык  у  вас  вполне  выработанный)    -    тоже  присылайте  нам.  В  вашем  краю,  уж  конечно,    больше  любопытного  и  «чудесного»,  нежели  у  нас». 
  А.Ширяевец    посетил  редакцию  журнала  «Голос  жизни»,  познакомился  с  критиком,  публицистом,  редактором  журнала    Дмитрием  Владимировичем  Философовым.  В    двадцать  четвертом  номере    журнала    стихотворения    Бродяга,  Калика  перехожий,  Весна  на  Волге,  Ворожба    были    напечатаны.   
В  конце  мая  А.Ширяевец  вновь  зашел  к  Мережковским,  но    хозяева    к  этому  времени  уехали  в  деревню.    Ему  передали  оставленный  при  первой  встрече    альбом,  в  который  Зинаида  Николаевна    вложила  веточку  сирени.  С  большой  радостью    А.Ширяевец  прочитал  в  альбоме    автограф-пожелание    хозяйки    квартиры    «Стихи  надо  писать  не  тогда,  когда    можешь  писать,  а  когда  их  не  писать  не  можешь.  Только  тогда.  З.Гиппиус.  30-5-15.  С.-Петербург».  Здесь  же  был  и    автограф  Д.Мережковского:  «Сердечный  привет  Александру  Ширяевцу.  Я  читал    Ваши  стихи,    -    они  мне  очень  понравились:  в  них  есть  живой  народный  дух.  Дм.  Серг.  Мережковский.  30  мая  1915.  Петербург», 
Иногда    происходили    непредвиденные  казусы.    А.Ширяевец    очень  хотел    встретиться  с    Александром    Александровичем  Блоком,  поэзию  которого    высоко  ценил,    мечтал    поговорить  с  ним,  а  при  удобном  случае  попросить    у    него  автограф.    Не  знал,  что    в  мае-июне  1915  г.   А.Блок  находился  в  сильной  депрессии  и  отказывался    принимать    гостей.    Об  этом  говорят  записи  в  его    дневнике:  «30  мая.  Тоскливое  блуждание  до  ночи.  31  мая.  Тоска.  Брожу  весь  день  (холодно,  ветер)  и  вечером» 
Готовясь    к  встрече,  А.Ширяевец  предварительно  купил  сборник  его    стихов.      Отказ    Блока    от    встречи,  переданный  через  горничную,    был  полной  неожиданностью.    Попросил  служанку  передать    записку:  «Глубокоуважаемый  Александр  Александрович,  не  откажите  в  просьбе  надписать  эту  книгу  стихов  Ваших  о  России.  Я  глубоко  уважаю  Вас  за  них  и  вообще  люблю  Вашу  поэзию.  Мне  страшно  хочется  иметь  Ваш  автограф    -    если  можете,  прошу  исполнить  мою  просьбу.  Я  уже  писал  Вам,  но  Вы  не  отвечали.  Больше  надоедать  не  буду,  так  как  сегодня  уезжаю  в  Азию    (5000  верст  отсюда),  где,  наверное,  и  подохну.  Имею  автографы  З.Гиппиус  и  Д.С.Мережковского,    надеюсь,    и  Вы  не  откажете.  Напишите  хотя  бы  в  таком  духе    -    «убирайтесь  к  черту»…  С  совершенным  почтением  Александр  Ширяевец.  1.У1.1915  г.».    А.Блок  надписал  книгу  и  передал  ее  через  прислугу.   
  Такое  отношение  любимого  поэта    вызвало  обиду  у  А.Ширяевца.    Вспоминая  эту  неудавшуюся  встречу,  он  из  Ташкента   писал  В.С.Миролюбову:  «Оно,  конечно,  не  подобает  потомку  крестоносцев  иметь  дело  с  разным  сбродом…Из-за  этого  поссорился  я  с  Тиняковым,  который  защищал  его  и  выразился  так:  «Если  бы  я  был  знаменит    -    тоже  не  принял  бы». 
Литератор  Александр  Иванович    Тиняков     при  встрече,    успокаивая    А.Ширяевца,    рассказал    небылицу,    что    и  Сергей  Есенин  также    был  принят  А.Блоком  не  в  ответ  на  прямую  просьбу  о  встрече,  а  «обманным  путем».
  А.Тиняков   с восторгом   рассказывал    о    талантливости     С.Есенина.  Высказывал   опасения,  что  у  молодого  поэта  может  от  успехов  вскружиться  голова,    чем  обязательно  воспользуются    поющие  дифирамбы    критики,  большая  часть  которых  евреи. Он не  скрывал  своих  антисемитских    взглядов,    пытался    убедить    А.Ширяевца,    чтобы  тот   до  конца  был  верен  русскому  народному  духу,  не  поддавался    лживым  оценкам  еврейских    критиков.  Привел  пример,  как    эти  критики    поэта  С.Городецкого  к  20-ти  годам  прославляли,  как  гения,  а  к  30-ти  заклевали  и  «похоронили».  По  его  мнению,    русскому  народу  нужно  настороженно    относиться  к    иноверцам:    А.Тиняков, прощаясь, убеждал гостя :  «Не  верьте    вы,  братцы,  жидовской  ласке  и  не  гонитесь  за    дешевой  газетной  славой.  Не  на  то  вам    дал  Господь    зоркие  очи  и  чуткое  сердце,  меткую  речь  и  певучую  песню,  чтобы  вы  несли  их  на  потеху  и  усладу  жидам.  Давши  вам  дары,  Господь  возложил  на  вас  тем  самым  и  труд,  и  призвал  вас  к  деланию  доброму.    От  вас,  «Есенины»,  требуется  большее.  И  чтобы  сделать  это  большее,  надо  не  по  эстрадам  таскаться,  а  в  тишине  и  близости  к  родному  народу  работать  над  развитием  и  раскрытием  данных  вам  духовных  сил».   
Обстоятельный  разговор  о  народной  поэзии  состоялся  у  А.Ширяевца    с  историком    литературы  Павлом  Никитичем  Сакулиным,  который    в  конце  встречи    записал  в  ширяевецкий    альбом:  :  «Благоуханным    Волги  раздольем,  тихой  грустью  полей  и  поэзией  быта  родного  веет  от  стихов  Ширяевца.  Вот  за  что  я  любою  его!».
Встретился с молодым  поэтом Александром .Самойловичем  Балагиным, стихи которого читал в  журналах. . Записал в его альбом стихотворение  Бурлак.   
Были  и  другие  встречи    с  петроградскими  поэтами,  писателями,  критиками.    Не  всегда  получал   от  таких встреч     удовлетворение.  Писал  по  этому  поводу    В.С.Миролюбову:  «  О  «братьях  –  писателях»…  Но  это  длинная  история.  Скажу  только,  что  Вы  оказались  правы    в  своей  оценке…  Кое-что  я  уразумел,  и  от  много  меня  отшатнуло».
 А.Ширяевцу     не  по  душе  была   в некоторых случаях   подмена    бесед  о  литературе, о поэзии мелкими     меркантильными    разговорами,  его  раздражало    отсутствие  у  некоторых  поэтов    глубокой    любви    к  поэзии. По этому поводу написал   стихотворение    Братья-писатели: 
Алкал  услышать  вещие  я  речи,
Чуть  не  пророков  чаял  я  узреть,    -
Ну  и  пророки!  Ой,  до  них    -    далече!
Не  золото  чеканить  им,  а  медь…
Так  и  гудело:    «выпивка»,  «авансы»,
«Заказы»  на  стихи,  роман,  рассказ…
-  Ах,  лучше  быть  бы  мне  в  глубоком  трансе,
И    лучше  бы  не  видеть  вас!
Время тратилось  не только на встречи и беседы.   В Петрограде   А.Ширяевец  был  постоянно  озабочен  поисками пополнения   своих  скромных  денежных  средств.  Гонорары были мизерные.  Занимать в долг не хотелось.  Приходилось  даже  временами  подрабатывать,  чтобы  сводить  концы  с  концами.  Об  этом  он  писал  В.С.Миролюбову:    «Все  время  я  чувствовал  себя  там  растерянным,  все  время  находился  в  каком-то  обалдении  от  всего  виденного  и  все  время  изыскивал  способы  достать  «презренного  металла»,  ибо  на  дорогу  не  оставалось  ничего,  а  дорога  стоила  (только  обратно)  40  рублей».   
 
Сергей Городецкий
Перед  отъездом    из     Чарджуя     А.Ширяевец  получил из Петрограда   бандероль  с    изданной  книгой    «Четырнадцатый  год»    С.М.  Городецкого.    На  титульном  листе  красивым  почерком,  стилизованном  под  древнерусскую  скоропись,    выделялся    автограф:  «Дорогому  Ширяевцу,  песеннику  с  Волги  и  чующему  Русь  с  братской  любовью  и  радостью  С.Городецкий.  915.  Ш».   
«Милый  друг,  Александр  Васильевич,  -  писал  С.Городецкий.    -    Рад  Вашему  письму  и  отвечаю  тотчас  на  все  по  порядку.  Прежде  всего,  Вам  нужно  позаботиться  о  своем  здоровье.  Жить  человеку  нужно  долго,  чтобы  дойти  до  мудрости.    Горные  селения  прекрасны  только  тогда,    когда  переселяешься  в  них,  обветшав  и  все  отдав  жизни.    Бросайте  свою  службу,  если  она  мешает  Вам  жить.  Конечно,  в  Петрограде  Вы  будете  зарабатывать  раза  в  три  больше  названной  Вами  суммы.  Но  жить  Вам  надо,  я  думаю,  в  деревне,  на  Волге.    Большая  правда  в  Вашем  стихотворении,  посвященном  Клюеву.  В  столицу  надо  приехать  и  приезжать.  Но  жить  надо  на  земле.  Я,  по  крайней  мере,  мечтаю  об  этом  упорно.
Книжку  стихов  Вам  надо  выпустить,  но  я  думаю,  осенью.    Постараюсь  найти  Вам  издателя    и,  если  хотите,  напишу  то,  что  о  Вас  думаю,  в  виде  предисловия  к  Вашей  книге.  Миролюбов  один  из  немногих  понимающих  редакторов,  и  хорошо,  что  Вы    у  него  работаете.  Пришлите  мне  одно  или  два  ненапечатанных  стихотворения  (вроде  «Солдата»  и  «Казаков»).  Я  дам  напечатать  в  «Лукоморье».    От  Клычкова  писем  не  имею.  На  войну  он  уходил  смятенно». 
Высказанные А.Ширяевцем оценки о творчестве некоторых поэтов получили  одобрение  С.Городецкого.   Он писал: «Северянин  не  лишен  таланта,  но  душа  у  него  пошлая  непролазно,  и  делает  он  в  стихах  не  совсем  честную  чепуху.  Про  Ахматову  Вы  сказали  подлинно  верное  слово. 
Стихи  мне  Ваши  новые  нравятся,  особенно  женские.  «Полям»    -    чудесная  вещь.    В  этих  стихах  больше  свободы  и  уверенности  в  себе,  чем  прежде.    Песня  Ваша  идет  в  ширь  и  в  глубь.  Меня  это  радует  и  не  удивляет.
«Ивы»  у  меня  все  еще  нет.  Но  посылаю  Вам  последнюю  свою  книгу  «Четырнадцатый  год».  Карточки  у  меня  нет  ни  единой    -    давно  не  снимался,    -    кроме  посылаемой  Вам  электрической,  очень  плохой.  Итак,  будьте  бодры  и  даже  веселы.  Тому  это  можно,  у  кого  в  душе  песня.  Ваш  С.Городецкий».
Чувствуя  романтическое настроение А.Ширяевца в связи с предстоящей поездкой в столицу, Сергей Митрофанович  в приписке  осторожно предупреждал: «NB.  Не  обольщайтесь  очень  мечтами  о  столице.  Здесь  тоже  много  малярийных  песков  и  солончаковой  пыли,  особенно  в  литературном  кругу.  С.Г.»   
Встреча  поэтов    состоялась  26  мая    в  гостинице,  в  которой  остановился  А.Ширяевец.    С.Городецкий  внимательно  присматривался  к гостю. Сочинил  экспромтом  на него  стихотворную  характеристику,  которую  записал  в  альбом:
Как  из  дальнего  Чарджуя
В  дымный,  пыльный  Петроград,
Силу  в  жилушках  почуя,
Прилетел  детина-брат.
Во  плечах    -    косая  сажень,
Грудь    -    рудого  бурлака.
Нравом  кроток  и  отважен,
Словно  Волга,  мать-река.
Ведь  она  его  вспоила,
Песен  в  душу  налила,
Звонкогласная  та  сила
От  нее  в  него  вошла. 
Что  с  ней  делать    -    он  не  знает.
Словно  нехотя,  поет.
То  судьбину  проклинает,
То  от  радости  орет.
Не  робей  певец-детина!
Я  уж  старый  воробей,
И  прошу  тебя,  как  сына:
Песни  пой  и  не  робей!
Сергей  Городецкий.  26.У.915.
Петроград,  номера  Протасовой  на  Пушкинской». 
  С.Городецкий  еще до встречи  прислал Александру    вырезанное    из  групповой  фотографии  свое  изображение с  дарственной  надписью  на  обороте:    «915.  Дорогому  гусляру  Александру  Ширяевцу  с  любовью    и  приветом    Сергей  Городецкий».  Фотография  эта  не  удовлетворяла  обоих,  поэтому  решили    сфотографироваться    вдвоем.      4  июня  1915  г.    С.Городецкий  выслал  фотографию  С.Есенину  в  Константиново,  сообщив  в  письме  о  встрече:    «Приехал  Ширяевец.  Тяжеловат  и  телеграфом  пахнет.  От  города  голову  потерял.  Снялись  мы  с  ним,    два  каторжника    -  взгляни  сам»
5 июня  на открытке с видом Невского проспекта А.Ширяевец  отправил письмо в Ташкент: «Милая мама! Вместо 4-го я выезжаю отсюда 6-го числа, завтра. Купил уже билет. Буду в Ташкенте 12-го или 13-го. Береги свое здоровье. Целую тебя, твой сын Александр. На один день заеду в Ширяево».
Перед  отъездом  из  столицы  6  июня      встретился  еще раз   с    С.Городецким,  получил   от  него  в  подарок  английский  френч.    Александр  поблагодарил  его    за    теплый  прием  и  попросил  автограф   для    Павла  Поршакова.    С.Городецкий  на  своем  сборнике  рассказов  «На  земле»    (СПб,1914  г.)    исправил   указанное  место  издания  «Санкт-Петербург» на   «Петроград»  и    написал:    «Павлу  Семеновичу  Поршакову  привет  на  окраину.  С.Городецкий.  6.  У1.  915». 
25  июня    А.Ширяевец  после    длительной    поездки  в  Россию  возвратился  в  Чарджуй,  откуда    сразу  же    отправил  письмо  А.И.Тинякову:  «Шлю  привет  из  экзотической  Бухарщины!  В  Питере  Блоки,  а  здесь  скорпионы,  фаланги  и  проч.  и  проч.» 
  Позже  из  Ташкента  отправил  С.Городецкому    в    подарок    узбекскую  тюбетейку,  его    жене    -    восточный  платок,    а  дочери    -  кустарно  изготовленный    восточный  талисман. 
«Дорогой  Александр  Васильевич!    Получил  сейчас  Ваши  подарки,  а  третьего  дня  письмо,  -  писал  С.Городецкий   20  декабря  1915  г..  -    Надел  тюбетейку  и  сижу  в  ней.  Анна  Алексеевна  (Городецкая  Анна  Алексеевна  –   жена  С.Городецкого - С.З.)  еще  спит,    -  раскинул  ей  платок  перед  глазами.  Нае    (Рогнеда  Сергеевна  Городецкая,  дочь – С.З.)  талисман  очень  полюбился.  Все  мы  благодарим  Вас  очень,  но  я,  по  дружбе,    сверх  того  и  браню  Вас  крепко,  зачем  истратились.    (…)  Ваши  новые  работы  очень  меня  интересуют.  Радуюсь,  когда  вижу  Вас  в  печати.  Присылайте  новое!    Ташкент,  как  я  слышал,  чудесный  город.  Что  теперь  делается  в  том  доме,  где  умерла  Комиссаржевская?  ( актриса Комиссаржевская  Вера  Федоровна   умерла  в  Ташкенте  в 1910 г.  от  черной  оспы – С.З.)  Сохранена  ли  комната,  есть  ли  какая-нибудь  памятка?  Сходите,  посмотрите  и  напишите  мне  подробно.    Я  с  удовольствием  вспоминаю,  как  лазал  к  Вам  на  Пушкинскую,  и  Ваш  жилет,  и  открытки,  и  карамель,  которой  Вы  питались,  все  мило  мне  и  дорого.  Обнимаю  крепко,  пишите  чаще.  Ваш  С.Городецкий».   
И.Шпак    вспоминал:  «  А.Ширяевец  осенью  1915  года  вернулся  после  долгого  сравнительного  скитания,    веселый,    бодрый  и  уверенный  в  себе,  как  потом  никогда.  Посетил  московских  и  петербургских  писателей.  Виделся  с  Бальмонтом,  Горьким,  Буниным,  Мережковским,  Гиппиус  и  др.  и  в  особенности  был  очарован  Сергеем  Городецким.  Привез  книги  с  автографами  писателей  и  бережно  хранил  их  всю  жизнь.  Городецкий  подарил  ему  свой  старый  английский  френч,  и  он  его  берег  до  1920  года,  когда  в  голодную  пору  променял  на  хлеб.    Гиппиус  подарила  ему  ветку    сирени,  и  он  хранил  ее  как  реликвию.  Сильно  горевал,  что  не  добился  свидания  со  своим  любимым  поэтом  А.Блоком.  Также  грустил,  что  не  повидал  Орешина,  Клюева  и  др. 
С  этой  поездки  он  ожил  и  стал  неузнаваем.  Песни  начал  петь  бодрые,  Волга  с  курганами  снилась  ему  во  сне.  «Надо  учиться  и  учиться,  работать  над  собой,  а  то  дальше  волжских  песен  не  уйдешь»    -    и  бросался  за  самообразованием.  «Вон  смотри,  какие  поэты  пошли:  Вячеслав  Иванов,  Андрей  Белый,  Бальмонт,  Блок,  где  нашему  брату,  сераку,  за  ними  угнаться.    Их  природа  одарила  талантом,  а  судьба,  или  рок,  создала  благоприятные  условия  для  всестороннего  развития.  Детям  нищеты  материальной  все  дается  с  бою»,  и  он    гордо  указывал  на  развитие  такого  же  бедняка,  как  и  он,  Максима  Горького». 
 
Общество  «Краса»
В  вечернем  выпуске  «Биржевых  ведомостей»   от 21  октября  1915  г. А.Ширяевец   прочитал    информацию  о  предстоящем  в  Петрограде    вечере  общества  «Краса».  Ему  было  приятно,  что  в  тексте    упоминались    не  только  имена    Н.Клюева  и  С.Есенина,  но  отмечалось,    что  «народная  поэзия  будет  представлена  еще  поэтами-крестьянами  Александром  Ширяевцем,  Сергеем    Клычковым  и  другими». 
Он    не  мог  лично  принимать  участие  в  обществе  «Краса»,  но  был  достойно  представлен  своей  поэзией  среди  единомышленников.  Поэтов  и  писателей  из  народа в это время     нельзя  было  не  заметить.  Они  публично, очно и заочно,     заявляли  о  себе,  требовали  к  себе  внимания.  Крестьянские поэты  С.Есенин, Н.Клюев,  П.Карпов  и  А.Ганин  при  встречах    любили     читать    стихи А.Ширяевца.  В это время    С.Есенин начал  работать     над  статьей  о  творчестве  А.Ширяевца,  но задуманное   ему  так  и  не  удалось осуществить.  
С.Городецкий    называл  крестьянских  поэтов    деревенскими  соловьями.  «Незадолго  перед  мировой  войной,  -  писал  он,  -    деревня  послала  в  город  целую  ватагу  своих  певцов.  Помню,  как  пришли  ко  мне  из  Олонецкой  губернии  Николай  Клюев,    а  из  Рязанской    -    Сергей  Есенин.  Ученья  у  них  тогда  только  и  было,  что  сельская  школа.  А  песни  их  были  лучше  наших,  городских.  Вскоре  появился  Александр  Ширяевец  из  волжского  села  Ширяево  и  Сергей  Клычков.  Мы  собрали  кружок  «Краса»  и  устраивали  вечера  деревенской  поэзии.  Все  эти  поэты  сейчас  находятся  в  полном  расцвете  своего  таланта,  и,  наверно,    революция  выведет  их  на  широкую  дорогу  всей  нужности  прекрасной  песни,  которая  поможет  деревне  выйти  из  мрака  и  невежества». 
Вечер  общества  «Краса»  состоялся  25  октября  1915  г.  Стихотворения  Александра  Ширяевца,  Сергея  Клычкова,  Павла  Радимова    прочитала    артистка  А.Бель-Конь-Любомирская,  жена  С.Городецкого.   
С.Есенин  переслал    в  Чарджуй  программу  вечера  «Краса»,  на    которой  отметил:  «Большую  афишу,  которую  выставили  на  улице,  пришлю,  как  найду.  Очень  было  баско  и  броско!».   
А.Ширяевец  был  заявлен  в  готовящемся    для  печати    сборнике  «Краса».  С.Городецкий  видел    в  нем   надежного  соратника,  так  как  у  него    стали  проявляться  принципиальные  расхождения  с  Н.Клюевым,  С.Есениным  и  другими  писателями,  о  которых  нелестно  отзывался  в  письме  А.Ширяевцу.  «Петроград  Вас  не  забывает.    Среди  китов  «Красы»  имеетесь  и  Вы.  Посылаю  программу  нашего  вечера.  К  сожалению,  мужики  мало  похожи  на  кремень,  народ  не  очень  прочный,  лютый  до  денег,  из-за  чего  на  все  стороны  улыбки  посылают.  Я  говорю  о  наших  гостях-мужиках,  Клюеве  и  Есенине». 
Через  некоторое  время  С.Городецкий  сообщил  А.Ширяевцу:    «Есенин  и  Клюев  меня  предали…»   
О  разногласиях  С.Городецкого  с  Н.Клюевым    А.Ширяевец  знал.    Об  этом  ему  писал    Н.Клюев.
    С.Городецкий    в    статьях    «Сосен  перезвон  (Николай  Клюев)»  в  «Речи»    (1911)    и  «Незакатное  пламя»  в  «Голосе  Земли»  (1912)    высоко    отзывался  о    стихотворениях  Н.Клюева.  В результате  возникших   принципиальных  различий      С.Городецкий    пересмотрел    свою  высокую    оценку  поэзии  Н.Клюева,  что  привело    в  дальнейшем    к  разрыву  их    отношений.  Неудивительно,  что  Н.Клюев  в  письме  А.Ширяевцу    скептически  оценивал  восторженную  оценку  его  стихов    в    публикации    С.Городецкого.   
«Я  предостерегаю  тебя,  Александр,-  писал  Н.Клюев,  -    в  том,  что  тебе    грозит  опасность,  если  ты  вывернешься  наизнанку  перед  Городецким.  Боже  тебя  упаси  исповедоваться  перед  ними,  ибо  им  ничего  и  не  нужно,  как  только  высосать  из  тебя  все  живое,  новое,  всю  кровь,  а  потом,  как  паук  муху,    бросить  одну  сухую  шкурку.    Охотников  до  свежей  человеческой  крови  среди  книжных  обзорщиков    гораздо  больше,  чем  в  глубинах  Африки.  Городецкий  написал  про  меня  две  статьи    зоологически-хвалебные,  подарил  мне  свои  книги  с  надписями:  «Брату  великому  слава»,  но  как  только  обнюхал  меня  кругом  и  около,  узнал  мою  страну-песню  (хотя  на  самом  деле  ничего  не  узнал),  то  перестал  отвечать  на  мои  письма,  и  недавно  заявил,  что  я  выродился,  так  как  эпос    -    не  принадлежащая  мне  область.  Есть  только  «эпос»  С.  Городецкого.  Вероятно,    он  подразумевает  свою  «Иву».  Вот,  милый,  каковы  дела-то.    А  уж  я  ли  не  водил    «Бродячую  собаку»  за  нос,  у  меня  ли  нет  личин    «для  публики».  То  же  советую  и  тебе.  Брат  мой:  не  исповедуйся  больше,  не  рассылай  своих  песен  каждому.  Не  может  укрыться  город,  на  верху  горы  стоя».   
С.Городецкий  был  недоволен  дружбой    С.Есенина  с  Н.Клюевым,  который,  по  его  словам,    «впился»  в  молодого  поэта,  подчиняя  своей  воле.  С  ноября  1915  г.    отношения  между  С.Городецким  и  С.Есениным  также  испортились.  Причина    охлаждения    крылась  не  только  во  влиянии    Н.Клюева  на С.Есенина.  По  мнению  есениноведа    Е.А.Вдовина,    «конечно,  это  влияние  сыграло  свою  роль,  но  едва  ли    только  им    можно  объяснить  разрыв  Есенина  с  Городецким.  Документы  позволяют  утверждать,  что  в  основе  конфликта  лежали  расхождения  принципиального  характера…  Увлечение  Городецкого  стилизованной  деревней,  далекой  от  реальных  нужд  и  забот  русского  крестьянства,  не  встретило  поддержки  среди  участников  «Страды»,  и  члены  общества  отказались  видеть  в  этом  выражение  истинно  народного,  русского  национального  духа». 
  В  конце  ноября  1915  г.    С.Городецкий    и  председатель    литературного    общества    «Страда»  И.Ясинский   окончательно   определили  свои   позиции.    И.Ясинский  считал,  что  «идеал,  который  ставит  себе  «Страда»    -    не  народничество,  а  народность,  а  практика    -    не  подыгривание  к  народу,  не  опускание  до  его  низов,  а  поднятие  самого  народа  до  верхов,  до  каких  уже  поднималась  русская  творческая  мысль…».    Спор    завершился  выходом  С.Городецкого  из  общества  «Страда».    С.Есенин  и  Н.Клюев    поддержали  И.Ясинского. 
.    А.Ширяевец  не  мог    быть  непосредственным  участником  конфликта,    да    он  и    не  очень  вникал    в  суть  спора  между  членами  общества  «Страда».    С.Городецкий  остался  для  него  навсегда    гостеприимным  и  отзывчивым  человеком.   
 
В  поисках  издательства
Осенью    1915  г.    А.Ширяевец    покинул  Чарджуй.    «  А  теперь  я  в  Ташкенте    -    с  октября,    -  писал  он  В.Миролюбову,  -    Служба  та  же,  жизнь  та  же  тусклая,  вот  только  Кудеяры  мало-мало    расцвечивают  ее,  да  воспоминания  о  своей  поездке…  Думаю  выпустить  книгу  стихов  «Волжские  песни»,  авось  удастся».
И..Шпак    вспоминал:  «Три  года  разлуки    -    и  я  снова  его  встретил  в  Ташкенте,  уже  значительно  духовно  выросшим.  За  это  время  он  изучил  историю  русской  литературы,  серьезно    работал  по  русской  истории  и  изучал  европейских  классиков.  В  это  время  в  Ташкенте,  да  и  в  столичной  печати,  его  заметили,  и,    в  отличие  от  борзых  местных  писак,  называли  «божьей  милостью  поэт».    Впервые  его  в  России  заметил  Миролюбов  и  предоставил  ему  свой  журнал.  К  этому  времени,  то  есть  в  1913  году,  Ширяевец  издает  ряд  сборников.  Начинается  обмен  письмами  с  Буниным,  Горьким,  Клюевым,  Есениным  и  др.  Стал  усиленно  рваться  в  столицы,  чтобы  лично  посмотреть,  как  он  говорил,    на  «братьев  писателей».  Ему  в  это  время  казалось,  что  писатели    -  высшие  существа  в  этом  мире.».
Близкие  друзья разъехались. Сожалел, что отношения с  Павлом  Поршаковым  в основном были заочные. Это ощущал и Павел, прислав из Ашхабада письмо с извинениями. 1916 год. 28 декабря.  Написал П.Поршакову письмо:
 «Благодарю за память. Шлю лучшие пожелания. Впрочем,  и так ты взыскан всем, судя по твоему письму. Привет от мамы.
Да, очень грустно все это, но тебе отлично известно, чем вызваны такие отношения. Пять лет были душа в душу, потом что-то вышло,  и появилась натянутость. По крайней мере мне теперь ясно, что соратников нет у меня. Каждый идет по своей дороге. А ведь тебе известно, как порой быть одиноким.  «Частушки» и «сирени» дело второстепенное. И ударился я вовсе не в это.
Новая служба дала тебе и новый материал и новых друзей, у меня же все старое, и то лишь радует, что не досчитываюсь старых друзей. От знакомых мне ни пользы, ни вреда. Да, эти пять лет много значили в нашей жизни. Иногда хочется плакать  -  зачем жизнь так грубо разбивает все.  Ах, как хорошо иметь сердце, обросшее мохом, забронированное железом!  Скверно жить на свете сентиментальным и романтикам! «Как хороши, как свежи были розы…» Насчет переселения в Асхабад не думаю. Не всем ведь уготовлены там всяческие блага.  Да, вдобавок нездоровиться мне, не до переселений.  Новости кое-какие есть, но о них как-нибудь потом. Отзывы появились пока лишь в местных газетах и в «Журнале журналов». Продажа книги идет плохо. Послал для отзыва в «Северные записки» и «Летопись», если что появится  -  напиши! Шлю новую книжку. Это для себя, а не для критики. Итак: с Новым  Годом, с новым счастьем. Привет А.А. Ташкент».  .  
10  марта    1916  г.    Александр   выслал    В.Миролюбову  подборку    стихов    под  общим  названием  «Из  «Волжских  песен».  В  течение  года  в  «Ежемесячном  журнале»  из  этого  цикла    были  напечатаны    Вольница,  Смерть  атамана,  Ширяево,  Ширяевские  (1  –  2),  Мордовка,  Кудеяр,    Рябина  и  Кулугурка,    Сказка,    Китеж.   
Изыскивались    возможности    издания    своих    стихов    отдельной  книжкой.     24  марта  1916  г.   А.Ширяевец   обратился  к  петроградскому  издателю    М.В.Аверьянову, выпустившему  в 1916 г. первую книгу стихов «Радуница» С.Есенина,    с  предложением    напечатать   «Волжские  песни».    От  издателя    ответа  не  получил.  Позже    А.Ширяевцу    разъяснил  ситуацию    С.Есенин:  «…  Скажу  тебе  об  издательствах:  Аверьянов    сейчас  купил  за  2  ½  тыс.  у  Клюева  полное  собрание  сочинений  (вышедшие  книги)  и  сел  на  них.    Дела  у  него  плохи,  и  издатель  он  шельмоватый».
9  июля  1916  г.  А.Ширяевец  с  аналогичной  просьбой  обратился  к  заведующему  издательством  «Жизнь  и  знание»    В.  Д.  Бонч-Бруевичу:    «Милостивый  Государь!  По  совету  Л.Н.Клейнборта  обращаюсь  к  Вам  со  следующей  просьбой:  не  возьметесь    ли  Вы  издать  сборник  моих  стихов  и  песен  под  названием  «Волжские  песни».  Всего  их    -    42,    как  видно  из  прилагаемого  перечня.  (…)  Убедительно  прошу  Вас  дать  мне  ответ,  в  возможно  непродолжительном  времени,  и  я  был  бы  очень  рад,  если  бы  Вы  взялись  издать  меня. 
Могу  еще  предложить  следующее:  может  быть,  будет  лучше  выпустить  смешанный  сборник  под  названием    «Гусляр»,  в  который  войдут  лучшие  стихи  из  «Волжских  песен»,  а  также  и  другие  (в  народном  духе!),  всего  тогда  наберется  около  70  стихотворений.   
Еще  раз  прошу  уведомить  меня,  возможно  скорее,  по  адресу:  Ташкент,  Александру  Васильевичу  Абрамову,  Новая,  56.  С  совершенным  Вам  уважением  А.Абрамов-Ширяевец».
В.Д.Бонч-Бруевич    попросил    прислать  стихи  для    просмотра.    Засветилась    небольшая  звездочка  надежды! 
«  Многоуважаемый  Лев  Наумович!  –  писал    А.Ширяевец  Л.Н.Клейнборту.  -    Вчера  получил  я  открытку  от  г.  Бонч-Бруевича,  с  предложением  прислать  свои  стихи  для  просмотра.  Дней  через  десять  пошлю  им  «Волжские  песни»  и  «Гусляра»,  в  которые  войдут    часть  «Запевки»,  может  быть,  которую-нибудь    из  них  и  возьмут.    Тогда  и  напишу  Вам  письмо,  и  Вы  со  своей  стороны,  если  можно,    замолвите  за  меня  словечко.  Авось  и  выгорит!    Спасибо  Вам    сердечное  за  хлопоты!  Привет  и  пожелания  всего  наилучшего.  А.Ширяевец». 
.    Издание    «Волжских  песен»  и  «Гусляра»  не  удалось    осуществить. 
Неудачи    с  изданием    книги      отразились    в    цикле  стихотворений    «Из  осенних  песен»,  опубликованных    в    «Туркестанских    ведомостях».    В  одном  из  стихотворений  лейтмотивом  звучит  вывод    «Стало  ясно,  что  так  много  впереди  утрат…»,  в  другом  те  же  нотки    разочарования::
Плывут  холодные  туманы,
Несут  безжизненный  привет.
И  мнится  шепот  :  «Всё  обманно!
И  счастья  нет,  и  счастья  нет!».
Это  же  настроение  выражено  в  небольшой    прозаической    зарисовке  Осеннее:
«Запела  осень,  и  очаровывала  сердце  печаль  осенняя.    Тоскует  небо.  Похоже  оно  на  глаза  девушки  опечаленной…  Смотрю  в  окна  заплаканные,  и  вижу  степи  выжженные…  Вижу  издали  лес:  нет  на  нем  одежд  изумрудно-зеленых,  накинула  на  него  Осень  рубище  желтое…  Шумят  они  шумом  тихим-смертным…  Не  люб  птицам  такой  лес…  Летят  они  караванами  в  леса  иные,  с  зеленью  вечной.    В  страны  с  реками  не  замерзающими,  и  морями  синими. 
-Прощайте  гости  залетные!  До  Весны,  до  волшебств  весенних!    А  может  быть,  и  не  увидимся! 
…Пела  в  сожженных  полях,  в  червонном  бору  Осень,  разносил  песни    ветер-гонец  осени,  и  очаровывала  сердце  печаль  осенняя».
 Деятельная  натура  А.Ширяевца  долго    не  могла    пребывать    в  меланхолии.  Был рад совету Н.Клюева, который  в  ноябре  1915  г.     писал:    «Дорогой  мой  братик!    Я  не  забыл  тебя  и  постоянно  ты  у  меня  в  сердце,  но  жизнь  так  строга,  что  не  позволяет  многого  и  многое  осуждает.  Все  это  время  у  меня  не  было  слов  к  тебе.  Когда  придут  слова,  тогда  напишу  больше.  Стихи  я  пишу  очень  редко    -    и  помалу.  Твоя  матросская  песня  размашиста  и  ярка,  но  кряду  видно,  что  море-океан  не  знакомы  тебе.  Пиши  свое    -    телеграфное,  или  домашнее,  или  бухарское». 
  Следуя  совету старшего   друга,  А.Ширяевец  в  газете    «Туркестанские    ведомости»    опубликовал    очерки    В  Азии  (Наброски).  Башня  смерти.    В  горах.    Содержание  их  связано  с  личными  впечатлениями    во  время  поездок  по  Туркестану.  Если  в  «Башне  смерти»    описывается  эпизод  жестокой  расправы  над  осужденными  в  Бухаре,  то  «В  горах»    отразилась  тоска  автора  по  родным  местам.
  В рассказе «В горах» описывался реальный факт  поездки  А.Ширяевца  в  отдаленный  на  границе  с  Персией  поселок,  заселенный    выходцами  из  России    молоканами.  Это  была    религиозная  замкнутая    община.    Молокане    неохотно    общались  не  только  с  местным  тюркским  населением,  но  и  со  своими  соотечественниками.  А.Ширяевца заинтересовал один случай,  наблюдаемый  им  в  весеннюю  ночь.    «Во  сне  я  только  что  видел  свою  Родину,  -  писал  он.  –  Снилась  мне  широкая  Волга,  темные  Жигулевские  леса,  хороводы  девичьи  в  селе,  и  не  успел  еще  опомниться  от  нахлынувших  воспоминаний,  как  где-то  недалеко  зазвенела  девичья  песня.    Что  это?  Не  наваждение  ли  пьяненькое!    Я  быстро  оделся  и  вышел  на  крыльцо.    Песня  раздавалась  в  другом  конце..  Да  ведь  это  девушка  молоканка!  Она  пела  те  проголосные  незатейливые  песни,  от  которых  у  русского  человека  навертывается  слеза  на  глазе.  Она  пела,  вспоминая  свою  далекую    родину,  и  в  тоске  по  ней  дрожали  их  молодые  голоса.  Мне  стало  не  по  себе    -    ведь  я  тоже  оторвался  от  родины!  Я  тронулся  к  певшим.  Хотелось  поделиться  тоской  одиночества,  хотелось  говорить  о  далекой  России.  Но  со  стуком  раскрылось  окно,  и  чей-то  голос  грубо  крикнул:  «Эй  вы,  полуночники!    Чего  там  разорались!  Идите-ка  по  домам!»    Певшие  рассыпались  в  разные  стороны.  Я  остался  один…  Горы,  горы  и  горы!...» 
Свою  тоску  по  родине    А.Ширяевец    продолжал    выражать  в  своих    лирических  произведениях.
Из близких друзей   в армию призвали  Дмитрия  Кирьянова.  Получил от него письмо: «Шурка! Какого черта не пишешь?  Жду, жду письма и ни черта нет.  Или ты зазнался и не хочешь писать первый. Изволь: пишу я.  Или чарджуйская жара так тебя прижарила, что у тебя испарилась память и ты забыл, что у тебя есть на свете друзья.  Ей-богу, нехорошо с твоей стороны.  Пашка тоже не пишет. Свиньи вы!  Ну ладно. Поздравляю тебя с литературными успехами. Скоро будешь «Именем». Пашка написал, что ты переводишься в Петербург. Правда ли? А хочу перевестись в Ташкент, да не знаю, удастся ли. Уж больно скверно здесь в Ханабаде. Лето провожу в кишлаке. Ничего не делаю. От скуки и безделья скоро совсем обалдею.  Даже писать не пишу.  Увы, прискорбно сознаваться , да и стыдно, а ничего не поделаешь. Поэзы свои никуда не посылал. Черт те знает, такая все кажется дрянь, что и посылать куда-нибудь прямо стыдно.
Афиногенов (из Оренбурга) пишет, что ты и Пашка согласились принять участие в каком-то объединенном сборнике «Оренбургских, Самарских и Туркестанских писателей»  и приглашал меня (наверно по Пашкиной рекомендации). Я пока определенного ответа не дал. По правде сказать, мне этот сборник симпатии не внушает. В рассказах-то я мало смыслю, а стихи никуда не годятся (по крайней мере в сборнике «Степь» и в новом сборнике наверное будут те же силы). Я от нашего трио отставать не намерен и пожалуй, если пошлете вы,  пошлю и я что-нибудь, но мне кажется, вы напрасно дали согласие, хоть и условия у них подходящие. Мне кажется, следовало бы сначала издать наш свой  2-ой альманах, а то ведь, если не издавать его, так тогда незачем было на обложках нашего альманаха ставить толстую римскую 1. Как разумеешь сие?  
В какие журналы пролез еще? Я встречал только твое «Гадание» в «Новой жизни» и «Монахиню», кажется, в «Новом журнале для всех».  Что написал нового?  Пришли твои новые стихи.  Порадуй, если не лень будет.  Я свои новые стихи пришлю тебе в следующем письме, когда получу от тебя. Хочу выслушать твой совет насчет того: - можно ли куда-нибудь их втиснуть, и если можно, то куда. Сам я на этот шаг никак не могу решиться. Пиши, как живешь? Что думаешь предпринимать? За кем ухаживаешь? Как наш альманах  -  какие о нем отзывы? Я об этом ничего не знаю, а Пашка не пишет. Были ли какие рецензии и где были? Ей богу, если не будешь писать, я буду думать, что ты на меня зол. Пиши. Твой Митька. 12/УП-14. Ханабад».
 А.Ширяевец   обстоятельно ответил  Дм. Кирьянову  о своей жизни  в Чарджуе. Об этом можно судить по ответному письму Дмитрия: «Шурка!  Пишу на розовой бумаге  -  другой нет.  Получил твое письмо. Много накатал ты: я даже позавидовал, что не умею постольку писать. Вместе с твоим письмом получил и бумажку  -  командируют меня на месяц в Ташкент на какие-то временные педагогические курсы. И 1-го июля по август буду в Ташкенте. С одной стороны это хорошо,  -  может быть удастся перевестись в город, там легче хлопотать, а с другой скверно  -  не знаю, где остановиться; у тещи неохота, а объехать неудобно. 29-го еду в город. Адрес городской я тебе пришлю из Ташкента, а еще лучше, если ты напишешь через Пашку. Только не знаю, где он. Если он в городе, пиши через него. Он собирался приехать в мае ко мне и прислал открытку. Я ему ответил и стал ждать. Но он сам не приехал и не прислал ни строчки. Может быть, он уже уехал  -  ведь он собирался переводиться. Посылаю тебе несколько новых стихов.  (Приведены тексты стихотворений  Горы,  Тоска,  Сказка) Закис я, голубчик, совсем  пишу мало, -  как-то не пишется.  ..  Ну, на первый раз достаточно пока этого. Вообще же должен сказать, что за все это время я не писал ничего, если не считать 5 – 6 стихотворений, но ведь это не может называться писанием. Нет жизни, нет тем. Засох, брат! Ну, хайр! Твой Митька. Привет твоей маман. 25.УП.14. Хан-Абад».
Вскоре и Павел Порщаков сменил место жительства. Переехал работать чиновником  в Мерв, а затем  в  Ашхабад.   А.Ширяевец в феврале 1915 г. отправил  в Мерв   почтовую  открытку  с изображением «Каравана верблюдов»: «Друг Павсакий! Шлю тебе книжки! Как доехал  -  с приключениями или  без них? Опять «скучно и грустно и некому руку пожать». Жисть!  Так и греет солнце поэзии, только и окрашивает жизнь! Легче. Не отпустить ли сразу 50 книжек?!  Привет, пиши. Твой СашкА. Получил ли «Друг народа», мой «Хоровод» исказили».     
 
«Запевка.  Стихи  и  песни».
Не  получив  поддержки  в  столичных    издательствах,    А.Ширяевец    выпустил    отдельной  книжечкой    подборку  стихов  в  Ташкенте.    Это  был    его    первый  самостоятельный    поэтический  сборник.  Название  сборника      было  найдено  удачно.    В русской     народной    песенной  традиции    используется    слово  «запевка» для       обозначения     не  только  приступа   к  пению,  но  и  для  названия  короткой  песенки,  частушки.    Такое  заглавие    поэтического  сборника  удачно   соответствовало    его  содержанию.  Внешне  сборник    «Запевка.  Стихи  и  песни»  выглядел  очень  скромно.  Книгой  и  назвать  было  трудно.  Это  была  тоненькая  тетрадь  из  16  страниц,    напечатанная    издательством  «Коробейник».
   7  октября  1916  г.    А.Ширяевец  сообщал   критику   Л.Н.Клейнборту:  «Посылаю  Вам  свою  «Запевку»    -    вот  все,  что  мог  я  выпустить  на  собственные  деньги.  Издателя  так  и  не  нашел!» 
В  «Запевку»  вошли  стихотворения:  1.Черемуха,    2.  Ванька  Ключник..  3.  Зимнее  .  4.  Святки.    5.  Полям..  6.Н.Клюеву.    7.Городское.    8.  Монастырское.    9.  Матросская.    10.  Бродяжья  11.  Женская..    12.  Полюбовная.    13.Мертвец.  14.  Облака.  15.  Масленица.  16.  Троица.  17.  Вольница.  18.  Бурлак.    19.  Чайки.    20.  Кудеяр.    21.  Разбойник).  22.  Клад.  23.  Китеж.    24.  Ширяево.  .  25.  На  чужбине    
В  «Запевке»  отчетливо  просматривалась   русская   тема.     Ориентируясь  на  традиционные  песенные  тексты,  А.Ширяевец  строил      свои  стихотворения  на  событийной  основе.    Казавшееся    внешне  малосущественное  явление    он  лирически   преподносил   как    занимательный    житейский    рассказ.    В  стихах  нашло  воспевание    волжской  вольницы,  бурлацкой  бродяжьей  жизни,  все  то,  что  запало  в  его  душу  с  детских  лет.  С    большой    любовью    были  представлены    романтические  образы  атамана  Степана  Разина,    разбойника  Кудеяра,    русских  бурлаков,  разбойников.   
    «Запевка»  рассылалась  знакомым  писателям,  поэтам,  книгу получали в подарок  близкие  друзья.  Чтобы  приуменьшить  возможные  критические  замечания,  А.Ширяевец      в  подаренные  книги    вносил    авторские  правки.
 «Глубокоуважаемый  Иван  Алексеевич!,  -    писал   А.Ширяевец   4  октября  1916  г.  И.А.Бунину.  -    Шлю  Вам  тетрадь  своих  стихов.  Одно  из  них    -    «Зимнее»  посвящаю  Вам.  Извините,  что  сделал  это  без    Вашего  разрешения,  и  буду  очень  огорчен,  если  Вы  за  это  на  меня  рассердитесь.  Очень  бы  хотелось  знать  Ваше  мнение  об  этом  сборнике,  если  не  затруднит,    -    чиркните  несколько  строчек    -    выйдет  ли  из  меня  толк.    Еще  раз  прошу  извинить  меня    за  самовольное  посвящение.  Из  далекого  Туркестана  шлю  Вам  привет  и  пожелания  всего  лучшего.    С  глубоким  уважением  А.Ширяевец-Абрамов.  Г.Ташкент».  . 
Выслал    «Запевку»    А.Блоку,    но  не  удержался  и  выразил    в    дарственной  надписи    старую    обиду  о  негостеприимной  встрече:  «Александру  Александровичу  Блоку  в  память    приветливого  приема.  Александр  Ширяевец.  1916  г.». 
«Запевка»  была  отправлена    А.А.Коринфскому    с  благодарностью:  «Аполлону  Аполлоновичу  Коринфскому  земляк  и  почитатель  Александр  Ширяевец.  1916».
   Стали  приходить  отзывы..   А.Коринфский    писал  17  ноября  1916  г.:  «Получил  я,  милый  земляк  мой,  Александр  Васильевич,  Вашу  книжицу  «Запевка»,    -    все  собирался  черкнуть  Вам  словцо-другое,  да  все  что-нибудь  задерживало…  Сегодня  случайно  вспомнил  о  Вас,  разыскал  книжку,  снова  перечитал  ее  и  шлю    Вам  спасибо  за  нее  и  свой  привет  Вашему  молодому  дарованию.    Дай  Бог    -    расти  ему  по-доброму,  по-хорошему!...  «Разбойник»,  посвященный  мне,  великолепен,  колоритны  и  сочны    -  «Полям»,  «Городское»,  «Монастырское»,  «Матросская»,  «Бурлак»,  «Китеж»,  «На  чужбине»…  Читал  за  это  время,  1915  –  1916  гг.,  я  несколько  Ваших  стихотворений  в  «Огоньке»  и  «Всем  мире»,  еще  не  попавших  в  книжку    -    попадались  очень  хорошие  вещицы…  Что  бы  Вам  лучше  было  не  собрать  все  это  в  одну,  более  солидную,  книжку?!  Уж  очень  «брошюрочный»    вид  (да  еще  небрежно-брошюрный)  у  Вашей  «Запевки»!..  Лучше  было  бы  подождать  некоторое  время,  да  и  выступить  в  Петрограде  или  Москве  с  более  обширной  и  содержательной  книжкой,  а  то    -    у  нас  на  все  «провинциальное»  (Ташкент!)  смотрят  свысока,    -    внимания    никто  не  обратит.  А  Вы,  с  Вашими  свежими  песнями,  внимания  заслуживаете    -    во  всяком  случае…Говорю  Вам  это    -    от  всего  искреннего  сердца…  Ваш  душою  Аполлон  Коринфский».   
Н.Клюев     получил  «Запевку» во время гастролей  с  известной исполнительницей русских народных песен     Н.В.Плевицкой в  Баку,  Тифлисе,  Владикавказе  и  других    городах  в  ноябре-декабре  1916  г.  О получении книги известил  из    Армавира  открыткой:  «Голубь  мой.  Я  на  Кавказе.  Спасибо  за  Запевку.  Может,    доеду  до  тебя.  Клюев».
Вернулся    Н.Клюев    в  Петроград  (через  Москву,  Нижний  Новгород,  Владимир  и  Тверь)  17  декабря  1916  г.    В  письме   осудил  А.Ширяевца за  плохое  полиграфическое  качество  издания  «Запевки»    при    одобрительной  оценке    содержания книги:  «Сокол  мой,  красная  Запевка  моя,  прости  меня,  Бога  ради,  за  молчание!  Но  я  все  сам  собираюсь  приехать  к  тебе.  Я  был  на  Кавказе  и  положительно  ошалел  от  Востока.  По-моему,  это  красота  неизреченная.  Напиши  мне,  можно  ли  у  тебя  пожить  хотя  бы    месяц?    Я  не  стесню  ни  в  чем,  и  деньги  у  меня  на  прожитие  найдутся.    (…)  Что  ты  думаешь  про  свою  Запевку?    Придаешь  ей  значение  или  издал  просто  так,  не  осознавая  значения?    Издана  Запевка  безобразно,  и  очень  мило  книгоиздательство  «Коробейник».  Если  бы  не  стихи  про  экипажи  и  про  безумные    химеры,  то  можно  бы  было  верить  многому    в  тебе.  Так  издаваться  нельзя:  это  страшно  вредит  стихам.  Мы  в  Петрограде  читали  и  пели  твои  стихи  братски    -    четыре  поэта-крестьянина:  Сереженька,  Пимен  Карпов,  Алеша  Ганин  и  я.  Нам  всем  понемножку  нравится  в  тебе  воля  и  Волга    -    что-то    лихое  и  прекрасное  в  тебе.  Быть  может,  Сереженька  удосужится  сам  написать  тебе,  это  бы  было  такое  счастье,  а  слова  его  о  тебе  я  бессилен  передать  на  бумаге.  Милый  мой  Шура,  я  очень  люблю  тебя  и  никогда  не  забуду.  Клюев.  Фонтанка.  149  -9,  Петроград».
  Со  свойственным  ему    пафосом   Н.Клюев воздал   хвалу    С.Есенину,  а  изданную  есенинскую    «Радуницу»    преподносил  в  качестве  образца  для    подражания:     «Теперь  я  в  Петрограде  живу  лишь  для  Сереженьки  Есенина    -    он  единственное  мое  утешение,  а  так  всё  сволочь  кругом.  Читал  ли  ты  Радуницу  Есенина?    Это  чистейшая  из  книг,  и  сам  Сереженька  воистину  поэт    -    брат  гениям  и  бессмертным.  Я  уже  давно  сложил  к  его  ногам  все  свои  дары  и  душу  с  телом  своим.    Как  сладостно  быть  рабом  прекраснейшего!  Сереженька  пишет  про  тебя  статью.  Я  бы  написал,  но  не  умею.  Вообще  я  с  появлением  Сереженьки  все  меньше  и  меньше  возвращаюсь  к  стихам,  потому  что  все,  что  бы  ни  писалось,  жалко  и  уродливо  перед  его  сияющей  поэзии.  Через  год-два  от  меня  не  останется  и  воспоминания».   
Одновременно    Н.Клюев    старался  поддержать    поэтическое  дарование  А.Ширяевца,  о  чем  свидетельствует  на    книге    «Мирские  думы»  его    дарственная    надпись:  «Русскому  песельнику  Александру  Ширяевцу    -    моему  братику  сахарноустому,  с  благословением  и  молитвой  о  даровании  ему  разумения  всерусского  слова  не  как  забавы,  а  как  подвига  в  жизни  бесконечной.  Николай  Клюев,  январь  1917  год». 
На    «Запевку»    обратили    внимание     петроградские критики. Журнал «Летопись»  отметил,  что  у  Ширяевца  «несомненно,    дарование,  несомненен  темперамент,  явствующий  хотя  бы  уж  из  выбора  народных  мотивов:  его  влечен  к  стихийной  воле,  к  волжской  шири,    к  бродягам,  чья    «…  душа    -    не  пленница,  не  дрожит  у  кошелька». Но  в  рецензии    был     высказан  упрек    А.Ширяевцу  за  его  стремление    стилизовать    устное  народное  творчество.    «  «Еще  одна    попытка    творчества  «под  народ»,  -  писал    Н.Венгеров,    -    «Краса  в  хоромах»,  «суженый»,  «кудри  в  кольцах    -  они  жгучи»,  «грудь  лебяжья»  и  т.д.  и    т.д.    Все  это  в  подлинном  народном  творении    -    на  месте,  живо,  но  в    стилизаторских  попытках,  даже  и  удачных    -    отдает  неприятной  ложью.  К  сожалению,  книжечку  Ал.  Ширяевца    -    удачным  опытом  стилизации  назвать  нельзя.    (…)    Слов  своих    -    нет.,  как  нет  мужества  раз  и  навсегда  отказаться  от    многих  и  очень  многих  поношенных  образов,  сильно  похожих  на  пыльную  бутафорию». 
В  «Журнале  журналов»  М.Костров  в  статье    «Фольговая  поэзия»   был   еще  более    резок   в  оценках: 
«Четвертая  брошюра  стихов  стоит  особливо.  Это  «Запевка»  Александра  Ширяевца.  В  ней  всего  16  страниц,  но  Ширяевец    -    стихийно  певуч  и  примитивен.    Его  стихи    -    художественные  частушки  с  их  характерным    быстрым  речитативом  или  же  песни,  близкие  по  музыкальности  и  звонкости  к  народным  песням.  Недаром  Ширяевец  назвал  свою  брошюру  стихов    -    «Запевками»!
Но  с  народной  стези  у  Ширяевца  то  и  дело  встречаются  срывы.  Так,  в  стихотворении    «Святки»  народный,  даже    вульгаризованный  язык  нарушен    неожиданным  литературным  эпитетом: 
Месяц  матовый  жемчужный
Встал  над  снежною  горой…
А  дальше  совсем  иначе    -    примитив  в  образе  и  слоге: 
-  Выйди  званый,  выйди  суженый!
Правду  зеркальце  открой!»
Рецензент  упрекнул  А.Ширяевца    в  его  стремлении  подражать     С.Городецкому,  Н.Клюеву,    русским  частушкам.    Считал,  что    в    «стихотворениях  Ширяевца  нет  своего  собственного  лица».  Исключение  составляют  «Волжские  песни»,  в  которых  поэт  «свеж  и  неожидан.  Тут  свои  слова,  свои  образы  и  музыка:  у  чаек  «крылья  –  парча»,  бурлак    -    «обручился  с  рекой»  Волгой,  у  вольного  бродяги  -    «душа  не  пленница  …  у  кошелька».
Правда,  эти  образы  рассыпаны  не  щедро,  но  есть  невидимая,  а  ощущаемая  образность  в  напряжении  стиха,  а  его  непосредственной,  неподдельной  «ядрености».  Такая  личная    крепость  и  простота  особенно  слышна    в  стихотворения  «Вольница»  и  «На  чужбине».   
По  мнению  В.Кострова,  употребление  простонародных  слов  придавало    текстам  «Запевки»    слащавость,  деланность.  Критик писал: «Как-будто  вышел    на    подмостки  столичные  бутафорский  мужичек,  который  с  час  тому  назад  сидел  в  кафе,  чисто  выбритый  и  одетый  по-городски.  Вышел  он  на  сцену  в  лаптях  и  сермяге,  деланно  простонародный  и  метнул  фейверком  народных  слов  и  оборотов.    Тут  и  «ажно»  вместо  «даже»,  «чай»  вместо  «должно  быть»,  «зенки»    -    «глаза»  и  «зазнобушки»,  и  «тальянка»,  и  «привечать»    -    весь  Даль  налицо.  Если  бы  все  это  проще,  самороднее,  без  слащаво  уменьшительных  слов  на  «ушко»,  «ышко»,  «ек»  и  «ик»,  без  причастных  форм  на  «учи»  и  «ючи»,    -    Ширяевец  был  бы  нужнее  и  убедительнее».    Отсюда  следовал   вывод рецензента:  «В  самом    деле:  если  цель  Клюево-Ширяевского  направления    -    народность,  то    достигается  ли  она  книжно-народными  формами  речи?    Кольцов  не  писал  «пришодчи»  вместо  «придя»,  или  «зенки»  вместо  глаза,  и  был  народен.    Не  в  нарочитой  вульгаризации    -    народность,  а  в  духе  и  естественной  простоте.  И  несомненно  большому  поэту  А.Ширяевцу  эти    псевдонародные  словечки    только  вредят  и  не  дают  выпрямиться  во  весь  рост». 
На «Запевку» обратили внимание и в ташкентской прессе.  18 ноября 1916 г. в  «Туркестанских ведомостях» в разделе «Библиография»  была  напечатана рецензия А.Алматинской.
«Наш молодой поэт-певец уже составил себе литературное имя в местной и столичной прессе, - сообщалось читателям. -   Его стихи неоднократно появлялись в следующих журналах: в «Огоньке», в «Новом журнале для всех», в «Современном мире», в «Ежемесячном журнале» и друг. Но чем популярнее имя писателя или поэта, тем строже должна быть критика, тем больше должен требовать от него читатель.
Появление на книжном рынке «Запевки» А.Ширяевца должно быть отмечено критикой, и в своем отзыве я постараюсь беспристрастно осветить этот  плод местной литературы и, если возможно, произвести  синтез.
Едва раскроешь эту зеленую, цвета морских водорослей тетрадочку и залетит, захлестнет волна какого-то молодого подъема. Читается легко, размер свободный, подчас своеобразный и не лишен музыкальности. Действительно это запевка, мелодичная, слегка вибрирующая и обещающая море звуков.
Чудится, что с широких страниц «Запевки» сейчас шагнет русский богатырь, в алом бархатном кафтане, заломит набекрень соболью шапку, тряхнет кудрями, взметнет соколиным оком, ударит по струнам золоченым и зальется по соловьиному.
А как только домекнулся
Кинуть город мне пора,
Всколыхнулся, обернулся
В удалого гусляра.
Ярко и красочно сказано. Много таких строк  -  звучных, захватывающих.
Разве не художественно, не картинно говорит поэт в следующих строках:
Словно в золоте червонном ходит рожь,
Шелестит – шумит с поклоном.
Узнаешь?
Или еще:
Голосистую тальянку
Бросил в ноги…
Шибче… - Эх!
Мчатся кони, пляшут санки,
Свищет ветер, брызжит снег!
Разве это не красота! Разве не русская удаль в залихватском  «Э…Эх!».
Вот только как-то не  вяжутся «брызжет снег». Видимо, поэт с налета подцепил эту фразу.
Я не скажу, чтобы творчество Александра Ширяевца было совершенно свободно от влияния новейших звезд нашей поэзии, т.е. поэтов-бытовиков, рисующих  нетронутые русские типы. Несмотря на это, в его поэзии не замечается тенденции, как говорят актеры,  работать под кого -либо из них.
Особенно ценна в его поэзии индивидуальность. Широкая русская натура сама рвется в лихие напевы. Чувствуется удаль и размах, а песня звучит не деревенской частушкой или печалью  «богатыря сохи и труда», а лихим молодецким посвистом атаманской вольницы да рокотом волжской певучей волны, струга в удалой набег.
Как и в каждой книге, в «Запевке» есть слабые места. О них-то мне и хочется поговорить, чтобы указать те шероховатости, которые могли бы быть сглажены при более тщательной чеканке стиха. Книга стихов поэта  -  это венец. Он сам должен  позаботиться, чтобы венец этот сиял яркими лучами драгоценностей, а не только поблескивал  фальшивыми каменьями или осколками не отшлифованных пород.
В «Запевке» много яркого и красного, но порою какая-нибудь фраза или строка своею уродливостью портит цельность впечатления. Так, например, «Бродяжья»  -  это целая поэма в шестнадцати строках, но последние две строчки тоже наспех приклеены:
Сковали… бежал из острога
В таежную дикую ширь…
Одна ведь судьбина-дорога,
Засыплет снегами Сибирь!
Тут уж что-то туманно, непонятно, расплывчиво.
Затем в стихотворении «Черемуха»:
Мать – родная не брани,
Свои весны вспомяни!
При чтении  последней строки приходится делать неправильное ударение на слове «свои». Между тем, такие поэтические вольности, как «музыка»  -  давно отжили свой век, и мертвецов не следует тревожить, а  г. Ширяевец частенько их беспокоит.
Не удалось поэту и «Городское». В творчестве получается какой-то излом. В «Мертвеце» поэт прямо-таки нарушает здравый смысл. Хочется думать, что это одна из его новых попыток.
Еще один недостаток поэта. Он под конец стиха как бы комкает свою мысль, торопясь поскорее ее  выкинуть из головы. От этого бледнеет суть, и получается впечатление оборванности.
Но такие вещи, как Святки, Матросская, Бродяжья, Полюбовная, Разбойник и др.  -  это рокот золоченых струн. Это та  запевка, которая обещает  сказочно-чарующую мелодию и захватывающую красоту мощной русской былины».
А.Ширяевец внимательно следил за отзывами критиков.   5 февраля 1917 г.  писал в Петроград Чернышеву Алексею Михайловичу:  «М.Г. Прошу сообщить: даны ли отзывы о моем сборнике «Запевка» в Вашем журнале? Послал, если не ошибаюсь, месяца 2 тому назад. Если можно, будьте добры выслать мне для ознакомления 1-2 номера «Млечного пути» - буду всегда обязан. Ташкент, Новая 56. С уважением А.Ширяевец».   
 Он   читал    отзывы,  но  подстраиваться  в  угоду    требованиям    критики    не  собирался.  По  мнению    В.Львова-Рогачевского, А.Ширяевец   «вошел  в  литературную  среду,  совершенно  чуждый  богеме…  Вошел  без  позы,  без  фразы,  с  величайшей  серьезностью  готовясь  к  писательскому  подвигу».
 
С мечтой   о  будущем
29  сентября  1917  г.  в  тифлисской    газете  «Кавказское  слово»    С  Городецкий    в  статье    «Поэты  из  деревни»     о  поэтах  крестьянской  ориентации    А.  Ширяевце,  Н.Клюеве,  С.Есенине,  С.Клычкове  писал   как  о      продолжателях  слияния  литературного  языка  с  народным.     «Было  для  меня  праздником,  -  писал  С.Городецкий,  -    когда  ко  мне  пришел  с  Рязани  мальчик  с  узелком  стихов  Сергей  Есенин  и  сказал,  что  из  моих  книг  он  узнал,  что  «можно»  так  писать  по-народному.  Такой  же  нечаянной  радостью  были  песни  Сергея  Клычкова,  Александра  Ширяевца,  Бориса  Верхоустинского  и  других….  Во  всех  этих  поэтах  есть  много  общего». 
Общим  в  поэзии  новокрестьянских  поэтов  было  стремление    отождествить  свою  утопическую  мечту  о  будущей  светлой  жизни  с    легендарным  народнопоэтическим  восприятием    русской  истории.  В  окружающей   жизни  поэты  из  народа    не  видели  признаков  социального  улучшения,  поэтому    прошлая  жизнь  им  казалась    как  бы    идеальным  образцом  сохранения  народной  удали  и  самобытности.  А.Ширяевец  писал:
Опостыли  будни  скучные,
Птиц  чудесных  сердце  ждет…
-Ой,  старинушка,  дремучая,
Шли  ковер  мне  самолет!
В  другом  стихотворении  повторяет:  «Я  живу  мечтой    в  далеком.  Не  люблю  я  наши  дни…».   
Издание     «Запевки»  для  А.Ширяевца  явилось   своеобразной    отправной  точкой    в  оценке  народного  творчества  и  отражения  его  в    русской    поэзии.    На  эту  тему  состоялся  между  ним    и    В.Ходасевичем   принципиальный эпистолярный диалог.    
Критик,  поэт    Владислав    Фелицианович  Ходасевич  в  декабре  1916  г.  получил  от  А.  Ширяевца  сборник  «Запевки»  с  просьбой  высказать  о  нем    свое    мнение.   
«Уважаемый  Александр  Васильевич,  -  ответил  В.Ходасевич,    -    благодарю  Вас  за  книгу.  Я  больше  не  пишу  в  «Утре  России»,  и  потому  и  ее,  и  письмо  Ваше  получил  только  вчера,  18  декабря. 
Не  знаю,  удастся  ли  мне  где-нибудь  писать  о  Вас.  Я  теперь  вернулся  в  «Русские  ведомости»    -    но  отказался  писать  там  о  новых  стихах:  утомительное  занятие,  ибо  писать  обстоятельно    -    нет  места,  а  писать  рецензии  в  40  –  50  строк    -    почти  бесполезно.
Мне,  конечно,  было  очень  приятно  узнать,  что  Вы  интересуетесь  моим  мнением.  Вот  оно  в  немногих  словах.
Что  Вы  «писатель  из  народа»    -    от  этого  мне  ни  тепло,  ни  холодно.  Биографию  писателя  иногда  нужно  знать,  чтобы  правильно  толковать  его  произведения.  Но  в  оценке  их  эстетической  она  не  играет  никакой  роли.    Стихи  бывают    хороши    или  плохи  сами  по  себе,  безотносительно  к  тому,  кто,  когда  и  при  каких  обстоятельствах  их  сложил. 
Мне  не  совсем  по  душе  весь  основной  лад  Ваших  стихов,    -    как  и  стихов  Клычкова,  Есенина,  Клюева:    стихов  «писателей  из  народа».    Подлинные  народные  песни  замечательны  своей  непосредственностью.  Они  обаятельны  в  устах  самого  народа,  в    точных  записях.    Но,  подвергнутые  литературной,  книжной  обработке,  как  у  Вас,  у  Клюева  и  т.д.,    -    утрачивают  они  главное  достоинство,    -    примитивизм.    Не  обижайтесь    -    но  ведь  все-таки  это  уже  «стилизация».
И  в  Ваших  стихах,  и  у  других,  упомянутых  мной  поэтов,    -    песня  народная  как-то  подчищена,  вылощена.  Все  в  ней  новенькое,  с    иголочки,  все  пестро  и  цветасто,  как  на  картинках  Билибина.  Это    -    те  «шелковые  лапотки»,  в  которых  ходил  кто-то  из  былинных  героев,    -    Чурила  Пленкович,  кажется.    А    народ  не  в    шелковых  ходит,  это  Вы  знаете  лучше  меня. 
Народная  песня  в  народе  родится  и  в  книгу  попадает  через  автора.  А  человеку  уже  вышедшему  из  народа,  не  сложить  ее.    Писатель  из  народа    -    человек,  из  народа  ушедший,  а  писателем  еще  не  ставший.  Думаю,    -    для  него  два  пути:  один    -    обратно  в  народ,  без  всяких  поползновений  к  писательству,  другой    -    в  писатели  просто.  Третьего  пути  нет.    Если  Вы  из  народа  ушли    -    ну,  и  идите  в  писатели,  здравствуйте!  У  Вас  есть  дарование,  глаз,  напев  в  стихах.    Пишите  то,  в    чем  Вы  действительно  сейчас  живете,    -    а  не  воспоминания  какие-то.Да  по  правде  сказать    -    и  народа-то  такого,  каков  он  у  Вас  в  стихах,  скоро  не  будет.    Хорошо  это  или  плохо    -    вопрос  совсем  другой,  особый,    -  но  быт  Ваших  стихов  уже  почти  кончен,  возврата  к  нему  не  будет.    Прощайтесь-ка  с  ним    -    да  в  дорогу!  А  всякие  «гой  еси»  пусть  сюсюкает  барчук  Городецкий…
У  России,  у  русского  народа  такое  прекрасное  будущее,  что  ему  будущему  служить  и  служить.    А  старое    -    Бог  с  ним.  В  нем  тоже  было  много  прекрасного,    -    да  ведь  его  не  вернуть.  И  тот,  кто  вздумал  бы  с  Вашего  места  вернуться  в  народ,    -    тому  пришлось  бы  только  допевать  последние  старые  песни,  которые  самому  народу  скоро  сделаются  непонятны. 
Не  гневайтесь  на  меня  за  то,  что  говорю  Вас  по  совести.  Думаю,  что  я  прав.  Может  быть,  это  и  не  так…
Все  это  я  сказал  потому,  что  мне  кажется    --  Вы  можете  писать  стихи  хорошие  и  на  новом  месте,  а  не  толочься  на  старом,  с  которого  все  уже  уходят.  Хоровод    -    хорошее  дело,  только  бойтесь,  как  бы  не  пришлось  Вам  водить  его  не  с  «красными  девками»,  а  сам-друг  с  Клюевым,  пока  Городецкий-барин  снимает  с  Вас  фотографии  для  помещения  в  журнале  «Лукоморье»  с  подписью:    «Русские  пейзане  на  лоне  природы»…  Всего  Вам  хорошего.  Владислав  Ходасевич».
7  января  1917  г.    А.Ширяевец    отправил  ответное  письмо:  «Многоуважаемый  Владислав  Фелицианович!  Очень  благодарен  Вам  за  письмо  Ваше.  Напрасно  думаете,  что  буду    «гневаться»  за  высказанное  Вами,    -    наоборот,  рад,  что  слышу  искренние  слова. 
Скажу  кое-что  в  мою  защиту.  Отлично  знаю,  что  такого  народа,  о  каком  поют  Клюев,  Клычков,  Есенин  и  я,  скоро  не  будет,  но  не  потому  ли  он  и  так  дорог  нам,  что  его  скоро  не  будет?..  И  что  прекраснее:  прежний    Чурила    в  шелковых  лапотках,  с  припевками  да  присказками,  или  нынешнего  дня  Чурила,  в  американских  штиблетах,  с  Карлом  Марксом  или  «Летописью»  в  руках,  захлебывающийся  от  открываемых  там  истин?.  .Ей  богу,  прежний  мне  милее!..    Знаю,  что  там,  где  были  русалочьи  омуты,  скоро  поставят  купальни  для  лиц  обоего  пола,  со  всеми  удобствами,    но  мне  все  же  милее  омуты,  а  не  купальни..    Ведь  не  так-то  легко  расстаться  с  тем,  чем  жили  мы  несколько  веков!  Да  и  как  не  уйти  в  старину  от  теперешней  неразберихи,  от  всех  этих  истерических  воплей,  называемых  торжественно  «лозунгами»..  Пусть  уж  о  прелестях  современности  пишет  Брюсов,  а  я  поищу  Жар-Птицу,  пойду  к  тургеневским  усадьбам,  несмотря  на  то  что  в  этих  самых  усадьбах  предков  моих  били  смертным  боем». 
Для  иллюстрации  А.Ширяевец  привел  стихотворение  С.Клычкова  Мельница  в  лесу.  «Ну  как  не  очароваться  такими  картинками?    -  вопрошал  он.  -    …И  этого  не  будет.  Придет  предприимчивый  человек  и  построит  (уничтожив  мельницу)  какой-нибудь  «Гранд-Отель»,  а  потом  тут  вырастит  город  с  фабричными  трубами…И  сейчас  уж  у  лазоревого    плеса  сидит  стриженая  курсистка,  или    с  Вейнингером    в  руках,  или  с  «Ключами  счастья»..  Извините,  что  отвлекаюсь,  Владислав  Фелицианович.    Может  быть,  чушь  несу  я  страшную,  это  все  потому,  что  не  люблю  я  современности  окаянной,  уничтожившей  сказку,  а  без  сказки  какое  житье  на  свете?    Очень  ценны  мысли  Ваши,  и  согласен  я  с  ними,  но  пока  потопчусь  на  старом  месте,  около  Мельниковой  дочери,  а  не  стриженой  курсистки.  О  современном,  о  будущем  пусть  поют  более  сильные  голоса,  мой  слаб  для  этого» 
У    новокрестьянских  поэтов    на  основе  идеализации  прошлого    создался    утопический  образ  их    «китежной»    Руси.  По  мнению литературоведа     А.Н.Михайлова,    у  них    развился  мотив  космизации    деревни,  т.е.  осмысления  всего  крестьянского  («всего  праведного  на  Руси»)  как  универсального  блага  для  всего  мира.   
У  С.Есенина  также  сложилось  свое  видение    будущего  России.  Он  искренне   верил  в  возможность    возрождения  прежнего  «лада»  крестьянской  жизни, когда писал:  «Мы  верим,  что  чудесное  исцеление  родит  теперь  в  деревне  еще  более  просветленное  чувствование  новой  жизни»,  поскольку  «звездная  книга  для  творческих  записей  теперь  открыта  снова».    Такое  осознание   будущего   России  было  свойственно  и  А.Ширяевцу.  По  мнению  В.Льва-Рогачевского,  «в  революции,  в  новом  он  находит  осуществление  мечтаний  вольной  волжской  вольницы…  В  парчевые  лучезарные  одежды  старины  облекает  он  революционную  новизну…».. 
 
Февральская  революция
Начало 1917 года  не предвещало ничего  необычного. О войне говорили уже без прежнего патриотического энтузиазма. Приходившие в некоторые семьи  известия о погибших на поле брани, большое количество раненных и искалеченных  формировали отрицательное отношение к военной политике. Открыто об этом не говорили, но в узком кругу друзей не стеснялись высказывать самые крамольные мысли.
Дмитрий Кирьянов был направлен на передовые позиции. Александр отправил ему несколько книг, в том числе и «Запевку».  «Шурка!  - писал Дмитрий. - Вчера послал тебе ругательное письмо, а сегодня получил твои книги. Должен, брат, взять обратно свои слова. Но все-таки одни книги тебя мало  извиняют, хотя  я отдаю должное твоему мужеству (не пожалел 86 к.), нужно, брат, писать письма.  Ну, черт с тобой, хорошо,  что хоть отважился стихи послать  -  и за это спасибо. Из твоих новых стихов мне понравились «Масленица» и «Китеж». Некоторые прямо отвратительны, как, например, «Ширяево». В подробную критику  вдаваться не буду  -  нет времени. Напишу после, если, разумеется, получу письмо от тебя. Твой друг Митька».
Неожиданным было письмо  из Франции через военную петроградскую  почту  от самарского писателя Н. А.Афиногенова.  Он уехал служить  волонтером во французскую армию.
«Многоуважаемый Александр Васильевич! – писал 16 января 1917 г. Н.А.Афиногенов. -   Как вы там живете, почему от вас нет ни одной весточки. Я жив, здоров. Франция имеет много красивых сторон, которые я и взялся рассматривать. Изучаю сейчас язык  -  хотя времени имею очень и очень немного. Одно из ваших стихотворений «Масленица» декламировали здесь. Работайте, не покладая рук.  Как-то теперь Кирьянов, имеет он  что-либо сработанное, про Поршакова не спрашиваю,  так как, на сколько мне кажется (дай Бог, чтобы я ошибся), он уже остановившийся, и прогресс его под знаком вопроса. Ну а я думаю, что без прогресса  -  ничто. Все нам  только может дать будущая работа. Я и сам здесь, к сожалению,  не имею возможности писать, так как такие условия, что перо в руках и минута для себя  -  это уже счастье. Написал несколько писем корреспондента в «Оренбургскую жизнь»  -  этим и ограничился у меня весь 16 высокосный год, но уже в голове созрел план большой работы на книгу «Настроений» и если жив буду, то  эту работу выполню. Пишите. Жму Вашу руку. Ваш товарищ Н.Афиногенов».
Творческие  силы Туркестанского  края нуждались в объединении.  В центральной газете было опубликовано  «Письмо в редакцию»
Милостивый  Государь Господин Редактор,
Не откажите поместить на страницах Вашей  уважаемой газеты нижеследующее:
Среди группы литераторов и журналистов, работающих в местной и краевой прессе, возникла мысль об организации в Ташкенте литературно–художественного общества  для объединения работников пера, художников, артистов и любителей сценического искусства и музыки на почве служения чистому искусству, а также и охраны их профессиональных и этических интересов.
С целью обсуждения выработанного Устава и подробного установления задач,  преследуемых возникающим обществом, в четверг февраля 1917 г. ровно в 11 часов утра созывается общее собрание в здании Туркестанского Общества Сельского Хозяйства (Городской Сад), на которое приглашаются все сочувствующие идее проектируемого общества.
Особых ириглашевшй разослано не будет.
Убедительная просьба к остальным газетам края о перепечатании настоящего письма.
Атов, А. Алматинская, Гр. Андреев, Александр Валагин, П.Вертович, Лег Михайлов, Валентин Качель, Александр Ширяевец
Осуществить эту идею  объединения не удалось. Наступили важные события в стране.  В них нужно было , прежде всего, разобраться, чтобы действовать дальше.
Свержение  самодержавия сопровождалось   демократическими   преобразованиями    в  России.   В политическую   борьбу  были втянуты  все классы и сословия   страны.      Не  остались  в  стороне  и  новокрестьянские  поэты.  Рюрик  Ивнев  вспоминал,  как      через  несколько  дней  после  февральской  революции  встретил  в  Петрограде  на  Невском проспекте     С.Есенина,  Н.Клюева  и  других  поэтов,  которые  не  скрывали  своей  радости    от  ожидаемых    социальных  перемен  в  стране.    Общее  настроение  выразил  Н.Клюев:  «Наше  время  пришло!»
Под впечатлением революционных преобразований в России А.Ширяевец обращается к образу Стеньки Разина.  В  газете    «Новый  Туркестан»  29  марта  1917  г.    напечатал     большую   подборку   стихотворений    под  единым  названием  Стенька  Разин,  в  которую   вошли  1.  Клич   П..Становье .    Ш.  «В  канифас  и  шелка  разодета…»    1У.  «Утонула  касатка.  Перед  вольницей  пьяной…»    У.  Стенькин  сон.    У1.    «Не  сдержали  станичники  атаманов  зарок…».    УП.    Утес  Разина. 
Образ  Стеньки  Разина    для    Александра   стал  символом    народной  борьбы  за  свободу.  Поэт  В.Вольпин, с которым Александр  был дружен,   вспоминал,  что  в  это  время  поэзия  А.Ширяевца  «постепенно  окрашивается  в  цвет  некого  наивного  романтизма.  Особенно,  тогда  в  его  волжских  песнях  начинает  появляться,  расти  и  крепнуть  мощная  фигура  Стеньки  Разина.  Однако,  следует  оговориться,  что  Стенька  Ширяевца  не  только  «разудалый  атаман»,  нежащийся  с  персидской  княжной.  В  целом  ряде  стихотворений  этого  цикла  поэт  резко,  но  с    присущим  ему  чувством  меры,  выдвигает  на  первый  план    с  о  ц  и  а  л  ь  н  ы  й    момент    буйных  подвигов  Разина.  Этот  последний  рисуется  как  борец  за  мужицкое  дело,  как  мститель  за  многовековые    угнетения  народа,  как  вождь  поднявшейся  вольницы.  (…)    Возвращаясь  к  излюбленной  теме  Ширяевца    -    Стеньке,  следует  признать,  что  несмотря  на  то,  что  поэтическая  литература  об  этом  легендарном  народном  герое  и  до  Ширяевца  была  довольно  значительна,  что  о  нем  писали  и  Н.А.Вроцкий,  и  Вл .Гиляровский,  и,  особенно,  Д.Садовников,    -    он  все  же  сумел,  не  повторяясь,    по  интересному,  свежо  и  ярко,  подойти  к  этому  любимому  народному  герою,  одухотворить  его,  наполнить  стихи  о  нем    подлинным  революционным  пафосом  и  силой  своего  таланта    запечатлеть    этот  героический  образ  в  сотнях  прекрасных  певучих  строк».
Февральская  революция  в  Туркестане  прошла  бескровно. Отречение  самодержца   ожидали,  но  когда  это  произошло,  то    многие    убедились,  что    кардинальных  социальных    перемен  в  обществе  не  произошло.    Было   высказано  много    риторических  обещаний  сторонниками  Временного  правительства, а горожане  столкнулись    с    обилием    различных  политических    лозунгов  со  стороны  легализовавшихся  партий.  Кратковременная  эйфория от свалившейся неожиданно     свободы    постепенно  сменялась  у  значительной  части  населения    разочарованием.  Программа    Временного  Правительства  при внимательном ее изучении    не  сулила    ничего  хорошего.  Война продолжалась,  социальное расслоение  усиливалось.
Тем не менее, надежды на  радужные перемены  сохранялись, прежде всего, у новокрестьянских поэтов. Р.В.Иванов-Разумник  писал    29  апреля  1917  г.  А.Белому:  «Кланяются  Вам  Клюев  и    Есенин.  Оба  в  восторге,    работают,  пишут.  Выступают  на  митингах». 
В  Петрограде  при  встречах    друзья    вспоминали    Ширяевца,  который  при  случае  также  старался  напомнить  о  себе.  Выслал  в Петроград    изданную  в  Ташкенте  в  1914  г.    книгу    «Под  небом  Туркестана.  Альманах  1-й»:  с    дарственной    надписью    «Сергею  Александровичу  Есенину  на  добрую  память    -  А.Ширяевец.  917».
В  канун  празднования  Пасхи.  30  марта  1917  г.  друзья    отправили    поздравление    в    Ташкент:  Текст  на  открытке  был  написан  разными  почерками: 
Рукой  С.Есенина:  «Христос  Воскресе!  Дорогой  наш  брат  Александр.  Кланяются  тебе  совместно  любящие  тебя  Есенин,  Клюев,  Клычков  и  Пимен  Карпов. 
Рукой  Н.Клюева:  Христос  Воскресе,  дорогая  Запевка.  Целую  тебя  в  сахарны  уста  и  кланяюсь  низко.  Н.Клюев.   
Рукой  С.Есенина:  С  красным  звоном,  дорогой  баюн  Жигулей  и  Волги.  Цвети  крепче.  Сергей  Есенин   
Рукой  П.Карпова:  Пимен  Карпов    -    привет!». 
А.Ширяевец  пытается  осмыслить  революционные  события,  очевидцем  которых    стал.  Скептически относился к марксистскому лозунгу, что основной движущей революционной силой является пролетариат.  Будущее светлое общество, по его убеждению, можно построить только  с    привлечением   сельского  населения.    31  марта    1917  г.    на  Пасхальной  открытке  писал  П.Поршакову    в  Ашхабад:  «С  праздником!  Не  писал,  потому  что  не  могу  опомниться  от  событий  этого  месяца…  не  во  сне  ли  все  это  снится?  Чудеса!  Много  выкриков,  «лозунгов»  и  прочего,  кое  от  чего  начинает  тошнить,  но  я  жду,  что  скажет  не  фабричная,  считающаяся  только  с  Карлом  Марксом  Русь,  а  Русь    деревенская,  земледельческая  и  заранее  отдаю  ей  мои  симпатии,  ибо  только  в  ней  живая  сила.  Ну,  пока.  До  следующего  раза.  Пиши.  Привет  от  мамы».
Не  все    происходящие   события   в стране    А.Ширяевец  понимал.   Обратился  за  разъяснением    к  Н.Клюеву,  активно включившегося  в     революционные   события,    но  вразумительного    ответа  не  получил.  4  мая  1917  г.   Н.Клюев  отправил  ему    открытку: «Милый  Шура,  получил  твою  открытку.  Верен  тебе  по-прежнему  и  люблю  бесконечно.  Умоляю  не  завидовать  нашему  положению  в  Петрограде.  Кроме  презрения  и  высокомерной  милости,  мы  ничего  не  видим  от  братьев  образованных  писателей  и  иже  с  ними.  Христос  с  тобой,  милый.  Клюев».    
Большую  надежду  А.Ширяевец    возлагал  на    С.Есенина.    В  конце  мая    пришел    от  него  ответ:  «Дорогой  Шура,  очень  хотел  приехать  к  тебе  под  твое  бирюзовое  небо,  но  за  неимением  времени  и  покачнувшегося  здоровья  пришлось  отложить.  Очень  мне  надо  с  тобой  обо  многом  переговорить  или  списаться.  Сейчас  я  уезжаю  домой,  а  оттуда  напишу  тебе  обстоятельно.  Но  впредь  ты  меня  предупреди,  получишь  ли  ты  эту  открытку.  Твой  Сергей».   
А.Ширяевец    подтвердил    получение  открытки.    Возможно,  что  он  вновь  задал  вопрос    об    отношении    петроградских  литераторов  к революционным событиям и  к  поэтам  из  народа.   
24  июня  1917  г.    С.Есенин    отправил    в  Ташкент    обстоятельный  ответ:
«  Хе-хе-хо,  что  ж  я  скажу  тебе,  мой  друг,  когда  на  языке  моем  все  слова  пропали,  как  теперешние  рубли.    Были  и  не  были.    Вблизи  мы  всегда  что-нибудь,  но  уж  обязательно  сыщем  нехорошее,  а  вдали  все  одинаково  походит  на  прошедшее,  а  что  прошло,  то  будет  мило,  еще  сто  лет  назад  сказал  Пушкин.   
Бог  с  ними,  этими  питерскими  литераторами,  ругаются  они,  лгут  друг  на  друга,  но  все-таки  они  люди,  и  очень  недурные  внутри  себя  люди,  а  потому  так  и  развинчены.  Об  отношениях  их  к  нам  судить  нечего,    они  совсем  с  нами  разные,  и  мне  кажется,  что  сидят  гораздо  мельче  нашей  крестьянской  купницы  (Купница    -  от  «купно»    -    вместе,  здесь,  артель,  сообщество  –  С.З.).  Мы  ведь  скифы,  приявшие  глазами  Андрея  Рублева  Византию  и  писания  Козьмы  Индикоплова  с  поверием  наших  бабок,  что  земля  на  трех  китах  стоит,  а  они  все    романцы,  брат,  все  западники,  им  нужна  Америка,  а  нам  в  Жигулях  песня  да  костер  Стеньки  Разина.    Тут  о  «нравится»  говорить  не  приходится,  а  приходится  натягивать  свои  подлинней  голенища  да  забродить  в  их  пруд  поглубже  и  мутить,  мутить  до  тех  пор,  пока  они,  как  рыбы,  не  высунут  свои  носы  и  не  разглядят  тебя,  что  это  «Ты».    Им  все  нравится  подстриженное,  ровное  и  чистое,  а  тут  вот  возьмешь  им  да  и  кинешь  с  плеч  свою  вихрастую  голову,  и  боже  мой,  как  их  легко  взбаламутить.  (…)  Да,  брат,  сближение    наше  с  ними  невозможно.  (…)  На  остальных  просто  смотреть  не  хочется,  с  ними  нужно  не  сближаться,  а  обтесывать,  как  какую-нибудь  плоскую    доску,  и  выводить  на  ней  узоры,  какие  тебе  хочется.  Таков  и  Блок,  таков  Городецкий,  и  все    и  весь  их  легион.  (…)  Я  очень  и  очень  был  недоволен  твоим  приездом  туда.  Особенно  твоими  говореньями  с  Городецким.  История  с  Блоком  мне  была  передана  Миролюбовым  с  большим  возмущением,  но  ты  должен  был  ее  так  не  оставлять  и  душой  всей  не  раскошеливаться  перед  ними».    
С.Есенин    поделился  своими  планами  на  будущее:    «Мой  план:  обязательно  этой  осенью  сделать  несколько  вечеров,  а  потом  я  выпускаю  книгу  в  одном  издательстве    с  платой  по  процентам  и  выпущу  сборник  «пятерых»    -    тебя,  меня,  Ганина,  Клюева  и  Клычкова.  (О  Клычкове  поговорим    еще,  он  очень  т  близок  нам,  и  далек  по  своим  воззрениям).  Но  все  это  выяснится  совсем  там,  в  сентябре.  Стихи  посылай  в  «Скифы»,  новый  сборник,  и  «Заветы»  на  имя  Разумника  Васильевича  Иванова,  Царское  Село,  Колпинская,  20.    Это  не  редакция  там,  а  его  квартира.  Ему  посылать  лучше,  он  тебя  знает,  и  я  ему  о  тебе  говорил.  А  пока  всего  тебе  доброго.  Твой  Сергей».   
Откликом на события февральской революции  было издание А.Ширяевцем   малоформатной    восьмистраничной     книжечки     «Алые  маки.  Песни  последних  дней».    На  обратной  стороне  обложки  указано:  «Посвящается  Надежде  Васильевне  Плевицкой».  О  певице  Александр   знал  не  только  со  слов  Н.Клюева,  который  выступал  вместе  с  ней  в  гастрольных  концертах. Он   посмотрел  в  ташкентском  театре  «Гелиос»  кинодраму  «Крик  жизни»,  в  которой  главную  роль  играла  Н.В.Плевицкая. 
   В  сборник  «Алые маки»   были  включены  четыре  стихотворения: Стенька Разин  («Всколыхался ярко-красен Стяг восставших за народ…» (С посвящением С.М.Топунову),   О последнем царе  («Шумно плещутся волны морские…»),  Алые маки  («Как милого провожала я…»), Родине  («Русь, вставай! Довольно муки!..»).
В  последнем стихотворении звучал радостный  мотив  освобождения :
Русь,  вставай!  Довольно  муки!
Нет  ни  тюрем,  ни  оков!
Слышишь  радостные  звуки
Вечевых  колоколов!
Вьется  пурпурное  знамя,
Песнь  свободы,  как  прибой.
Распростись  с  больными  снами,
Светлый  путь  перед  тобой.   
В  издательстве  «Коробейник»  в  1917  г.    вышла  еще  одна    небольшая    книжечка  А.Ширяевца  «О  музыке    и  любви»,  в  которую вошли   стихотворения: Музыка («Опять тоска и думы черные…»),  На концерте («От улыбок ли, взглядрв ли девичьих…»),  Скрипка («Пела скрипка и чудился раненый белый лебедь…»),  Гвоздика («Гвоздики пряные, багряно алые…»),  Песня («Разлюбить тебя не было силы…»),  Монахиня («Когда с иконами прошли вы…»),  Корсар («Не в силах забыть я фрегаты…»),  Цыганка  («Распахнула шаль цветную…»),  Швея («С утра до серых сумерок сижу я  в мастерской…»,  Песня («Ах, не цветочек алый сорван…»,  Песня  («Тебе  -  и смех, и шутки…»),   Романс («Одинок… А ты проходишь мимо…»),  Чайка («Над белой пеной волн кочующих…»),  Снова («Песня забытая снова Душу мою обожгла…»),   Серый, хмурый день заглянул в окно… ,  Вешнее  («Снова, снова ручьи зажурчали…»),  Жизнь прекрасна!  -  Даже с горем и бессонными ночами… 
 Поэтические  сборники     А.Ширяевца    продавались    в  книжных  магазинах  М.Ф.Собберей  и  «Знание».  Часть  тиража  ему  приходилось  распространять  самому.    Помогали  друзья,  но  реализация   шла  плохо.    П.  Поршаков  писал  ему  из  Ашхабада  13  сентября  1917  г.:  «Итак  «Красный  Адмирал»,  твоих  книг  «Музыка  и  любовь»  продали  6  штук:  40  х  6    =  2  р.  40  коп.  минус  40  копеек  за  комиссию,  итого  тебе  причитается  «остальная  шелуха»  в  размере  2  рублей.  Жизнью  пользуйся  живущий!  Итак,  Шурка,  как  я,  так  и  ты  мне  сотвори  благо,  поторопи  Вольпина  выслать  мне  30  рублей  за  мой  гонорар  в  газете.    Всего  тобой  было  выслано  20  книг:  5  запевки  и  15  любви    -    продано  6,  -  остается  у  меня  на  руках  14,  -  если  хочешь,  могу  выслать  их  тебе,  а  то  пусть  лежат.  Приеду  в  гор.  Ташкент,  привезу.  Запомни  только,  что  их  14  штук».
В  сборнике   «О  музыке  и  любви»    сообщалось:  «Подготовляется  к  печати:    Александр  Ширяевец.  «Несмеяна  –  царевна.  Песни  –  стихи».    Книга  не  выходила.   
 
 
Смутное время
В  Туркестане  после  февральской  революции  некоторое  время  у     бывших  верноподданных  царя-батюшки,     ставших     в  одночасье    гражданами    свободной  и  демократической  России,  царила  растерянность.  Смена  губернатора  края    была  заметна  только  по  кратковременному  прекращению  в  марте    месяце    издания  газеты  «Туркестанские  ведомости»,  но и эта  газета   стала     вновь  выходить  после  утверждения    Временным  правительством  новых  органов  власти. 
Демократические нормы    гражданами  стали  реально   осознаваться  во время  июльских     выборов  в  Ташкентскую  городскую  думу.  За  места  в  думе  развернулась  борьба  между    вновь  созданными,  а  также  легализованными    старыми    партиями,   различными   общественными  объединениями    по  профессиональному  или  национальному    признакам.    Выдвигались    кандидаты  от каждого объединения или  блока    по  единому  списку.    В  газетах  публиковались  агитационные  материалы. В нескольких номерах «Туркестанского курьера»  можно было прочитать  объявление: «Граждане  евреи!  Исполните  свой  гражданский  и  национальный  долг!  Голосуйте  за  список  №  7».    Газета    призывала  также  голосовать  за  список   №  6,  включавший     кандидатов  от  радикально-демократической  группы.    Таких  списков  избирательной  комиссией    было  утверждено  по  городу  14.  Обывателю  трудно  было  разобраться    в подлинных       целях  и    задачах  многих  партий  и  общественных объединений.    
А.Ширяевец  не  принадлежал  ни  к  одной  политической  партии, но внимательно  следил   за  переменами  в  обществе.  Убедился,  что  значительная    часть  горожан    плохо  разбираются    в  предвыборных программах,    предпочитая   занимать  выжидательную  позицию.  Свои  наблюдения   Александр  изложил    30  июля  1917  г.  в    газете  «Туркестанский  курьер»   в  сатирической    заметке    Шелуха.    Это  были вынесенные на суд читателя   мелкие  зарисовки   увиденного  и  услышанного,    передающие  разброс  оценок,  мнений,  заявлений  горожан.  Публикация   как бы подталкивала  читателя  высказать  свое отношение к напечатанному:  
«-Знаем  мы  вас,  буржуев,  походили  в  золоте,  обождите    -    доберемся  до  вас!  –  воскликнул  рабочий  по  адресу  учителя,  и  свирепо  взглянув  на  позолоченные,  форменные  пуговицы  учительской  тужурки.
-  Извините,  товарищ,  но  я  уверен,  что  вы  получаете  больше  меня  раза  в  четыре,  -  робко  заикнулся  «буржуй».
-  Что?..  Ах  ты,  контрреволюционер    этакий!
«Буржуй»    «по  стратегическим  соображениям»  поспешно  отступил… 
*  *  *   
-Война  до  победного  конца!    -    молвил  белобилетник  Неунывающий,  и  на  всякий  случай  поступил  в  почтово-телеграфное  ведомство…
*  *  *
-Да  здравствует  Земля  и  Воля!    -    сказали  бежавшие  из  наступающей  роты  двое  защитников  отечества,    и  засели  в  кустах……
*  *  * 
-Все  на  алтарь  отечества!    -    сказал  купец  1-ой  гильдии  Киткитычев  и,  в  пылу  патриотического  подъема,  пожертвовал  старую  самоварную  трубу…
*  *  *
-Бедная  Россия,  кто  поможет  тебе!    -    воскликнул  патриот  Скотолобов,  и  положил  на  сберегательную  книжку  пять  тысяч  целковых…
*  *  * 
Говорят,  что  образовалась  новая  партия  «социалистов-вегетарианцов!.  Программа  будет  на  днях  опубликована. 
*  *  * 
-Земля  наша  велика  и  обильна,  найдется  место  и  приставу!    -    сказал  бывший  пристав  Взяточкин,  и  записался  в  большевики. 
*  * 
-Ты,  Микита,  с  аннексией  или  без  аннексиев!  И  контрибуций?
-  Конечно,  с  аннексиями  и  контрибуциями,  что  в  пустую-то  сражался! 
-  А  ежели-ча  я  тебе,  чёрту  шелудивому,  за  эти  империалистические  взгляды  под  девятое  ребро  звездану!?
-  Гм…  Ты  тово…  полегче…  Тогда  уж  я  лучше  без  аннексиев…
*  *  *
-Глянькось,  Фекла,  большевик    -    не  большевик,  жулик    -    не  жулик  у  ворот  трется…  На  всякий  случай  выпусти-ка  на  него  кобеля…».
  А.Ширяевца   не привлекали лозунги правых партий,  призывавшие  Россию к капиталистическому пути развития, но он не воспринимал и  программы  левых партий, обещавших в скором будущем всеобщее благоденствие.  В одном он был твердо  убежден: Россия должна двигаться вперед по собственному пути  и    движущей силой должно  стать  крестьянство.  О самостоятельном пути  России   писал  летом  1917 года:       
     За Русью-молодицей
Бегут два паренька:
-Ну, что же, озорница,
Кому твоя рука?
 
-Не я ли рыжий, бравый,
С червонцами мошна, -
Пойдем со мной направо,
Ей, будешь, что княжна!
 
-Не слушайся буржуя!
Уж я ль не по душе?
Налево! Докажу я  -
Быть счастью в шалаше!
 
…Несутся вперегонку,
За белы руки хвать..
Она смеется звонко:
-Ой, не пора ль отстать!
 
Скажу я вам без гнева:
- Я путь без вас найду!
Ни вправо и ни влево
Я с вами не пойду! 
 Свобода слова в Туркестанском крае  не имела в первые месяцы после февральской революции ограничений.   Газеты  заполнялись  сатирическими,  юмористическими,  разоблачительными  публикациями.   Не  избежал  нападок    и  А.Ширяевец.  15  июля  1917  г.  в    «Туркестанском  курьере»    поэтесса    Валентинова  (она  же  Валентина  Абрамова)  в  фельетоне    «Пегас  без  узды»  не  только    критически    оценила  изданный в 1915 г.   сборник    «Богатырь»,  но    и    обвинила    автора    в    политической  приспособляемости. 
«Литература  и  поэзия  били  в  картонные  литавры  бутафорского  патриотизма,  фальсифицируя  гражданские  чувства  апологией  царствующего  дома,  как  символа  воинствующей  России,  -  писала  Валентинова.  -  Городецкие  и  Соллогубы  мельчали  по  мере  отдаления  от  столицы  и  превращались  в  провинциальных  Миражных,  Бескрайных,  Южных  и  другие  поэтические  псевдонимы,  подыгрывающих  в  маленькие  бубны  гражданского  воодушевления  и  звякавшие  монистом  из  старых  монет  готовых  ходячих  фраз    (…).
Туркестан  тоже  отдал  свою  долю  этой  политически  беспринципной  и  неискренней  буффонаде  искусственно  раздутого  патриотизма.  Когда  началась  война    -    в  Ташкенте  был  выпущен  целый  летучий  водопад  поэтически  восторженных  обращений,  воззваний,  обещаний  и  описаний.  Между  прочим,  была  выпущена  и  брошюра  Ал. Ширяевца,  наиболее  признанного  из  ташкентских  поэтов,  под    определяющим  заглавием  «Богатырь»  (изд.  канц.  генгер.  губерн.  1915  г.).
Пафос  Ширяевца  в  этих  стихотворениях  не  пошел  дальше  патриотического  стереотипа  «шапками  закидаем»,  вложенного  в  уста  казаков  фальшиво-трогательных  репродукций  умирающих  героев  и  умилительных  олеографий,  в  которых  фигурировали  в  поэтических  ракурсах  «Обожаемые  монархи».  Например,  Раненый  (из  письма)    («Сколько  бились    -    не  помню,  не  знаю…». 
Это  ли    не  засахаренный  миндаль  целительного  бальзама  царской  ласки?    И  не  такой  же  приторный  трафарет  представляет  из  себя  стихотворение  Царская  дочь  («Пробыл  до  ночи  в  огне  боевом…»).. 
Но  весь  этот  елейно-патриотический  барабан  оказался  ложью.  Русскую  армию  не  спасли  тысячи  образков,  раздававшихся  одной  царственной  рукой,  но  в  то  время,  как  другая  предавала.    Ни  стихотворные  воинственные  клики,  ни  яростное  размахивание  ямбом  и  хореем  не  сдвинуло  немецкой  армии  ни  с  одной  пяди  земли  русской». 
Подобной критической оценке верноподданнических чувств А.Ширяевцу   трудно было  возразить по существу.  Всё это было в прошлом.  Теперь   в  России    установлен   новый  демократический  строй.  И  автор  фельетона    весь  свой  гнев  обрушила    на    тех литераторов,  которые     стали     восхвалять  новую  власть,  новые  порядки. 
«Но  не  безмолвствовали  поэты,  -  писала  Валентинова,  -    и,  покончив  с  официальной  словесностью,  они  в  тот  же  день  нашли  новые  слова  восторгов  для  революционных  побед.
«Русь,  распростись  с  больными  с  нами»,  -    пишет  Ширяевец  в  брошюре  «Алые  маки»  (изд.  «Коробейник»,  1917  г.,  ц.  20  к.).,  где  помещены  четыре  революционных  произведения:  «нажимай  сильнее,  братцы…,  где  царили  тунеядцы,  будет  правит  весь  народ».
Оказывается,  все,  что  было  до  этого,  было  больными  снами,  а  цари  и  царские  дочери    -    кровопийцами  и  тунеядцами.    Просто.
А  «Николай,  император  России  на  английском    плывет  корабле»,  размышляя:
Не  хотел  дать  народу  свободу    (…)
И  заплакал  неплаканный  царь…» 
Творческую  мысль,  творческие  искания  нельзя  ограничивать  какими  либо  рамками  и  тем  более  рамками  требований  политической    выдержанности  взглядов.    Много  перьев  было  сломано  по  этому  поводу,  когда  в  начале  войны  часть  литераторов  переместилась  в  суворинское  «Лукоморье».  Ничего  определенного  не  было  вынесено  в  смысле  разрешения  «домашнего  старого  спора»,  но,  очевидно,  что  есть  какие-то  элементарные  требования  чистоплотности,  честности  и  выдержанности  в  литературной  работе,  в  ясности    и  для  поэтов. 
Вся  ценность  поэзии    -    в  ее  художественном  приближении  к  истине,  к  вечному  и  перманентному.  Только  это  служит  в  поэзии  неиссякаемым  источником  эстетического  наслаждения  и  эмоционального  возбуждения.  Всякая  же  фальш,  все  пошлое  и  безвкусное,  терпимое  лишь,    как  массы  руды,  из  которого  приходится  извлекать  крупинки  радия    -    искры  истинного  вдохновения  и  стихийного  свободного  творчества    -    утомляет  и  оскорбляет». 
А.Ширяевцу  не хотелось безропотно   проглотить  горькую  пилюлю, хотя восхвалением  новой власти  он  не грешил. Написал  в редакцию газеты письмо:
 Гражданин редактор!  В заметке «Пегас без узды» (№ 156 «Турк. Курьера»), касаясь двух моих брошюр «Богатырь» и «Алые маки», г. Валентинова– Абрамова пишет: «Покончив с официальной словесностью, они  (поэты) в тот же день нашли новые слова восторгов для революционных уже побед». Я хочу указать г.Валентиновой– Абрамовой, что «новые слова» нашлись,  как будто,  не в один  «тот же день»: «Богатырь» издан в 1915 г., «Алые маки» –  в 1917 г., т.е. ровно через два года. Для меня непонятна такая рассеянность г.Валентиновой– Абрамовой, тем более, что она сама же указывает годы издания.
Кстати, насчет пафоса «Богатыря». Стихи, помещенные в этой брошюре, были написаны осенью 1914 года, Время упоения первой галицейской победой, время самых ярких надежд, когда ударялись в «патриотический пафос» не одни только поэты, чего, надеюсь, не будет отрицать и г.Валентинова– Абрамова.  За два года изменилось многое, многие «тайны» перестали быть тайнами, и не одни только поэты заговорили другим языком. Заалели революционные знамена, зацвели «Алые маки», ибо душа поэта была и будет арфой эоловой.      Ал. ШИРЯЕВЕЦ.
 Не мог Александр   быть  пассивным    созерцателем  событий.  Изменяющаяся общественная жизнь  увлекала  его  с  огромной  силой.  И  хотя  ему  трудно  было    давать    событиям  правильную  политическую  оценку,  все  же    с  гражданских  позиций    он       отличал      добро  от  зла,  прогрессивное  от  реакционного. 
В  Ташкент  стали  возвращаться  из  ссылок  и  тюрем    бывшие  политзаключенные.  Некоторые  из  них    заходили  в  редакции  газет,  делились  своими  воспоминаниями.      А.Ширяевец   относился  с  уважением  к  борцам  за    народное  счастье.    5  августа  1917  г.  в  «Туркестанском  курьере»    появилось  его    стихотворение 
Один  из    немногих
Что  поник  сиротливо    -    уныло?
Знать  заныла  душа  от  тоски,
Видно  вспомнились  волны  Байкала,
Глушь  Сибири,  тайга,  рудники…
 
За  народ  поднял  знамя  ты  смело,
Но  не  сбылось,  что  грезилось  в  снах…
Как  свеча  твоя  юность  сгорела
В  неприютных  Острожных  стенах…
 
А  теперь,  когда  сбылись  мечтанья,
Когда  зори  над  краем  родным,
Ты  вернулся  из  края  изгнанья
Стариком  изнуренным,  больным…
 
Сердце  замерло,  сердце  устало.
Не  забыть  видно  ржавых  оков,
Рокотанье  седого  Байкала
И  сибирских  сырых  рудников.
 
Через  две  недели,  используя  рассказы  и  воспоминания    узников,   опубликовал   стихотворение  В  тюрьме  .   
С  железным  переплетом
Тюремное  окно…
_  Как  сокол,  вольным  летом
Летел,  давно..  давно… 
Дождался  сокол  плена:
В  тюрьме  глухой,  сырой…
Крепки,  высоки  стены
И  зорок  часовой… 
Ну,  что  ж  доволен  малым…
Кручина  не  берет.
Быть  может  об  удалом
Родная  Русь  споет. 
Приник  лицом  он  бледным
К  окну…  Бегут  года.
-  Ужель  мечтам  победным
Не  сбыться  никогда. 
А.Ширяевца   приглашают    сотрудничать  в    новые  зарегистрированные  газеты  и  журналы.  В    начале  июля    в  газете  «Туркестанский  курьер»  напечатано    объявление,  что  10-15  июля  в  Ташкенте  выйдет  первый  номер  литературно-художественного  и  общественно-политического  журнала  «Буревестник».    Среди  сотрудников     был  назван    Александр  Ширяевец. 
 
 
Октябрь  1917  г.
Недовольство  в Ташкенте нарастало. Оно проявлялось по-разному, но чаще всего  в разговорах мещан.  А.Ширяевец оказался в гуще  разных оценок событий горожанами.
 7 сентября в«Туркестанских ведомостях» публикуются зарисовки А.Ширяевца   Светотени. .1. «Зловещее». 2. «Красный Адмирал».  
 В зарисовке  «Красный  Адмирал», а за этим названием скрывалось имя главы Временного Правительства Керенского, А.Ширяевец автобиографично показал  молодых людей, у которых восторженная оценка  происходящих в стране революционных событий гармонично сочетается с их  личной любовью: …
 Они идут по тротуару, молодые, веселые, то и дело хохочущие… Он долго говорил  об университете, она  -  о курсах, и вот они на несколько минут замолкли, - слишком много надежд и упований стеснилось в груди у каждого…  Они остановились у витрины книжного магазина, и из массы алых, синих, желтых и пунцовых брошюр на них глянул сухощавый  высокий «Красный Адмирал». Были красивы и вдохновенны черные, горящие глаза, и властно звали на подвиг…
Совершенно иная тональность в зарисовке   «Зловещее»,  раскрывающая   оценку  изменений в стране  горожанами  всех возрастов и  социального положения:
Они сидят на скамье у ворот и беседуют. Их трое:  подрядчик, румяный, хорошо упитанный человек средних лет; чиновник, поджарый с выцветшими от разных «отношений» глазами, и  благообразный, седобородый старец, среднее между лавочником и церковным старостой.
Говорит подрядчик, взмахивая руками; толстые, пухлые пальцы комкают газетный лист:
-Дожили ,нечего сказать, хлеба три четверти на персону,  -  где это видано? Где  еще в каких странах такое питание?..
- Новый строй!  Республика!  - язвительно бурчит чиновник.
- Ботинки восемьдесят целковых! -  тараторит подрядчик, - зимнее пальто четыреста рубликов, и ни копейки меньше! Не житье, а масленица! Сахар  -  тю-тю! А куда мука, позвольте вас спросить, делась? Хе-хе-хе!  Знаем мы эти фокусы, слава тебе Господи, не лыком шиты! А начни-ка  претендовать на новые порядки, - пожалуйте в милицию за  контрреволюционность! Свобода! Да провалитесь вы с такой свободой!
И он энергично отплевывается.
Ввязывается чиновник, кричит пропитым басом:
- Побывал я на днях в «Доме Свободы» на собрании. Галдели  -  галдели, прогалдели до часу ночи, так и не до чего не договорились… Голосовали – голосовали, а толку никакого… Шум в ушах пошел у меня от всего этого,,,, сразу видно, что чесать языки только пришли… «Товарищ» да «товарищ»  -  тошнит уже ото всего этого.. Не пойду больше!.. Раньше, небось, не особенно языки развязывали, чуть что  -  получай нагайку… И лучше было.. Было все чинно и благородно…
- Безобразиев этих не было, - вставляет старец, - жили спокойнее, и жулья всякого меньше было… Отошли те времена!..
Начинает опять подрядчик, блестя заплывшими, зитрыми глазками:
- Дивны дела твои Господи! Брось камнем в собаку  -  попадешь в депутата какого-нибудь… И сколько развелось их  -  аки песок морской! А какая польза  от них? –Не видно-с!  Носятся на автомобилях, как бешеные, только шины зря портят!
- Раньше, поди, сапоги чистили, а теперь  - избранники!  - вставляет чиновник.
-На счет фронта и говорить нечего! – продолжал подрядчик. – Развал! Гибнет Россия, и крышка! Небось при старом строе по шестидесяти верст в сутки от неприятеля не удирали, без ружей и патронов держались. А теперь… безобразие одно!.. Что творится  -  не уразумею.
Он злобно сует скомканную  газету в карман, и вопросительно смотрит на собеседников.
-Некультурность! – басит чиновник -  не президент нам нужен, а султан турецкий… Раненько запели на демократический лад  -  рыльцем не вышли! Видел я министров новых, наших  - недоразумение, а не министры! Наш столоначальник за пояс их всех  заткнет! Потому ничего и не клеится! 
-Последние времена!  - поддакивает старец, - пропадает Расеюшка… Э-э-х!..
- Разруха! – блестит заплывшими глазками подрядчик, - поневоле вспомнишь старые времена!
…Они  еще долго будут  петь отходную новому строю, ибо не выдерживают старые мехи нового вина… И странно похожи они на Рериховских «Зловещих», но слишком звонко, слишком победно звенят новые песни и не страшны молодой России эти зловещия каркания…
12  сентября  1917  г.  в  Александровском  парке  Ташкента    состоялся  митинг  рабочих   железнодорожных   Бородинских  мастерских,  к  которым  примкнули  до  семи    тысяч  рабочих  других  предприятий,    солдат  и  горожан.  После  выступлений  ораторов-большевиков      митингующие    приняли    резолюцию    «Вся  власть  Советам».    Вновь  избранный  исполком  Ташкентского  совета,  в  котором    преобладали    большевики,    приступил  к  работе    в  сложной  политической  обстановке.  Многие обыватели   продолжали занимать  выжидательную  позицию,  а  более  ловкие    стали    приспосабливаться  к  требованиям  новой  власти.  Образ  такого    приспособленца  к  изменяющимся    общественным    ситуациям    А.Ширяевец  раскрыл    в  очерке  Гражданин  Гусь-Лапчатый  (Портрет),    опубликовав  его    в  «Туркестанских  ведомостях»  12  сентября  1917  г. 
«До  первого  марта,  -  писал  А.Ширяевец,  -  гражданин  Гусь-Лапчатый  именовался  «губернским  секретарем»,  был  исправным  службистом,  трепетал  перед  власть  имущими,  почтительно  жал  два  перста  делопроизводителя  Черноморова  и  повергался  в  прах  перед  самым  его  превосходительством.  Нынче  же…    из  «губернского  секретаря»  стал  «гражданин  Гусь-Лапчатый».    Теперь  он  активно  выступал    на  митингах  и  собраниях.  Изобличил  пристава.    Вначале  принял  сторону  большевиков,  но  после    их    разгрома  Временным  Правительством  быстро    переметнулся    в  эсеры.  Но  на  всякий  случай  дома  тайно  хранил  атрибутику  и  самодержавия.  Так,  на  всякий  случай,    веря  в  силу  русского  «авось». 
  Свой  очерк  А.Ширяевец  заканчивал  призывом:
 «Читатель,  ты,  наверное,    часто  сталкиваешься  с  Гусь-Лапчатым,  слышал  не  раз  громоносные  речи  его,  слышал  и  может  быть    негодовал  на  родителей  своих  за  то,  что  вышел  из  тебя  только  рядовой  обыватель    -    что  же  поделаешь,  у  каждого  своя  «планида»!
Я  тоже    «обыватель»,  тоже  сижу  на  черном  хлебе,  пью  чаек  без  сахара.  Склоним  же  покорно  свои  головы.    –  Провидение  знало,  что  делало,  и  воскликнем  единогласно:
-  Дорогу  Гусь-Лапчатому!    Ликуй  и  славься  Гусь-Лапчатый!  Держи  нос  по  ветру  и  обретешь  ты  счастье  свое!  И  сколько    таких  Гусь-Лапчатых!» 
Попытка    сторонников  Временного    правительства    свергнуть  власть  Советов    в  Ташкенте  привела  к  вооруженному    восстанию  и  окончательному    переходу    власти     в руки       рабочих  и  солдатских  депутатов.   
Октябрьские    революционные  события    были  встречены    А.Ширяевцем  настороженно.  Он  писал    С.Есенину  в  Москву:    «Здесь  ни  газет,  ни  журналов  не  получается,  так  что  я  в  полной  неизвестности,  а  потому  не  в  состоянии  разобраться,  что  делается  на  Руси  и  на  чьей  стороне  правда.  Здесь  в  октябре  было  побоище,  на  днях  ожидается  восстание  мусульман.  Жить  в  такой  обстановке  жутко,  и  я  боюсь  строить  какие-либо  планы.  А  самое  главное  то,  что  все  время  думаешь,  на  чьей  стороне  правда  и  получается,  что  правды,  видно,  совсем  нет  на  свете.
Тяжело  и  жутко  от  такой  смуты!».   
В  ответном  письме    16  декабря  1917  г.    С.Есенин    не  внес  определенной  ясности,  ограничился  некоторыми    практическими    советами:  «Дорогой  мой  Шура!  Прости,  пожалуйста,  за  молчание.  Всё  дела  житейские  мучают,  а  как  освободишься,  так  и  липнешь  к  памяти  о  друзьях,  как  к  меду. 
Сейчас  сидит  у  меня  П.Орешин.  Кланяется  тебе  и  просит  стихов  для  одного  сборника,  а  главное,  что  я  хочу  сказать  тебе,  это  то,  что  собери  все  свои  стихи  и  пошли  Разумнику.  Он  издаст  твою  книгу.  Об  условиях  я  уже  сговорился,  и  ты  получишь  за  80  стр.  не  менее  700  рублей.  Это,    родной,  не  слова,  поэтому  я  поторопил  бы  тебя.
Скоро  выходит  наш  сборник  «Поэты  революции»,  где  есть  несколько  и  твоих  стихов.  Гонорар  получишь  по  выходе.    Пиши,  родной  мой,  не  забывай.  Ведь  издалека  тебе  очень  много  надо,  а  я  кой  в  чем  пригожусь.  Твой  Сергей.  Литейный,  33,  кв.  11.
Стихов!  Ради  Бога,  Разумнику  стихов.  Вывери  «Запевку»  и  все,  что  можешь».
  Новокрестьянским  поэтам  была  близка    программа  левых  эсеров.    13  апреля    1918  г.    в  московской  газете  «Новости  дня»    Ирина  Трубецкая  в    статье    «Печальная  летопись:  Приспособляемся»  замечала:  «В  стан  левых  эсеров  перекочевали  и  критики  Иванов-Разумник,  Лундберг,  и  мистик  Блок  и  антропософ  Андрей  Белый,  и    «поэты    из  народа»  Клюев,  Ширяевец,  Есенин». 
А.Ширяевец    постоянно    выражал    скептическое  отношение    к  городу  и  горожанам,  как  единственным участникам   революционных  событий   в  стране.  Он   убеждал,  что  только  сельские    жители    являются    истинными  носителями    народного  духа,  только  ими  будет   создаваться     светлое    будущее    народа.   
«  Город    дал  уже  все,  что  он  мог  дать,  -  утверждал    он,    -    и  от    «царящих  властительно  над    долом,  огни  вонзивших  в  небосклоны»,  крикливых    городов,  взоры  всех  устремились  к  скромным,  затерянным  в  зеленях  полей  деревенькам.   
Народ!  Сколько  перьев  сломано  в  яростных  спорах  о  народе,    сколько    кип  бумаги  написано    о  нем,  о  его  загадочной  душе!    И  действительно,  с  одной  стороны  чуть  что  и  вилы  в  бок,  или  «красного  петуха»  подпустит,  плюс    -    повальное  пьянство  и  тьма  других  пороков,  а  с  другой:  тысяча  выходцев  в  Канаду,    -    горение  духа,  искание  «истинного  Бога».  Вот  и  разберись  в  народной  душе!
Безудержное,  доходящее  до  виртуозности  матершинство  и  вдруг:    «Слово  о  полку  Игореве»!  Сегодня  раскроил  череп  своему  ближнему,  а  завтра  уйдет  в  пустыньку  и  Столпником    простоит  тридцать  лет.  Да,  мудреная  штука  народная  душа… 
Мы  не  знаем,  каким  политиком  станет  теперь  народ,  но  мы  твердо  убеждены,  что  даст  он  нам  красоту    новую,  выпустит  новых  «Жар-Птиц».
           Пытаясь глубже    понять  программу  левых  эсеров,  Александр  стал   интересоваться     левоэсеровскими    газетами.  В  конце    декабря  1917  г.    писал  С.Есенину: :«Нельзя  ли  попросить  Разумника,  чтобы  он  распорядился  высылать  мне  «Дело  народа».  Выписывать    -    дорого,  авось,  найдется  лишний  номерок.  Попробуй.  Пиши.    А.Ш.  Где    Николай  (Клюев)?  Скоро  ли  выйдет  твоя    новая  книга?».   
Внимательно   А. Ширяевец    следил  за  событиями  в  России  после  прихода  к  власти  большевиков.  Тревожился,  что  Октябрьская   революция  совершилась  не  мирным  путем,  как    это было  в феврале,  а     сопровождалась  вооруженными  столкновениями,  гибелью людей. Особенно его  настораживало, что в  противоборствующих   лагерях  оказывались  люди,  когда-то  бывшие  в  родстве  или  учившиеся  в  одном    и  том  же  учебном  заведении.   Поэта    пугало    приближение     гражданской  войны.    В  «Туркестанской  газете»  19  ноября  1917  г.  свои  сомнения  и  предчувствия     выразил  в    стихотворении    Россия:   
Давным-давно  на  подвиг  славный
Богатыри  не  мчатся  вскачь,
И  горше  плача  Ярославны
Твой  заглушенный  тихий  плач.
 
Не  злым  врагом,  не  в  поле  ратном
Твой  щит  старинный  дерзко  смят,    -
В  краю  родном,  ножом  булатным
Сыны  любимые  разят. 
 
Как  зверь,  метнувшийся  на  чащи,
Бегут  они,  и  дик  их  зов.
И  отдают  рукой  дрожащей
Дары  отважных    Ермаков…   
Не  на  все      вопросы  А.Ширяевца  его петроградские друзья-поэты    могли    дать  исчерпывающие  ответы.  Они  были,  прежде  всего,  певцами,  а  не  политическими  деятелями.  Не  исключением  был  и  С.Есенин,  который считал, что  А.Ширяевцу нужно обязательно уехать из Туркестана.    В.Львов-Рогачевский  вспоминал:  «Когда  я  встречался  в  1917  году  с  С.Есениным,  он  каждый  раз  с  юношеским    увлечением  говорил  о  Ширяевце,  с  которым  состоял  в  переписке.  Он  давал  просматривать  мне  его  рукописи,  многие  стихи  своего  друга  тут  же  на  память  читал  своим  певучим  голосом.
-  Его  надо  переменно    перетащить  в  Москву  из  Азии.  Он  там  задохнется,    -    обычно  заканчивал  он  беседу». 
 
 
«Свободный  Туркестан»
В конце 1917 г. Александра  утверждают членом редколлегии ежемесячного журнала «Туркестанец», органа Туркестанского краевого почтово-телеграфного комитета. В первом номере он публикует небольшой рассказ С почтой (из недавнего прошлого , а открывается журнал его стихотворением, по содержанию созвучного происходящим политическим и социальным переменам в стране. Стихотворение,  как и рассказ,  подписал псевдонимом  А. С-кий. 
Лети в почтовые берлоги,
Надежду зароняй в груди
Тем, кто на жизненной дороге
Не видел света впереди.
 
Теперь ведь нет былого гнета,
Иная жизнь, иные дни,
И не затушит властный «кто-то»
Свободы яркие огни,
 
Не  навострит теперь «шпик» уши,
Доносов сгинула пора,
И от бесправного «чинуши»
Стал вольный гражданин. Ура!.. 
Дружеские  отношения  у А.Ширяевца сложились  с    поэтом  Владимиром  Ивановичем  Вольпиным,  который  приехал  в  Ташкент    из  Могилевской  губернии    в  начале  мировой  войны.  Он сразу заявил себя как поэт, его    стихи   стали   печататься     в  туркестанских  газетах. 
Их    сблизила  искренняя    любовь    к  поэзии.  Оба  были  противниками    «формального»  подхода,  придерживались  навыков  традиционной   поэтической  школы.  В.  Вольпину  нравился    песенный  настрой    стихотворений  А.Ширяевца.    21  ноября  1917  г.    в  «Туркестанских  ведомостях»    стихотворение  А.Ширяевца    Луна     было    напечатано    с  посвящением    Валентину  Вольпину. 
Более  предприимчивый  В.И.Вольпин    после  февральской    революции  стал    издавать    литературно-художественный  журнал  «Буревестник». Издание  не  нашло  активной   поддержки  у  читателей   и  вскоре    было  закрыто.    В  начале  1918  г.  ему  поручили    редактировать    новую    политико-экономическую,  общественную  и  литературную    ежедневную    газету    «Свободный  Туркестан»,  органа    независимой  социалистической  мысли.  В  сотрудники   В.Вольпин       привлек   своего друга.  16  января  1918  г.  в  первом  номере    газеты   А.Ширяевец   напечатал    статью    «Три  витязя  (О  поэтах  из  народа)».   
Краткие  характеристики  поэтов    из  народа  А.Ширяевец  связывал    с    революционными    событиями,  которые    оценивал    со  своих    крестьянских  мировоззренческих  позиций. 
В  статье  отсутствуют    биографические    сведения    о  поэтах.    Н.Клюев,  С.Есенин,  С.Клычков,   причисленные  автором   к  сказочным  витязям.  Как поэты были     представлены    читателям    подборкой  их    поэтических    произведений    с  небольшими     краткими    комментариями. 
Первым  «витязем»  был  назван поэт     Н.Клюев:
«Раскрываем  сборники  Клюева:  «Сосен  перезвон»,  «Братские  песни»,  «Лесные  были»  и  «Мирские  думы»,  раскрываем  и  не  можем  оторваться  от  этих  страниц,  ярких,  певучих,  мы  начинаем    слышать  воистину  «Сосен  перезвон»  и  верим  этим  колдующим  «Лесным  былям». 
Можно  ли  не  верить  такому  народу,  о  котором  написаны  такие  простые,  такие  мастерские  строки: 
Наша  радость,  счастье  наше
Не  крикливы,  не  шумны,
Но  блаженнее  и  краше
Чем  младенческие  сны!»   
Текст стихотворения  Н.Клюева    Пахарь    сопровождался    восторженным  призывом:  «Прочитайте  и  выпейте  из  чистого,  подлинно  народного  источника  живой,  чудотворной  воды». 
Поэзию  С.Есенина    А.Ширяевец    знал    меньше,    но  это  нисколько  не  приуменьшало его  пафоса  при  характеристике:
«Также  весь  русский,  молодец  молодцом,  звонкоголосый  Есенин.  Он  еще  юноша,  выступавший  только  в  этом  году  со  своей  «Радуницей»,  но  какой  крепкий  голос  у  него,  какая  певучесть  в  его  чеканных  строчках.  Вот  его  незабываемые  стихи  о  Христе: 
Не  с  бурным  ветром  тучи  тают
На  легкокрылых  облаках.
Идет  возлюбленная  Мати
С  Пречистым  Сыном  на  руках.
Она  несет  для  мира  снова
Распять  воскресшего  Христа.
-Ходи,  мой  сын,  живи  без  крова,
Зорюй    и  полднюй  у  куста…
Любимой  невесте  России  подарены  следующие  строки  одного  из  есенинских  стихотворений,  проникнутого  почти  юношеским  восторгом  преклонения  перед  чудодейкой  родиной:
Если  крикнет  рать  святая:
-  Кинь  ты  Русь,  живи  в  раю!
Я  скажу:    не  надо  рая,
Дайте  родину  мою.
Сергей  Есенин  свеж  и  юн.
Он,  как  это  принято  говорить,  «весь  в  будущем».    Радуясь  за  кудрявого  песенника,  мы  невольно  вспоминаем  некрасовское:
Не  бездарна  ты  природа,
Не  погиб  еще  тот  край,
Что  выводит  из  народа
Столько  славных    -    то  и  знай…».
Завершается   статья     обзором  произведений  С.Клычкова:    «Третий  певец  русской  народной  «Тройки»    -    Клычков.    Творчество  его  стихийно  и  самобытно.  Сюжет    -    былинная  удаль.  Долго  не  забыть  его  сказочного    «Садко»  из  «потаенного  сада»,  мы  не  можем  отказать  себе  в  удовольствии  привести  это  изумительное  стихотворение  полностью: 
Ходит  море    перед  горами,
Перед  борами  да  ярами!..
Ходят,  ходят  волны  по  морю,
Стелят  пеною  пол  берегу!..  (…).
Прочел  и  не  веришь.
-  Ведь  это  настоящий,  живой  новгородец    Садко!  Какая  красочность!  Какое  совершенство  формы»
Восторженные    отзывы    о  творчестве    Н.Клюева,  С.Есенина,  С.Клычкова позволили А.Ширяевцу  сделать неожиданный вывод, что  истинно  народная  поэзия  становится    недоступной    городским  жителям.  «Горожанин,  -  писал  он,  -    задавленный  каменными  громадами  улиц,  захлестнутый  чадным  фабричным  дымом,  прочтя  хрустальные    клычковские  строки  о  «Мельнице  в  лесу»,  вероятно,  вздохнет  полной  грудью: 
Льется  речка    - 
Быстротечка:   
Берега  ее  убраны
В  янтари  и  жемчуга…
Льется  речка  лугом,  лесом,
А  в  лесу  волшебный  плес
Словно  чаша  под  навесом
Чистых  елей  и  берез.    (…). 
Большинство  песен  Клычкова    -    в  честь  Лады,  забытой  горожанами,  но  не  забытой  сыном  полей  и  лесов,  с  диковинными  речками  и  мельницами.  И  сколько  таких  самоцветов    у  трех  песенников  народных!   
Не  вдаваясь  в  подробную  оценку  стихов  Клюева,  Есенина  и  Клычкова,  мы  отсылаем  читателей  для  подробного  ознакомления  к  указанным  здесь  сборникам,  ибо  каждый  из  них    -    это  событие,  а  может  быть,  и  эпоха  в  русском  искусстве». 
Статья  заканчивается    обобщающими    замечаниями    о    необходимости  обращения    внимания    на    народ  и  его  самобытное  творчество,  так  как  «большие  силы  таятся  в  деревне,  много,  слишком  много  забыто  кладов  в  русском  черноземе  и  надо  только  суметь  разыскать  их.  Надо  пойти  в  деревню,  надо  уметь  подойти  к  ней,  и  тогда  не  вилами  встретит  она  нас.  (…)  О  многом  забыла  наша  интеллигенция,  слишком  долго  смотрела  она  через  монокль  на  сермяжных  жителей  деревни  и  не  досмотрела  самого  главного.    Быть  может  «Пугачевщина»  прошлая  и  нынешняя  и  разлилась-то  от  этого  «недосмотра».    А  многому  бы,  весьма  многому,  следовало  бы  поучиться  «царящим  властительно»  городам  у  немудрых  деревенек!
Происходят  и  будут  происходить  великие  потрясения,  неизбежные  во  времена  революции,  когда  добывается  лучшая  доля.  Но  что  бы  там  ни  было,  мы  спокойны  за  народ  наш,  пока  он  шлет  нам  таких  песенников. 
-  Силам  черноземным  привет!    Александр  Ширяевец».
И.И.Шпак  вспоминал:  «Снова  разлука  и  встреча  в  1918  году.  Незнакомый  с  учением  социал-экономистов,  в  том  числе  с  Марксом,  а  также  с  коммунистической  программой,  он  на  первых  порах    растерялся  и  был  простым  зрителем  великих  событий.  Когда  А.Блок  пропел  свои  «Двенадцать»,  Ширяевец  глубоко  задумался,  написал  ему  очень  большое  письмо,  но  ответа  не  получил.».
Оценка    революционных  преобразований    в  Туркестане    после  Октября    просматривается    в   опубликованном   рассказе    Скрипка. 
«Это  случилось  в  наши  сумбурные  дни,  -  так  начинает     рассказ А.Ширяевец.  –  В  день  восстания  рабочих  и  солдат  скрипач  Синицын  был  на  именинах  у  старого  приятеля  своего,  Турасова.  Было  довольно  весело.  Синицын  играл  любимые  свои  вещи,  играл  без  конца,  артистично,  вдохновенно…  И  вдруг  неожиданные  выстрелы…
-Заварилась  каша!    -  бросил  один  из  гостей.
Прибежала  кухарка: 
-  Рабочих-то,  солдат-то,  счету  нет!  Так  и  прут,  так  и  прут!    Тыща!    И  все  с  винтовками!»
И  далее  повествуется  о  том,  как    Синицын  с  другом  по  пути  домой  с  вечеринки    были  остановлены  солдатским  патрулем  и  на  ночь  доставлены  в  проверочный  пункт,  где  уже  находилось  несколько    лиц.    Утром  всех  задержанных    хотели  без  суда  и  следствия    расстрелять  как  классовых  врагов,  но  спас  один  из  руководителей  восставших  солдат  и  рабочих,  который  потребовал    всех  отвести  в  штаб    для  судебного  революционного    разбирательства.    По  пути    задержанных  окружает    толпа  народа,    возбужденная  сообщениями  об  убитых  и  раненных  рабочих  и  солдат  во  время  ночного  сражения  с  частями,  поддерживавших  Временное  правительство.  Стали  раздаваться    из    возбужденной    толпы   крики   о  расстреле  всех    задержанных.    Конвоиры  выполнили    их  требование.    Случайно  остались  в  живых  скрипач  Синицын  и  мальчик  кадет.    Скрипач    попросил  сыграть  перед  смертью  еще  раз  на  скрипке.  Его  виртуозная  игра    так    сильно  подействовала  на    участников  стихийной    расправы,  что  его    и  мальчика  отпустили.
Это      беззаконие    в  рассказе    объясняется     как    пробуждение  в  человеке  звериного  начала.  Синицын,  а  его  устами  и  сам  Ширяевец,  рассуждал:  «Сколько  было  великих  Учителей,  пророков,  сколько  настроено  храмов,  расписанных  величайшими  художниками,  а  люди  все  те  же…  Кто  же  должен  прийти,  чтобы  вытравить  навсегда  в  человеке  звериное?    Будда,  Христос,  Магомед    бессильны,  да,  бессильны,  как  это  ни  грустно.  Где  вы  новые  учителя,  новые    Франциски  Ассизские  и  Николаи  Угодники?».
Автор рассказа     не  считал,  что  в  народе  высокие  духовные    и  нравственные   качества     погибли.    Ведь  смог  же  скрипач  Синицын    великолепным  исполнением  музыка  Шопена  и  Гуно  утихомирить  возбужденную  расстрелом    толпу  и  заставить  ее  осознать  бесчеловечность  содеянного.  По убеждению скрипача  доверчивым  сознанием  народа    ловко  управляют    нечистые  на  руку  люди,  отстаивая  свои  корыстные  интересы    Синицын  «взглянул    еще  раз  на  толпу  и  понял,  что  эти  суровые,  безбородые  и  бородатые  люди  с  винтовками    -    дети,  слабые,  беспомощные  дети,  ловко  обманутые  кем-то  хитрым  и  безжалостным…  И  сделалось  жаль  их…».   
В   «Свободном   Туркестане»  были напечатаны  поэтическая сказка    Пир    Зимы,    стихотворения    Аленушка,    Песня  (фабричная),     рассказ  Свадьба  (Сельская  быль)    с  посвящением    «Сергею  Есенину». Газета     просуществовала  четыре  месяца,  а  затем    была  закрыта  из-за  отсутствия    финансовой  поддержки.
Пришлось  снова  обращаться  за  помощью  к  столичным    друзьям.    А.Ширяевец    писал  С.Есенину:    «  Сережа!    За  два  дня  до  получения  твоего  письма,  прочитав  в  газете,  что  в  Питере    вышла  новая  газета  «Знамя  труда»,  в  которой  участвуют  Ремизов  и  Николай  (Клюев),  я  послал  туда  все  песни  о  «Стеньке  Разине».  Если  ты  не  хочешь,  чтобы  они  там  появились,  если  не  трудно,  зайди  и  возьми  для  передачи  Разумнику.  Сошлись  на  это  письмо».
Обращение  было  услышано,  в    «Знамени  труда»  А.Ширяевец    был  объявлен  в  числе  постоянных  сотрудников  газеты,    как  и    А.Ганин,  С.Есенин,  Н.Клюев,  П.Орешин,  Р.В.Иванов-Разумник  и  др.    В  первой  половине  1918  г.  в  газете  печатались  ширяевецкие   стихи     Клич,  .  «Не  пришлось  чудесной  птицы…»,    «За  бухарским  пологом  пьяный  Стенька  спит…»,  «Не  сдержали  станичники  атаманов  зарок…». 
Внимательно следит за книжными новинками. 3 января 1918 г. отправил в Суздаль  Владимирской губернии  заказ на книги:
«Товарищи! Будьте добры выслать мне налож(енным)  платежом следующие книги:  1. Альманах «Преображение» (1-й, 2-й, 3-й вып.).  2. Назаров. Жизнь и песни. 
3. Краснояров. Стихи.   4. Дворяшин Ник. Стихи  (если есть сборники Ник. Дворяшина  - вышлите тоже). 5. Глюзеров. Стихи.   6. Тихоплес.  7. К заветной цели.    8.  Родная лира.
 9. На пути к свету.   Буду очень благодарен. Прошу также сообщить, как идут теперь Ваши издательские дела, выпущено ли что-нибудь новое и где находятся книги, изданные Вами. С совершенным уважением Александр Ширяевец. Адрес на конверте».
 
«Красный  звон»
В  феврале  1918  г.    Петрограде  выходит  коллективный  сборник  стихов  «Красный  звон»  С.Есенина,  Н.Клюева, П.Орешина  и  А.Ширяевца.    Вступительную    статью    написал   критик   Р.Иванов-Разумник. 
А..Ширяеаец     в  сборнике  был представлен    циклом  стихотворений  «Зори-Заряница»,    в  который  вошли    Запевка,    «Ляжу  гусельки  -    яровчаты…»,    «Загуди    сильнее    Красный  вешний  звон!..»,    Пасха,    Родине,    Алые  маки,  Стенька  Разин. 
  О    революционных  событиях  поэт   рассказывал  в  аллегорической  форме,  используя  фольклорные  образы  и  приемы. Таково   стихотворение   Родине:
Долго    чудище  бессонное
Измывалось  над  тобой.
Ты  спала  как  опоенная
Наговорною  травой…
Твоего-то  Илью  Муромца
В  клеть  загнали,  благо  прост!
Полно  маяться,  сутулиться!
Поднимайся  во  весь  рост!
 Поэт   призывал     народ  освободиться    от    многовекового  гнета  и   заявить  о  себе  во  весь  голос.   Такая миссия народа вызывает  у автора  радостную оценку.  
Загуди  сильнее,
Вешний  красный  звон!
Злого  чародея
Взяли  мы  в  полон!
Буйно-огневая
Посреди  песков
Бьет  вода  живая
Новых  родников! 
Вековые  раны
Вылечит  народ,
Будет  сердце  пьяно
Радостью  свобод!
Для  А.Ширяевца     представление  о  счастливом  будущем  неразрывно  связано  с    активным    участием  в  созидательной  общественной  жизни    народных  масс:
Верю  в  зарево  сполошное,
В  этот  вещий  грозный  гром!
При,  чумазая,  таежная,
Напролом!
Сборник  «Красный звон» привлек внимание.  «В  книге  собраны  стихи  четырех  поэтов-крестьян,  посвященные  тяжелой  доле  народных  масс  перед  революцией»,-  сообщалось  в  «Вестнике  жизни».    «Все  четверо    -    поэты  из  народа.  Удачная  мысль    -    объединить  их  отдельным  сборником»,  -  писал  В.Е.Миляев  в  газете  «Огни»  Воронежского  союза  журналистов.   
Рецензент    «Вестника  Воронежского  округа  путей  сообщения»    отмечал:   «Снова    -    стихи.    Опять  о  революции.(…)    Чудно-хороши  в  сборнике  строфы    Петра  Орешина,  содержательны,  оригинально-сладкозвучны,  полуэпические  напевы  С.Есенина,  народно-лиричны  и  красивы  «Зори-заряницы»  А.Ширяевца.  Слабее  всего  «Красные  песни»  Н.Клюева».
Критик  В.Л.Львов-Рогачевский  в  статье  «Поэты  из  народа  (посвящаю  поэтам-самоучкам)»  в  журнале  «Рабочий  мир»  (№  6)  писал:  «Клычков,  Клюев,  Ширяевец,  Есенин,  Орешин  возродили  кольцовскую  песню,  их  стихи  зазвучали,  заиграли  огнем,  заискрились  талантом,  засверкали  силой  и  заразили  удалью.  (…)    Эти  поэты-крестьяне  открыли  новый  период  в  литературе,  как  в  1892  г.  открыл  новый  период  поэт-рабочий  М.Горький».
Проживая    в  далеком    Туркестане,   А.Ширяевец   своим  творчеством     числился  (заочно)  в  инициативной  группе  крестьянских  писателей,  которые  потребовали открытия  в  московском   Пролеткульте   крестьянской  секции.  В  газете    «Голос  трудового  крестьянства»  было    объявлено    о  предполагаемом    издании  нового  ежемесячника  «Красный  пахарь»  с  участием    С.Есенина,  П.Орешина,  Н.Клюева,  А.Чапыгина,  А.Ширяевца  и  др.
Организованная    в    ноябре  1918  г.  Московская  Трудовая  Артель  Художников  Слова    (МТАХС)  планировала  издание    произведений   А. Белого,  С.Есенина, М. Герасимова  и  др.,  в  том  числе  и  сборника    А.Ширяевца.  «Золотой  грудок».   
А.Ширяевец    поддерживал  контакты  не  только  с  поэтами    Петрограда.    Он    переписывался    с  писателем    Н.Степным  (Афиногеновым),    редактором    оренбургской  газеты "Голос  трудового  казачества",  в  которой    отражалась  литературная  жизнь  Оренбургского  края.  Созданный  "Союз  писателей,  поэтов  и  журналистов  Оренбургского  степного  края"  планировал  открывать  литературные  и  художественные  журналы,  устраивать  конкурсы  произведений,  театрально-музыкальные  музеи  и  выставки,  созывать  съезды  окраинных  писателей,  защищать  интересы  членов  Союза  по  охране  их  авторских  прав  и  т.д.  На  страницах  оренбургской  газеты  регулярно  сообщалось    о  "литературных  утрах",  на  которых  выступали  местные  авторы.  В  1918  г.  в  газете  «Голос  трудового  казачества»    были  напечатаны  стихотворения    А.Ширяевца    Гусли,  Сирень,  У  моря,    Пал  туман,  Льдина,    Вьюга ,    Моление,  Текинская  песня,    Пир  зимы  (отрывок).
Со  здоровьем  не  всё  было благополучно.  Пришлось подлечиваться  в городской больнице.  А.Ширяевец написал несколько минорных стихотворений.  О болезненном самочувствии  писал в рассказе «Малярия»:   «Она (смерть – С.З.)  открыла покрывало, и я увидел смугло-желтое, красивое и злое лицо. Уставившись на меня горящими глазами, запела гортанным голосом на непонятном языке. Закружилась в диком танце и музыка вторила ей. И я почувствовал, как ее металлические, холодные пальцы прикоснулись к моим вискам.   Я  заметался в бреду… Посмотрел  в зеркало и не узнал себя: щеки ввалились, весь желтый. Вспомнил желтую необыкновенную женщину».
 Возможно, что  в бреду А.Ширяевец видел женщину-узбечку, которая навещала своего больного мужа, лежавшего с Александром  в одной и той же  больничной палате.  Она принесла мужу розы, посмотрела на больного Александра, что-то сказала по-узбекски и также  преподнесла ему несколько роз.  Это осталось в памяти поэта. «Я взглянул на розы и задрожал: они стали  желтыми как шафран…, - писал он. - За что ты мучаешь меня?!  Не за то ли, что я рожден под черным тебе солнцем?  И так через день, ровно через день».
 
 
Студент  Туркестанского  народного  университета
В    дореволюционном  Туркестане   не  было  ни  одного  высшего  учебного  заведения.    В  феврале  1918  г.  в    Ташкенте    организуется    «Общество  ревнителей  высшего  образования»,    учреждается    комиссия    по    созданию    университета,  в  состав  которой    вошли  известные  ученые  А.В.Попов,  В.И.Романовский,  Г.Н.Черданцев,  Л.В.Ошанин,    А.К.Уклонский,  А.А.Семенов,  Р.Р.Шредер,  С.А.Коган  и  др.   
20  апреля  1918  г.  вышел  первый  номер  газеты  «Народный  университет»  с  изложением    целей    и  задач    создаваемого  высшего  учебного  учреждения. На  другой  день   на   торжественном   собрании    представителей  власти  и  общественных  организаций  было  официально  объявлено  об    открытии    Туркестанского  народного  университета,  созданного  по  решению    Совета  Народных  Комиссаров  Туркестанской  республики  от  16  марта  1918  г.   
Заседание  проходило     в  Доме  Свободы.  А.Ширяевец  не  мог  пропустить  такого  мероприятия,  так  как  был  заинтересованным  лицом.    Открыл    собрание    комиссар  народного  просвещения  Туркестанской  Республики  В.А.Успенский.  Участников  собрания  приветствовал  чрезвычайный  комиссар,  член  Совета  Народных  Комиссаров    Туркестанской  Республики    Р.А.Кобозев    О    будущем    Туркестанского  народного    университета    рассказал  назначенный  ректором    А.В.Попов.    Он  говорил:  «Невелика  пока  его  письменная  история,  но  велики  задачи  его:  вырвать  живущие  во  всех  нас  корни  отжившего  прошлого,  перевоспитать  личность  для  новой  свободной  жизни,  переменить  сознание…».  Было    рекомендовано    открыть    филиал    университета  в  старогородской  части    Ташкента,  чтобы    проводить    занятия  со  студентами    на  узбекском  языке. 
Занятия    в  Туркестанском  народном  университете  начались  23  апреля  1918  г.  Было  открыто  5  факультетов.  Студентами вуза   записались  1200  слушателей.  Новое  учебное  заведение    отличалось    от  государственных  российских  вузов.  При  приеме  в  студенты  не  было  никаких  ограничений.    Состав  слушателей  был  разнородный  по  возрасту  и  социальному  положению.  Среди  слушателей  были  как  малограмотные, так   и  окончившие  лицеи  и    реальные  училища.    Посещаемость  занятий  была    слабой.  Лекции  проводились  вечером,  так  как  все    студенты  должны  были    работать.  Программа    летнего  семестра  представляла  собой   сокращенный    вариант  программы  первого  курса  российского  университета.  Преподавателям  вуза  рекомендовалось  излагать  программный  материал  доступно  и  популярно.
И.  Шпак    вспоминал,  что  Ширяевец  «записался  слушателем    Туркестанского  университета  и  2  года  посещал  филологический  факультет».  Слушатели  сами  выбирали     учебные  дисциплины.  А.Ширяевец  стал  посещать  лекции  по  истории  русской  литературы,  которые  читал    А.В.Попов. 
Обучение  в  университете  А.Ширяевец    совмещал  с  работой    в  библиотеке  и    газете  «Народный  университет»,  на страницах   которой   были напечатаны   стихотворения    Из  «песен  о  Городе»  (В  больнице),    Вечернее,    Цветам    «  печали  любви»,    Стихи  о  смерти,    Безумие,    «Зовут  к  молитвам  покаянным…»  ,  Змейка,  Затворница. 
В  сентябре  газета  «Народный  университет»    прекращает  самостоятельно    издаваться,  так  как    Народный  комиссариат  просвещения    Туркестанской  республики  стал    издавать    газету    «Просвещение»,  в  каждом  номере  которой    публиковалась  различные  сведения    о  Туркестанском  народном  университете.  В  газете  также  освещались    вопросы  культурного  строительства  в  республике.  По  инициативе  редакции    в  каждом  номере  стали  появляться    стихи,  рассказы,  очерки,  литературоведческие  обзоры.    А.Ширяевец  становится  одним  из  активных  сотрудников  газеты.
В    газете  «Просвещение»    были  напечатаны  его    стихотворения    На  обрыве,    Странное,  Самоубийца,    Погорелка,    Деревенское,  Из  «Волжских  песен»:  1.  «С  утра  до  ночи  все  буду  я…»,  2.    Весна.  3.    Буря,    На  откосе,    Коньки,  Огненный  змей,  Моление.
Изредка  печатал    небольшие  прозаические  произведения,  среди  которых    Наброски  (  1.Нищий.  2.Песня.  3.  Сон),  рассказ  Второй  разряд,  повествующий    о  жизни    почтовых  служащих.   
В  связи  с  юбилеем  И.С.Тургенева    А.Ширяевец  подготовил    и  опубликовал  в  газете    «Материалы  о  Тургеневе  И.С.».  В подборку он включил «Два  стихотворения  в  прозе  И.С.Тургенева»,    «Дружеское  послание  Тургеневу»  и    «Памяти  Тургенева»  А.Фета, а также   стихотворения    Я. Надсона  «Над  могилой  И.С.Тургенева»,  К.Д.Бальмонта  «Память  И.С.Тургенева»,    В.П.Лебедева  «И.С.Тургенев».   
А.Ширяевец был   одним  из  инициаторов    открытия  в  газете  «Просвещение»    рубрики  «Литературный  альманах». Это позволило знакомить местных читателей со стихами современных  российских  поэтов. «Расстройство транспорта и связанное с ним неполучение журналов обрекли Туркестан на некоторую оторванность от современной литературы и искусства, - разъясняла редакция газеты. -   Случайно попадающие в Ташкент номера  ежемесячников являются собственностью отдельных лиц, конечно, неизвестны 99% читающих.  Все это навело редакцию на мысль о необходимости ведения в газете отдела «Литературный альманах».
 Много лет А.Ширяевец  в свои альбомы вписывал или вклеивал вырезанные из газет и журналов стихотворения русских поэтов.  Теперь этот материал пригодился.   В этом же номере была опубликована первая подборка поэтических произведений, в которую вошли  стихотворения Н.Клюева «Распахнитесь орлиные крылья…», Л.Столицы «Газеллы», К.Липскерова «Так бывает, так случается…».
    В  следующем выпуске «Литературного альманаха»  (22 ноября 1918 г.) была напечатана  поэма   Марфа  Посадница.  Это  была    первая    публикация  в  Туркестане  произведения  С.Есенина.    Были  опущены    3  и  4  главки  есенинской  поэмы,  но  напечатано    примечание   «Настоящая  поэма  С.Есенина,  написанная  в  1914  году,  напечатана  в  сборнике  «Скифы»,  который  появится  в  свет  в  ближайшие  дни».   Это примечание  позволяет уточнить первоисточник поэмы для  ее публикации в Туркестане.  Это была  первая публикация поэмы Марфа Посадница    в петроградской левоэсеровской  газете «Дело народа» (1917, 9 апреля) с аналогичным редакционным примечанием, так как  поэма  в «Скифах» и  «Красном звоне»   публиковалась без  дополнительного  редакционного уточнения.  
В    газете  «Просвещение»    А.Ширяевец  опубликовал  литературоведческую  статью    Забытый  поэт  (А.Н.  Садовников),    в  которой  обратил  внимание  на    творческую  биографию  русского  поэта  Х1Х  века,  автора  популярных  в  народе    песен,  таких  как  «Из-за  острова  на  стрежень…»  и  др.
«Народный герой Разин в песнях Садовского, - писал А.Ширяевец, -  является таким, каким он и был на самом деле  -  не жалевшим своей буйной головушки для народного правого дела. К сожалению, песни эти страдают некоторыми длиннотами, и здесь их привести целиком мы не имеем возможности. Как живой встает в них гроза воевод, купцов и «приказных строк», тот проклинаемый целое столетие церковью человек, которому в недалеком будущем поставят памятник в Жигулях. Но народ помнит Разина и без памятников, все время в нем жила вера, что встанет вновь его  раделец и позовет опять за собой голытьбу. Нине, когда  снова всколыхнулось море народное, только более грозно, чем во времена «тишайшего», видим, что и впрямь жив дух четвертованного слишком двести лет тому назад на Красной площади!  Помимо песен о Разине и посвященных Волге и волжской природе, у Садовникова много чудесных, лирических стихотворений». 
В  январе  1919  г.  в  Туркестанском  народном  университете  проводилась    социальная  чистка  среди  студенчества  и  преподавательского  состава.  Если  при  открытии  университета  числилось   1200  слушателей,    то  к  15  января  1919  года  их  насчитывалось  640  человек.    А.Ширяевец    благополучно  прошел    чистку.   
Ему  пришлось  пережить  и    другие  общественные  катаклизмы.    С  18  на  19  января  в  Ташкенте    во  время    мятежа  были  расстреляны    многие    руководители    советской  власти.  В  мятеже    приняли  участие    некоторые  студенты  Туркестанского  народного  университета,  поэтому    занятия    были  прекращены.    Через  неделю    левоэсеровский  мятеж    был    подавлен  силами  вооруженных    рабочих  дружин  и  верных  советской    власти    воинских  подразделений.    Состоялись  при  большом  стечении  горожан  похороны  жертв    мятежа,  в  которых    А.Ширяевец    принял  участие.    1  марта    занятия  в  Туркестанском  народном  университете    возобновились.
  Большевики ташкентской почты и телеграфа, обсудив 21 августа 1918 г.   контрреволюционную деятельность фракции левых эсеров телеграфной конторы, препятствовавших вовлечению служащих в ряды Красной Армии, решили «запретить всякие заседания членов фракции левыхъ эсеров телеграфной конторы, а если такоевые будут происходить, то разгонять вооруженной силой».  А.Ширяевец решает оставить службу в телеграфном ведомстве, чтобы  стать профессиональным писателем.    В выписке  из послужного списка  было записано: «На почтово-телеграфную службу определен в 1905 году,  в Туркестанский почтово-телеграфный округ, где и состоял беспрерывно  до 1919 года. Уволился по прошению, будучи в должности чиновника  второго разряда».
Начавшаяся  Гражданская  война  привела  к  большой    оторванности    Туркестана    от  Центральной  России.    Ташкентский журнал  «Рабочая  кооперация»  писал  в  1919  году:  «Мы  отрезаны  от  центра.  Уже  второй  год  мы  почти  не  знаем,  что  делают  наши  ученые,  литераторы,  художники.  Радио  не  может  передавать  ничего,    кроме  политических  вестей…  Эти  условия  оторванности  создают  впечатление  как  бы  заброшенного  в  океане  острова…».
  Желание  уехать  в  Россию    еще  больше  укрепилось  в  сознании    поэта.
В  апрельском  номере    журнала    «Рабочая  кооперация»  он  свое  настроение  выразил  в  стихотворении    Затворница   
Опостыло  в  злобе  дикой
Мне  томиться  в  городу,
По  святой  Руси  великой
Перехожим  я  пойду…
Темны  боры,  чисто  полк,
Ой,  бродяжий  светлый  путь,
Расцветай,  душа,  на  воле,
О  гранитах  позабудь.
Глянь-ка  зорче  на  боры  и  пахоты,
На  небесную  вешнюю  синь
И  скуфеечку  черного  бархата
Вместе  с  четками  дальше  откинь.
В  этот  период  в творчестве   А.Ширяевца   усилилось  звучание мотива    ухода  из городской суеты  в  мирные  вольные  поля,  он  пишет несколько      антиурбанистических      стихотворений. 
 
Туркестанская  Публичная   библиотека
В  начале  1918  г.  А.Ширяевец  познакомился  с  молодым  поэтом   Аполлоном    Норманном      и   артистом   Николаем  Кулинским.    В    Ташкенте   оба  оказались  случайно.    Н.Кулинский    писал:  «Норманн  всегда  жил  мечтой  о  прекрасной  свободной  жизни.  Его  тянуло  в  Австралию,  где  у  него  были  друзья…  В  феврале  1918  года  мы,  бежав  с  ним  от  немцев,  из  Минска  отправились  туда,  но  удалось  нам  доехать  только  до  Иркутска,  и    оттуда  по  военным  обстоятельствам  пришлось  возвратиться    и  через  Самару  приехать  в  Ташкент». 
Оба  мечтали  открыть  в  Ташкенте    драматическую  студию  или  новый    драматический    театр. А.Норман  сотрудничал  в  местных  журналах,  редактировал  газету,  выступал  как  актер,  режиссер,  чтец.    В  возрасте  29  лет    он    неожиданно  умирает    от  воспаления  легких. А.Ширяевец  принимал  участие  в  похоронах, оказывал  помощь  в  издании    посмертного    сборника    стихов  А.Нормана  «Стихи  и  проза».   
Николай  Николаевич    Кулинский  стал  первым  после  революции  заведующим   национализированной    Туркестанской  публичной  библиотеки,  которая    несколько  лет   находилась     в    подчинении    Туркестанского  народного  университета.  Идею передачи  Публичной библиотеки организованному Туркестанскому народному университету  осуществил   первый ректор университета А.В.Попов. Вместе с книжным фондом на работу в университет  были приглашены видные библиографы Я.А.Перельман, Е.К.Бетгер,  М.А.Сикстель, К.Б.Беляева, А.А.Гаррицкий и др.  Бывший директор Я.А.Перельман был освобожден от занимаемой должности, уступив ее молодому и энергичному Н.Н.Кулинскому.  
   «Это  был  весьма  интересный  и  оригинальный  человек,  - вспоминал известный  библиограф   Е.К.Бетгер,  -    по  профессии  артист,  попавший  в  Ташкент  совершенно  случайно.  Сделавшись  заведующим  библиотекой,  Николай  Николаевич,  довольно  хорошо  знакомый  с  русской  и  мировой  литературой,  объединил  вокруг  себя  кружок  талантливой  молодежи  и  организовал  из  их  среды  «Студию  искусств».  В  нее  вошли  поэты  и  писатели,  жившие  тогда  в  Ташкенте,  например,  А.Ширяевец,  В.Вольпин,  Г.Сибиряк  (впоследствии  артист  театра  Мейерхольда),  П.Д.Юрский,    композитор  Лев  Шварц.  Студия  эта  действовала  в  течение  1918  –  1921  гг.  и  представляла    собой  небольшой  интимный  театр  с  весьма  интересным  репертуаром».    «Студия  искусств»  пользовалась  успехом  у  ташкентцев,  на  представления  студийцев,  которые  проходили  в    небольшом  читальном  зале,  публики  было  много.  Режиссером  всех  спектаклей  был  сам  Н.Н.Кулинский.    При  студии  были  открыты  курсы  по  актерскому  мастерству,  занятия  на  которых  в  духе  системы  К.С.Станиславского  проводил  Николай  Николаевич»
В это время А.Ширяевец написал небольшую одноактную пьесу-шутку «У  Бабы-яги», направленную на высмеивание  бюрократических порядков под прикрытием большевистской идеологии   во вновь создаваемых советских учреждениях. Пьеска игралась в «Студии искусств»  и в любительских  театрах города.  8 апреля  в газете «Новый Туркестан» был напечатан положительный отклик на постановку пьесы-шутки  «У Бабы-яги»  на вечере  почтово-телеграфного  ведомства. 
«У Бабы-Яги (Шутка в одном действии)».
Действующие лица:
Баба-Яга
Черти   -  1. Чертенок на побегушках.
                 2. Черт – плутало.
                 3. Черт – секретарь.
Фабричный Афонька.
Егорка  -  деревенский парень.
Русалки;   1. Первая.
                   2. Вторая.
                   3. Третья.
                    4. Четвертая.
Лесовик.  
Сцена
Слева  - лес и поляна. Справа  - внутренность избушки Бабы-Яги.  Бревенчатые стены, прямо дверь, налево  -  два окна, скамейка, стол, на котором горит лампа, табуретка.  Направо одно окно. В одном углу сундук, в другом  -  керосинка. За столом на скамье сидит Баба-Яга, сжимая руками голову и морщась.  Ночь. Слабый лунный свет. В лесу полутемно.
Баба-Яга  командует чертями, называя их иногда  арбакешами,  как в любой канцелярии.
Черти ругаются.
Черт читает отчет о работе: «За май месяц  защекотали двух солдаток, затащили в лес трех пьяниц, угнана у попа пегая кобыла».
Фабричный Алешка (оглядываясь):  Хоть тресни, не пойму, куда это я попал?  Не иначе как черти затащили. (кричит). Ягорка.
Егорка (из-за леса за сценой):  Чичась… в яму влез… чичас…
       Пьют реквизированную (ликвидированную) водку (зелье).
  Афонька  (играя поет):
Ох – ох – ох охонюшки,
Тошно  жить  Афонюшке,
Тошно жить Афонюшке
На чужой сторонушке
Афонька: Нужно еще в большевистскую (веру) перейти. Эх, темнота.
Егорка:  Конечно. Правильно.  Темные мы, Афонюшка. А что это за вера такая?
Афонька:  Ха – а – а - рощая!  Хватай за жабры всех буржуев и никакая гайка!  Социализация.. реквизиция… монополизация… Хочешь прочту?  (Афонька читает отрывки из изданных брошюр).
Афонька (не боится): Товарищи черти и русалки, будем веселиться вместе, потому  теперь равенство, братство и никакая гайка! С хвостом или без хвоста тебе быть мы решим голосованием. (приглашает вбежавшего Егорку). Не бойся… Прийди сюды, мы и чертей  в большевистскую веру приведем…(Обращается к Бабе-Яге) Что это горит?
Баба-Яга:  Негодяй! Я тебе задам сейчас! (К чертям). Арестовать этого нахала.. Заковать… Упечь в тартарары…
Афонька (подбочениваясь):  Ты тетка не особенно того… (К чертям). Товарищи черти, чего вы смотрите на эхту буржуйку? Хватай её за жабры!  (Черти жалуются, что они у неё в кабале).
Афонька  реквизирует у Бабы-Яги бриллианты в шкатулке. Черти бастуют. Баба-Яга сдается, но ругает черта: «Кто тебя просил большевиков в лес затаскивать» (падает на скамейку).
.
Библиотека  располагалась  в  одном  здании  вместе  с  Музеем.    Во  дворе    библиотеки  еще    в  1909  году    к  основному  зданию    пристроили  подсобные  помещения,  одно  из  которых  было  оборудовано  под  квартиру  директора  библиотеки.    Из  квартиры    через  дверь  справочного  отдела    можно  было  пройти  в  читальный  зал  периодики.  В    начале  мая  1918  г.  эту  квартиру  занял    Н.Н.Кулинский,  гостеприимно  принимая   в  ней  своих  друзей. Он   сумел  привлечь  к  делу  нужных    людей,  заинтересовать  органы  власти  в  выделении  оборудования  и  средств    для  пополнения  книжного  фонда.   
По  его  инициативе  при  библиотеке  и  в  парках  Ташкента    устраивались  «громкочитальни»,  на  которых  горожане  в  часы  отдыха  знакомились  с  произведениями  и    творчеством    отдельных  поэтов  и  писателей.  Проводились    вечера,  посвященные  творчеству    А.П.Чехова,  А.Грина,    В.В.Маяковского,  А.А.Блока,  некоторых    известных  туркестанских  поэтов,  в  том  числе  и  А.Ширяевца.  На  этих  литературных  вечерах  Н.Н.Кулинский    сам  проявлял  свой  актерский  талант  наряду  с  другими  членами  «Студии  искусств». Поэты издавали поэтические сборники.
 «Студия искусств» объединила ташкентских поэтов. Был подготовлен и издан  поэтический  сборник  «Лирика. Альманах стихов» (1919).   А.Ширяевец был представлен стихотворениями  «Выйду степью яркою…».  Аленушка.  Волжский сказ .
В  газете «Красный звон»   в  рецензии на сборник «Лирика. Альманах стихов»  о стихах А.Ширяевца писали: «Чувствуется влажный волжский запах и ветер при чтении стихов Александра Ширяевца. Поэт, что называется, пленен  Волгой. Так и представляется поэт  в яркой рубашке и плясовых шароварах, влюбленный в свою Волгу, поющий ей песни с высоких ее берегов.  (…)  Любое стихотворение, написанное Ширяевцем, в настоящем «ширяевском» жанре, после одного-двух раз прочтения уже не сходят с языка и музыка его все время чувствуется и сохраняется в душе. Говорят, что между Алексапндром Ширяевцем и Николаем Клюевым есть много общего. Это, пожалуй, верно…».
Замечание было оправданным. Сам поэт чувствовал прилив творческих сил.  21 июля 1921 г. в  «Красном  звоне»  опубликовал стихотворение:
                            Песен  в сердце  -  клад непочатый,
                             Только этим и богат…
                              Гусли, гусельки  яровчаты,
                              Заливайтесь песни в лад!
                             Что хоромины, что золото, -
                              Жизнь не этим хороша, -
                               Было б только сердце молодо,
                              Только пела бы душа!.
Н.Н.Кулинский    чуть  ли  не  ежедневно  в  1918  г.  общался    с  А.Ширяевцем.  Он  приглашал  поэта  выступать  с  чтением    стихов  перед  студийцами,  привлек  его  в  члены    «Кружка  поэтов»,  в  который    входили  Ю.Пославский  (Джура),  В.Вольпин,  Г.Павлюченко  (Г.Светлый)  и  другие.    Как  и  А.Ширяевец,  Н.Н.Кулинский   активно   сотрудничал в   газетах   «Народный  университет»  и  «Просвещение»,   печатал  свои  стихи,  литературоведческие  обзоры,  очерки  о  встречах    с  В.Хлебниковым,  В.Маяковским  и  другими  поэтами-футуристами,  рисуя  их  часто  в  сатирических  или  комических  тонах.  Возможно,  что  эта    информация  о  скандальных  выступлениях  футуристов,  о  необычном  их  поэтическом    словотворчестве    способствовала    закреплению  у  А.Ширяевца    отрицательной    оценки  их  творчества.    Н.Кулинскому    А.Ширяевец  посвятил  стихотворение    Лунный  лик.   
.  Так  как  студенты  Туркестанского  народного  университета  должны  были  днем  работать,  то    Н.Н.Кулинский  привлек  А.Ширяевца     на  работу  в  детский    читальный  зал  Публичной  библиотеки.    Большую  помощь  молодому   библиотекарю  оказывал  опытный библиограф  Евгений Карлович Бетгер,  консультируя  его  по  разным  вопросам  библиотековедения  и  библиографии.  Е.Бетгер    любил  стихи  А.Ширяевца.    На  слова  стихотворения  «Аленушка»  он  написал    мелодию,  которую  исполнял  слушателям    «Студии  искусств».   В свою очередь,   А.Ширяевец  в сборнике «Край солнца и чимбета: Туркестанские мотивы» (Ташкент, 1919)      стихотворение  Картинка посвятил  Евгению Карловичу.    
Работа  в  библиотеке  помогала Александру      расширять   и  углублять     свой   филологический   кругозор.  Он  много  читает,  выписывает    из  получаемых  библиотекой  газет  и  журналов    сведения  о  современных  поэтах,    приступает  к  написанию    большой  литературно-критической  работы  о  пагубном  влиянии  города  и  городской  культуры  на  поэтическую  жизнь  России.  
Вечерами    А.Ширяевец    три    раза    в  неделю    посещал    в  Туркестанском  университете    лекции  по  истории  русской  литературы,  которые  читал  А.В.Попов,    и  два  раза  слушал  лекции  по  зарубежной  литературе,  читаемые  Р.Ф.Кулле.    Остальное  свободное  время  проводил    в  библиотеке.  Стал работать над сказкой «Об  Иване  Крестьянском  сыне,  Ненаглядной  красе  и  Кощее  бессмертном».    Для  этого    пришлось  углубиться  в  чтение    литературы    по  русскому  фольклору.  Некоторые  прочитанные  источники    указал  в  примечании    при  публикации  сказки: 
«Пользовался  Русскими  народными  сказками,  наговорами  и  песнями. 
«Песни  русского  народа»,  собранные  в  губерниях  Вологодской,  Вятской  и  Костромской  Истоминым  и  Ляпуновым.  Издание  Географ.  О-ва.  СПб,  1899  года.  Из  нищенского  стиха  «Вознесение»,  стр.  3. 
Из  былины  «Святогор».  «Книга  былин»,  сост.  В.П.Авенариус.  СПб.  1885  г.,  стр.  102   
«Песни  русского  народа»    Истомина  и  Ляпунова.  Из  стиха  о  Лазаре,  стр.  29 
4.»Записки  Русск.  Географ.  О-ва».  Т.2.  1869.  Первая  строка  изменена. 
«Песни  русского  народа»  Истомина  и  Ляпунова.  Из  стиха  «Страшный  суд»  стр.  35,  третья  строка  взята  из  стиха  о  Лазаре. 
«Песни  каторги»,  собрал  В.Гартевельд.  Изд-во  «Польза».  Москва.  Из  песни  «Не  рябинушка  со  березонькой»,  стр.  24.».   
В  устном    народном    творчестве    А.  Ширяевца    привлекала    светлая    вера    в  торжество  правды  на  земле.  Герой  сказки  Иван,  Крестьянский  сын  в  самом  начале  драматического  повествования  говорит:  «Перед  смертью  наказывал  родитель  мой:  «Ты  не  зарься,  Ванюшка,    ни  на  алый  лал,  зеленый  смарагд,  ни  на  хрущату    камку  злато  серебро,  а  сыщика-ка,  Ванюшка,  Ненагладную  Красоту…  Как  найдешь,  будет  радость  тебе,  и  всей  Русской  Земле.  Жизнь  положи,  а  сыщи!»  Чтобы  выполнить  отцовский  наказ,  Ивану  приходится    сталкиваться  с  Кащеем,  Бабой  Ягой,  Кудесницей,  Лесовиком,  Чертями,  Русалкой  и  Райскими  птицами.  Он    не  боится  вступать  в    единоборство    с  носителями  зла  и  несправедливости.  В  сказке    очеловечивалась  природа,    которая    всегда  была    на  стороне    борцов    за  справедливость.    В  «Сказке    об  Иване,  Крестьянском  сыне»  сквозь  фантастический  вымысел    просматривался    реалистический  образ  царской  России,  в  частности,  репрессии  против  народа.    На  вопрос  Кащея,  какие  новости  на  Руси,  начальник  его  эфиопской  стражи  отвечает:  «Ночью    -    пятьдесят  перевешано,  пятьдесят  засечено.  Тишь  да  гладь  опосля  этого». 
Текст  сказки  А.Ширяевец    сопроводил    многочисленными    описательными  ремарками,    помогающие  точнее  уяснить    содержание    драматического  действия.  Таковы,  например,    ремарки    первого  действия:  «Опушка  леса.  Поле.  Древний  камень.  У  опушки,  пригорюнившись,  опершись  на  клюку  стоит  Иван  –  Крестьянский  сын…(Текст)  По  одному  из  путей  заклятых  показались  Калики:  бредут  еле-еле.  Остановились,  кланяются  низко  Ивану…(Текст)    Присаживаются.  Иван  разглядывает  калик,  потом  садится  тоже,  немного  поотдаль  (Текст)…  Некоторое  время  молчание...  Кланяются  друг-дружке.  (Текст)..  Слушает  и  смотрит  вслед  Иван…(Текст)  Пение  понемногу  стихает…(Текст)  Разгорается  полымем  закат…  (Текст)  Закаркали  вороны..  Укладывается  Иван  спать.  ..  Засыпает…  (Текст)  Понемногу  гаснет  закат.  Воронье  карканье.  Темными  глазами  глянула  Ночь…»
Эти    ремарки    вписываются  в    монологи    и  диалоги    действующих  лиц.  Автор  сказки    изредка    своих  героев  заставляет    произносить    тексты    из    опубликованных  источников.  Например,  калики  поют    отрывок    из    «Песен  русского  народа»,  а  вожак  калик    вещает    словами  из    былины  «Святогор»:  «А  теперича  спешим  в  землю  Свято-Русскую…  Долетели  слухи-весточки,  будто  народился  там  новый  богатырь…  Силушка  у  богатыря  Святогорова…  Хочет  притянуть  он  небо  к  земле,  смешать  земных  со  небесными…  Может  и  мы  пригодимся…».  Источник  такого    цитирования  в  пьесе    обязательно  указывался.
О своей работе над сказкой Александр  знакомил  друзей. 20 июня 1919 г.  в «Известиях ТуркЦИК»  бвло напечатано  краткое содержание пьесы  в  публикации В.Каминещенского «Наша сказка  (Птеса Александра Ширяевца)».  Первое действие сказки  «Об Иване-Крестьянском сыне, Ненаглядной Красоте и Кощее Бессмертном»   было  опубликовано  в  конце июля 1919 г.  в ташкентской  армейской газете  «Красный фронт». 
Отдельным изданием  сказка  «Об  Иване  Крестьянском  сыне,  Ненаглядной  Красоте  и  Кощее  Бессмертном»  вышла   в  серии  библиотеки    «Туркцентропечати».  Перед  перечнем  действующих  лиц пьесы напечатано:     «Посвящаю  Сергею  Есенину». 
17  сентября  1920  г.    Ремизов  А.М.  о  сказке    опубликовал  положительный    отзыв    в  газете    «Жизнь  искусства».    А.Ширяевец  читал  отзыв,  сделал  для  себя  выписки: 
«1-я  картина  Сказки    -    образец  жалкого  «русского  стиля».  Исключения    -    «вороний  громгряй»  и  «ветровый    посвист»,  а  и  те  стоят  между  «путями  неведомыми»  и  «полем-степью».  В  других  картинах    оживление:    черти  и  лешая  нечисть    -    бесовское  действо    -  бодрят  сказку.  Чар  и  хвоек    леший  припев:  -  Свет  светло!    А  конец    -    освобождение  Ненаглядной  красоты  и  смерть  Кащея    -  полон  настоящей  театральной  игры.   
В  театре  народной  комедии  сказка  должна  занять    место».  .
В    статье  «Туркестанские  поэты»  А.Черновский    о  сказке  отзовется    сдержанно:  «Когда  в  театре  появился  спрос  на  новые  пьесы,  Ширяевцем  была  издана  драматическая  сказка  «Об  Иване,  Крестьянском  Сыне»,  где  есть  ладанки  из  святых  мест,  молитвы,  заговоры,  колдовство,  лешие  и  водяные.  Для  сочинения  всей  этой  скелетообразной  аллегории  с  псевдонародными  «петушками»  Ширяевцу  понадобились  и  издания  Географического  Общества  и  «Песни  русского  народа»,  и  былины.  Сказка  обнаруживает  в  авторе  трудолюбивого  библиотечного  работника».
 
Туркестанские  мотивы
Революционные    события    в  Туркестане     усилили       интерес   А.Ширяевца   к  пробуждавшемуся  от  длительного  застоя  краю.    В  стихотворении  Туркестану    он   писал: 
Край  солнца,  хлопка,  рисовых  полей,
Лоз  виноградных,  ароматов  пьяных,
Ты  не  люб  мне  недвижностью  своей,
Ты  не  живешь,  ты    -    в  чарах  снов  дурманных!
 
А  жизнь  зовет  на  новые  пиры,
А  жизнь  творит  за  ярким  чудом    -    чудо…
-  Пусть  зацветут  шелками  Бухары
Твои  мечты,  твоим  навеки  буду!.. 
 Поэт  не  был  в  восторге  от туркестанской  природы,  резко  отличавшейся    от   поволжской.   В то же время трудно представить, чтобы   поэтическая личность, длительное время  жившая    вдали от родных российских мест,  могла  оставаться равнодушной  к новым условиям жизни,  окружающей  среднеазиатской  природе,  обрядам и обычаям коренного населения, с которыми  приходилось общаться  в повседневной жизни. А.Ширяевц,  работая   в различных местах  Туркестана,  познакомился с древними историческими памятниками Самарканда и Бухары, видел  засеянные хлопком поля дехкан   Ферганской долины, ухоженные  виноградники и сады вокруг Ташкента,  пустынные со скудной растительностью  степи,  безводные в летнее время  русла  небольших  рек, уходящие  за горизонт пустыни.
  Всё это нашло отражение  в его     небольших    поэтических  миниатюрах.    В  стихотворении  Голодная  Степь    показал  мрачную    картину  безжизненной  территории,
которую  хочется  поскорее  покинуть,  чтобы    перебраться  «туда,  где  люди,  плеск  реки  прохладной».  Внимание  поэта  привлекали   великолепные  восточные    изразцы на древних памятниках архитектуры,  напоминающие  о  былой  славе (Самарканд),  древние   Башня  смерти  и  Голубой  купол  (Бухара),     отмирающая  арча    рядом  с  шумным  городским  ташкентским    базаром  (Шейхантаурское  кладбище). 
Из-за  незнания  местного  языка,    обрядов  и  обычаев  А.Ширяевец не мог    глубоко  прочувствовать    духовность    мусульманского  населения,  но  от  его   внимания не  ускользали  многие  детали,  на  которые  он  смотрел  глазами  русского  человека.    Свои поэтические  впечатления   отражал   через    систему    художественных    образов  традиционной  восточной  поэзии.    Все  жизненное,  радостное  он  связывал    с    Солнцем,  все  мрачное,  темное    передавал    через  образ  Ночи,    а    азиатское  небо  представлялось   ему   огромной     Бирюзовой    Чайханой.   
Сидело  Солнце  в  Бирюзовой  Чайхане,
Кок-чай  тянуло,  горький  сок  кунара.
Спать  захотелось.  Слышало  во  сне,
Как  чьи-то  звонко  звякнули  дутары:
Явилась  Ночь  и  погасила  зной,
Упал  чимбет  над  Бирюзовой  Чайханой.
Издательство   «Туркцентропечати»  в  1919  г.  выпустило   небольшим   тиражом    книжечку  стихов  А.Ширяевца  «Край  солнца  и  чимбета.  (Туркестанские  мотивы)».  В  сборник  вошло  25  стихотворений,  написанных  в  разные  годы.  «Стихи  эти  появляются  в  печати  впервые,  кроме  трех:  «Пески»,  «Ночные  строки»  (переработано)  и  «Как  целует  здесь  землю  и  нежит..»,  -    отметил   автор    в  примечании. 
Стихотворения  восточной  тематики    при  жизни  поэта  не  получили  положительной    оценки.    С.Есенин  не  очень  лестно  отзывался   о    стихотворениях  сборника    «Край  солнца  и  чимбета»:  «Пишешь  ты  очень  много  зрящего.  Особенно    не  нравятся  мне  твои  стихи  о  востоке.    Разве  ты  настолько  уж  осартился  или  мало  чувствуешь  в  себе  притока  своих  родных    почвенных  сил?». 
Конечно,  Александр  Ширяевец   не  стал  похожим   на    местного  сарта  ( так  в  то  время  называли  оседлых  с  древних  времен  узбеков  в  отличие  от  кочующих  других  тюркских  народов),  но    чаяния  и  запросы  местного  населения  стали  ему  ближе,  понятнее.
.  В    статье  «Туркестанские  поэты», опубликованной     в  журнале  «Книга  и  революция»  (М..  1923),  А.Черновский  не увидел положительных признаков  в творчестве поэта.    Рецензент     писал,  что  А.Ширяевец,  один  из  известных  туркестанских  поэтов,  «или  занимался  перепеванием  старых  мотивов,  вроде  потопления  персидской  княжны,  выплывания  расписных  кораблей  и  прочей  бутафории  или  слагал  определенно  неудачные  стихи  о  Туркестане.  Редким  в  русской  литературе  примером  описания  в  стихах  нелюбимого  и  чуждого  края  является  его  сборник  «Край  Солнца  и  Чимбета».  Солнечный  и  красочный  Туркестан  для  поэта  «нелюб,  нищ  и  жалок»,  здесь  «все  в  похмелии»,  «сонны  лица,  сонны  души»,  «лишь  с  нудным  воем  протащится  порой  верблюд»,  Аму-Дарья    «лавиной  неприглядно-бурой  бурлит  меж  низких  берегов»  и,  только  добравшись  до  Каспия,  Ширяевец  ожил:  «Прими,  Хвалынское  раздольице!  Тесна  для  Сеньки  стала  Русь»,    «…  и  мнилось,  доносился  издали,  княжны  печальный  голосок». 
Александр Васильевич  в это время  мечтал  об   издании     в  Ташкенте  поэтического     сборника   «Бирюзовая  чайхана»,  в  который    включил    54  стихотворения туркестанской тематики,  в  том  числе и   опубликованные  раньше   в  книге  «Край  солнца  и  чимбета  (Туркестанские  мотивы)».      На  оборотной  стороне  обложки  рукописного сборника написал    карандашом:  «Маргоше,  голубке  моей  посвящаю.  Александр  Ширяевец.  1921  год».    Так  А.Ширяевец  ласково  звал  свою  невесту  Маргариту  Николаевну  Костелову.
 
Вера  в    Китеж-град
Новокрестьянских  профессиональных  поэтов    в  России    было  немного.  В  составленном  в  1920  г.  списке  членов  Всероссийского  профессионального  союза  писателей  в  группе    «народников»    названы  только    Клюев,  Клычков,  Орешин,  Ширяевец  и  Семеновский.  В  это  время  С.Есенин,  один  из  ярких  представителей  новокрестьянской  поэзии,  причислял  себя  к  литературной  группе  имажинистов.  О  достойном   месте  новокрестьянских поэтов   в  современной    русской  литературе  писал  критик    В.Львов-Рогачевский:  «Поэты-крестьяне    прекрасно  сознают,  что  они  порвали  с  песнями  Лазаря,  что  они  преодолели  Суриковщину  и   даже  стоны  Никитина,  проклинавшего  «отвратительную  грозу»    личных  бедствий.  Они  строят  алый  храм  новой  жизни».   
Российские    читатели  не    представляли    А.Ширяевца    вне   его связи    с  родной    землей,  которую    постоянно  воспевал.  Читатели    и  критики    воспринимали    его    только    как  истинного    поволжского  певца. 
В.Львов-Рогачевский    вспоминал  в  1928  году:  «Я  с  большим  интересом  следил  за  новым  крестьянским  певцом  и  отмечал  в  своих  очерках  его  поэзию».    Критик  в    статье    «Новокрестьянская  поэзия.»  обратил    внимание  на  общность  черт,  характерных  для  творчества  С.Есенина,  Н.Клюева,  П.Орешина,  А.Ширяевца,  С.Клычкова,  П.Карпова.    Пришел  к    выводу,  что  творчество  крестьянских  поэтов  «богаче  и  разнообразнее  творчества  пролетарских  поэтов,  у  них  на  первом  плане  природа,  которую  они  прекрасно  и  по-своему  изображают,  у  них  у  каждого  свое  лицо».  Даже  революционные  события,  по  мнению  критика,  которые  понимались  крестьянскими  поэтами    как    «пурговый    звон»  или  «красный  звон»,    по-разному  отразился  в  поэзии  Клычкова,  Есенина,  Клюева,  Ширяевца,  Орешина,    каждый  из которых  имел  ярко  проявленные  индивидуальные  черты.   
Поэтическое     творчестве  новокрестьянских  поэтов    В.Львов-Рогачевский  раскрыл     в  монографии    «Поэзия  новой  России.  Поэты  полей  и  городских  окраин»  (М.,  1919,  192  с.).    В    четвертой    главе   всесторонне    рассматривалась   поэзия    С.Есенина,  Н.Клюева,  П.Орешина,  А.Ширяевца,  С.Клычкова. 
«Поэт  Поволжья  Ширяевец  обращается  к  своему  народу,  - писал критик, -  к  Илье  Муромцу,  которого  «в  клети  загнали,  благо,  прост»,  обращается  к  России  со  словами: 
Полно  маяться,  сутулиться, 
Встань,  родная,  во  весь  рост!   
(…)  Волжский  поэт  Ширяевец  также  свою  песню  повенчал  с  кольцовской  песней  и  не  отрицает  этого:  
 На  чужбине  невеселой
Эти  песни  я  пою,
Через  горы,  через  долы
Вижу  родину  сврю… 
(…)  Волжский  поэт  Ширяевец  свою  революционную  поэзию  сливает  с    преданьями  Жигулей,  для  него  «не  умер  Стенька  Разин»,  снова  грозный  он  идет». Удалью  волжских  песен  веет  от  крылатых,  легких,  кольцовских  стихов  Ширяевца.  Но  и  этот  поэт  Разиново-удалое    сплетает  с  религиозным.    В  коллективном  сборнике  «Красный  звон»  он  начал  свои  стихи  «Зори  –  зорницы»    такой  запевкой: 
Пышут  зори  –  зорницы,
На  коне  Егорий  мчится,
О  победе  звонко  трубит,
Черных  гадов  с  маху  рубит.
Прекрасное  стихотворение  «Пасха»  поэт,  у  которого    «в  сердце  солнце»,  начинает    солнечно-пасхальными  стихами: 
Воскрешен    весь  люд  бездольный
Словом  властным,
И  запели  колокольни
Звоном  красным… 
К  сожалению,  еще  до  сих  пор  этот  талантливый  поэт  Жигулей  с  волжским  удалым  стихом,  с  поэзией,  в  которой  гуляет  ватага  Стеньки  Разина    «все  звонче  и  звончей»,  до  сих  пор  не  выпустил  книгу.  Только  теперь  эта  книга  печатается».
А.Ширяевец    не  всегда  был  в  курсе    взаимоотношений  между    поэтами  крестьянской  ориентации.  Он  полагал,  что  в  этой  купнице  не  должно  быть  принципиальных  разногласий,  так  как  подлинное   единение  позволяло  им    быть  настоящими    защитниками    интересов    народа.    Для  него  было  полной  неожиданностью   неожиданно возникшее    противостояние  Есенина  и  Клюева.     По  крайней  мере,    7  сентября  1919  г.      Н.Клюев    в  газете  «Звезда  Вытегры»  под  рубрикой  «Поэты  Великой  Русской  Революции»    еще  публиковал    стихотворения    С.Есенина,  В.Кириллова,  А.Ширяевца,  Н.Клюева.  Но  в  дальнейшем  разногласия  между   Клюевым   и  Есениным обострились.
О    своем  разрыве  с  Н.Клюевым  Александру   сообщил    26  июня  1920  г.  С.Есенин:  «С  старыми  товарищами  не  имею    почти    ничего,  с  Клюевым  разошелся».   
Он   не  стал    разъяснять  причины  идейных  разногласий  с  бывшим другом-учителем,  но    не  удержался  от  едкой    характеристики: :  «А  Клюев,  дорогой  мой,    -    Бестия.  Хитрый,  как  лисица,  и  все  это,  знаешь,  так:  под  себя,  под  себя.  Слава  Богу,  что  бодливой  корове  рога  не  даются.    Поползновения-то  он  в  себе  таит  большие,  а  силенки-то  мало.  Очень  похож  на  свои  стихи,  такой  же  корявый,  неряшливый,  простой  по  виду,  а  внутри  черт». 
А.Ширяевцу  казалось,  что он     хорошо  знает     Н.Клюева  по  письмам  и  опубликованным  произведениям,   был о нем высокого мнения, поэтому   не  мог    согласиться  с  выводами  Есенина.    Более  того,  он  был полностью согласен  с    клюевской    оценкой    Есенина-имажиниста и   рассматривал    переход   последнего     в  группу  имажинистов   не  иначе  как  измену    «крестьянскому»    направлению  в  поэзии.
Взгляды Н.Клюева и А.Ширяевца по многим вопросам  революционных  перемен в стране совпадали.  Они оба считали, что  главной силой революции должно быть крестьянство.  Клюев  видел  светлое будущее  общества  только как победу  «мужицкого рая».  Он провозглашал: «Уму  -  республика, а сердцу  -  Китеж-град».
   По  душе  А.Ширяевцу была   любовь  Н.Клюева  к  родному краю.  Ему нравились  его   поэтические   строки    о    «золотой»  Руси,  о  невидимом  Китеж-граде,   ждущего   своего  пробуждения.    «Моя    слеза,    мой  вздох  о  Китеже  родном»,  -  писал  еще    в  1917  г.  Н.Клюев.    Подобные   чаяния  выражал  в  своей  поэзии  и    А.Ширяевец.    В  стихотворении  «Портрет  мой»  он  признавался:  «Дышу  всем  тем,  чем  Русь  издревле  дышит…». 
В своих  произведениях  не скрывал сожаления  об   утраченной    патриархальной    крестьянской  Руси.    В  стихотворении    Китеж   А.Ширяевец  рассказал об   отражении   в  озере    несуществующего  града,  в котором   под  звон  церковных  колоколов    ходят  люди    в  одеждах  прошлых  лет,  тем  самым  внешне  заметно    отличаясь  от    иноземных  гостей.  Вся эта фантастическая картина  мифического города  предстала  как будто наяву  в воображении     верующей  старой  женщины:   
Долго  плелася  на  ноженьках  старых…
Вот  и  лазурная  гладь  Светлояра…
-  «Силы  небесные,  милость  явите  ж!
Дайте  мне  узреть  схороненный  Китеж!»
Крепит  иконку  на  тонкой  березке,
Теплит  свечу  самодельного  воску…
Молится  истово,  глядючи  зорко,
Чуда  не  явит  ли  Божье  озерко…
…Явлена  милость  душе  голубиной…
Так  и  метнулся:  лепый,  старинный
Град  показался...И  церкви,  и  башни…
Вот  и  хоромы  высокие  княжьи…
Люди  не  в  нонешних    -    баских  кафтанах,
Вои  с  колчанами,  в  доспехах  бранных…
Звон  колокольный  и  древлее  пенье,
За  землю  Русскую  слышно  моленье…
-  Китеж!...
Всплакнула…  И  вот  всё  пропало,  -
Только  лазурь  Светлояра  сверкала…
-  Слава  Угодничкам!  Слава  те,  Спасе!»
И  в  деревеньку  опять  поплелася…
С.Есенин  прочитал    стихотворение    А.Ширяевца    в  «Запевке». Свое мнение высказал   26  июня  1920  г.:  «Потом  брось  ты  петь  эту  стилизованную  клюевскую  Русь  с  ее  несуществующим  Китежем  и  глупыми  старухами,  не  такие  мы,  как  это  все  выходит  у  тебя    в  стихах.  Жизнь,  настоящая  жизнь  нашей  Руси  куда  лучше  застывшего  рисунка  старообрядчества.  Все  это,  брат,  было,  вошло  в  гроб,  так  что  же  нюхать    эти  гнилые    колодовые  останки?  Пусть  уж  нюхает  Клюев,  ему  это  к  лицу,  потому  что  от  него  самого  попахивает,  а  тебе  нет.».
Переубедить  Александра   было  трудно.  Свое  видение   светлого   будущего русского     народа  с опорой на национальное самосознание он  продолжал  усиленно   отстаивать.   В  одном  из  стихотворений     писал: 
Напев  жалейки    грустно-хлипкий,
Ключи  подземные  криниц 
Не  променяю  я  на  скрипки
И  на  шампанское  столиц!
Я  иноземные  огарки
Не  стану  нюхать-смаковать!
На  что  Венеции  мне  арки!  –
Пойду  с  жалейкой  полевать!
И,  с  песней  странствуя  по  весям,
Я  миг  заветный  улучу
И  запалю  до  поднебесья
Родную  Русскую  свечу!  
 
 
«Каменно-железное  чудище»
У  Н.Клюева  и  А.Ширяевца  полностью  совпадали  взгляды    на  значение и роль    городской  цивилизации  в  современном  обществе.  Тема    противопоставления  города  деревне    в  послереволюционном    творчестве  Н..Клюева  была    чуть  ли  не  центральной,  а  его  утверждение  что  «машинизация»  приведет    к  гибели  природы  противоречило   проводимой  в  стране    политики  советского  правительства.  Подобное своеволие   грозило  поэту  тяжелыми  последствиями.  Это он  прекрасно понимал и в  январе  1918  г.    писал:    «При  пролетарской  культуре  такие  люди,  как  я,    должны  погибнуть». 
С отрицательным   влиянием      городской  цивилизации    на    русскую  национальную    духовность       А.Ширяевец  связывал   все навалившиеся на народ экономические и  социальные беды, в том числе   и  появление  в  русской  поэзии  различных  школ  и  направлений.  Чтобы  разобраться  в  причинах    их  зарождения,  решил    провести  самостоятельное  расследование.    Ему  пришлось  просмотреть    многие новые  публикации  в  журналах,  прочитать  заново    произведения   современных  поэтов  и  статьи  критиков.  Творчество    каждого  современного   поэта    оценивал    со  своей    точки  зрения, в редких случаях ссылался на другие авторитетные мнения.  В  оценках  не  любил  лицемерить  и  угодничать.    Хорошо  знавший  его    поэт    Семен  Фомин  писал:  «Ширяевец  был  цельная  и  типично  русская  натура,  в  которой  таилась  уверенность  в  себе,  в  своей  силе,  прямота  и    правдивость,  чуждая  хитрости  и  лести.  Он  резал  правду-матку  в  глаза  и  терпеть  не  мог  фальши  в  какой  бы  то  ни  было  форме.  У  него  никогда  не  было  внутренних  противоречий  и  расхождений  слов  с  делом.  Вот  это  и  ценил  Есенин  в  Ширяевце»
Постепенно  накопился    большой  фактологический   материал,  позволявший  давать  собственные  характеристики  не только   различным  современным    литературным    направлениям  в  поэзии, но     и    наиболее  ярким    представителям    этих    течений.    Литературоведческого  опыта    у  Ширяевца    было  маловато.  Он    старался    каждый  свой  вывод или характеристику     как  можно  объемно  иллюстрировать     произведениями   конкретного  автора.  В  результате    объем  цитированных  стихотворений  заметно   превышал   сопутствующий   критический  текст  автора.  Кроме  стихов    приводились    большие  выписки  из  произведений  А.Белого,  Н.Гоголя,  Ф.Достоевского,  современных  критиков.  В  результате  получился,  по  оценке  Ю.Б.Орлицкого,  «сложный  конгломерат,  состоящий    из  стилизованных  притч,  памфлетов  на  современных  поэтов,  объемных  цитат  и  собственно  критических  фрагментов,  выполненных  как  в  нейтральной,  так  и  в  стилизованно-панегерической  форме».  Тем  не  менее,  у  Ширяевца-критика  отчетливо    прослеживается  основная  тема    задуманного  им    трактата:    доказать,  что  только  городская  культура    является    истинной  губительницей  современной    русской  поэзии,    отрывает  ее  от    народных  источников,   продолжающих    живительно   подпитывать    только    поэзию    крестьянских  поэтов. 
После  окончательного  определения  темы  трактата  на  титульной  странице    появился  заголовок:  Александр  Ширяевец.  Каменно-железное  чудище.  О  городе.  Город,  Горожанин,  Поселянин  в  поэзии  последней.  1920.  Октябрь.
О  содержании  рукописи  можно    догадаться    уже  при  чтении  первых  строк:  «Я  буду  говорить    о  Городе,  о  том    Каменно-Железном  Чудище,  которое  само  по  себе  страшно  не  менее,  чем  его    растленный  хозяин  и  опекун    -    Капитализм,  о  блевотине,    изрыгаемой    этим  чудищем  в  Райский  Сад  Искусства.  Я  хочу  доказать,  что  Русское    искусство  начинает  издавать  мертвый  дух  оттого,  что  оно  зарождается  в  каменно-железном  чреве    Города,    оттого  что  навсегда  отвернулось  от  чудотворных  ключей  родной  матери-Земли.  Перед  нами  встанет    с  искаженным  от  боли    и  бешеной  злости  лицом  Горожанин,  но  встанет  также    исполнный  сын  Земли,  встанут  и  не  изменившие    Земле.  Нам  будет  видно,  как  губителен,  как  страшен  и  неумолим  железно-каменный  зверь.  Начинаю…». 
В  форме  сказа    раскрывается  история    появления  Города,  который  в  дальнейшем  закабаляет  доверчивых  Поселян,  разрушает  их  быт  и  традиции.  «Годы  шли  и  шли,  -  
заканчивал   вступление  А.Ширяевец,  -    рос,  мужал  и  богател  Городок,  уча  уму-разуму  и  Поселян  и  Горожан,  все  больше  и  больше  замыкаясь  в  камень  и  железо.  Появилась  первая  труба  фабричная,  выплевывая  черный  душный  дым,  в    ясное  рафаелевское  Небо,  стало  тяжело  погрохатывать  каменно-железным  грохотом,  и,  наконец,  совсем  преобразился  в  чудище  каменно-железное    -    страшное  и  прекрасное  Чудище!  Благоговейно  чтя  память  предка  своего    -    Продувного  Человека,  выстроил  Городок  Капище    некое,  где  возносились  молитвы  за  продувного  Человека  денно  и  нощно.  Названо  было  капище    -    Биржей.  Тогда  же  из  каменно-железного  чрева  своего  забросил  Город  самое  гнуснейшее,  что  могло  только  придумать  это  Чудище    -    Капиталиста!    Опять  плясал  и  хрюкал  с  радости  Дьявол,  насмехаясь  над  опоганенной  Землей».
После  такого  стилизованного    социологического    вступления    А.Ширяевец    перешел    к  раскрытию    отрицательного  влияния    «городской  цивилизации»    на    современную    русскую    поэзию.    Для  подтверждения цитировались     стихотворения    В.Брюсова,  С.Городецкого,  В.Горянского,  А.Блока,  А.Рославлева,  И.Северянина,  С.Черного,  З.Гиппиус,    В.  Инбер,  М.Моравской.  Тексты    подбирались    таким  образом,  что  по  ним    можно  было    судить  о  разрушительном    влиянии    промышленного  города  и  городской  культуры  на  нравственность,  веру  и  другие  благородные  черты,    составляющие  суть  духовности.  Критически относился ко всем признанным авторитетам в поэзии. Свое настроение Ширяевец выразил в стихотворении   Иду на вы…
                           Мне не мил писк   столичных   шустрых птиц:
                           В нем солнца нет. В нем  -  дым больной угара!
                           О дохленькие гении столиц!  -
                           Иду на вы с запевом Кудеяра!
 С    явным    негодованием  А.Ширяевец    отзывался  о    поэзии,  по  его  мнению,    «ошалелых  людей»,  к  которым  он  отнес  В.Хлебникова,  В.Маяковского,  В.Шершеневича,  А.Мариенгофа,  Н.Соколова,  О.Розанову.  Их   пророчества о будущем   А.Ширяевец  сравнивает  со  строительством  домика  из  опилок,  вряд  ли  предполагающего    долгое  существование.
«Ладья  нового  искусства,  -  считал    А.Ширяевец,  -  руководимая  столь  опытными  кормчими    как  Маяковский,  Хлебников  и  Шершеневич  и  К  ,  ткнулась  в  берег,  и  вот,  на  навозной  благоухающей  куче,  по  указаниям  итальянского  архитектора  Маринетти  поставлен  домик  из  опилок,  под  вывеской  «футуризм»  и  «имажинизм».  Для  того,  чтобы  убедиться,  что  домок  вышел  действительно    славненький,  перейдем  от  узывчиво  вопящих  девок  к  обитателям  этого  дома,  сделаем  последнее  обозрение,  прислушаемся  к  пророческим  голосам,  вопящим  не  менее  узывчиво.  Должен  добавить,  что  на  славненьком  домишке  золотыми  буквами  искрится  огненный  завет  великого  архитектора  Маринетти:  «БУДЕМ  ДЕРЗКО  ТВОРИТЬ  БЕЗОБРАЗИЕ  В  ЛИТЕРАТУРЕ  И  УБЬЕМ  ВСЯКУЮ  ТОРЖЕСТВЕННОСТЬ…НУЖНО  ПЛЕВАТЬ  КАЖДЫЙ  ДЕНЬ  НА  АЛТАРЬ  ИСКУССТВА…». 
Проповедникам  футуризма,  имажинизма  и  других    новых  литературных  течений  в  поэзии    А.Ширяевец    противопоставляет    крестьянских    поэтов    С.Клычкова,  Н.Клюева,  П.Карпова,  П.Орешина,  М.Артамонова,  С.Фомина,  которые  в  своем  творчестве  сохраняют  связь  с  богатым  народным  поэтическим  наследием.  В  своей  любви    к  русским  традициям  А.Ширяевец    не  чурается    некоторой  идеализации    реальной  жизни  русского  народа,  так  как  не  мог  отказаться  от    истинных  корней  своего  поэтического  творчества,  о  чем    писал  перед  революцией  В.Ходасевичу.  Общую оценку новым поэтическим течениям и свое к ним отношение  записал в стихотворной форме, озаглавив  Между прочим:
- Символизм, футуризм, имажизм,
Это  -  вопль поэтической были…
Ярлыков наклеили,
Наставили клизм
Искусству  -  треском статей сумбурных,
И завыли
В болотах, под пляску рыбешек футурных…
 
На такое явление
Взираю с ширяевской точки зрения,
И, по моему разумению,
Выходит все просто:
В вечер и рань
Зазывают с упорством
Торговцы, сбывающие всякую дрянь
И гнильё,  -
Держи ухо востро! –
Жульё!
 
Истинный же поэт внеярлычен
И всегда многоличен.  
 
 
Против    футуриста    В.Маяковского
Футуристов    А.Ширяевец    не  любил.  Их  произведения    казались  ему  далекими  от    поэзии,  образы  надуманными,  не  позволяющие   серьезно их  воспринимать.  В  дореволюционном  Туркестане    о  футуристах    судили  как  о  хулиганствующих  молодых  людях,  бросавших  вызов  общественному  вкусу.  В  провинциальном  Ташкенте  подобное поведение  резко  осуждались.  О  футуристах  А.Ширяевцу   рассказывал    Н.  Кулинский.  Он  22  октября  1918  г.  в  газете  «Просвещение»  в  очерке    «Рыцарь  ложки  и  лазоревых  щек»    описал  свои    впечатления  от  встреч    с  поэтами    В.Хлебниковым  и  В.Маяковским  в  1913  –  1914  гг..     Из    очерка    можно  было  узнать,  что  В.Хлебников    при  встречах,    показывая    свою  изданную  книгу,    всегда  кричал  «Я    -    гений»,  а  В.Маяковский  на  одном  из  поэтических  вечеров  неожиданно  плюнул    в  сторону  публики  и  не  стал  читать  стихи. 
  У   Ширяевца    сложилось  представление,  что    футуристам    свойственно  «разорванное  сознание»,    а  их  творчество    не  имеет  ничего  общего  с  подлинным    искусством.  Внимательно  перечитывая    в  библиотеке    сборник  «Все  сочиненное»  В.Маяковского,  не  смог  удержаться  от  обобщающей  оценки  творчества    «вождя  футуризма»,     посвятив     специальную  главу  в      «Каменно-железном     чудище».   
В  творчестве    В.Маяковского    выделял  четыре  периода.   
Первый    характеризовался    произведениями,  которые    создавались    поэтом    на  заре  его  туманной  юности  и  были    связаны    с    робкой    мечтой    о  будущей  желтой  кофте.  «Первые  юношеские  шаги  Володи  Маяковского,  -  писал  А.Ширяевец,  -    как  видно  из  первого  его  стихотворения  (Утро),  были  направлены  по  сточным  улицам    Града,  где  «гроба  домов  публичных  восток  бросал  в  одну  пылающую  вазу»,  где  очаровывал  взоры    «враждующий  букет  бульварных  проституток».    И  мы  не  вправе  сомневаться,  что  Володя  Маяковский  литературное  крещение  получил  именно  у  сих  злачных  мест,  если  прочтем  следующие  Володины  строки: 
«Меня  одного  сквозь  горящие  здания
Проститутки,  как  святыню,  на  руках  понесут
И  покажут  богу  в  свое  оправдание».
Дальше: 
«Я  ваш  поэт». 
Второй  период  творчества  В.Маяковского  А.Ширяевец    связал    с  пресловутой    желтой    кофтой,    позволявшей  поэту    все  больше  и  больше  распоясываться в обществе, сокрушать устоявшиеся традиционные моральные  нормы. 
Период  этот    иллюстрировался  следующими  отрывками: 
Я  сошью  себе  черные  штаны
Из  бархата  голоса  моего…
или:
А  если  сегодня  мне  грубому  гунну
Кривляться    пред  вами  не  захочется    -    и  вот
Я  захочу  и  радостно  плюну,
Плюну  в  лицо  вам…
Третий  период  творчества        определялся      кратко:    «Володя  распоясался».  В  качестве  основной  иллюстрации    приводилась     поэма  «Облако  в  штанах»,  которая  для    Ширяевца    показалась  сплошным    набором  несвязанных  образов, а также   необоснованных  многочисленных    ассоциативных  связей  с    биографией  поэта.    В  результате  Александр   составил    краткий    пародийный    конспект    содержания  поэмы  с    сознательным  нарушением    логической    связи    изложения    и  сумбурным    вводом  образов из  поэмы. Этот  пародийный текст должен был, по замыслу А.Ширяевца, представлять зеркальное  отражение    содержания     поэмы  «Облако  в  штанах»:  
  «Что  за  тля  верещит  рифмами,  пиликая  о  любовях  и  соловьях?..  Я  могу  это  посерьезнее  изобразить!  Северянин?    -  видали  мы  такую  падаль!  -  Взошел  гремящий  на  престол?    -  Ха!    -  Сам  взоплю  почище!    Раззудись  плечо,  размахнись  рука!  Одесса.  Измена   Марии…Р-р-р-о-ковая  драма  на  двадцати  страницах  убористого  шрифта!  Ежели  в  кинематографе    -    «золотая  серия»    5000  метров,  цены  повышенные!  Все  бабы    -    стервы!    Держите,  а  то  зашибу.
Облако  в  штанах!  Смазывай  пятки,  не  то  в  гроб  вгоню!  Я  шутить  не  люблю.  Я,  ведь,  тебе,  шкуре  барабанной  не  Игорь  Северянин!  Ошиблись  адресом!  Отведите  к  городовому,  не  то  убивцей  могу  быть!  Мария!  Мария!  Мария!  Ты  ли  меня,  я  ли  тебя  израиил.  .
Конечно,  у  меня  ананасов  с  шампанским  нет,  я  честный,  истинный  пролетарий,  даже  предсказать  могу,  когда  революция  будет.  Вернись!    Выходишь  замуж!    -  Начхать!  Много  вас  тут  шландается!  Лиля  лучше!  Пускай  она  рвет  плоды  с  фруктового  сада  великой  души  моей!  Тореадор  смелее!  В  бой!    -  сторонись    -  зашибить  могу!    Бастилия  взята!    Веду  Наполеона  на  цепочке!  Падение  курса  у  Лили.    –  Прощай  мой  гонорар!  –  Сколько  ухлопал  то!    Женщины,  женщины!..  Бросаю  вызов  богу    -    выходи,  старое  пугало,  на  левую  руку!  Держите,  не  то  ушибить  могу!  Кто  еще  там?». 
Этот    пародийный  набор    фраз    сопровождался  в рукописи А.Ширяевца   краткими иллюстрациями  из  произведений    В.Маяковского.   
Четвертый  период  в  творчестве  В.Маяковского    определялся  так:  «Володя  приспособился.  И  мы  нахалы!  Бей  в  дрызг!  Брошу  папашу  и  мамашу  для  счастья  человечества!  Крой  почем  зря!».    Этот  период,    по  мнению  А.Ширяевца,  иллюстрируют  следующие  строки:
Довольно  жить  законом,
данным  Адамом  и  Евой…
*  *  *
Победители 
шествуют  по  свету
сквозь    рев    стариков  злючий…
Заключительным  аккордом  четвертого  периода    служит  строка:
Выворачивайтесь  нутром!
И    хотя  А.Ширяевец  признает,  что  образы  В.Маяковского  необычайно  сочны,  оригинальны,  тем  не  менее,  приходит  к  неутешительному  выводу:  «Вообще  странный  человек  Володя…». Многие  образы  в  поэзии  В.Маяковского    рассматривались как последствия  больного    поэтического  воображения,  а    стихотворение-рассказ    «Вот  так  я  сделался  собакой»  А.Ширяевец  сравнивал    с    бредовыми    рассуждениями    Поприщина  из    «Записок  сумасшедшего»  Н.В.Гоголя.
А.Ширяевец  писал:  «Удивительное  сходство  переживаний!  Затем:  если  мы  сопоставим  возглас  испанского  короля:  «Матушка,  спаси  своего  бедного  сына!  Урони    слезинку  на    его  больную  головушку!  Посмотри,  как  мучат  они  его!»  с  возгласом  гениального  Володи:
Солнце,
Отец  мой!
Сжалься  хоть  ты  и  не  мучай!
или:
Быть  царем  назначено  мне…
Вам  все  становится  ясным.  Бедный  Володя!    И  теперь  нас  не  должно  удивлять,  если  Володя  скажет:
Гвоздь  у  меня  в  сапоге
кошмарней,  чем  фурункул…
или:
Я  знаю    -
солнце  померкло  бы,  увидев
наших  душу  золотые  россыпи…
Приведу  еще  несколько  строк,  свидетельствующих  о  гениальной  художественной  прозорливости  Володи:
У  обмершего  портного
сбежали  штаны
и  пошли    -   
одни!    -
без  человечьих  ляжек!
И  тогда  «зачатый  неведомыми  Голиафами,  такой  большой  и  ненужный»,  доблестный  вождь  русского  футуризма  встанет  во  весь  богатырский  рост.  Впрочем,  нет,  я  забыл  сказать  о  поэме  Маяковского    «Война  и  мир»,  -    поэма  хорошая,  но  роман  под  тем  же  названием  одного  из  «генералов-классиков»,  против  которых  так  ополчился  Володя    -    этот  роман  куда  лучше!    Володя  написал  скверную  «Мистерию-Буфф»,    которую  будет  ставить  сам  Мейерхольд.    Володя  еще  много  напишет…
Итак,  причина  странностей  Володи  Маяковского  выяснена.    И,  в  конце-концов,  все  объясняется  просто,  после  такого  признания  Маяковского:
Я…  выхарканный,  чахоточный  ночью
В  грязную  руку  Пресни…» 
После  такого  обзора  творческого  пути  известного в 20-е годы поэта    А.Ширяевец  приходит к заключению: «Маяковский  возводится  в  гении,  провинциальные  поклонники  Маяковского  нежно  поглядывали  на  заборы,  дабы  запечатлеть  на  них    обуревающие  их  чувства  в  подражании  «обожаемому  вождю».  Некоторые  заборы  уже  удостоились  высокой  чести  восприятия  такого  рода  литературы…
Мне  передавали,  что  о  Маяковском    появилась  статья  даже  в  чопорном    лондонском  «Таймсе»,  но  мы  вправе  бояться,  а  вдруг  да  статья  эта  послужит  высокомерным  бриттам  материалом  для    трактата  «О  вырождении  Русской  нации»    -    коварство  Англии  всем  и  давно  известно.    России  Маяковский  сказал:  «Я  не  твой,  снеговая  уродина». 
Снеговая  уродина  будет  очень  рада  такому  заявлению    -    дегенераты  ей  не  нужны.    Но  Россия  никогда  не  забудет,  что  храм  русского  искусства,  благодаря  Владимиру  Маяковскому,    превращен  в  «ватер-клозет»,  а  восклицание  дам  (по-видимому  из  тех,  что  встречены  были  Маяковским  на  заре  туманной  юности):  «Ах,  какой  прекрасный  мерзавец!»    -    должно  быть  заменено:  «Ах,  какой  грязный  мерзавец!».
Чтобы  не  выглядеть  в  таких  оценках    одиноким,  А.Ширяевец    сослался  на    мнение    Петроградского  Пролеткульта,  напечатанное  в  журнале    «Грядущее»:    «Бутафорский  гром  необходим  футуристам,  как  капиталистам  благородные  слова  о  защите  родины  от  вражеского  нашествия,  потому  что  за  словами  и    за  шумом  можно  можно  потихоньку  делать  свои  делишки.    А  делишки  эти  у  футуристов    -    дискредитирование    рабочей  революции.  Если  же  такой  усердный  шум  производится  по  глупости,  то  тем  хуже    -    услужливый  дурак  опаснее  врага».
По  душе  пришлась  Александру    и  оценка  пролеткультовцами  личности    В.Маяковского:  «Прежде  свою  голову  надо  обделать,  или  снести  ее  в  психиатрическую  Бехтерева,  а  потом  уже  писать  приказы  по  искусству». 
.  «Не  сомневаюсь,  -  заканчивал  А.Ширяевец    обзор,  -    что  пятый  период  творчества  Маяковского  будет  исследован  не  критикой,  а  профессором  Бехтеревым.  Но  благоухание  от  «Всего  сочиненное  Маяковским»  выдыхнется  не  скоро».
   
 
Против    имажинистов
Основные положения   имажинизма    не  воспринимались  А.Ширяевцем  всерьез.  Он    считал  поэзию  имажинистов  подражательной,  находил  в  ней    следы  символистов,  футуристов,  других  поэтических  направлений.  Как  и  футуристов,  всех  имажинистов    относил  к  разряду  «ошалелых»  людей»,    порожденных   капиталистическим  Городом.  Лидером  имажинизма  считал    Вадима  Шершеневича,  которого    обвинял    в  непоследовательной  подражательности  то  Блоку,  то  Клычкову,  то  Северянину,  то  Маяковскому.    Особенно  сильное  влияние  на  «вождя  имажинизма»,  по  мнению  А.Ширяевца,    оказала  «Песнь-песней  царя  Соломона».  Для иллюстрации  привел  из  этого  произведения   следующие   строчки:  «Волосы  твои  как  стадо  коз  сходящих  с  горы  Галлаадской»;    зубы  твои  «как  стадо  овец  выходящих  из  купальни»  и  потом  «глаза  его    -    как  голуби  при  потоках  вод,  купающиеся  в  молоке,  сидящие  в  довольстве».
   Знакомство  В.Шершеневича  с  подобными  поэтическими   образами    имело    далеко  идущие  для него  последствия.  Вот как описывал  А.Ширяевец  это перевоплощение: «Хлопнул  по  не    особенно  высокому  черелу  Вадим  Шершеневич    -    эврика!  Вот  утру  нос  и  Игорю  Северянину  и  Владимиру  Маяковскому!  И  стал  с  тех  пор  Вадим  Шершеневич    «имажинистом». 
Как  тут  не  быть    благодарным  Соломону!  И  Вадим  Шершеневич    посвящает  ему  такие  строки: 
Соломону    -    первому  имажнисту,
Одевшему  любовь  Песней  Песней    пестро,
От  меня,  на  паровозе  дней  машиниста,
Верстовые  столбы  этих  строк.
И  еще  цитата  из    «Коробейники  счастья»:
Соломону    -    имажинисту  первому,
Обмотавшему  образами  простое  люблю,
Этих  строк  измочаленных  нервы
На  шею,  как  петлю. 
Но  в  создании  поэтических    образов,  восклицает А.Ширяевец, В.Шершеневич      перещеголял  самого  Соломона.  Для убедительного доказательства   привел  следующий  пример  его  образотворчества:                Слониха  два  года  в  утробе  слоненка,
После  в  мир  на  200  лет,
В  животе  мозгов  1  /  4  века  с  пеленок
Я  вынашивать  этот  бред.
И  у  потомства  в  барабанной  перепонке
Выжечь    -    слишком  воскресный  след.
У  него  в  душе  пасхальный  перезвон.
«Маяковский  ущемлен  окончательно,  -  иронически  восклицал   А.Ширяевец,  -  об  Игоре  Северянине  и  говорить  нечего!».
 Дальнейшее неприятие     идей  имажинизма  подтолкнуло  А.Ширяевца  на  создание  пародии    Драма  имажиниста. 
Лягнув  меня  глазами,
Ты  проржала: 
-  Ну  и  кобель
Футурный!  – 
И  стало  дурно, 
И  в  пятке  сердце    жало.
До  трех  недель
Вползаю,
И  слезами
Лилово  щедрыми
Я  истекал!   
Звал 
Снова,
Хотел  блаженства!
Насилий  над  бедрами
Алкал!
Котом  мяукал  – 
Ни  звука!
Основной     причиной   возникновения  в русской поэзии  имажинизма,  как  и  футуризма,  А.Ширяевец    усматривал  в  большом  влиянии  разрушительной  городской  культуры.   Он  писал:  «Я  не  буду    вдаваться  в  критику,  мое  дело  только  доказать  пагубность  Города,  привести  примеры  осатанения  людей,  болтающихся  между  тротуаром  и  небом,  отлученных  Городом,  сжатых  камнем  и  железом.  Вот  они    -    любуйтесь!».
Причисляя С.Есенина к имажинистам, А.Ширяевец  был убежден, что это его увлечение  не имеет будущего.  Если при характеристике вождей-имажинистов допускались хлесткие характеристики, то в отношении Есенина  тон повествования был  дружеский, просящий одуматься  и реально оценить свое место в поэзии.
У  А.Ширяевца  заметно  изменилась    тональность    оценки    творчества  С.Есенина  в  первые  годы  после  революции.  О    его  поэмах,  особенно  где  проскальзывали    богохульские  нотки,  стал  отзываться    неодобрительно.     Все  объяснял    нездоровым    влиянием    есенинского  окружения.  В  1920  г.  после  прочтения    поэмы    «Инония»    написал    пародию    на  С.Есенина:   
Пью  и  взываю:
Господи,  отелись!
 
До  Египта  раскорячу  ноги…
 
О    какими,  какими  метлами
Это  солнце  с  небес  стряхнуть…
С.Есенин
Не  хочу  со  старьем  канителиться,
Имажизма  я  соску  сосу.
Я  предсказываю:  бог  отелится!
Эй,  торгуй,  наша  фирма,  во  всю!
Зажимают  носы  даже  дворники,  -
Где  понять  такой  мелюзге!
Выпускаю  новые  сборники,
Подпишусь:  Хулиган  Сергей.
Самородок  я,  очень  храбрый  я,
До  Египта  могу  чихнуть.
О,  скажите,    какими  швабрами
По  кусту  головы  стегнуть! 
Совсем недавно А.Ширяевец причислял С.Есенина к «трем витязям»   крестьянской  поэзии.  В трактате «Каменно-железное чудище»  имя Есенина будет исключено из списка  крестьянских поэтов. В обзоре крестьянской поэзии рядом с именами Н.Клюева, С.Клычкова  хвалебную оценку получили  поэты С.Фомин,  С.Кошкаров,  Пимен Карпов, воспевающие деревенскую Русь.
С.Есенину  посвящена специальная главка, примыкающая к разделу с язвительными заметками о футуристах и имажинистах. Эта главка   имеет  символическое заглавие   «Блудный сын».
  «Блудным  сыном  или  падшим  ангелом  можно  назвать  Сергея  Есенина,  «Рязанского  Леля»,  златокудрого  полевого  юношу,  загубленного  Городом,  - сокрушался А.Ширяевец. -   Шел  Сергей  Есенин  по  Рязанским  полям  со  свирелью  нежной,  и  таковы  были  полевые,  весенние  песни  его:   
Выткался  на  озере  алый  свет  зари.
На  бору  со  звонами  плачут  глухари.
Плачет  где-то  иволга,  схоронясь  в  дупло.
Только  мне  не  плачется  –  на  душе  светло.
Знаю,  выйдешь  к  вечеру  за  кольцо  дорог,
Сядем  в  копны  свежие  под  соседний  стог.
Зацелую  допьяна,  изомну,  как  цвет,
Хмельному  от  радости  пересуду  нет.
Не    отнимут  знахари,  не  возьмет  ведун  –
Над  твоими  грезами  я  и  сам  колдун.
Ты  сама  под  ласками  сбросишь  шелк  фаты,
Унесу  я  пьяную  до  утра  в  кусты…
Много  хороших  песен  спел  Есенин,  пока  припадал  на    родную  траву,  заливалась  свирель  –  не  наслушаешься.  Радовал  всех!    Но  дошел  златокудрый  юноша  до  «гулких  улиц  столиц»,  натолкнулся  на  хороших  людей  –  много  их  в  Городе.  Увидел  Мариенгофа  –  цилиндр    тот  примеряет  –  в  «Анатолеград»    хочет  отплывать;    Шершеневича  многодумного  -    к  Соломону  приглядывался    зорко    Вадим  Габриэлович,  и,  готов  быть  апостолом  имажинизма,  галстук    на  двенадцать  номеров  завязывает,  -  и  еще  много  кое-кого    и  кое-чего  увидел  Есенин  и…  и  началось  «преображение»  Сергея  Есенина…
Вот    «обновленная»  граница  его  души:
Не  устрашуся  гибели,
Ни  копий,  ни  стрел  дождей,  -
Так  говорит  по    Библии
Пророк  Есенин  Сергей.
Время  мое  приспело,
Не  страшен  мне  лязг  кнута.
Тело,  Христово  тело
Выплевываю  изо  рта…
…Одним  словом,  пообещав  град  Инонии    …  с  Кузнецкого  моста,  Сережа    переселился  в  кафе  –  обсуждать  вкупе  с  Толей  и  Димой  план  мирового  переустройства.  Не  знаю,  зрит  ли  Господь  «словесный  луг»  Есенина,  но  думаю,  что  хороший  хозяин  и  овцы  паршивой  на  такой  луг  не  пустит».
А.Ширяевец    упрекал  С.Есенина  за то, что  тот    «постыдно  променял  свирель  Леля  на  хриплую  трубу  «нового  искусства»,  бросив  свои  поля…».  Обвинения  были в основном направлены  против  друзей-имажинистов, так как в трактате  высказывалась надежда,  что  Есенин одумается, если ему объяснят,  что  избранный  им  новый  путь ложный, что  еще есть время  одуматься и возвратиться  в  купницу  крестьянских поэтов.  На такой  нотке А.Ширяевец  закончил главу «Блудный сын»: 
«Сережа,  Сережа,  не  больно  ли  ножкам  резвым  –  расстояние-то  ведь  довольно  приличное  –  Москва  –  Египет!  Валяй  уж  и  за    Египет    -  Шершеневич  и  Мариенгоф  одобрят  весьма  и  поаплодируют,  только    каково  это  родственничкам  да  друзьям  твоим.  А  свирель-то  в  кафе  валяется,  а  Рязанские  поля-то  без  Алеши  Поповича  остались…  Не  пора  ли  припасть  опять  на  траву,  а?  Пророки-то  ведь  не  из  кафе  выходят…  -Вернись!...»
 
«Поминальник»
Осенью  1919  г.    С.Есенин  пересылает  в  Ташкент    со  своими  знакомыми  записку  А.Ширяевцу.   «Милый  Шура!    Будь  добр,  помоги  устроиться  и  приюти  ночевать  моих  хороших  знакомых.    Они  расскажут  тебе  обо  всем,  о  чем  не  имею  времени  передать  тебе  письменно.  Во  многом  они  пригодятся  тебе  сами.  Если  вздумаешь  выбираться  из  Ташкента,  то  с  ними  тебе  будет  легче.  Жизни  нашей  ты  можешь  не  пугаться.  Заработать  мы  тебе  поможем  всегда. 
На  днях  сдаю  в  набор  твою  книгу,  в  ней  хот  всего  около  48  страниц,  но  тысяч  7  ты  за  нее  получишь.  Деньги  переведу,  как  только  будут  принимать  по  телеграфу.  Очень  хотелось  бы  написать  тебе  много-много,  но  совершенно  нет  времени.  Прости  родной.  Любящий  тебя  Сергей  Есенин».   
В  письме  речь  шла    о  рукописи  сборника  стихов    «Золотой  грудок».  Слово  «грудок»,  вынесенное  в  заглавие  А.Ширяевцем,  означало  «маленький  костер  в  поле»,  что  удачно    подчеркивало  скромную  самооценку    автором  своего  творчества. 
Через  полгода    С.Есенин    сообщил  неутешительную  весть  о  трудностях  в  издании  книги:     «Золотой    грудок»  твой  пока  еще  не  вышел,  и  думаю,  что  раньше  осени  не  выйдет.  Уж  очень  трудно  у  нас  стало  с  книжным  делом  в  Москве.  Почти  ни  одной  типографии  не  дают  для  нас,  несоветских,  а  если  и  дают,  то  опять  не  обходится  без  скандала.    Заедают  нас,  брат,  заедают.  Конечно,  пока  зубы  остры,  это  еще  все  выносимо,  но  все-таки  жаль  сил  и  времени,  которые  уходят  на  это».  По  неустановленным  причинам  сборник  А.Ширяевца    не  был издан.
 В Ташкенте  местные поэты с трудом добиваются издания своих стихотворений.  Использовали все возможности. В литографии Туркестанского университета отпечатали поэтический сборник «Листопад». в котором были  стихи А.Ширяевца:  Несмеяна. .   «Улетают из бора…».  «Есть сказанье о царевне…».  «Как печально червонятся листья опавшие…». 
  18 ноября 1919 г. в  газете «Известия ЦИК Туркестанской  республики»   в  разделе «Библиография»  появилась недоброжелательная  рецензия, подписанная псевдонимом Буквоед:  
«Какой же, пожелавший остаться неизвестным, новый ташкентский меценат издал эту, имеющую все претензии на изящество и оригинальность, книжечку стихов семи местных  поэтов, - писал рецензент. - Приятно, конечно, что при отсутствии бумаги и возможности типографского печатания «Листопад»  (размером 9 на 11,4 сант.) все-таки вышел, хотя и в напечатанном виде в литографическом издании. Необходимость отметить появление такого сборника (?) в нашу эпоху заставляет говорить о «Листопаде». Творится новая жизнь, разрушается все старое, срываются старые устои до основания, полнейшая революция во всех областях жизни: создается новое. А у наших «поэтов» все по-прежнему: опять эта декадентская и детская «просинь» (у Ширяевца и Юрского), «плачущий дождь», «силуэтный лунный туман и тени бледные» (Кулинский), «золотое безделье листопада» и «ночь колдует в звездном серебре» (у Вольпина), «плачет в сердце что-то» у Юрского, и «над жизнью плачет» Ширяевец. У Кулинского, по обыкновению,  «иронизирующий ум   полупотухших углей раздул костер» и тут же пресловутый «оркестр меланхолий». Зато у Сибиряка  -  «слезам-струи» и «слезно плачет темная лужинка», а Вольпин «ударяется» в другую сторону, но снова в дурной тон, теперь уже в Клюевско-Есенинскую церковность. Какие-то «праздные звезды причастницы в храме вечернем», «лампадки в божьем алтаре», «святой, голубой скалой». Вобщем, «Господи, помилуй и упокой».
Все было бы хорошо у Джуры и Кирьянова (у первого газели  оригинальны по замыслу и мастерскому исполнению), но, к сожалению,  и они не удержались от слез и рыданий («Земле»  -  у Джуры и «Дикие утки» -  Кирьянов), причем Джура «плачет слезами мутными», а у Кирьянова, выражаясь его же словами, и странно, и грустно, и тихо.
Не о тех же  «загубленных силах», что напрасно растрачиваются местными поэтами, и «близком конце» их «поэтической» деятельности «над жизнью отпетой заплакал во сне» поэт Ширяевец?  Если об этом, то мы можем только от души пожелать, чтобы этот «близкий конец» наступил прежде, чем успеет  отлитографироваться 2-ой сборничек поэтов «Снежные метели», о котором на днях упоминал в беседе один из них же.
Вообщем  весь этот сборничек носит неправильное, несоответствующее содержанию  заглавие:  это не Листопад, а поэтов распад, разложение, это, выражаясь словом Сибиряка,  «плачет слезою темная под окошком лужица». Это  -  мещанский убогий сборничек, вредный, ненужный и особенно лишний в нашу эпоху борьбы, созидания, эпоху подъема и творчества».
А.Ширяевец предпринимает еще одну попытку издания книги в Москве. Отправил  рукопись с Н.Кулинским, командированного по служебным делам  в столицу,  для передачи   в государственное  издательство.
   Судьба книги решалась   медленно.   27  июля  1920  г.  Александр   обратился  к    В.Брюсову:  «Глубокоуважаемый  Валерий  Яковлевич!  Приехавший  из  Москвы    гр.  Кулинский,  которому  я  передал  сборник  своих  стихов    -    «Волжские  песни»,  сообщил  мне,  что  сборник  этот  находится  в  просмотре  в  Государственном    издательстве.  Будьте  добры,  если  это  Вас  не  затруднит,  сообщить:  приняты  стихи  или  нет,  а  также  свое  мнение  о  них.  С  совершенным  почтением  А.Ширяевец.  Ташкент».  
Рукопись   в это время читали рецензенты.   В  августе  1920  г.  сотрудник   литературного  отдела    Наркомпроса  И.Аксенов  дал  отрицательное    заключение:    «Стихи  А.Ширяевца  показывают  в    авторе  их  человека,  набившего  руку  на  расхожем  русском  стиле  (…)  Вопрос    -    насколько  нуждается  современный  читатель  в  подтверждении  этого  жанра.    Мне  всегда  казалось,  что    восторги  перед  маленькими  горками  Жигулей  сильно  устарели  со  времени  постройки  Сибирской  и  Кавказской  железных  дорог.  Думаю,  что  и  беспринципное    молодечество  всех  этих  «Кудеяров»…  является  в  данное  время  довольно  убогим    объектом  обывательского  восторга.  И  зачем  нам  Кудеяр,  когда  есть  Махно?  Считаю  книгу  устаревшей  и  рукопись  подлежащей  возвращению» 
Неудачи  с  изданием  сборника     дополнились    сложностями  публикаций    стихотворений  в  туркестанских ь журналах  и  газетах.    В  течение    1920-1922  гг.          произведения  А.Ширяевца   печатались редко.  Стихотворения  Веснянки: Заре; Водяном; Лесовику; Полевику  появились   в журнале «Юный Туркестанец»,   «Лажу гусельки яровчаты…» напечатано в  «Вестнике  театра: Западному фронту».
Бумажный голод  способствовал закрытию некоторых  газет и журналов в Туркестане. Ужесточился  партийный     контроль.  Повсеместно   стала    вводиться    строгая  цензура.  Художественные  произведения,  в    которых    усматривалось  хотя  бы  малейшее  несогласие  с  политической  линией  в  стране,  запрещались.  Когда  Павел  Поршаков  опубликовал  в  журнале  «Костры»  (приложение  к  газете  «Туркестанская  правда»)    стихотворение    «Вечернее»,  в  котором  говорилось  о  «грызне  шакалов»,  что  «лижут  кровь    в  солончаке»,  то   редакция,  усмотрев  в  стихотворении  намек  на  реальные  события,    отказалась  печатать  его  произведения,  поскольку  они    противоречили  «основной  линии  трезвого  реализма». 
    Писать  на  политические  или  социальные    темы  А.Ширяевец  не    решался.    В  одном  из  стихотворений  он    утверждал:
Сурьезных  тем  я  не  касаюсь    -    ну  их!  –
Глаза  на  лоб  полезут!  То  ли  дело:
Любовь,  «кровь»,  Солнце,  Волга.  В  поцелуях
Жизнь  притче    стрел  без  Ницше  пролетела!
И  невдомек  мне    -    хорошо,  аль  худо?
Наук  не  помню!  Дуньку  не  забуду.
В  своем  творчестве   А.Ширяевец   стал    отходить    от  прежней    фольклорно-поэтической  традиции. Он   пытается  реалистически    осмыслить  и    поэтически  раскрыть  свой    жизненный  путь,  вспоминая   различные  биографические    эпизоды.  Пишет    много.  Исследователь  его творчества    Ю.Б.Орлицкий    справедливо    выделил    этот    период:    «Интересно  и  то,  что  на  ноябрь-декабрь  1920  года  приходится  «Болдинская  осень»  Ширяевца,  сочинявшего  каждый  день  в  эти  месяцы  по  три-четыре    стихотворения,  которые  все  вместе  обозначили  решительный  поворот  в  его  творчестве  от  внешних  стилизаций  народной  песни  к  вольному,  раскованному  воплощению  самого  духа  русского  фольклора.    Очевидно,  и  сам  Ширяевец  ощутил,  наконец,  себя  мастером,  большим  поэтом,  что  сразу  же    сказалось  в  настроении  его  писем  к  близким.».  Свое предназначение поэта он рассматривал как крепостную зависимость от поэзии.  Александр сравнивал себя со старыми  мастерами-умельцами:
Дед  -  крепостной… Служил усердно барам,
Был лесником, пыхтел в глуши лесной…
А я  -  торгую песенным товаром,
А я у песен тоже крепостной.
Из многочисленных поэтических зарисовок  о родственниках, учителях, друзьях, подругах, родных, а также о  Жигулях и Волге  А.Ширяевец задумал создать  автобиографический цикл «Поминальник».  Обращаясь  к  биографическим  фактам,  он     избегал  какого-либо  приукрашивания  своей  личности.    «Характер  Ширяевца,  его  независимость,  чувство  собственного  достоинства  с  веселой  горделивостью  выражены  им    в  авторской  рекомендации,  -    отметила  Т.К.Савченко,  -    своеобразной  «визитной  карточке»,  а  редкое,  народное,  как  нельзя  более  уместно  подобранное  словечко    -    «ничегохыньки!»    -    выдает  в  Ширяевце  настоящего  мастера,  глубоко  познавшего  речевую  фольклорную  стихию: 
-Ничегохыньки  не  смыслю  в  Брамах!
Швец  я  песен,  в  гусельки  игрец!
Одним  словом:  Александр  Васильевич  Абрамов.
В  таком  же  ключе    А.Ширяевец  написал  стихотворение    Портрет  мой.
Орясина  солидная!    Детина!
Русоволос,  скуласт,  медведя  тяжелей!
Великоросс    -    чти  между  строчек:  финна,
Славян,  монголов  помесь…  В  песне    -    соловей.
Боюсь  чертей,  возню  их  ухо  слышит,
Дышу  всем  тем,  что  Русь  издревле  дышит.
В  биографический   цикл  стихотворений  «Поминальник» вошли стихотворения   о  родных  и  близких:  Дед, Тетя, Дядька, Федька,  Бабушке  Колчиной,    Матери,    Мать,    Дунька  Шляхова,    Евля,    описания     поволжских родных    мест:  Ставрополь-Самарский,  На родине (Ширяево),    Рябиновое  ожерелье,    Посиделки,    Землякам.    
 Вспоминая  годы учебы,  закончил    автобиографический цикл    Церковно-приходская  школа,    в  котором    описал  сельскую  школу  и  занятия  в  ней,    вспомнил    учителей,  рассказал об экзамене и полученном «Похвальном листе».   Написал   шутливое  стихотворение    Бес,  попадья  и  поп.
 Тяжелое материальное положение Ширяевца тяготило  его,  в минуты отчаяния  даже предсказывал  свой  преждевременный уход из жизни   22 января 1921 г.  написал в черновом варианте   стихотворение  «Всё-то снится с косою мне сватьюшка…»:
 
                        Все-то снится с косою мне сватьюшка,
                        Видно, время мне саван надеть…
                       - Не забудь меня, Волга, Русь-матушка!
                        Мои песенки станете ль петь?.. 
                                Все-то, все растерял я, родимые…
                                Нет в помине былого огня…
                                 Но остались на век нерушимые
                                Только  -   вы…
                                                   Вспомяните меня!
Всеми силами пытается  сохранять бодрость духа, обязательно  преодолеть возникающие жизненные  препоны. Он не мог изменить поэзии.  Писал в стихотворении   «Не таковского я рода…».
Не таковского
Я рода,
Чтобы ныть да маяться!
- Не с мордовского ли
Меда
Песня разгорается?...
 
Гуслей
Строй
Певуче-звонкий?
Звонче струны трогаю?..
 
Разольюсь
Родной
Сторонкой
Песенною Волгою!     
Продолжал  сотрудничество со     «Студией  искусств»,  входил в жюри поэтических конкурсов,  выступал  с  ташкентскими  поэтами  с  чтением  стихов    перед  началом  киносеансов.  В  своем  внешнем  облике,  по  воспоминаниям  современников,    он    совершенно  не  был  похож  на  поэта.  На  поэтических  вечерах  ташкентцы  часто  могли  видеть  коротко  подстриженного,  круглолицего  молодого  человека  с  усиками,  неизменно  в  форме  телеграфиста.  Когда  зрителям    ташкентских  кинематографов  «Хива»,  «Аполло»    объявляли:  «Сейчас  прочтет  свои  стихи  туркестанский  поэт  Ширяевец!»,  зал  встречал  его    аплодисментами.    После    нескольких минут  его    чтения  стихов  слушатели    переносились  в  далекую  Россию,  оказывались    вместе  с  поэтом    где-нибудь  на  приволжских  просторах  или  в  дремучих  лесах.
Точно  в  сказке…  Скалы,  горы, 
На  вершинах  –  темный  лес.
Призадумался  и  смотрит
В  бездну  синюю  небес…
Плещут  волны,  бродят  волны
У  откосов  берегов,
Рассыпаются  на  солнце
Миллионом  жемчугов…   
29  ноября  1920  г.  в    Ташкенте  в  Доме  Свободы  (ул.Гоголевская)  состоялся    авторский  вечер  А.Ширяевца,  в  котором  приняли  участие  поэт    Н.Н.Кулинский,  артисты    Е.А.Грекова,  Е.В.Зеленая.  А.Ширяевец  во  вступительном  слове   не  стал говорить  о  себе,  а   рассказал     о  творчестве  Н.Клюева,  С.Есенина  и  С.Клычкова,  которых    представил  как  «Младших  богатырей  (поэтов  из  народа)».  На  вечере  были прочитаны     его    стихи,  в  которых    воспевалась    красота    волжской  природы,  удаль    Стеньки    Разина.
         Пытался пристроить для публикации свои стихотворения в российских журналах.  Из  Самары Н.Афиногенов (Степной) 9 февраля 1921 г. писал    А.Ширяевцу:  «Дорогой Александр Васильевич. Получил Ваше письмо с сборником, обрадовался и немедленно отвечаю. Из присланных стихотворений мы взяли «Жигули» и «Бурлак» и помещаем в журнале «Вольница». Это только что  вновь возникший журнал.  Ваши вещи я видел в «Вестнике театра» (Москва), не помню, какой №.  Там Ваше стихотворение «Река» рекомендовалось для декламации.  Не так уж плохи стихи «Край солнца». Ведь то, что начато с Волги, легко может по широкой степи докатиться до Туркестана. Во всяком случае, они производят положительное впечатление. В бытность на съезде пролетарских писателей  в Москве я был у Львова-Рогачевского, много толковали о  вас. Работайте, не покладая рук. Я затерял то стихотворение, что вы мне посвятили, но до сих пор некоторые строчки у меня в памяти. Как выйдет журнал, немедленно вышлю.  Н.Степной. Вчерашнего письма я не получил».
 
 
Личная  жизнь
Не  складывалась    у  А.Ширяевца    личная    жизнь.  Отношение  поэта  к  девушкам  было  своеобразным.  «Он  любил  в  любимой  девушке    свою  мечту,  приписывая  ей  качества,  которых  порой  его  героиня  не  имела,  -  вспоминал    И.Шпак.  -    Они  вдохновляли  его  на  творчество,  но  когда  дело  доходило  до  женитьбы,  а  порой  девушка  готова  была  и  отдаться  ему,    он  ей  говорил:  «Не  стоит  опошлять  прекрасных  моментов.  Пусть  я  останусь  чистым  и  возвышенным  в  ее  мечтах».
О    сложной,  как  ему  казалось,  неразделенной  любви    А.Ширяевец    писал    в  стихотворении    Колечко.   
Случайно  ты  взглянешь    -    весна  зацвела!..
Уронишь  словечко    -    запели  печальные,
Вот  только  обидно:  зачем  ты  взяла,
Зачем  ты  надела  колечко  венчальное!
Пасхальная  свечка  в  душе  замерла…
Схоронишь  колечком  под  стоны  прощальные…
-  Ах,  если  бы,  если    -    сняла,  отдала
Обратно  колечко  свое  обручальное.
Своим  избранницам   он  дарил  цветы, любил с девушками побалагурить. Нередко  высказывал  им  свой  взгляд  на  семейную   жизнь,  к  которой  относился  порой    пренебрежительно. В таких случаях   спрашивал  своих  подруг:  «Неужели  вам  хочется  пошлой  жизни  с  ее  серыми  буднями?»    Когда  же  узнавал,  что    любимые  или  любящие  его  девушки  выходили  замуж,  то  с  грустью  вспоминал  о них:  «Что,  ты  не  видел  Кати,  она,  кажется,  как  и  все,  стала.  Теперь  мне  с  ней  не  хотелось    бы  встречаться,  иначе  мечты  улетят.  Пусть  она  живет  в  моих  мечтах  светлой,  радостной  и  чистой».
При  встрече  с приятелями  А.Ширяевец  в  вопросах  любви,  брака намеренно    хотел  казаться  циником.  Возможно,  что  сдерживающим  началом  создания    семейного  счастья    была    его    обычная  бытовая  неустроенность.   Когда    его  спрашивали  близкие  друзья:  «Почему  ты  раньше  не  женился,  ведь  на  твоем  пути  стояло  много  прекрасных  любящих  тебя  девушек?»,  то  он  обычно  отвечал:    -  «Нужда,  братец,  преследует.    Мерзнуть  в  холодной  комнате  и  голодать,  лучше  уж  одному».
В  отношениях  с  девушками    Александр  всегда  был  честен  и  последователен.  Поступиться  своими  убеждениями,  принципами  он  не  мог  даже    в  угоду  чувствам.  Показателен  в  этом  отношении  его    кратковременное  увлечение    студенткой     в  годы  обучения  в  Туркестанском  народном    университете. 
На  историко-филологическом  факультете    А.Ширяевцу  приглянулась    Наталья  Михайловна    Савич.   Наташа  родилась  в  семье  офицера,  который  примыкал  к  революционному  движению,  за  что  был  заключен    в  Петропавловскую  крепость,  а  затем  выслан    в  Среднюю  Азию  в  штрафной  батальон  с  понижением  в  офицерском  звании.    До    1917  г.    Наташа  училась  в  Москве.  В  1918  г.  возвратилась  в  Ташкент,  стала  заниматься  на  историко-филологическом    факультете  Туркестанского  народного  университета.    В  студенческой  группе  держалась  обособленно.  Не  скрывала  своей  религиозности,  часто  посещала  храмы.    Писала  стихи.  Одно  из  них    Звездочки  снежные  было  напечатано  в  «Туркестанских  ведомостях».  .Любовь  к  поэзии  и  сблизило  ее  с  А.  Ширяевцем,    которого считала большим авторитетом в поэзии.  Он  же,  учитывая  разницу  в  возрасте,    по  отношению  к  ней  занимал  покровительственную  позицию,  но  симпатий  к  девушке    не  скрывал.    Иногда  набирался  смелости  и  заводил  разговор  о  возможном    сватовстве.    Наташа  в  таких  случаях  отшучивалась,    заявляя,  что    участь  монашки  ей    не  грозит,  что  у  нее  уже  есть  довольно  много    кандидатов  в    мужья.    А.Ширяевец  написал    по  этому  поводу    шутливое    стихотворение 
26  женихов  (Почти  истинное  происшествие) 
Встали  в  ряд  перед  Наташей
Женихи    -    их  двадцать  шесть!
Мы,  руки-де  просим  Вашей,
Нам  без  Вас    -    ни  пить,  ни  сеть!..
Опустивши  очи  долу,
Шлет  Наташа  им  ответ:
-  Не  прислушивайтесь  к  Полу,  -
Натворит  он  много  бед!...
О    противоречивом   характере  Наташи,  которая  любила  именовать  себя    модным  именем  Нелли,  А.Ширяевец    писал  в  стихотворении    К  портрету  Нелли-Шипкинской
-Сурьезная!  Что  ей    -  дела  мирские!
Поклонники!    -    словами  бьет  их  рьяно…
Поклоны  также  отбивает    -    и  какие!
Чтоб  с  чистым  сердцем  сесть  за…
Мопассана.
Сумбурна:  вдруг  бежит  из  церкви  к  цирку…
Круг  святости  давно  ей  чертит  циркуль…
-  Спасайся,  чадо!  Только  бы  не  насмех!
Тяни  из  Ада  к  Раю  грешных  нас    -
всех!
Александр    не  одобрял    чрезмерного    увлечения  Наташей    творчеством    Мопассана,    усматривая  в  этом  с  ее  стороны  проявление    пренебрежительного    отношения    к  русской  литературе.  На  эту  тему  они  часто  спорили,    каждый  отстаивал  свою  точку  зрения.  Ширяевец  по этому поводу   написал шуточное  стихотворение:. 
Нелли  не  румянится,
Но…  но…  мопассанится!
-Чудеса!    -    не  наш  он  ведь!
Лучше  Арцибашевить!...
Лучше  к  секте  Санинской,
Нежель  к  мопассановской…
-  Дуйте!    -  Жизнь  короткая!
-  Будьте  патриоткою!..
Неожиданно  для  всех,    Н.Саввич   заявила,  что    в  будущем  году  перейдет    с  филологического  факультета  на  медицинское  отделение.  Смену      профессии  Александр    не  одобрял.  Он  полагал,  что  в  сложное  послереволюционное  время  общество  нуждается  в  духовном  обновлении,  где  поэты  могут  сказать  свое  весомое  слово.   С  раздражением    говорил  Наташе:    «Вы,  будучи  студенткой  историко-филологического  факультета,  обладая   даром  слова,    что  называется,  -  ни  к  селу,  ни  к  городу,    -  поступаете  в  Медицинскую  школу!    Вы  объясняете  это  тем,  что  вы  хотите  облегчить    (в  будущем!)  страдания  тех  же  своих  ближних,  ссылаетесь  на  то,  что  такая  мысль  созрела  у  вас  тогда,  когда  вы  болели,  (разболелись)  ваши  пятки  (что-то  в  этом  духе).  Это,  конечно,  весьма  трогательно  (следовало  бы  приплести  сюда  какое-нибудь  «видение»    -    было  бы  еще  более  поэтично!);    нет  сомнения,  что  пятки  и  прочии  принадлежности  тела  некоторых  ближних  очень  нуждаются  в  целительных  мазях,  пластырях  и  прочих  спасательных  предметах,  но  какими  пластырями  и  примочками  залечите  вы  раны  душ  близких  своих?  А  ведь  боль  души,  как  вам  известно,  куда  горше  страданий  телесных!    Пластырь  наложит  любой  захудалый  фельдшеришка,  но  кто  души  уврачевать  возьмется?  Может  быть,    вы  хотите  совместить  то  и  другое?..  Очень  хорошо,  если  это  так,  но  не  слишком  ли  труден  подвиг  сей?..  Не  слишком  ли  долгонько  придется  ждать  ближним  помощи  вашей?  Затем,  вы  упустили  из  виду    такое  обстоятельство:  двум  богам  молиться  нельзя!  Поклоняясь  богу  медицины,  вы  расстаетесь  с  богом  Искусства!  Правда,  ваши  молитвы,  последнему,    очень  робки  и  расплывчаты,  но  можно  было  бы  подтянуться,  и  дать  что-нибудь  ценное!»
Привел  пример    из  биографии  А.П.Чехова,    который  долго  колебался:  быть  ему  врачом  или  писателем,    но  в  конце  концов  отдал  предпочтение    литературе,  отчего  все  выиграли. 
 
 
 
«Я слишком русский человек…»
Находясь  под  впечатлением  разговоров  с  Н.  Савич,   перед Новым 1921  годом   Александр   написал  ей    большое    письмо,  в  котором    обстоятельно    изложил    свой    взгляд    на    значение  русской  литературы  и  культуры  в  формировании  истинного  патриотизма  и  подлинной    любви  к    русскому  народу.  Письмо    по    содержанию    переросло    рамки    интимного    послания  любимой  девушке. 
«  Приступаю  к  самому  главному,  -  писал  А.Ширяевец.  -  С  удивлением  я  выяснил,  что  в  вас  очень  мало  русского!  Вы  носите  чудесное  имя    -    Наталья,  от  которого  пахнет  сочной,  проголосной  русской  песней,  полевой  Русью,  и  вот,  вы  ни  разу  не  назвали  себя  Наташей,  зато  усиленно  подчеркиваете,  что  где-то,  какие-то  высокогалантные  люди  окрестили  вас  в  Нелли.  И  ясно    (как  это  грустно!)    -    Нелли  нравится  вам  больше,  нежели  Наташа  или  Наталья!  И,  я  убежден,    -    вам    дьявольски  хочется  быть  похожей  на  англичанку!  Это  более  чем  грустно!  Туманы  Лондона  и  Темзы,  чопорность  56-й  пробы,  скрипучий  говор    -    птичий,  вязание  чепчика  или  еще  какой-нибудь  дряни  для  безработных,  протестантское  благочестие,  отлакированная  показная  нравственность    -    все  это  называется  англичанкой!  Любая  русская  бабенка,  утирающая,  по  простоте  сердечной,  нос  кулаком,  и  сморкающаяся  в  засаленный  подол,  на  котором  все  же  ярко  горят  необыкновенные,  ни  под  какими  широтами  не  произрастающие  цветы    -    лучше  и  поэтичнее  всех  ваших  замороженных  на  льду  предрассудков  Англичанок!
Но  это,  вобщем,    -    пустяки.  Но  вот,  просматривая,  летом,  тетрадь  с  вашими  стихами  (правда,  бегло    -    и  не  все),  я  не  натолкнулся  ни  на  одно  стихотворение,  в  котором  запели  бы  сорок-сороков  золотых  колоколен  Московии,  а  ведь  вы  были  в  сердце  России,  обучались  историко-фил.  Премудрости,  вы  пробыли  там  около  3-х  лет  (кажется),  и  в  вас  не  заговорила  Русская  Кровь,  «кровь  предков»!  Ведь,  несмотря  на  то,  что  Красная  площадь  прилизана,  выложена  камнем  и  асфальтом,     -    на  ней  еще  вспыхивает  стрелецкая  кровь,  русское  ухо  услышит  доселе  на  Красной  площади    покаянно-разудалые  слова  добрых  молодцев  «не  воров,  не  разбойников»,  завещающих  схоронить  их  «промеж  трех  дорог»;    несмотря  на  «авто»,  «кинемо»  и  прочие  фокусы  ХХ  столетия,  древние  стены  Кремля  и  Китай-города  буравит  сатанинский  взгляд  Ивана  Грозного;    несмотря  на  присутствие  в  Москве  очень  «умственных»  людей  с  3-х  этажными  дипломами,    можно  увидеть  Василия    Блаженного,  с  многопудовыми  веригами,  без  коего  немыслимы  Святая  Русь;,  несмотря  на    каменные  коробки  в  стиле  «модерн»  и  прочие  «стиди»  под  масками  «Лионский  кредит»,  «Ампир»  и  т.д.,  русскому  почудится    развороченные  монголами  Земляные  валы,  свист    стремительных  вражеских  стрел.  И  под  электрическими  шарами,  при  самодвижущихся  вагонах  дышит,  живет  Древнее,  Русское!..
Но  если  вас  интересовала  большая  духовная  сторона,  почему  вы  не  увидели  Святителей  Русских,  почему  на  страницах  вашей  тетради  не  помчались  Пересвет  и  Ослябля  в  последний  бой? 
Ничего  этого  нет!  Зато  воспеты  «очи»  вашего  «демона»    -    какого-нибудь  кобелька,  отшлифовывающего  Тверские  бульвары    -    разумеется  с  голубым  околышем,  безусловно  знакомого  с  «истинными»    сочинениями  Ницше  и  Шопенгаурами,  и  вследствие  этого   человека  пленительного…Оно,  конечно,  «любви  все  возрасты  покорны,  ее  порывы  благотворны»,  но  все  же  и  в  самой  яркой  действительности  вам  должен  был  почудиться  древний  витязь  из  полга  Игоря,  должен  был  задышать  богатырский  Конь    -    у  косящата-узорчатого  девичья  окна!    В  плачущих  мелодиях  Шопена  должен  зазвенеть  тоской  смертельный  голос  Ярославны…  Все  это  должна  почувствовать,  увидеть  Русская  Девушка!    Волны  прибоев  былого  вечны,  их  не  закуешь  ни  в  какие  граниты,  но  надо  любить  их,  и  тогда  вы  будете  жить  в  музыке,  какой  не  придумают  никакие  Шопены,  Глинки  и  Римские-Корсаковы!  Если  молчало  ваше  сердце,  вы  должны  были  почувствовать  биение  сердца  Москвы!  Руси!».
Об этом А.Ширяевец говорил неоднократно друзьям. Здесь он был до конца последователен. В одном из стихотворений этой поры он писал:
Что там носитесь
С Джиокондами,
Да с Роландами,
Да с Мадоннами,
Хороводитесь
У чужих морей,
В чужой славушке
Зябко греетесь! –
Али нет у нас
Свет-Забавушки –
Той Путятишны,
Ильи Муромца,
Богородицы,
Волги-матушки,
Златоцветовой
Своей славушки?...   
В письме к девушке он отстаивал свою любовь к русской нации и культуре: «Вы  не  почувствовали,  но  вы    -    слишком  молоды,  так  что  с  вас  «взятки    -    гладки».    «Спящий  в  гробе  мирно  спи,  жизнью  пользуйся  живущий»…  «Живая  собака  лучше  дохлого  льва»,  -  может  быть  я  и  неправ,  вспоминая  и  предлагая  вспомнить  то,  «что  было  и  быльем  поросло»,  но  я  слишком  Русский  человек,  подхлжу  ко  всему  с  русским  аршином,  следовательно,  и  с  меня  «взятки-гладки»…  И  буду  стоять  все-таки  у    стены,  на  которой    печаливалась  горько  Ярославна,  а  не  у  «Ампиров»,  «Ренессансов»    -    где  весело  разливаются  ручьи  «интернациональных»  голосов». 
А.Ширяевцу показалось, что  он не очень убедительно отстаивает свою точку зрения, поэтому перешел на конкретные примеры из литературной жизни, чтобы вынести свою окончательную оценку в личных отношениях:
«А  теперь  самое  важное.
Вы  читаете  Мопассана,  вы  упиваетесь  Мопассаном,  и  это  теперь,  в  наши  дни,  в  дни,  когда  со  всех  сторон  напирают  звериные  морды,  с  клыками,  когда  Русь  трещит  по  швам  под  гнусное  хрюканье;  когда  оплевывается  всё  заветное;  когда  стоит  вой  за  то,  что  церкви,  религии  не  должно  быть,  и  что  вместо  оных  должны    «воссиять»  кинематографы  и  прочие  «культпросветы»    -    и  вот  в  такое-то    время  вы,  помолившись  Святителям  Русским,  садитесь  за  Мопассана!  Где  ваши  ум-разум,  чутье?  Ведь  ясно,  как  день,  если  бы  Мопассан  написал  еще  12  томов    -    к  имеющимся  12-ти,  и  тогда  всё  написанное  им  не  стоило  бы  десяти  строк    Достоевского!  Что  Мопассан    -  талант,  тоже  ясно,  но  уместно  ли  теперь  разбираться  в  его  писаниях  (на  каждой  странице  почти  одно  и  то  же:  или  Поль  лезет  на  Жанну,  или  Жанна  на  Поля,  и  все  это  залито  чувственно-пряным  соусом  французской  «галантерейности»  и  трехкопеечных  рассуждений  о  «высоких  материях»).  Вы  сказали,  (если  не  ошибаюсь),  что  он  (Мопассан)  учит  вас  правильно  смотреть  на  жизнь,  и  дескать  (так  я  понял),  обозревая  постельные  подвиги  Поля  и  Жанны,  вы  можете  еще  тверже  встать  на  почву  чистоты,  но,  смею  вас    уверить,  вся  ваша  чистота  (очень  уж  вы  с  ней  носитесь!)  не  стоит  грязного  белья  Сонечки  Мармеладовой  и  тысяч  других  Сонечек!  Чтобы  вы  имели  возможность  лишний  раз  оттенить  свои  добродетели,  сообщаю  о  себе  следующее:  в  дни  юности,  и  позже,  я  тесно  общался  с  «погибшими,  но  милыми  созданиями»,  (нахожу,  что  они  гораздо  глубже  и  душевнее  марионеток  в  чистеньких  передничках,  пружины  жизни  которых  заведены  гимназиями  и    разными  «курсами»)  что  я  вообще  очень  порочен;  стоя,  например,  в  церкви,  часто  думаю  о  сладком  «грехе»  с  женщинами  (кстати  взгляд  Влад.Соловьева  на  сей  предмет:  «У  человека  половая  любовь  есть  высший  расцвет    индивидуальной  жизни»),  одним  словолм:  «от  юности  моея  мнози  борют  мя  страсти».    Можете  не  беспокоиться,  грешная  мысль  моя  не  будет  приплясывать  около  вашего  девственного  ложа:  Вы  не  в  моем  вкусе». 
Принципиальность  была  всегда    неотъемлемой  чертой    характера  А.Ширяевца,  даже  в    интимных    отношениях.  Правда,  через  некоторое  время  он    спохватился,  сознавая,  что    молодая  девушка    не  все  может    правильно  понять.  Решил  отозвать  письмо.  .  16  января  1921  г.    отправил    Н.Саввич    второе  послание:  6  января  1921  г.  исьмо  или  попросить    порвать  его.    ное  послереволюционное  время  большая  потребность 
«Наталья  Михайловна!  «Еще  одно  последнее  сказанье».  Я  очень  повиняюсь  за  разглагольствование  о  «затащенном»  знакомом  Вашем,  за    «смакование»  Мопассана,  в  остальном  же  считаю  себя  правым.    То  что  Вы  замечаете  «надрывы»    -    хорошо  очень,  и  говорит  за  Вашу  чуткость,  и,  как  человек  чуткий,  Вы  поймете:  Русь  надрывается  больше  чем  Ваши  знакомые,  православие  же  совсем  надорвано,  и  выведете  из  сего    соответствующую  мораль.  А  вобщем    -    не  мое  дело  учить  Вас;  поступайте  так,  как  велит  душа,  это  лучше  всего.  Просьба:  уничтожьте  всё  посланное  Вам.  Взамен  шлю  Вам  «Скитницу»,  написанную  под  впечатлением  встречи  с  одной  девушкой,  на  Волге,  в  915  году.  Выходит,  что  мы  квиты!  Дай  бог  Вам  всего  хорошего!    Ш.!» 
 
Невеста
К  весне  1921  г.  надежда    обзавестись  семьей    приобрела  реальные  очертания.  Дружба  Александра  Ширяевца    с    Маргаритой  Костеловой    переросла  в  нежные  отношения  с возможной  в будущем свадьбой.    Все  к  этому  вело.
Маргарита  жила  в  обеспеченной  городской  семье,  получила    образование.  Любила рисовать.  Освоила   профессию  библиотекаря.    В  1918  г.    поступила на работу     в    Публичную  библиотеку.  Здесь  же  познакомилась  с  Александром  Ширяевцем,  стихи  которого  знала  и  любила.    В  свободное  от  работы  время  посещала   Студию   искусств.  Хорошо  пела,  у  нее  был  прекрасный  голос,  контральто.  Часто    исполняла  романсы  и  песни.  Любимым     был  романс  на  слова  А.Ширяевца  «Гвоздики  алые,  багряно-пряные».  Маргариту    приглашали  на  работу  в  театр  для  участия  в  музыкальных  постановках,  но  она  отдала  предпочтение    живописи,    стала  заниматься    в  художественной  студии  А.Н.Волкова,  вокруг  которого    объединялись  многие  талантливые  молодые  люди.  В  этом    творческом  коллективе  Маргарита    осваивала  навыки  живописи,    а   в  дальнейшем    увлеклась    скульптурой.
Накануне Нового 1919 года  А.Ширяевец посвятил М.Костеловой стихотворение В небе  -  мертвый облик месяца. Поэт  увидел в девушке  близкого друга, которому можно доверять самое сокровенное, находить  с ее стороны  поддержку и взаимопонимание:
В небе  -  мертвый  облик месяца,
На земле  -  большевики…
Шел и думал, как повеситься
От хандры и от тоски.
 
Вдруг идет Марго с тетрадкою,
Скульптор! Кинулся я к ней
И на жизнь свою несладкую
Стал я жаловаться ей:
 
Существую-де для мебели
В этом лучшем из миров.
Словом, вплоть до «курсов Фребеля»
Лил потоки нудных слов…
 
А потом пришли к собору мы.
В нем на время я затих
И искал пытливо взорами,
Кто добрее всех их святых…
 
Вышли… Ясный облик месяца…
Засмотрелся на звезду…
- Нет, не стоит, видно, вешаться!
Лучше чай я пить пойду!...
Встречи стали регулярными.   Вели откровенные    разговоры  о  поэзии,  искусстве,  прочитанных  книгах.  Александр    обращался к девушке  ласково  по   имени    Маргоша.  В  это время  он  усиленно   работал   над    трактатом  Каменно-железное  чудище.    Маргарита  помогала  ему  подбирать  из  журналов  и  газет  стихотворения   поэтов,  творчество  которых  привлекало  внимание  Александра.  Это  ей  пригодилось  в  дальнейшей  работе  при  составлении  хрестоматий  и  антологий.
Сотрудники  детского    отдела  Публичной  библиотеки,  где  работала  Маргарита  Костелова,  совместно  с    Научно-педагогическим  обществом  Туркестанской  республики  в  начале  20-х  годов    решили    для  школьников  начальных  классов  составить  книгу  для  чтения  «Маленький  Туркестанец».  Затем  возникла  идея:  создания  солидного        сборника    стихов  на  русском  языке  о  Средней  Азии для   учителей,  клубных  работников  и  любителей   поэзии.  Маргарита  выполняла   работу  секретаря  вновь  созданного  творческого  коллектива,  который  возглавил     педагог  Н.П.Архангельский.  В поисках  стихотворений о Туркестанском крае пришлось  просмотреть  центральные и местные  газеты  и  журналы.  Откликнулись     многие  поэты,    присылая    не  только  напечатанные,  но  и    неопубликованные  стихотворения.  М.  Костелова    поступающие  материалы    систематизировала,  составляла    картотеку  авторов,    уточняла    источники  опубликованных    стихотворений,  расшифровывала  псевдонимы.  Вскоре  были    подобраны  стихотворения    по  темам  «Край  бирюзовый  и  солнечный»,  «Древние  города»,  «Горы»,  «Земля  орошаемая»,  «Степи»,  «От  Памира  до  Каспия»,  «Доля  женская»,  «Недавнее  и  современное».  Спорили о названии сборника: «Туркестан  в  стихах»  или  «Поэтическая  география  Туркестана».  Стихотворения  А.Ширяевца  были  представлены  почти  во  всех  тематических  подразделах  сборника.
Александра  и  Маргариту    часто  видели  в  кинотеатрах,    любительских    поэтических    вечерах.  В  трудное  голодное  время  он  не  мог  быть щедрым на   дорогие  подарки любимой,  поэтому    дарил  ей  свои  стихотворения.  Собственноручно    изготавливал  для Марго  подарочные    рукописные  книжечки    своих  произведений.    Первой  была  изготовлена  мини-книжечка,  в  которую  А.Ширяевец  включил  всего  лишь  одно  стихотворение    «Аленушка»,  напечатанное    в  газете  «Свободный  Туркестан»   
Плачется  горько  о  братце  Аленушка: 
«Лучше  бы  сгинуть  на  темном  мне  донышке!»
Села  на  камне,  головушку  свесила…
Птицы  в  лесу  заливаются  весело, 
Чаща  лесная  лепечет  приветливо…
Стонет  Аленушка:  «Нет  его!  Нет  его!»
Что  ей  до  леса,  до  ясного  солнышка,    = 
Братца  любимого  нет  у  Аленушки!
Во  вторую  подаренную  мини-книжечку    «Удалая  голова  (Песни)»  А.Ширяевец  аккуратно  вписал    четыре  стихотворения:  Удалая  голова,  О  вдовушке  и  вдовце,  Звездопад  и    Заметелилась…
В  отношениях  Александра  и  Маргариты    не  все  шло  гладко.  Родители  девушки,  зная  тяжелое  материальное  положение  Ширяевца,  не  только    отговаривали  дочь  от    бесперспективного  с  их  точки  зрения  брака,  но  порой    запрещали    ей  ходить  на  свидания.  Об  этой  конфликтной  ситуации  Александр  знал,  даже   пытался    объясниться  с    родителями,  но  или  смелости  не  хватило,  или  надеялся,  что  его  материальное  состояние  скоро  улучшится,    и    тогда  претензии    к  нему    отпадут  сами  собой.
А.Ширяевец  доверял  М.П.Костеловой.  Уезжая  в  Бухару,  а  затем  в  Москву,  он  оставил  ей  на  хранение  почти  весь  свой  личный  архив,  взяв  с  собой  самое  необходимое.  Этот  архив  Маргарита  Петровна,  выйдя  замуж  за  художника  Новикова,    берегла  всю    жизнь,  передав    впоследствии безвозмездно    архивные  документы  в  Музей  Сергея  Есенина  в  Ташкенте    и  Самарский  государственный  литературный  музей  имени  А.Толстого. 
 
Встреча  с  Сергеем  Есениным
В.Вольпин,  возвратившись  в конце февраля 1921 г.  из  командировки  в  Москву,  рассказал  А.Ширяевцу  о  своих  встречах  с  Есениным, у которого побывал     в  гостях     на    квартире      в  Богословском  переулке.    С.Есенин   в это время  приступил к   работе    над    драмой    «Пугачев»,    собирался  побывать    в  киргизских  степях    и  на  Волге,  чтобы    проехать  по  тому  историческому  пути,  который  проделал  Пугачев,  двигаясь  на  Москву.  Говорил,  что  мечтает  доехать  до  Туркестана,  который    давно    его  к  себе  манит.    Закончил  разговор  оживленно: 
-Там  у  меня  друг  большой  живет.  Шурка  Ширяевец,  которого  я  никогда  не  видел». 
Это    была  не  первая  попытка    Есенина    съездить  в  Ташкент  к  другу,  но  поездку по разным причинам не  удавалось    осуществить.
О  С.Есенине   много   рассказывал  А.Ширяевцу  приехавший  в  конце  апреля    1921  г.    из  Москвы    писатель    Рукавишников  Иван  Сергеевич ,    известный    автор    автобиографического  романа    «Проклятый  род»  (1912)  о  жизни  русского  купечества,  к  которому  принадлежала  его  семья.  После    Октября    Иван  Сергеевич    включился  в  культурно-просветительскую  работу,  был  одним  из  организаторов    Московского  Дворца  Искусств  (Федерального  Союза  Дворцов  и  Домов  Искусств  РСФСР),  Устав  которого    был  утвержден  Народным  комиссариатом  по  просвещению  12  января  1919  г.    Сергей  Есенин  вступил  в    члены    Дворца  Искусств,  принимал  активное  участие  в  проводимых  литературных  мероприятиях. 
И.С.Рукавишникова    командировали    в  Туркестан    для    организации  в  Ташкенте  отделения  Московского  Дворца  Искусств,  так  как  аналогичные  подразделения   уже    были    открыты  в  Петрограде,  Саратове,  Ялте.  С  докладом  о  целях  и  задачах  Дворца  Искусств    московский  гость    выступил    на  учредительном  собрании  в  помещении  Ташкентского    отделения    Всероссийского  союза  поэтов.  Предполагалось,  что  в    Ташкентском  филиале  Дворца  Искусств    будут  учреждены     литературный,  художественный,  музыкальный,  театральный  и  археологический  отделы.
26 апреля 1921 г. в Ташкенте в помещении кинотеатра «Хива» состоялся  вечер  И.Рукавишникова, организованный местным отделением Всероссийского союза поэтов.  Вступительное слово произнес поэт Г.Светлый. 
А.Ширяевец    знакомил    И.С.Рукавишникова    с    Ташкентом,    водил  его  по  узким  улочкам  Старого  города,  рассказывал  об  известных  ему    памятниках    древней  восточной    культуры  в  Бухаре  и  Самарканде.  Благодарный  москвич  подарил  ему    книгу    своих  стихов,  на  которой  по  просьбе  ташкентского  друга    размашистым  почерком  оставил    дарственную  надпись:  «Земляку  и  поэту  Ширяевцу  на  добрый  вспомин  о  родной  Волге  и  за  старый  Ташкент.  1921.  Рукавишников». 
С.Есенин  приехал    в  Ташкент  в  середине   мая   1921  года в   служебном   вагоне  ответственного работника Народного комиссариата путей сообщения Григория Романовича Колобова.   В  этом  вагоне, который был поставлен на запасной путь ташкентского вокзала, поэт   жил   во  время    пребывания  в  Ташкенте, отказавшись от гостиницы.
.  «Приехал  Есенин  в  Ташкент  в  начале  мая,  когда  весна  уже  начала  переходить  в  лето,  -  вспоминал  В.И.Вольпин. -  Приехал  радостный,  взволнованный,    жадно  на  все  глядел,  как  бы  вливая  в  себя  и  пышную  туркестанскую  природу,  необычайно  синее  небо,  утренний  вопль  ишака,  крик  верблюда  и  весь  тот  необычный  для  европейца  вид  туземного    города  с  его  узкими  улочками  и  безглазыми  домами,  с  пестрой  толпой  и  пряными  запахами».   
На  вокзале  С.Есенина    встретил    А.Ширяевец.  Пришел  не  один,  а  с    Маргаритой   Костеловой,  которая  позже  вспоминала:  «Помню,  как  я  обомлела  перед  красавцем  в  новеньком  сером  костюме,  в  шляпе,  вся    замерла,    и  очень  хотелось  потрогать  его,  дотронуться  до  живого  Есенина.  Я  ведь  работала  тогда  в  библиотеке,  много    читала  и    хорошо    знала  стихи  Есенина». 
Дружба  С.Есенина  и  А.Ширяевца    имела  прочную  духовную  основу.  «Брата  по  судьбам  Есенин  в  Ширяевце  разглядел  очень  давно,  -  справедливо  отмечает  А.Марченко.  -  Ширяевец    -  незнакомый,  много  старше,  живущий  где-то  на  краю  света,    -    был  первым,  кому  Есенин,  попав  в  большой  и  страшный  мир,  доверился.    Ничего  мистического  в  этой  заочной  дружбе,  конечно,    не  было,  просто  у  Есенина  было  очень  индивидуальное  представление  о  человеческих  «гороскопах»:  родство  душ  устанавливалось  по  местонахождению  «звезды  Кольцова».    А  в  отношении  к  Кольцову  Ширяевец  и  Есенин  удивительно  совпадали.  .Есенин,  например,  в  ранней  юности  настолько  «чувствовал  по  Кольцову»,  что  даже  ссору  с  отцом,  который  был  совсем  не  похож  на  отца  Кольцова,    «олитературил»,  подогнав  под  «удар  роковой  судьбы».  (На  самом  деле    разлады  с  отцом  были  вызваны  нежеланием  Есенина  продолжать  образование). 
В  том  же  ключе    -    и  стихи  молодого  Ширяевца,  посвященные  Кольцову:   
Ты    -    с  Дона,  с  Волги    -  я.  Наш  жребий  одинаков:
В  передней  жались  у  надменных  бар…
Нам  не  плела  судьба  венков  из  рдяных  маков.
Ты  у  степей,  у  Волги  взял  я  дар…
Василичи  мы…  То  судьбы  не  перст  ли…
Равнение  шло  не  только    «по  судьбам»,  но  и  по  музам.  И  тут,  в  отношении  к  творчеству  своего    «старшего  брата»,    Есенин  и  Ширяевец  были  единомышленниками:  оба  старались  поднять  его  над  бытом.  На  портрете,  который  сделал  с  Кольцова  Есенин,
родоначальник  «крестьянской  купницы»  похож  на  полусказочного,  полубылинного  персонажа,  на  ширяевском    -    на  самого  Стеньку  Разина: 
  Хмелела  Русь  с  кольцовских  алых  песен…».
С  первых  дней    пребывания  С.Есенина  в  Ташкенте  его  постоянным  спутником,  своеобразным    гидом  был    А.  Ширяевец,    знавший  все  закоулки    города.    Нередко  друзья    совершали  пешие  прогулки  от  вокзала    до    улицы    Новой,  где  жил  Ширяевец.   
С.Есенин    часто     бывал    на  квартире  А.В.Ширяевца    в  двухэтажном  коммунальном  доме  №  54    на  Новой  улице.    В  небольшой  и  бедно  обставленной  комнате  А.Ширяевец  жил  со  своей  матерью,  которая    всю  свою  жизнь    прожила    ради  сына,    никогда  не  сомневаясь  в  его  поэтическом  даре.  Теплые  материнские  чувства  Мария  Ермолаевна    проявляла    к  Сергею  Есенину,      всегда  организуя ему  радушный  прием.    Мать    не  вмешивалась  в их  разговоры.   Вечерами,  поужинав,  когда  майское  солнце  медленно    уходило  в  ночь,  она  пела  любимые  русские  песни,  которые  внимательно  слушал  Есенин,  порой  стараясь  ей  подпевать.   
А.В.Ширяевец    знакомил    Есенина  с  ташкентскими    поэтами,  писателями  и  художниками.  Одним  из  первых    С.Есенину  был    представлен  поэт    Павел  Давидович    Дружинин,  автор  недавно    изданной  книжки    «Песни  самоучки».   В  Ташкенте  он  проходил  службу  в  армии,  в  армейской  газете  публиковал  стихи  и    фельетоны.  Дружил  с  А.Ширяевцем.
.  «Работал  я  в  то  время  в  управлении  продовольственного  снабжения  армий  Туркестанского  фронта,  -  вспоминал    П.Дружинин,  -    В  один  из  жарких  ташкентских    дней,  сидя  спиной  к  раскрытому  окну  за  служебными  делами,  я  почувствовал  какое-то    странное  беспокойство.  Такое  беспокойство  обычно  бывает  с  людьми,  когда  на  них  кто-нибудь  незаметно,  но  пристально  смотрит.  Оглянувшись,  я  увидел  на  тротуаре  перед  окном  поэта    Александра  Ширяевца  и  рядом  с  ним    незнакомого  мне  молодого  человека  в  элегантном  сером  костюме  и  серой  шляпе.  Оба  они,    Ширяевец  и  незнакомый  молодой  человек,  глядели  на  меня  и  улыбались,  а  Ширяевец  делал  знаки,  чтобы  я  вышел  на  улицу.  Любимым  выражением  Ширяевца,  когда  он  встречал  меня,  было  «Эй,  Русь!» 
-Эй,  Русь,  знакомься:  Сергей  Есенин,  -  сказал  он,  и  его  широкое  круглое  лицо  расплылось  в  улыбке    еще  шире.
От  неожиданности  я  даже  растерялся.  Сергей  Есенин  входил  в  то  время  в  большую  славу,  она  докатилась  и  до  Ташкента.  Стихи  Есенина  декламировали  не  только  поэты,  но  и  артисты,  студенты,  молодежь.    Попутно  с  этой  славой    тянулась  и  другая  –  дурная  слава  .Однако  передо  мной    стоял  очень  приятный  на  вид,  простой,  скромный  паренек  и  с  застенчивой  улыбкой  протягивал  мне  руку».    
14  мая    С.Есенин,  А.Ширяевец,  П.Дружинин    присутствовали  на    литературном    вечере    ташкентского  поэта    Семена  .Окова,  автора    поэтического    сборника    «Этапы»,  в    который    были    включены    стихи    цикла  «Туркестанские  мотивы»,  а  также  стихотворения,  воспевающие    революционно-романтическую  обстановку  зарождающихся    новых  трудовых  отношений.  Вечер    проводился    в  Доме  имени  Луначарского.   Кратко охарактеризовал   поэзию   С.Окова   во вступительном слове    А.В.Ширяевец.
А.Ширяевец  познакомил  С.Есенина  с  ташкентским  художником  Александром  Николаевичем  Волковым,   близким своим другом.  Они жили недалеко друг от друга.   Александр Волков увлекался поэзией, писал стихи, которые не публиковал, но  читал друзьям.  А.Ширяевец  любовался художественными полотнами друга в его мастерской и на выставках.  Свои  впечатления   13. января  1921 г.  отразил в  стихотворении  Художнику А.Н.Волкову 
В твоих картинах солнце заплясало,
В них Туркестан звенит огнями красок!
Быть может солнце их нарисовало,
Быть может, это чары древних сказок!..
 
Цвета  -  зеленый, желтый, синий, алый
Вливаются поющею рекой!
- Да, ясно, ясно: солнце рисовало!
Но знаю: ты водил его рукою!..
  При содействии А.Ширяевца состоялась встреча С.Есенина с     директором    Государственной  публичной  библиотеки  Н.Н.Кулинским.   Поэт   выступал    в  библиотеке  перед  слушателями    «Студии  искусств»,  куда  его    привел  Ширяевец,  которого  студийцы    хорошо  знали.  Он  представил  слушателям московского гостя.    С.Есенин   без  предисловий  и  уговоров  стал    читать  свои  стихи.
На  квартире    поэта  В.И.Вольпина,  в  присутствии  А.Ширяевца  и  других  знакомых,   С.Есенин    прочитал    законченный вариант     поэмы   «Пугачев»,  вызвав  одобрение  у  слушателей.   
Больший  интерес    у    С.Есенина    вызывал  Старый  город.    «Чаще  всего  ехали  на  Шейхантаур  –  там  была  отличная  чайхана  недалеко  от  мечети  и  мавзолея    Ширдор,»-  вспоминал  художник    Ф.В.Лихолетов. 
  До    Шейхантаура  ехали    на  извозчике.  От  чайханы  по    тенистой  аллее  можно  было  попасть  на  территорию  древнего  Шейхантаурского    кладбища,  о  котором    А.Ширяевец  в  книжечке    «Край  солнца  и  чимбета»  опубликовал  небольшое  стихотворение: 
Смерть  входит  и  в  священные  углы,
Все  никнет  перед  властным  Азраилом…
Дерев  священных  жалкие  стволы
В  истоме  смертной  клонятся  к  могилам.
Все  ниже  и  ниже…  Стережет  мазар
Бунчук,  чернея  в  небе  ясно-синем…
А  рядом  жизнь  –  клокочущий  базар,
Торговцев  выкрик,  запах  пряной  дыни…
С.Есенин  не  планировал  публичных  выступлений,  но  и  не  мог    отклонить  просьбу    друзей    рассказать  о  себе  и  своем  творчестве  ташкентским  читателям.    Литературный  вечер  состоялся  25  мая    1921  г.  в  здании  Публичной  библиотеки. 
«В  полдень  25  мая  1925  года    к  нам,  на  Самаркандскую,  примчался  Александр  Ширяевец,  поэт,  -  вспоминала  М.П.Костелова.    -    Я  с  ним  дружила.  Он    сообщил,  что  сейчас  в  Туркестанской  публичной  библиотеке  состоится  встреча  Есенина  с  читателями.  Когда  мы  подошли  к  библиотеке,  на  верхней  ступени  крыльца  в  окружении  множества  людей  стоял  Сергей  Есенин.  А.Ширяевец  принарядился    для  этого  есенинского  вечера;  вокруг  стояли    люди  в  мешковатых    брюках,    а    он  был    в    праздничном    костюме,  в  белой  рубашке  с  цветочками,  весь  сверкающий,  нарядный  –  он  воспринимал  все  ,  связанное  с  Есениным,  как  свое  кровное  и  как  праздник  русской  поэзии,  в  которую  был  влюблен». 
На  вечере  присутствовали    поэты    Джура,  Ширяевец,  Светлый,  Вольпин,  Дружинин  и  др.    Вступительное  слово    произнес    председатель  Ташкентского  отделения  союза  поэтов    Георгий  Светлый  (Павлюченко).
Читал  Есенин  очень  выразительно,  и  его  чтение  произвело  на  слушателей    глубокое  впечатление.  Овации    были  бесконечны.    Поэт    покидал  зал,  получив  в  награду  цветы.
 Некоторые  поклонники  его  поэзии,  купив  книги,  просили    надписать  их.  Хотела  получить  автограф  и  Маргарита  Костелова,  но  в  суете    не  удалось  этого  осуществить.  Тем  не  менее,    она  стала  одной  из  обладательниц    двух  книг  С.Есенина  с  автографами  поэта.  Помог  ей  в  этом  Александр  Ширяевец.   Вечером    С.Есенин  подарил  ему  «Трерядницу»  с  автографом  «Шурке  милому.  С.Есенин.  Ташкент.  25  май  1921.».  А.Ширяевец  рассказал Сергею о    просьбе   своей  невесты.  На  двух  отобранных  для  подарка    книгах  Есенин оставил     следующие  дарственные  надписи:    на  «Треряднице»  -  «Маргоше  С.Есенин.  1921.  май,  25.Ташкент.»  и  на  «Исповеди  хулигана»  -  «Маргоше.  С  лучшими    пожеланиями.  С.Есенин.1921,  25.  май,  Ташкент».  М. П. Костелова   сохранила  книги,  демонстрируя  неоднократно  эти  ценные  подарки  в  Музее  Сергея  Есенина  в  Ташкенте. 
На  квартире  А.Ширяевца    среди  споров  на  литературные  темы    были    разговоры    о    работе  С.Есенина  над  поэмой  «Пугачев».  К  этому  времени  уже  были  написаны    все     главы,     требовавшие   тщательной    редакторской  доработки.  Окончательно    определилась    авторская  оценка  личности  Емельяна  Пугачева    и    его  роли  в  повествовании.    С.Есенин    рассказывал    об  этом  Александру,   стараясь    попутно    выразить    и  собственную  точку  зрения  на    смысл  своей  жизни,  объяснить,    ради    чего    он    живет.    Он убеждал друга, что  тоже    «значенье  свое  разгадал».
Александр   попросил    гостя    оставить  в    альбоме  на  память  автограф.    С.Есенин в подтверждение  содержания  разговора   о  своем    предназначении  в    жизни    записал    отрывок  из    3  главы  поэмы,    озаглавив   «Из  поэмы  «Пугачев»  .Запись    подчеркивала     духовную  близость    автора  поэмы  и  Пугачева:
Знаешь,  ведь  я  из  простого  рода
И  сердцем  такой  же  степной  дикарь!
Я  умею,  на  сутки  и  версты  не  трогаясь,
Слушать  бег  ветра  и  твари  шаг.
Оттого  что  в  груди  у  меня,  как  в  берлоге,
Ворочается  зверенышем  теплым  душа  ,
Мне  нравится  запах  травы  холодом  подожженной,
И  сентябрьского  чистотела  протяжный  свист,
Знаешь  ли  ты,  что  осенью  медвежонок
Смотрит  на  луну,  как  на  вьющийся  в  ветре  лист?
По  луне  его  учит  мать    мудрости  своей  звериной,
Чтобы  смог  он,  дурашливый,  знать
И  прозванье  свое,  и  имя.
..  ..  ..
Я  значенье  свое  разгадал.
И  подписал  «С.Есенин.  Азия.  1921.  25  мая».
А.Ширяевец    с  гордостью  позже  показывал  друзьям  этот  автограф  С.Есенина.   
 
Спор  об  имажинизме  и  имажинистах
Незапланированный  приезд  С.Есенина  в  Ташкент  для    местных  литераторов  был  незаурядным  событием.  Поэт    посетил    помещение  Ташкентского  Союза  поэтов,  которое    размещалось    в  небольших  комнатах  городского  Дворца  Труда,  оставил    несколько  своих  книжек  для  реализации  желающим.  Ташкентским поэтам     рассказывал  о  деятельности  литературных  объединений  в  Москве,  о  проводившихся  дискуссиях  и  спорах,  о  встречах  с  читателями.   
Нередко   обсуждения    проходили     бурно,  так  как большинство     ташкентских  поэтов     в  штыки  принимали  основные  положения   имажинизма.    О  новом  литературном  течении  в  Ташкенте    были поверхностно   наслышаны,   судили   об имажинистах в основном   по  их    скандальным    выступлениям    в    Москве,    которые  до  периферии   доходили  к  тому  же    в  искаженном  виде.    Сами  заголовки  российских    газетных  и  журнальных  статей    против    имажинистов  и    их  декларации     наглядно    свидетельствовали  об  общественной  оценке:  «Литературные  спекулянты»,  «Литературное  одичание»,  «Кафе  снобов»,  «Новое  поэтическое  стойло»,  «Копытами  в  небо»,  «Банда  оскандалилась»  и  другие.   Газеты  и  журналы  до  Ташкента  доходили.  Слухи  тоже.  Говорили,  что  в  своей  рецензии  на  книгу  В.Шершеневича  «Лошадь  как  лошадь»  писатель  А.Серафимович  предлагал  поэта  посадить  в  сумасшедший  дом,  а  рецензент  литературного  отдела  Наркомпроса  даже  призывал    к  физическому  уничтожению  некоторых  имажинистов.
Приезд  С.Есенина  дал    возможность  ташкентским  поэтам    получить  разъяснения  непосредственно  из  уст  одного  из  лидеров    имажинизма.  По  воспоминаниям  В.  Вольпина,  принимавшего   участие  в  таких  встречах,  «литературная  колония  в  Ташкенте  встретила  Есенина  очень  тепло  и,  пожалуй,  с  подчеркнутым  уважением  и  предупредительностью  как  большого,  признанного  поэта,  как  метра.  И  это  при  враждебном  к  нему  отношении  как  к  вождю  имажинизма  –  течению,  которое  было  чуждо  почти  всей  пишущей  братии  Ташкента».
  Особенно  часто  и  остро  нападал  на  Есенина    за  его  имажинизм  Ширяевец,  видевший  в  имажинисте  Есенина  поэта,  отколовшегося  от  их  мужицкого  стана.    Есенин  долго  и  терпеливо  объяснял  своему  другу  основы  имажинизма.
В  1921  г.,  как  раз  перед  поездкой  в  Туркестан,  С.Есенин  говорил  И.Розанову:  «Многие  думают,  что  я  совсем  не  имажинист,  но  это  неправда:  с  самых  первых  шагов  самостоятельности  я    чутьем  стремился  к  тому,  что  нашел  более  или  менее  осознанным  в  имажинизме.    Но,  -  делает  знаменательную  оговорку    Есенин,  -  беда  в  том,  что  приятели  мои  слишком  уверовали  в  имажинизм,  а  я  никогда  не  забываю,  что  это  только  одна  сторона  дела,  что  это  внешность.  Гораздо  важнее  поэтическое  мироощущение».   
Не  одобряя   поведение   некоторых    имажинистов,  С.Есенин  разъяснял:    «У  собратьев  моих  нет  чувства  родины  во  всем  широком  смысле  этого  слова,  поэтому  у  них  так  и  несогласованно  все.  Поэтому  они  так  и  любят  тот  диссонанс,  который  впитали  в  себя    с  удушливыми  парами  шутовского  кривляния    ради  самого  кривляния». 
Отрицательно    относились  к  имажинистам  Н.Клюев,    С.Клычков,  А.Ширяевец,  П.Орешин  и  другие    крестьянские    поэты,  которых    С.Есенин    любил  и  уважал.    При встречах    приходилось  опровергать  многие    слухи,  объяснять       основные    положения  имажинизма,  доказывать,  что  его  личное    «хулиганство»  ничего  общего  не  имеет    с    деятельностью  других  поэтов-имажинистов.   
На  квартире  А.Ширяевца  велись  доверительные     беседы  о  поэзии,  роли  поэта  в  общественной  жизни.    Постепенно  менялась  тональность  разговора.    Есенин  и  Ширяевец  стали  лучше  понимать  друг  друга.
С.Есенин  знал,  что  его  ташкентский  друг  был  цельной  и  типично-русской    личностью,  наделенной  уверенностью    в  своей  силе  и  правдивости,    которой  была  чужда  лесть  и  хитрость.  Все  это    ценил  С.Есенин. 
За  время  пребывания  С.Есенина    в  Ташкенте  постепенно  менялось  к  нему     и   отношение    А.Ширяевца,  который    стал  лучше  понимать  его    теоретические  взгляды.  Он   стал  склоняться   к  мнению,  что    С.Есенин    заметно    отличается  по  своим  теоретическим    взглядам    от    остальных  имажинистов, а сам есенинский  имажинизм  стал  представляться       литературным  течением,  имеющий    право  на  дальнейшую  жизнь.  Совпадали  у  обоих  поэтов    и    оценки  некоторых    современных  поэтов  Конечно,  расхождения    сохранились.  Каждый  из  них  остался  при  своем  мнении,  но  это  не  повлияло  на  их  дружеские  отношения  в  будущем.   
Есенин  поставил    последнюю  точку  в    споре    о    поэтизированном    взгляде  на    Русь,  восходящем  к    преданиям    о  сказочном   Китеже.     Он    был  уверен,    что  реальная  Русь    совсем  иная,  что  ее  прогресс  будет  опираться    не  на  иллюзии,  а  на  живой  русский  ум,  смекалку  и  веру  в  свои  силы. 
Прочитав  рукопись  А.Ширяевца    о  пагубном  влиянии    городской  культуры  на    традиционную     национально    русскую,  Есенин    свою  оценку    выразил  в    дарственной  надписи  на    книжке  «Исповедь  хулигана»: 
«Александру  Васильевичу  Ширяевцу  с  любовью  и  расположением  С.Есенин.  Я  никогда  не  любил  Китежа  и  не  боялся  его,  нет  его  и  не  было  так  же,  как  и  тебя  и  Клюева.  Жив  только  русский  ум,  его  и  люблю,  его  кормлю  в  себе,  поэтому  ничто  мне  не  страшно,  и  не  город  меня  съест,  а  я  его  проглочу  (по  поводу  некоторых  замечаний  о  моей  гибели)».
После  краткого  знакомства  с  подлинным  Востоком        С.Есенин   также   стал  лучше  понимать  те  условия,  в  которых  жил  и  занимался  литературной  деятельностью  А.Ширяевец,    по  воле  судьбы  оказавшийся  отрезанным  на  большой  срок  от  своей  этнической    Родины.    После  смерти  А.Ширяевца    С.Есенин  говорил  В. Вольпину,  что  «до  поездки  в  Ташкент  он  почти  не  ценил  Ширяевца  и  только  личное  знакомство  и  долгие  беседы  с  ним  открыли  ему  значение  Ширяевца  как  поэта  и  близкого  ему  по  духу  человека,  несмотря  на  все  кажущиеся  разногласия  между  ними». 
 
Драма  «Отлетающие  птицы»
После  революции    в  Туркестане  началось  раскрепощение    восточной  женщины.  Нелегко  было  сломать    вековые    мусульманские    традиции.    А.Ширяевец  знал  о  случаях  расправы  над  мусульманскими  девушками,  которые  хотели  учиться  в  школах  и  университете,  мечтали  влиться  в  общественную  и  культурную  жизнь  республики.  Для  этого  нужно  было  решиться  на  такой  смелый  поступок,  как  отказ  от  повседневного    ношения    закрывающей  лицо  черной  паранджи.    Поэт  приветствовал    эти  порывы    в    стихотворении  Сартянке: 
Сбрось  ярмо  веков!  Воскресни!
Скинь  постылую  чадру.
Пронесись  с  веселой  песней
По  узорному  ковру…   
В  его  произведениях    стали  звучать  резкие  социальные  нотки  осуждения  тяжелого  унизительного  положения  женщины. Он  читал    друзьям  и  на  литературных  вечерах стихотворение  Туземной  женщине:
Ты    -    вечная  раба!  Аллах  твой    -    жирный  бай!
Он  жрет  твою  шурпу!  Кумыс  твой  выпил  пьяный!
В  дувальный  засадил:  то  ль  в  погреб,  то  ль  сарай,
И    сеткой  грязною  закрыл  твой  лик  румяный!
Ты    -    вечная  раба!  Аллах  твой    -    жирный  бай!
Он  жрет  твою  шурпу!  Кумыс  твой  выпил  пьяный!
*    *
Засохли,  сморщились  давно  твои  сосцы!
Средь  желтых  стен  не  дышишь  ты  ветрами!
-  Очнись,  раба!  Запой,  как  изразцы!
Зажги  себя  текинскими  коврами
Засохли,  сморщились  давно  твои  сосцы!
Средь  желтых  стен  не  дышишь  ты  ветрами…
Есенин     знал    стихотворение  Ширяевца  из  цикла  «Бирюзовая  чайхана»,  в  котором  говорилось    о  невозможности    открыто    познакомиться  с  восточной  женщиной 
Ем  сочный  виноград  янтарно-хризолитовый,
А  в  небе  бирюза,  и  мысли  бирюзовы,
Чайханщик  Ахмеджан  с  усердною  молитвою
Сидит  на  коврике  и  бьет  поклоны  снова.
 
Проходит  девушка.  Из-под  чембета  глянули
Глаза  лукавые,  без  робости  и  страха.
Вот  скрылась  за  углом.  –  Прощай!  Прощай!
Но,  стану  ли
Роптать  на  жизнь,  на  мудрого  аллаха!
 
Смущен  мой  Ахмеджан,  знать,  тоже  за  молитвою
Увидел,  старый  плут…  -Не  прочь  пожить  он  снова!
Ем  сочный  виноград  янтарно-хризолитовый,
А  в  небе  бирюза,  и  мысли  бирюзовы!
.   С. Есенин,  вспоминала  Е.  Макеева,    сказал,  что    это    стихотворение    «  его  не  волнует,  поскольку  подлинность  эмоции  в  нем  не  подтверждена    искренностью  живого  слова  (передаю,  конечно,  примерный  смысл  сказанного).     Не  думаю,  чтобы  этот  разговор  имел  непосредственное  отношение  к  той  теме,  которая  пройдет  впоследствии  через  многие  стихи  «Персидских  мотивов»,  но  кто  знает,  может  быть,  какое-то  зерно  идеи  и  зародилось  в  душе  Есенина  в  этот  момент?».   
Слишком  приземленным    показался  С..  Есенину    воспетый    Ширяевцем    эпизод,  не  вызывающий    у  читателя    сопереживания.    Но    сюжет    запал  в  его  душу  и  получил    выход  в    ином     поэтическом    изложении  через  несколько  лет,  когда  на  Кавказе   он      создаст    великолепные  «Персидские  мотивы»,  в  том  числе  и  запоминающееся  стихотворение «Улеглась  моя былая рана» о кавказском чайханщике. 
 
В  один  из  вечеров  на  квартире  А.Ширяевец  прочитал  Есенину  свою  драму    «»Отлетающие  птицы». В основу было положено повествование  о  тяжелой  жизни  восточной  женщины.  В  первом  варианте  драма  из 4-х действий  называлась   «Из  сартовской жизни».  Сартами в то время называли оседлых в городах узбеков, полностью утративших связь со своей прошлой жизнью кочевников.
Положение  женщины  в  мусульманском    Туркестане    было  определено  строгими  законами  шариата.  Есенину,  как  певцу  любви,  прекрасного,  возвышенного,  казалось  странным,  что  он  за  все  время  пребывания  в  Ташкенте  так  и  не  увидел  открытого  лица  узбекской  девушки,  женщины.  В  Туркестане   в это время   делались  только   первые  шаги  по  возвращению    мусульманской  женщины    в  общественную  жизнь. Такая политика новой  власти   встречала    яростное    сопротивление  со  стороны  фанатично  настроенных    сторонников  сохранения  религиозных    обычаев  и  традиций.  С.Есенин  мог  прочитать  19  мая  1921  г.  в  газете  «Известия  ТуркЦИК»  редакционную  статью  «Женщины  Востока»,  в  которой  отмечалось:  «На  Востоке  все  против  женщины:  напластование  вековых  исторических  традиций,  изуверский  религиозный  фанатизм,  своеобразие    социальных  отношений,  окостенелый  уклад  семейной  жизни  и  бесчисленное  множество  всевозможных  бытовых  условий  и  веками  укоренившихся  предрассудков.  Все  это  крепкими  узами  опутывает  мусульманскую  женщину  и  ввергает  ее  в  мрачную  бездну    поистине  варварского  полуживотного  существования,  весь  смысл    которого  сводится    к  процессу  деторождения  и  скотски  покорному  выполнению  властной  воли  повелителя-мужчины».
 Не  эти  ли  мотивы  через  несколько  лет  у  С.Есенина  выльются  в  поэтические  строки  «Персидских  мотивов»:  «Мы  в    России  девушек  весенних  //  На  цепи  не  держим  как  собак».
.  Если  же  восточная  женщина  проявляла    желание  освободиться  от    закрепленных  шариатом    норм,  то  ее,  как  правило,  ожидал  трагический  конец.  При  этом  мужу,  или  иному  родственнику,  лишавших  ее  права    свободно  жить,    наказание  не  предусматривалось.    Положение  мусульманской    женщины  в дореволюционной узбекской семье   и  отразил  А.Ширяевец    в  пьесе    «Отлетающие  птицы»,  которая  была    рекомендована    к  постановке  на  сценах  любительских  театров.
Действие происходит в дореволюционное время  в одном их провинциальных  узбекских городов.   У богатого торговца Пулатбая две жены: первой, Ниса-биби, 20 лет, а второй,  Джаниат-биби, исполнилось 17 лет. Старшая жена не может родить ребенка, нет детей и у второй жены.  Но никто не может  обвинять в этом их мужа, поэтому он задумал жениться в третий раз, что разрешалось святым писанием.  За соблюдением  строгих норм шариата строго следит  Тутихан, мать Пулатбая.  Во всех грехах они усматривает только плохое влияние прибывших в Туркестан  русских, называя их неверными или кафырами.  Примером  отступления от веры она приводила  свою покойную сестру, у которой сын Салимджан  стал дружить с русскими.
Тутиха рассказывала в первом действии: «Весь в мать свою! У сумасшедшей  матери дети сумасшедшие. Хорошо, что прибрал её скоро Аллах… Сколько раз слышала от неё: «Зачем я должна закрывать лицо себе какой-то  дрянной сеткой! Почему не закрываются жены Урусов! А когда я отвечала ей, так повелел Пророк , и вы должны слушаться святых законов наших, она говорила: «Смешно делать то, что делали тысячу лет тому назад , и что плохие законы надо заменить новыми». Сколько раз ругалась я с ней. Идите, говорю, к неверным, если думаете так, возвеселите шайтана! (…) Не было  кафыров  -  не было греха, пришли кафыры, понаехали на шайтан-арбе  -  заплясал шайтан в каждой махалля.  Еще год – два, и быдем мы из-за неверных лишены садов сладости, будем в геене, среди знойного  Самума и кипящей воды… Так говорил моему господину знакомый имам ещё в прошлом году, перед отъездом в Мекку…».
Мужчины, живущие в достатке, побаиваются, что революционные идеи в крае  начнут проникать в узбекскую среду.  Для них слово революционер, которое пришло с русскими,  звучит угрожающе.  Богатый хлопковладелец  Хасанбай  постоянно уверяет  своих друзей и знакомых: «Революционер  -  человек, не имеющий собственных штанов, а таким людям, вы знаете,  снятся во сне аршин холста. Они идут против богатых, хотят сделать так, чтобы не было бедных совсем… Пусть попробуют! (Насмешливо) Какой глупый народ! Слава Аллаху, у мусульман нет таких пустых людей! (Помолчав). Богатство Аллах посылает, это в святом законе сказано, и пословица говорит: «С тополем не борись, с богатым не ссорься…».
Вот эти две линии  -  раскрепощение восточной женщины и  проникновение революционных настроений  - получают развитие в пьесе А.Ширяевца. Русским революционером  выступает в пьесе  двадцатипятилетний  Андрей Васильевич. Над ним висит угроза ареста, он пытается уйти из города. И ему в этом помогает  Салимджан, младший брат  богатого  Пулатбая.
Салимджан дружит с Андрей Васильевичем, разделяет его некоторые взгляды. Он хочет, чтобы  везде и всюду  господствовала справедливость. Во время спора с  Хасанбаем   и  Пулатбаем  он не скрывает своих взглядов. «Я уйду и без ваших братских слов, - говорит он  баям. – На прощанье тоже дам вам несколько хороших советов… Вам, дорогой дядя,  прежде чем наставлять других,  советую обуздать себя и пореже смотреть на тыщи богачей… А вам, милый брат мой, прежде чем губить третью жену  -  следовало бы сходить к доктору и проверить свои способности по части деторождения. И еще советую перестать заезжать к русским проституткам. Успеха вам в торговле! Будьте всегда истинным мусульманином».
Салимджан не относит себя  к революционерам.  Он просто всей душой болеет за свой народ, который, по его мнению,  находится в  страшной спячке. И когда при прощании с ним Андрей Васильевич говорит, что для пробуждения нужно  сильнодействующее средство, под которым он понимал пробуждающийся  протест у молодых узбеков, то  Салимджан с ним соглашается.. Да, ему и таким же хорошо бы поучиться у настоящих борцов за свободу, хотя бы в той же России.  Конечно, трудно покинуть родное гнездо, но улетающие  в другие страны птицы  всегда  возвращаются обратно, так и молодежь, набравшись опыта, обязательно вернется на родину, чтобы приносить  пользу народу.
Пьеса  «Отлетающие птицы»  не ставилась на сценах театров  Туркестана.  По мнению  П.И.Тартаковского,  основная причина в том, что «она  и не была особенно глубокой в художественном отношении  -  Ширяевец-драматург был  значительно слабее, чем поэт». Известно, что после смерти А.Ширяевца  М.Костелова  получила  3 сентября 1925 года гонорар 185 рублей   в  Женотделе СредАзБюро ЦК ВКП(б).
 
Голодные    годы
После  отъезда  С.Есенина   А.Ширяевец   принимает твердое  решение о переезде  в    Россию.   Советуется с друзьями, просит небольшого содействия у знакомых писателей.   Отправляя  автобиографию    составителю    «Словаря  русских  поэтов  и  поэтесс»  Павлу  Яковлевичу  Заволокину,    просил  его помочь   переезду    в  Москву  или  Петроград.  Ответ  П.Я.Заволокина  был  малоутешителен:   
«Тов.  Абрамов!  Посылаю  Вам  для  просмотра  и  подписи    Вашу  автобиографию…  Переезжать  в  Петроград  я  лично  не  советую  Вам,  т.к.  с  продовольствием  дело    обстоит  катастрофически..  Если  Вы  там  скучаете,  то  зато,    наверное,    не  голодаете…».
Писатель    Н.Степной  отвечал    из  Самары:    «Дорогой  Александр  Васильевич!    Ехать  в  Москву  надобно,  но  забирайте  побольше  провизии.  Иначе  там  плохо.   У нас также голодно.  Я. Тисленко сошел с ума, П.Левицкий (Лукашевич)  умер, Н.Тачалов заболел холерой. Ну,  словом боремся во всю с жизнью.  А жизнь Самары теперь не узнаете. Сорганизуйте нам сюда посылку наложенным платежом с фруктами сухими фунтов восемь,то   мы бы за Ваше здоровье устроили  пирушку. Но, впрочем, серьезно, нельзя ли Вам перевести денег, а Вы что-нибудь бы послали. Больно мы народ-то непрактичный. Жму руку. Н.Степной»
Зимы    1920  –  1922  гг. в Ташкенте   были    холодными    и  голодными.  И.  Шпак  вспоминал:  «Всю  жизнь    Ширяевец  жил  в  нужде  и  скитался  по  затхлым  комнатам,  чуланам,  несмотря  на  свою  экономную  жизнь  (он  не  пил  никогда  и  не  курил).  В  период  с  1918  по  1922  год    он  с  матерью  буквально  голодал,  и  4  года  печь  в  квартире  не  знала  дров.  В  холодные  и  сырые  дни  Ширяевец  в  своем  неизменном  рыжем  пальто    валялся  в  постели  и  здесь  же  писал  свои  поэмы,  как-то  «Голод»,  «Мужики»  и  др.,   которые  печати  еще  не  видели.  А  те  годы  он    со  слезами  на  глазах  вынужден  был  по  книжке  таскать  свою  библиотеку  на  базар,  меняя  их  на  хлеб…».
Были  проданы  или  обменены  на  продукты  многие  ценные  книги,  в  том  числе  и  с  автографами  дарителей.  Такая  же  участь,  вероятно,  постигла    книгу    А.Блока  с  дарственной  надписью.   
Тяжелое  материальное  положение    наводило   поэта    на  грустные  размышления  о  бренной  жизни.    Он    не  исключал  возможности    преждевременного    ухода  в  мир  иной.    22  января  1921  г.  написал    стихотворение: 
Все-то  снится  с  косою  мне  сватьюшка,
Видно,  время  мне  саван  надеть…
-  Не  забудь  меня,  Волга,  Русь-матушка!
Мои  песенки  станете  ль  петь?..
Все-то,  все  растерял  я,  родимые…
Нет  в  помине  былого  огня…
Но  остались  на  век  нерушимые
Только    -    вы…
Вспомяните  меня!
Подобное   минорное  настроение    одолевает    А.Ширяевца    перед  встречей  Нового  года,  который,  по  его  мнению,    не  предвещал    ничего  хорошего.  Об  этом  можно  судить  по  его   кратким    наброскам    «Нерифмованные  пустяки». 
«Смотреть  на  солнце  и  думать  о  кресте  над  могилой!    Видеть  звезды  и  не  чувствовать  бога!    Получать  цветы  и  знать,  что  тебя  никто  не  любит!    Дышать  розами,  и  стынуть  северным  полюсом!  В  шуме  аплодисментов  знать,  что  ты  одинок!    Смеяться  и  слышать  в  душе  плакучую  иву!    Черт  возьми!    А  в  общем  все    -    пустяки!».
В  тяжелом  материальном  положении  оказалась  вся  страна,  вовлеченная  в  гражданскую  войну.  Ошибочно  проводимая  хозяйственная  политика  привела  к  тому,  что  многие  центральные    российские  губернии    в  1921  г.    были  охвачены    страшным  голодом.    Поэт  С.Оков,  переселившись   в  Киев  для    продолжения  учебы  в  военном  училище,    писал  А.Ширяевцу:  «Как  же  живешь  ты  с  больной    матерью    -    воображаю.    Я  почему-то  думаю,  что  ты  никуда  из  Ташкента    не  двинулся,  духу,  поди,  не  хватило.    Но  и  в  Ташкенте  стало  теперь  ,  слышь,    голодно  и  жизнь  вздорожала  непомерно…» 
В  Ташкент    из  голодающих  губерний  хлынули    беженцы.  Цены  на  продукты  питания  резко  подскочили  на  рынке,  но  они    были  во  много  раз  ниже,  чем    в  голодающих  российских    городах  и  деревнях.  Из     Самары  Н.Степной  писал  16  июня  1921  г. о жутких ценах на продукты питания:  «Дорогой  друг  Александр  Васильевич!  …  Самара  живет.    Мукудобили    -    до  300  000  р.  за  пуд.  Ждем  дождя,  убавится  наполовину.    Мясо  2000  р.  фунт,  масло  10  000  р.  фунт». 
.  В  июне  в  столицу Туркестана   приехали    «подкормиться»  московские  пролетарские  поэты    М.Герасимов,  В.Кириллов,  Н  .Ляшко,    С.  Обрадович,  Е.Нечаев.    А.Ширяевец  встречался  с  ними,  помогал  организовывать  литературные  вечера.  В  альбоме  поэта    М.Герасимов    записал:
«  Приволжскому  земляку  и  брату    Александру  Ширяевцу. 
…  Гудки  вперебой  говорят:
В  снах  не  блуждай.
Пробуждайся,  народ,  -
Солнце  выходит 
из  огненных  ворот.
Июнь  21  г.  Ташкент».
В  сентябре    А.Ширяевец  встречался  с  прибывшими  в  Ташкент  из  Самары  писателями  Н.Степным,    А.Неверовым. Они  приехали  12  августа  1921  г.  в  товарном  вагоне,  по    пути    устраивая    литературные  вечера,  чтобы  на    собранные    средства    закупить    продукты    для    оказания    помощи  голодающим  Поволжья.   
6  сентября   Александр   присутствовал    на  литературном  вечере  писателей     А.Неверова,    Н.Степного,  П.  Дорохова.  На    вырученные  деньги  были  закуплены    пшеница,  рис,  другие    хлебные  продукты. 
При  первой  возможности  А.Ширяевец  старался  оказывать  посильную  помощь  своим  друзьям,  хотя  его  личная  жизнь  не    была    хорошо  обеспеченной.
9  декабря  1921  г.    Н.Степной    писал  из  Самары: «Дорогой друг. Только что сего 24 / Х прибыл в Самару. Дорогой простудился,  и чуть-чуть было не умер. Ваш Павел Николаевич (Дорохов – С.З.)  передал 4 пуда пшеницы, куда прикажете девать, срочно отвечайте. Вы, наверное, на меня осерчали, но совет мой был правилен. Товарищ, Вам Москва необходима. Отвечайте, как обстоят дела с авансом, что я не успел получить, как сборник.  Все-таки настаивайте, получите за рассказ и за пьесу «Две жизни». Если пьеса им не подошла, то возвратите. Расход по доставке пшеницы оказался по  2 ½ тыс. пуд. Степной».
А.Ширяевца    разозлило  известие,  что  некоторые  писатели  и  поэты  в  Москве  получают  льготные    кремлевские    пайки.    11  августа  1921  г.  он  написал    П.Я.Заволокину,  составителю  книги  «Сборник  пролетарских  поэтов»:    «Участвовать  в  агитационном  сборнике  и  конкурировать  с  Демьяном  Бедным  и  иными    «пролетариями»,  вкушающими  кремлевские  пайки,    я  не  согласен,  при  сем  будьте  добры  вернуть  все  посланное  Вам.  Я  сын  крестьянской  полевой  Руси,  а  не  той,  которая  проповедуется  в  сферах».    23  октября  П.Я.Заволокин  ответил    ему:  «Стихи  и  автобиографию  Вашу  я  не  посылаю  Вам  обратно,  так  как  думаю,  что  Вы  напрасно  гневаетесь…»  В  антологию  стихи  Д.Бедного  не  вошли.  Книга  Заволокина  вышла  в  1925  году  с  автобиографией  Ширяевца  1921  г.,  которая  была   написана   для  неизданной    книги  «Поминальник».   
Ужасающие данные о гибели  в  голодный  год  многих  тысяч  людей  отразилось в   созданной   поэме     «Голодная  Русь». Это было произведение  подлинного   откровения   страдающего   и сопереживающего   за  свою  Родину  патриота.  В поэме приводятся натуралистические зарисовки  гибели от голода детей и взрослых, которые «собачину да кошек трескали, // В приправу  -  желуди, трава да кора. // Падаль мерзкую искали, // По-зверинному рвали. // Выбегали с каждого двора. // Перестали считать, сколько померло, - // Всех не счесть!  // Малых и старых придавило-сгорбило, // Смертным криком кричали: // - Есть!.. Есть!.. Есть!..». Известны были случаи каннибализма, о которых А.Ширяевец  упоминает  в поэме. 
   В  своем произведении     А.Ширяевец  раскрыл    борьбу  добра    и  зла  в  условиях  страшного  для  общества  испытания  голодом. Он   обвиняет  в  равнодушии   обеспеченных людей,  призывает  их    вспомнить    благородную    заповедь    «возлюби  ближнего  как  самого  себя»..
Говорятся  высоконравственные  проповеди,
Но  все  проходят  мимо  коченеющих
У  заборов,  на  площади,
Проходят  говорливые,  опрятные,
К  лекциям,  музыке,  обедам,  ужинам,
Гуляют,  расхаживают,
Улицы,  скверы  нарядными  запружены…
-  Так  было,  так  есть,  ужели  вечно
Так  будет?..
-  Человек!  Человек!
Да  кто  же,
Да  что  же
Тебя  разбудит?
Когда?..
Какая  живая  вода?
Какие  уже  надобно  встряски?.. 
 Поэт     писал  не  только  о  голоде  в  Поволжье.  Его  поэма    –  это  плач  о    всей  умирающей    крестьянской    Руси. 
-  Эх,  ты,  Русь,  безутешница  горькая,
Поросла  твоя  радость  быльем!
Не  тебе  ль,  как  малиновой  зорькою,
Полыхнула  Жар-Птица  крылом!
Что  же  треплешься  ты,  аль  безродная?
Что  же  нет  песен  вешних  твоих?
Долго  ль  будешь  ордою  голодною
Подыхать  у  ворот  у  чужих?..
Поэма  при  жизни  автора  не  была  напечатана.  Публикация  ее  была  осуществлена   только  в  1990  г.
  Сам  А.Ширяевец    старался  по  мере  сил  своих  помогать  голодающим.  Его  стихотворения  Опустевший  двор    и  «Не  прогремел,  не  отозвался  гром…»  были  опубликованы    в  «Книге  о  голоде.»,  изданный  .  1922  г.    Самарской  губернской  комиссией  помощи  голодающим,    средства  от  продажи  которой    поступали  в  фонд  помощи  голодающим  Поволжья.   
 
 
Поэма  «Мужикослов»
В    конце    1921  г.    Ширяевец    написал    поэму  «Мужикослов».    В  этой  небольшой    лирической    поэме,    используя  возможности    эпического  жанра,  он    хотел    отразить    революционные    события  в  стране.    Произведение  было  написано  как    цикл  небольших    законченных  стихотворений,  объединенных    единым  лирическим  сюжетом. 
Содержание  поэмы  несложно.  Герой  произведения  мучается  бессонницей.  Время    действия    указано  А.Ширяевцем    довольно  точно:  от  полуночи  («О  полночи  Вскочил,  как  пьяный…»)  до  наступления  утра  («Прокричал  о  заре  байку  кочет,  Засмеялась  она…»).  Действие    в  поэме    ограничивается  размерами  дома  («Фу  ты,  леший!  Сестренка  здеся,  Дом  целехонек…»),  а  точнее  -    размерами  комнаты.  Автор  избегал    детального  описания    пространства,  он  это    передал    через  слуховые  образы  («Ворохнулся  младенчик  хлипко,  Ткнула  соску  ему  жена…»).  Лирический  герой  через  окно    («Высунул  в  окно  Несуразную    рожу…»)  вглядывается    в    звездное  небо.    Два  плана,  два  пространства    -    большое  (земля,  космос)  и  малое  (дом,  комната)    -    совмещаются  в  поэме,    определяя  её    сюжетное  своеобразие. 
В  «Мужикослове»  15  небольших  главок,  каждая  из  которых  заканчивается  многоточием,  что  придает  им  характер  незаконченности.  Автор   как  бы  приглашал    читателя  самому  дополнить  образные  картины  поэмы. 
В  поэме  раскрывается  душевное  состояние  лирического  героя  в  неразрывной  связи  с     участвовавшими   в  революции  крестьянскими   массами.    Переживания  героя    созвучны    описанию    ночной  природы,  но  при  этом    уделяется  внимание  не  точной    характеристике    ночного  неба,  а    стремлению    приблизить    человека  к    космическому  пониманию  бытия.    Обобщения    отражены  в  каждой  строчке  поэмы. 
«Мужикослов»    -    это  поэма  о  русских    крестьянах,  которые    длительное  время    жили    в  условиях  рабского  угнетения  со  времен  татаро-монгольского  ига: 
Замутила  туга  тоска,
Будто  ловит  меня  арканом,
Топчет,  топчет  конем  баскак.
Будто  вспыхнул,  горит  домишко,
Бабий  рев,  рев  набатный  в  селе!
Свищут  стрелы.  Сестра  нагишкой
На  татарском  лежит  седле!
В  поэме    сжато   говорится   о   закабалении  русского    народа  во  времена  крепостничества,  показана     борьба    крестьянских  масс  за  свободу:
«Вот  встают  они,    -
Праотцы,  деды,  отцы  мои.    –
Мужики,  мужики,  мужики!».  
А.Ширяевец  был  убежден,  что  роль    крестьян,  которых  испокон  веков    считали  смердами,    лапотниками,  пахотниками,  чернокостниками,    в  истории  русского    освободительного  движения  необоснованно  занижалась и   замалчивалась.  Крестьяне  же,  по  его  убеждению,  за  все    тяготы  и  унижения    достойны    счастливой  жизни    «около  райских  кустов».    Но  в  «золотом»,  «райском»  шатре  невозможно  ужиться    угнетателям  и  угнетенным.    Отсюда  и  вывод  поэта  о  закономерной  борьбе: 
Распалилась  мужицкая  дума!
Чу,  засеченных  смертный  крик!
Брызжут  искры  костра  Аввакума!
Слышу  Разина  грозный  зык! 
Вековая  спячка    прерывается    революционным  пробуждением.  В  поэме    четкими  штрихами     показывается     происходящая     ломка  в  крестьянской  среде    древней    патриархальщины,    уделяется   внимание    пересмотру    некоторых    иллюзий,  связанных  с  верой  в    бога.    Логически   делается   вывод,    что    революция    в  России  явилась  апофеозом  борьбы  крестьян  за  свои  права, поэтому  победа  крестьян    закономерна.   
Победили  не  мифические  или  сказочные  герои,  а    простые    люди,  которым  автор  воздает    похвальное  слово  и  с  благодарностью    бьет  челом.  Лирический  герой  ощущает    свое  духовное  родство  с    ними.    Сам  же  поэт  сострадает  всем  мужикам,  называя их   своими  «сродниками»,    хотя    ему  неведомы  пути,  как  можно  изменить  их  жизнь  к  лучшему:
Крест  ли,  меч  ли  возьму  –  не  знаю,
Помолюсь  кому  –  невдомек!
Только  в  каждом  –  душа  родная!
Каждый  с  лаской  меня  берег.
Неразрешимость  этого  противоречия  приводит  к  желанию  мстить:
 
Глубже  Волги  тоска  холопья!
Рассчитаюсь,  отцы,  за  вас!.
Октябрь    воспринимался  автором поэмы  как  «холопский  рассвет»,  но    правда  жизни,  всегда  остро  ощущаемая  Ширяевцем,  не  позволила  ему  кривить  душой  и  перейти  к  воспеванию  революции.  В  «Мужикослове»  он  предпринял  попытку  отразить    в  небольшом    поэтическом    произведении    стихийное  крестьянское  освободительное  движение  в  первые  годы  пролетарской  революции.    Он  показал    это  со  своих  крестьянских  идеологических  позиций,  тем самым,  вступая  в    противоречие,  пусть  и  негласное,  с    официальной  догматической    идеей  о    диктатуре    пролетариата  в    создании  светлого    социалистической  общества,  в  котором  крестьянству  отводилось    второстепенная  роль.  Неудивительно,  что  в    советский  период    такая  оценка  роли  крестьянства    отмечалась    главным    недостатком    поэмы,    так  как    «руководящая  сила  революции  образно…в  поэме  не  осмыслена,  и  в  этом,  бесспорно,  сказалась  ограниченность  мировоззрения  поэта»,  писал В.Красильников  в предисловии к сборнику произведений А.Ширяевца (1961 г.).
Публикация     поэмы  проходила   с  трудом.  «С  «Мужикословом»  вышла  история,  -  сообщал  А.Ширяевец в Ташкент  1  апреля  1923  г.  -    Он  был  уже  набран,  я  проверил  корректуру,  но  не  разрешило  Главлито  (цензура)    -    «сплошная  мистика»    -  подлинное  выражение  запретителя.  На  днях  узнал,  что  при  вторичном  просмотре    -    разрешен…». 
  Иной  была  точка  зрения  читателей.  «Мужикослов»  стал  одной  из  самых  любимых  поэм  Сергея  Есенина. По воспоминаниям современников,  на поминках А.Ширяевца в Доме Герцена С.Есенин со скорбью, со слезами на глазах прочел на память всего  «Мужикослова».   
 
Бухара
В Бухаре был свергнут эмир и провозглашена Бухарская Советская Республика. Возникла потребность установления постоянной почтово-телеграфной связи  между Бухарой и Ташкентом.  На должность заведующего узда связи  порекомендовали А.Ширяевца, учитывая его опыт работы  как связиста. Он дал согласие, так как  хотел, работая на  этой высокой административной должности,   поправить свое тяжелое  материальное положение.   И.Шпак  вспоминал:  «Измученный  голодом,  холодом,  обносившись,  он  приехал  с  матерью  в  январе  месяце  в  Старую  Бухару.  Стояла  непролазная  грязь,  а  у  Ширяевца  сапоги  протекли.  «Вот,  брат,  беда,    броненосцы  мои  дали  течь,  погибать  придется.  Вот  маленько  себя  реставрирую,  сошью  сапоги,  брюки,  и  тогда  можно  будет  махнуть  в  Москву».
 В  ноябре  1921  г.  в  ширяевецком     «Послужном  списке  почтово-телеграфного  служащего»    записано:  «В  Управлении  Народной  связи  Бухарской  Советской  республики  состоит  в   должности  заведующего  телеграфной  конторой  при  Совете  Народных  Назиров  (Комиссаров)  с  20  ноября  1921  г.». 
Перед  отъездом  в  Бухару     обострились    отношения  с  М. Костеловой,  которую  Александр  всерьез    считал  своей  невестой, но все    разговоры    с  ней    о    женитьбе    не  получали    поддержки.  Возникли  подозрения  с  обеих  сторон  в   неверности.  Позже,  из Москвы,   А.Ширяевец     напомнил  в письме Маргарите   об одной из последних встреч с ней  перед отъездом в Бухару:  
«Вот  мы  вышли  и  когда,  шагнув  несколько  шагов,  Вы  остановились  у  перил,  я  подумал:    «Что-то  не  то».  Мне  пришлось  начать  «официальный  разговор»  и  немедленно  выяснилось,  что  Вы    «заняты».  Я  знал  прекрасно:  под  Новый  год  занятий  у  Вас  никаких  не  будет,  сопоставил  все  это,  и  все  примирительные  слова  застряли  в  глотке.  Несмотря  на  это,  вечером  хотел  идти  к  Вашим,  по  душам  переговорить,  все  уладить,  но  решил    -    я  лишний,  не  пошел…».
Древнюю Бухару    Александр знал     хорошо,  так  как    в  дореволюционное  время    некоторое    время    работал    в      почтово-телеграфном  ведомстве.  Он  надолго  запомнил    неухоженные    исторические    памятники,  древние  захоронения  мусульманских    святых,  протяжные  призывы  мусульманских священнослужителей     для  совершения  молитвенного    обряда.   В  стихотворении  Бухара      писал:
В  лунном  свете  мечети  застыли.
Крик  гортанный  за  стены  упал.
Замелькали  шакалы,  завыли
У  древних  могил.
 
В  лунном  свете  старинные  были
Оживут  до  последней  звезды.
Крепко  пахнут  и  тленом  и  гнилью
Кладбища,  пруды. 
Александр Васильевич   был знаком с рассказами  горожан   о  жестоких    карах  в  дореволюционной  Бухаре    за  совершаемые  преступления.    Судьи  эмира    нередко  приговаривали    провинившихся    к  смертной  казни,  которую  всенародно  приводили  в  исполнение    через    сбрасывание    осужденных  с  Башни  смерти.    Эту    башню  поэт    запомнил,   возможно,  что    он  и  сам    в  дореволюционное  время    был  очевидцем    жуткой    картины    казни.    В  1916  г.    в    «Туркестанских  ведомостях»    он    напечатал    очерк    Башня  смерти.   
«Высоко  и  гордо  вознеслась  она  над  Бухарой…  Внизу,  у  ее  подножия  базар,  и  скучные  постройки,  направо  и  налево    -    две  мечети    -    свидетели  того,  что  совершалось  когда-то  здесь.  Во  все  стороны  разбегаются  узенькие,  пропыленные,  кривые  улицы.  Кипит  деловая  жизнь:  тянутся  с  товарами  верблюды,  снуют  бронзовые  граждане  «благородной  Бухары»…  А  надо  всем  этим  сине-бирюзовое  небо…  чистое,  чистое,  без  единого  облачка…
Когда  выстроена  эта  башня?  Думается,  что  не  в  столь  отдаленное  время:  очень  уж  она  «чистенькая»,  словно  вчера  только  появившаяся  на  свет  божий.    Гладкая,  без  всяких  украшений,  так  свойственных  Востоку,  словно  гигантская  пушка,  или  фабричная  труба,  и  только  там,  у  самой  вершины  несколько  темных  продолговатых  отверстий    -    оттуда  толкали  преступников.  Да  неужели  это  правда?    Не  сказка  ли?    -    Нет,  правда.
Быль    -    страшная  быль,  которую  мог  осуществить  только  азиатский  ум…  Против  воли  начинает  мерещиться  она…  Такое  же  сине-бирюзовое  небо,  знойная  истома…  И  вдруг  слышны  тысячи  голосов,  и  тысячная,  разноцветная  толпа  заполняет  улицы…  День  казни…  Ведут  преступника…  Вон,  впереди,  расшитые  золотом  и  серебром  кази  и  другие  именитые  лица…  Вот  стража  ведет  преступника.  Он  упирается,  он  знает,  что  его  втолкнут  в  эту  дьявольскую  трубу,  но  его  подталкивают,  и  он  бледный,  как  полотно,  плетется  к  месту  казни…  Вот  они  у  подножия  башни,  он  испускает  дикий,  гортанный  крик  и  падает  на  руки  стража.  Нижняя  дверь  захлопывается  и  скрывает  жертву  и  палачей.  Толпа  замирает  и  ждет,  когда  они  появятся  там    -    наверху.  Летят  минуты,  жуткие  минуты!  И  вот  они  показались  там!  Видит  ли  он  это  прозрачное,  бирюзовое,  небо,  эту  разноцветно-пеструю  толпу?  Кто-то  машет  ему  оттуда,  может  быть  знакомый,  с  которым  он  лишь  неделю  назад  мирно  беседовал  в  «чайхане»,  может  быть,  отец,  жена  посылают  свой  прощальный  привет.
Вот  он  последний  раз  творит  молитву…  Его  подталкивают…  Толпа  вздрагивает  и  ахает..  С  высоты,  кувыркаясь,    летит  большой  комок…  человек.  Вот  он  глухо  ударяется  о  землю…  Толпа  тихо  шарахается  в  сторону…  Правосудие  торжествует…
Синее-синее  небо.  Кипит  деловая  жизнь:  скромно  плетутся  арбакеши,  важно,  развалясь,  едут  на  извозчиках  знатные    лица,  купцы,  чиновники…  С  корзиной  на  голове  идет  продавец  лепешек  босой,  загорелый  старик  развешивает  виноград…А  когда  сумерки  начинают  окутывать  благородную  Бухару  и  протяжно  закричат  муллы,  жуткое  чувство  начинает  прокрадываться  в  сердце.  И  снова  башня  делается  страшной!  Кажется,  она  там  в  вышине,  в  темном  отверствии  кто-то,  бледный,  бледный…  Стонет  и  кричит  смертным  криком  и  протягивает  руки…»
 В    стихотворение  Башня  смерти   А.Ширяевец   напомнил  о    прошлом  ее  предназначении:
Без  дел  остался  каменный  вампир,
Стоит,  приветным  зноем  обогретый,
Недавно  с  трона  сброшен  был  эмир,
Но  отчего  ж  не  с  башни  страшной  этой.
После  свержения  эмира    и  провозглашения    советской  власти  наметились существенные  перемены   в  жизни  горожан    Изменения  в основном коснулись  общественной жизни бухарцев. Новые социальные перемены  были   необратимыми.   Сам  же    город    внешне  мало  изменился.    Все  также  призывали    на  молитвы  муллы,    шумел  многоголосо    огромный  рынок,  а  рекламные  надписи  многочисленных магазинов, лавок  привлекали    покупателей.    Башня  смерти  не  была  разрушена,  но    ее  не    стали  использовать    для  совершения  казни.
А.Ширяевец предусматривал написать большую статью о Бухаре. Сохранились наброски, в которых он  кратко  описал  свое пребывание в древнем городе в дореволюционное время, а затем  стал записывать свои впечатления от   увиденного сейчас:
«Но довольно о Бухаре прошлого! Каков ее теперешний облик?.. Иду через ворота Салля-ханэ (теперь - Азинджана - один из славных деятелей Бухарского переворота); совсем рядом немного разочаровывающая сценка: старик-мулла крепко держит руку женщины и заговаривает  алый порез пальца. Шаманное бормотание, робко согнутая фигура в «парандже» (халат, который носят женщины),  горячечное солнце,  желтая пыль, - как знакомо все это! Неужели...
Шагаю дальше. Просторное здание, несколько щеголеватых экипажей у подъезда, автомобиль, красный благ над входом, красноречивое: «Центральный Комитет Бухарской Коммунистической Партии /б./». Десяток шагов - и снова сюрприз: Бухарский комсомол. Мирюсь с пылью, неистовым солнцем, неприглядными узкими улицами.
Водоносы начинают усердно поливать улицы, поднимаются столбы пыли; спешу укрыться на базар. Те же, всеми цветами переливающиеся, шелковые материи, но физиономии торговцев как будто вылиняли,  осунулись. Начинаю колесить улицы. Классические арбы, бронзовые арба-кеши.  Гривы лошадей заботливо украшены яркими безделушками.
Знакомые портреты: Ленина, Маркса, Троцкого. Надписи на узбекском языке. Группы бухарцев с любопытством рассматривают - по-видимому, обмениваются впечатлениями. Высокий, смуглый красавец засмотрелся на Ленина,  горячо поясняет что-то.
В одном из глухих переулков наталкиваюсь на широкоскулого, бедно одетого юного гражданина совсем юной республики. На груди - красный бант. Показываю на бант, опрашиваю:
-  Зачем это?.. Быстрый, веселый ответ!
-  Яхши! (Хорошо).
Увы, я не знаю ни по-узбекски, ни по-таджикски, но мы великолепно понимаем друг друга и расстаемся друзьями. Он кричит мне вслед:
-  Джюжа яхши!..  (Очень хорошо).
Этой юной, красной поросли выпадает главная роль в борьбе с самым страшным злом своей страны - религиозными и общественными предрассудками. - Полного успеха!
На Регистане (главная площадь), над родовым гнездом бухарских эмиров, грозным и недоступным для врагов в течение нескольких столетий победно взметывается красный флаг. Теперь там – Всебухцик. ...В синих сумерках сижу у хауза (пруда), рядом с мечетью, где десять лет тому назад я наблюдал торжественный намаз. Сравниваю старую картину с новой. Опять - молитва, но толпа сильно поредела; совсем почти не видно когда-то многочисленных, страшно надоедливых дервишем. И, чего не замечалось раньше, - кучка бухарской молодежи в стороне, довольно откровенно скалит зубы, глядя на падающих перед муллой.
Подхожу к ним, заговариваю. Многие хорошо знают по-русски. Спрашиваю, как обстоит дела с Землей - по-прежнему ли держится на рогах диковинного быка?..
- Подкосились ноги... упал бык!.. Земля завертелась! Смеются... Пророчество купца, «хорошо  знающего свой народ», не оправдалось, а ведь прошло всего несколько лет!..
Вижу несколько азиаток с открытыми лицами, радуюсь,  но, увы, меня разочаровывают:
- Это - татарки...
- А когда же сбросит грязную сетку с лица ваша женщина?..
-  Скоро! Скоро!..
Сомневаться не приходится - скоро! Бухара обновляется, это чувствуется,  и да поможет этому горячее бухарское солнце».
В  Бухаре  А.Ширяевец  узнал,  что  во    время  подавлении  восстания  местного  населения  в  Нарыне  Семиреченской  области    погиб  его    друг,    многообещающий  молодой  поэт  Дмитрий  Кирьянов,  который    оставил после себя   небольшое  поэтическое  наследие.    В  1919  г.  в  Туркцентропечати  вышел    сборник  его  стихов  «Круг  заклятый».  «Стихотворения  его  проникнуты  большой  искренностью  и  обнаруживают    чуткого  и  знающего  мастера,  -  писали   в    журнале  «Книга  и  революция»  .  –  Мы  знаем  всего  25  –  30  стихотворений  рано  погибшего  поэта,  и  ни  одно  из  них  не  дает  впечатления  «словесности»,  надуманности,  все    -    разноценные  по  технике    -    дышат  живой  и  бьющейся  мыслью».
В последний раз друзья встречались 20 февраля 1920 г.   Дмитрий  записал в альбом  А.Ширяевца стихотворение «Порою кажется мне всё  нелепым сном…».
 Еще при жизни Д.Кирьянова  Александр посвятил ему стихотворение У Каспия.  На смерть друга откликнулся стихотворением   Дмитрий Кирьянов
Ушел, и вот венок твой вижу смятый,
Любимый мой, единственный мой друг!
Как рано ты вступил в «заклятый круг»,
Как страшен блеск огнистого заката!
О, если б ведать участь человечью!
О, если бы вернуть тебя назад!
Пусть прозвенят метели Семиречья,
Где струны лиры сгубленной лежат!
В    Бухаре    А.Ширяевец   продолжал работать над биографическим  циклом стихотворений.  В марте 1922 г.   написал  стихотворение     Стрелецкая,    в  апреле    -    Максим  Ионов,    Алатырь,    Егорий,    в  мае    -  Розовый  билет  (памяти  отца).
Предпринимал  попытки помириться с М.Костеловой, которая на его письма не отвечала. Позже он напомнил Маргарите Петровне: «Очень внимательно прочел и свою записку и Ваши. Если большинство моих писем были «таковыми», то исключительно из-за многозначительного молчания Вашего. Письмо от 11 февраля было совсем в ином духе  -  потрудитесь припомнить. Не считаясь со своим «самолюбием», я шел на всё: и на примирение  с ясновельможными мумиями  -  на всё, что угодно, лишь бы быть нам вместе, вместе делать то, о чем столько говорено. ..».
Суровый климат  Бухары  ухудшил    здоровье  Александра   и    Марии  Ермолаевны,  которая  к  тому  же    сильно  постарела  и    внешне  заметно   изменилась.  Эти перемены в облике любимой матери  отражены    в    стихотворении  Мать
Все  глубже    -    шире    росплесни  морщин, 
Страшнее  зов  последнего  удела…
В  глазах  все  больше  грусти…  В  дым  лучин
Ты  песню  первую  свою  запела. 
Теперь  горит  «лектричество»…  Увы,
Кровь  древнюю  оно  не  обогреет…
-  Все  ниже  склоны  милой  головы,
Все  чаще  волосы  седеют  и  редеют.
Требовалось    лечение,  которое    невозможно  было    на  должном    уровне    осуществить  в  Бухаре.  Возвращаться в Ташкент  не хотелось, тем более, что это предложение не нашло поддержки со стороны М.Костеловой.  В марте 1922 г.  А.Ширяевец  писал ей уже из России:  «Когда я назначил срок отъезда на 10 марта,  - назначил потому, что нервы мои, потрепанные тифом, уже не выдерживали и, конечно,  ответа не получил. Верно, Вы болели, но неужели не могли сообразить, черкнуть об этом два-три слова, и всё повернулось бы иначе.  Я ставил вопрос ребром, не получил ответа, истолковал всё так, как и следовало истолковать, и, скрепя сердцем, вернул Вам Ваши письма. Книга с маленькой запиской, что Вы болели, была составлена так сухо и официально (это после моего-то письма!), что я вправе был думать всё, что угодно, и пришла эта книга в конце, Маргоша».    
. 
Переезд  в  Москву
Болезнь  Александра  Васильевича    и  Марии Ермолаевны     в  Бухаре   была основной причиной      их  отъезда     летом  1922  года    в  Россию.    И.  Шпак  вспоминал:  «Летом  того  же  года  его  и  мать  свалила  тропическая    малярия,  и,  вместо  «реставрации»,  он  уехал  в  Москву  чуть  живой.    «Вот  видишь,  как  я  поправил  свои  дела  в  Бухаре», -  говорил  он,  уезжая  в  красном  вагоне».  8 августа 1922 г.  получил на службе  «Отпускной билет», в котором  было записано: «Предъявитель сего заведующий Телеграфной конторой при Совете Назиров (Комиссаров) Бухарской Народной Советской Республики Александр Васильевич Абрамов, уволенный в 2-х месячный отпуск во все города РСФСР сроком по 11 октября 1922 года, что и подтверждается с приложением казенной печати». 
23 августа 1922 г. А.Ширяевец с матерью выезжает в Россию в служебном вагоне.  Ему выдали  «Свидетельство для сопровождения почт»:
 «Предъявитель сего почтовый работник Александр Абрамов на линию Ташкент – Самара для сопровождения почт в почтовых вагонах 69/70».
    24 августа   А.Ширяевец   в  Ташкенте прощался с друзьями.  Провожающие  обратили  внимание на болезненное состояние Марии Ермолаевны.  «Знаете  -  сердце мне подсказывало в Ташкенте, в Ваш последний приезд из Бухары, - писал А.Рахов  18 октября 1922 г. -  что я вижу её в последний раз. Она была как-то утомлена, разбита и духовно, и физически».  
Мать  А.Ширяевца    в  пути   приболела, постоянно чувствовала  недомогание, поэтому   решила  не  ехать  с  сыном  в  Москву,  а    остаться  на    некоторое  время    в  Самаре    в  доме    писателя    Н.  Степного,  чтобы  подлечиться.  Александр долго не решался  на расставание с матерью, но его уговорил Н.Степной, обещая присмотреть за  здоровьем Марии Ермолаевны. Пришлось ехать   одному   искать  в столице   приюта и лучшей доли.   
В  столице     А.Ширяевец  временно  остановился  у  друга  на  Немецкой  улице.   Встретился   с  поэтом    Семеном  Фоминым,  который вспоминал:  «Ширяевец  зазвал  меня  к  себе  на  Немецкую  улицу,  где  на  первых  порах  он  приютился    у  товарища  на  положении  временного  гостя.  Вынул  из  корзины    -    единственного  своего  богатства    -    небольшой  длинненький  альбом  и  кивнул:  -  «Настрочи-ка  на  память!  Да  загляни:  ведь  здесь  имеется  запись  Есенина  и  Клюева».  И  рассказал,  как  к  нему  в  Ташкент  приезжал  Есенин». 
С.Фомин  стал  одним  из  близких  друзей  А.Ширяевца.    «Об  Александре  Васильевиче:  с  первой  встречи  в  Москве  я  сразу  сроднился  с  ним  и  был  дружен  и  откровенен,  -  писал  он  после  смерти  поэта    в  Ташкент  М.Костеловой.  -  .  Нередко  бывал  он  резок  и  груб,  но  это  было  заложено  от  природы  в  его  характере.    Он  был  насторожен,  запальчив,  но  при  всех  обстоятельствах  правдив.    При  своей  глыбистой,  нервно-ритмичной,  молчаливо-пассивной  натуре  часто  делал  попытки  влететь  вверх,  и  падал.    Объект  увлечения  у  него  не  редко  превращался  в  объект  надвигающейся  опасности,  обузы,  тяжести  и  скуки.    Вообще  эмоциональные  загибы  и  тайники  Александра  Васильевича    сложны  и  в  них  можно  было  бы  разобраться  только  в  последующих  этапах  его  жизни,  которым  не  суждено  было  быть…». 
Через  некоторое  время    А.Ширяевец  поселился   в    писательском   Доме  Герцена.  С первого дня соблюдал  аскетический  образ  жизни.    «Живя  в  одиночестве,  холостяком,  -  писал    С.  Фомин,-  в  Герценовском  доме  писателей  на  Тверском  бульваре,  в  одной  комнатке    -  сначала  с  двумя  товарищами,    а  потом  с  одним,  Ширяевец  вел  самый  подлинный  солдатски-лагерный  образ  жизни:  жиденькая,  прогибающаяся  железная  кровать,  корзина  с  бельем  и,  хорошо,  если  находился  какой-нибудь  столишко.  Были  случаи,  обходилось  и  без  стола:    для  трапезы    -    подоконник,  для  писания    -    толстая  книжка  на  скорченных  коленах  Ширяевец  в  последние  годы  нигде  не  служил.  Трудно  было  установить,  какой  у  него  был  прожиточный  минимум.  Сегодня  он  насыщался  в  вегетарианской  столовой,  завтра  и  послезавтра  жил  впроголодь,  с  куском  хлеба  и  согретым  на  примусе  чайником  кипятка.    Аванс,  получаемый  за  принятые  в  редакциях  стихи,  шел  на  ремонт  сапог,  на  замену  новой  износившейся  подкладки  пиджака»
А.Ширяевец  знакомится  с  Москвой.  Часто    ходил    на  Красную    площадь,  любовался  красотами  исторических  памятников.    Свои  впечатления  выразил  в  стихотворении  Кремль   
Старинное    перевенчалось  с  новым,
Иное  все:  и  веси,  и  поля.
Недоуменно  смотрит  на  багровый,
Призывный  флаг  глаза  твердынь  Кремля.
 
Не  льет  лучей  порфира  самодержца,
Ушло  былое  под  певучий  звон.
Чуть  бьется  в  страхе  каменное  сердце,
Все  ярче  маяки  стальных  имен.
 
Откуда  вырос  темный,  многоликий,
Куда  идет,  вскипая  и  грозя?..
И  потемнел  от  дум  Иван  Великий,
Слезятся  многолетние  глаза.
 
Линяет  свет  пожара  золотого,
Неслышно  тает  древняя  тоска.
-  Недаром  всё  перевенчалось  с  новым    -
Грядут,  рокочут  новые  века!   
Исходил    в  центре  столицы  все  переулки  и  закоулки,    рассматривал    сохранившиеся  старинные    здания    и  различные    застройки    прошлого  века,    выражал    недовольство    обилием  реклам  на  центральных  улицах,  хмуро  поглядывал    на  проходивших  по  улицам    сытых  и  довольных  своими  успехами    богатых  горожан.
Выразил недовольство, когда увидел, что в  доме  на Большой Немецкой улице, в котором родился А.С.Пушкин,  оборудована сапожная мастерская. По этому случаю написал стихотворение:
Он смотрит жалкой высохшей старушкой,
Воспоминаньями томимый, изнемог;
Родился в нем и жил когда-то Пушкин,
А ныне вывеска красуется – сапог
Изображен на оной: мастер дела
Сапожного – Ефимов – в нем засел...
 – О, родина,  как ласково сумела
Почтить певца ты! Враг бы не сумел
Преподнести такую благодарность
(Бывают с сердцем и враги).
 – Стоит старушкой  и вздыхает,  старясь,
Что в храме молоток и сапоги.                              
Н.С.Власов-Окский  вспоминал:    «Кряжистый,  узловатый,  широколицый,  с  большими  умными  и  добрыми    глазами  идет  он,  бывало,  тяжелой  поступью  и  топает  своими  знаменитыми  сапогами  по  асфальту  московских  улиц  и  по  паркету  залов,  в  которых  происходят  литературные  вечера  и  вечеринки.  А  сапоги  были,  действительно,  знаменитые.  Что  перед  ними  охотничьи!  Широченные  и  длиною  во  всю  ногу!  Прохожие,  бывало,  останавливались,  увидя  эти  сапоги,  и  долго  смотрели  во  след  их  обладателю». 
Столице посвятил   стихотворение    Москва 
Где  красные  села  Кучки
Блуждали  между  лесов,
Лохматится  дым  зыбучий
Бесчисленных  корпусов.
 
Где  песня  боярышни  ярой
Звенела  в  заветный  сад,
Асфальтовые  тротуары,
Утробно  авто  гудят.
 
Трамваи  шипят  деловито.
Вот  в  старь  открылось  окно:
Измену  княгини  Улиты
Покажет  на  днях  кино.   
Мнение  Ширяевца  о  пагубном  влиянии  города  на    истинную  русскую  культуру  и национальные   традиции    не  изменилось,  о  чем  свидетельствует   созданное     в  эти  дни    стихотворение    Город
Разбухли,  душат  гнойники  внутри,
И  тяжко  дышишь  ты  в  больном  угаре.
Заботливо  откормленные  хари,
Бесстыдный,  обнаглелый  взгляд  витрин.
 
Одно  и  то  ж,  в  ночь,  в  утро,  в  полдень,  в  вечер!
-Дружи,  дружи  с  «культурным»  грабежом!
Ах,  полоснуть  бы,  полоснуть  ножом
Твою  прогнившую,  источенную  печень!
 
Смеется  сыто,  а  внутри,  внутри
Давнишняя,  как  ржавчина,  проказа.
Течет  и  липнет  острая  зараза,
Блудливы  взгляды  блещущих  витрин..
 Из  Москвы 16 сентября 1922 г.  написал письмо  в Самару: «Милая мама! Доехал благополучно. В Москве устроиться  можно, но насчет квартир трудно. Поищу в подмосковных селах, там можно найти. Думаю, что через неделю выеду в Самару и обо всем расскажу подробно. Береги себя и свой желудок. Целую тебя. Твой Александр.  Я живу сейчас у знакомых. Чувствую себя хорошо, только устаю от ходьбы и шума». Письмо, вероятно, мать не смогла прочесть.   
 
Одиночество
Осенью    1922  г.    А.Ширяевца  постигло  большое  горе.  В Москву  пришла телеграмма: «Абрамову на Арбат Староконюшенный 33 от 28 сентября 1922 г Умерла. Хороню. Переведи деньги. Топунов».  
  В    Самаре  28 сентября в возрасте 70 лет  умерла  Мария  Ермолаевна.  Она  так  и  не  смогла  оправиться  от  болезни.    Ширяевец   не смог   оказать   ей    материальную  помощь для лечения,  так  как  сам    жил  в  это  время    впроголодь. С  большим  трудом  нашел    деньги  на  покупку    билета    до  Самары.     Похороны  30 сентября помогли  организовать  самарские друзья, у  которых     нашла  последний  приют    Мария  Ермолаевна.  Сыну на память о матери досталась  небольшая  книжка  «об упоении рабы божьей Марии» и  два фотоснимка установленного на могиле  креста из узорчатого железа с табличкой и надписью.  О тяжелой утрате сообщил родственникам,  друзьям в Ташкент.
  Александр     тяжело  переживал    смерть    любимой  матери.  Она  для  него    с  детских лет  была    единственной и надежной   опорой.    «Жизнь  А.В.Ширяевца    -    сплошное  одиноческое  скитание,  -  свидетельствовал    С.Фомин.  -    Единственным  утешением  его  была  горячо  любимая  мать  Мария  Ермолаевна    -    простая  и  кроткая  женщина,  потеря  которой  положила  на  чуткую  душу  поэта  тяжелый  отпечаток».   
Изданные  книги    стихов  «Мужикослов  »  и  «Раздолье»  А.Ширяевец   посвятил  Марии  Ермолаевне  в  доказательство  своей  любви  и  светлой  памяти  о  ней. 
После  смерти  матери    долгое  время    ходил    в  растерянности.  В самарской газете «Коммуна» напечатал несколько стихотворений из цикла «Голодная Русь».
 С редакцией газеты обещал поддерживать тесные контакты после отъезда из города.  16 октября 1922 г. ему от  имени редакции  был выдан Мандат «Предъявителю сего А.В.Ширяевцу (литератору) поручается наладить связь с московскими книгоиздателями по доставке в библиотеку редакции газеты «Коммуна» литературы (беллетристики, публицистики и проч.)». .
 Чтобы  отвлечься  от  горя,    решил  посетить    любимые    волжские  города.  О  поездке    писал  в  Ташкент  М.П.Костеловой:  «Итак,  я    -  на  Волге,  снова  там,  куда  всегда  неслись  мои  мысли:  Нижний,  Казань,  Симбирск,  Самара,  Ширяево,  Жигули,  Саратов.    Согласитесь  с  тем,  что  панорама  не  так  плоха,  но  вот,  увидев  все  это  наяву,  я  почувствовал    -    не  хватает  Вас  и  «затравленность»  полетела  к  чертям.  Прежнее    вспыхнуло  с  новой  силой».
 Свои переживания  и настроение   описал в стихотворении
 
Знаю, знаю, не будешь со мной
Заплетать голубые венки,
Но глаза твои бредят весной,
И весенние в них огоньки;
 
И лукавая дрожь на губах…
То ли морок, то ль солнечный свет!
Не судьба, не судьба, не судьба,
Но уйти-убежать силы нет!
 
И заря и туманы во мне,
Перестал я на звё1зды смотреть…
Но с утра уплываю к весне,
А весна о тебе хочет петь.
 Маргарита Петровна   сдержанно  отнеслась  к  ожидаемому  Александром     примирению  и  сближению.    В    письме,  которое  он  получил    в  Москве,    она  пыталась  объяснить  свой  разрыв   разными  причинами,  в  основном  обвиняя  во  всем    А.Ширяевца.  «Письмо  было  страшное,  -  писал  он    Маргарите  Петровне    о  своем    душевном  состоянии.  -    Были  ссылки  на  «злой  рок»,  тяготевший  над  Вами,  слабая  попытка  доказать,  что  я  первый  ушел  от  Вас,  все  время  «рвал  и  метал»    -    одним  словом  «горячо  любящая    бедная  овечка  –  покинутая  и  беззащитная»,  и  злой  волк,  сиречь  я..  И,  конечно,  благодаря  «волку»,  все  было  разбито  и  поломано». 
Понимал,  что  нужно  срочно  ехать    в  Ташкент,  чтобы    разобраться    в  напряженных  отношениях  с  любимой  девушкой.    «Вернувшись  (в  сентябре),  -  писал  он  М.Костеловой,  -  я  хотел  ехать  в  Ташкент,  увидеть  лично  вас    -    письма  не  могли  передать  всего,  что  кипело  во  мне,  но  пришлось  вести  переговоры  по  изданию  моей  книжки,  ждать,  когда  она  будет». 
Не  только  издание  книжки  задерживало  отъезд.  Не  было  средств    на  оплату  поездки,  так  как  нужно  было  рассчитаться  с    накопившимися  долгами,  не хотелось ощущать  себя  должником.    Стал  усиленно  приглашать  Маргариту    приехать  в  Москву,    обещая     помочь   ей   в  выборе    профессии.  «Я  видел  и  раньше,  -  писал  он  в  Ташкент,  -  как    бросались  от  глины  к  краскам,  Вы  только  портили  себя.  Разве  можно  учиться  у  людей,  которые  сами  очень  и  очень  нуждаются  в  более  опытной  руке?    Это  не  только  бесполезно,  но  и  пагубно,  В  таких  условиях  можно  протолочься    не  3,  а  33  года  на  одном  и  том  же  месте.  Здесь  через  Городецкого  и  других  моих  хороших  знакомых  можно  было  бы  сделать  для  Вас  многое.  Городецкий  знает  толк  в  этом  деле,  сам  недурно  рисует,  а  самое  главное    -    у  него  громадное  знакомство  со  всеми,  кто  так  или  иначе  связан  с  искусством».   
О  неустроенности    в    личной    жизни  А.Ширяевец  делился     с  С.Фоминым,  который   всячески пытался его дружески  поддержать.    «В  цветущей  молодости    своей  я  сам    встретил  Марию,  девушку  умную,  интересную,  -  успокаивал  он  А.Ширяевца.  -    Восемь  лет  я  ее  любил,  восемь  лет  она  меня  мучила.  Не  раз  я  хотел,  по  глупости,  покончить  с  собой.  А  потом  смирился.  Она  вышла  замуж  за  грубого  мещанина-чинушу,  немножко  казнокрада,  немножко  пьяницу,  а  я,  развинченный,  усталый,  побрел  дальше.    И  вот,  на  жизненном  пути,  встретил  хорошего  товарища-друга  Клавдию,  которая  сейчас  лежит  в  больнице». 
  Но  эти  откровения друга   не  могли  успокоить Александра.   Чужая    жизнь,  чужая  любовь  ему    не    пример.  У  него    было  собственное  глубокое  чувство,  у  него  была  своя  любовь. 
«Быть  может,  отчасти  виноват  и  сам  Александр,  -  писал    позже    С.Фомин  М.Костеловой,  -    Искал  он  человека  такого,  которого  многие  из  нас,  ищущих,  не  находят».  Не  нашел.
 Семен  Фомин  переоценивал  свое  влияние  на  Ширяевца,  когда    успокаивал  в  1925  году   Маргариту Петровну.    «Если  бы  я  был  с  Вами  знаком  лично, - писал он в Ташкент, -   или  хотя  бы  находился  с  Вами  в  переписке,  я  предупредил  бы  роковой  конец,  и  у  Вас  с  Александром  началась  бы  просто  человеческая  жизнь.    Жизнь  проста,  как  солнце,  природа,  земная  тварь,  а  люди  запутывают  ее  и  в  этих  путах  падают,  и  нередко  погибают…».
  А.Ширяевец заболел брюшным  тифом и его  9 ноября 1922 г. положили для лечения   в  московскую больницу.  Лечение продолжалось до 3 декабря.  В больнице написал стихотворение  Кресты
К гнездам слетаются птицы,
К ласкам подруг и невест.
- Братец мой милый, сестрица,
Рано легли вы под крест!
 
Весело, весело, вольно,
Вновь потянуло к веслу.
- Около Волги раздольной
Хмельной мой родитель уснул.
 
Звоны ветров над горами,
Нету кручин никому.
- В гости заеду я к маме,
Доски оград обниму.
Басманная больница.
Друзья стараются  поддержать Александра, навещают, пишут письма. Из Самары прислала душевное письмо Зинаида Степная, жена писателя  Николая  Александровича  Степного: «Дорогой Александр Васильевич!  С грустью услышали мы о том, что Вы в больнице.  Немного Вам не везет, как говорят. Коля спрашивает, где это Вас угораздило тиф схватить? Неверов пишет, что Вы уже поправляетесь. Из своей прошлой жизни могу сказать, что в Москве хворать нестрашно, лечат великолепно.  Я помню, у меня, что-то вроде тифа начиналось (это было в 1910 г.),  так было три доктора разных направлений, перессорились они  -  было очень весело, не мне больной, а студентам и курсисткам, которые приглашали их и ухаживали за мной.  Ну, скорее поправляйтесь, чтоб принять участие в Московской  интересной жизни, Вам только и жить  -  30 лет поэт, на мой взгляд, с прекрасной наружностью  -  что еще нужно?».
Безденежье  не способствовало улучшению бытовых условий. 16 декабря  комиссия по улучшению быта ученых (КУБУ) рассмотрело заявление А.В.Ширяевца  о материальной помощи,  и  взяла  его на учет.  Ему выдали  документ «Карточка № 4454. Александр Васильевич Ширяевец внесен в список научных деятелей Московской комиссии по улучшению быта ученых».
 17 января 1923 г.   в  центральной секции Учета рабочей силы  ему выдают  справку о временной его нетрудоспособности после продолжительной болезни брюшным тифом. Писатель  Г.Д. Деев-Хомяковский   после разговора с А.Ширяевцем  написал  прошение:  «В подотдел охраны труды Центрального комитета Союза работников просвещения. Предъявитель сего безработный после болезни тифом тов. Ширяевец, известный крестьянский поэт. Прошу выдать безвозвратную сумму. Товарищ крайне нуждается».
Александр постоянно думал о Костеловой. Но думает ли она о нем?!  По его просьбе ташкентский друг   А.А.Рахов повстречался с Маргаритой.  «Ваше дипломатического характера поручение выполнено, - писал А.Рахов. – Был в детской библиотеке, вызвал М.П.Костелову, и задал ей просимый Вами вопрос. Смущение… покраснела! Мнется. « - Я послала… Что пишет вам Александр Васильевич ?!. Рассказал, что болели с 9 / Х1 до 3 /ХП  тифом, валялись в больнице. Кое-что из общих сообщений Ваших передал (у кого живете, литературные новости). Она, в свою очередь, передала, что в марте в Ташкент приедет Н.Н.Кулинский. Костелова чуточку (на мой взгляд) похудела, но также беспрестанно краснеет (всё лицо вдруг полымем охватит)… Девица милая, тихая… эх, Александр Васильевич  женитесь-ка! На днях она Вам напишет письмо…»   
Письма от Маргариты  не дождался.  Мрачные предчувствия разрыва с ней   не оставляют  его. В январе 1923 г. написал стихотворение  «Знаю, знаю, не будешь со мной…»:
Знаю, знаю, не будешь со мной
Заплетать голубые венки,
Но глаза твои бредят весной,
И весенние в них огоньки;
 
И лукавая дрожь на губах…
То ли морок, то ль солнечный свет!
Не судьба, не судьба, не судьба,
Но уйти-убежать силы нет!
 
И заря и туманы во мне,
Перестал я на звё1зды смотреть…
Но с утра уплываю к весне,
А весна о тебе хочет петь. 
 
Литературная  жизнь
А.Ширяевец  много  работает,    пишет  и    публикует      стихи    в  различных  сборниках  и  журналах.    Стихотворение    Песня    напечатал    в  литературном  сборнике    «Красная    нива»    Книгоиздательства  Всероссийского  Союза  Крестьянских  Писателей.    В    альманах  «Огни»  (Ташкент,  1922,  )   вошли     стихотворения    Бирюзовая  чайхана,    Полумесяц,    «Туземной  женщине».    Стихотворения    Земле,  Крыльцо,  Город    появились    в  журнале    «Город  и  деревня»,    а  в  журнале  «Красная  нива»    опубликованы    «Волга  в  песнях  и  в  лазоре,    в  небе    -    полымя  и  синь!..»,  «Жарит  солнышко  в  тальянку…». 
 «Стихи  мои,  -  писал в Ашхабад П.Поршакову,  -    напечатаны  в  следующих  журналах:  Красная  новь,  Красная  нива,  альманах  Недра,  газета  Литературный  понедельник,  и  более  мелких  изданиях:  Крестьянка,  Работница,  Новая  деревня,  Урожай…  Крылья  (детский  альманах)…». 
В  начале  1923  года    А.Ширяевец  выступал  с  чтением        стихов    в    клубе  «Литературного  особняка»  на  Арбате,  7,  но,  как  он  выразился,    «был  облаян  бульварной  сволочью». 
Об  этом  эпизоде  вспоминал   В.Львов-Рогачевский:  «Новые  писатели  его  разочаровали.  Он  «хотел  услышать  вещие  речи»,  увидеть  пророков,  а  встречал  людей,  продающих  не  только  рукописи,  но  и  вдохновение…
Так  и  гудело:    «выпивка»,  «авансы»,
Заказы  на  стихи,  роман,  рассказ…
«Ах,  лучше  быть  бы  мне  в  глубоком  трансе
И  лучше  бы  не  видеть  вас…».
Ему  надоели  «книжники  и  книжницы»,  и  он,  как  и  его  «Кулугурка»,  «затворился  в  келейке  своей»,  вернее,  в  своем  «углу»,  чуждый  богемному  шуму,  враждебный  крикливой  и  фальшивой  фразе. 
Мне  не  мил  писк  столичных  шустрых  птиц,
В  нем  солнца  нет,  в  нем    -    дым  больной  угара.
О,  дохленькие  гении  столиц…
Иду  на  вы  с  запевом  Кудеяра…
писал  он  в  своих  тетрадях». 
А.Ширяевец    выступал  против  насаждаемого  в  поэзии    формализованного    приема,    когда  некоторые  поэты  отдавали  предпочтение    форме    в  ущерб  содержанию  произведения.  «Здесь  помешались  на  форме,  -  писал  он  П.Поршакову.    -    В  смысл  не  вникают,  а  уловляют,  как  все  сказано.    Думаю,  что  и  это  схлынет,  как  схлынуло  многое…  (…)    Проза  (А.Белого)  очень  хороша,  у  него  стихи  деланные,  не  понравились». 
Поэзия  А.Ширяевца  высоко  оценивалась  его    друзьями.  П.Орешин  вспоминал:  «Кто  читал  Ширяевца,  кто  более  или  менее  знает  его  стихи,  тот  не  может  не  любить  его,  ибо  каждое  стихотворение  его  овеяно  той  искренностью    и  той  непосредственностью,  которые  бывают  только  у  очень  больших  поэтов,  обогащающих  читателя    своим  духовным  содержанием». 
Краткая  биография  А.В.Ширяевца    была  напечатана    в  книге    Гусмана    Б.М.  «100  поэтов.  Литературные  портреты».
В конце января 1923 г.  Александр Васильевич подал заявление в Правление Всероссийского Союза Писателей: «Убедительно прошу в срочном порядке дать мне комнату в доме «Союза». С сентября месяца не имею пристанища. На проживание у знакомых, приютивших меня временно, в дальнейшем рассчитывать не могу. Хлопоты по подысканию  комнаты у частных лиц не привели ни к чему. Рискую быть выброшенным на улицу. Прошу принять во внимание то обстоятельство, что после перенесенного тифа здоровье мое сильно расшатано. 25. 1. 923. А.Ширяевец».
 В Московской Бирже Труда в секции «Просвещение» как литератор (по специальности «поэт»)  получил билет № 20, в котором было записано: «Настоящий билет не предоставляет безработным пользоваться особыми льготами». А.Ширяевец  пишет второе письмо в Правление Всероссийского Союза Писателей с просьбой освободить  его от налога: «Прошу о ходатайстве пред соответствующими органами власти снять с меня налог за право иметь патент на занятие литературным трудом (удостоверение Московской Басманной больницы от 5 декабря минувшего года за № 6584). Я потерял всякую трудоспособность, о чем свидетельствует отношение заведующего центральной секцией Учрабсилы от 17 / 1 за № 41, и никаких налогов платить не в состоянии, по крайней мере, в течение ближайших 4 – 6 месяцев. 9.П.923. Москва. А.Ширяевец».
Расширяет    знакомства  с    писателями  и  поэтами.  «Новых  знакомств    -    уйма!»  -  сообщает  он  друзьям.    «Приезжал  Разумник  Иванов,  взял  у  меня  «Волжские  песни»,  обещался  устроить  в  Питере,  -  писал    П.Поршакову.    -…  Живу  теперь  в  Доме  писателей,  где  живут  Клычков  и  Орешин.  Вчера  познакомился  с  Чаплыгиным,  дня  три  тому  назад  с  Радимовым,  приехавшим  из  Казани.    Из  поэтов  выдвигается  Н.Тихонов,  из  прозаиков  наибольшее  внимание  привлекает  Пильняк.    Жизнь  в  Москве  чрезвычайно  интересна,  быть  здесь,  хотя  и  недолгое  время,  необходимо.  Туркестан  всех  нас  испакостил.  Есенин  сейчас  в  Лондоне.  Скоро  приедет  в  Москву.    Пролетарские  выпустили  несколько  новых  книг,  довольно  увесистых,  но  в  общем    -    увядают.     Привет  от  Клычкова!».
В гости к Ширяевцу приходили многие писатели и поэты. Некоторые из них оставили записи в его альбоме.  24 февраля  писатель А.П.Чапыгин  записал стихотворение Вечное и  экспромт  Из Лукиана.    30 марта встретился с М.А. Зенкевичем, который вписал в блокнот А.Ширяевца стихотворение «Лишь там, где грузовым верблюдом По тропам  крючники бегут…». Познакомился с Н.Н.Никандровым,  о чем свидетельствует  запись в альбоме: «Сегодня 4 апреля 1923 г. Дорогой А.В.Ширяевец! Оставьте эту страницу до момента более благоприятного. Значит, страница за мной! Заполнить ее,  -  Когда? Н.Никандров».  При встрече 17 апреля  с А. С. Яковлевым состоялся разговор о русском народе и христианской религии. В альбоме гость записал: «Русский народ  -  Бог.  Он восходит на крест, как сам Бог восходил когда-то…Да минует меня  чаша  сия?  Нет, не минует. Искуси. Искуси, чтоб воссиять  во славе вечной, светлой…Либо только страдания  -  путь к прекрасной жизни».
Интересны были встречи с крестьянскими поэтами. 27 апреля  С. И. Огурцов  по окончании беседы  записал в альбоме: «На добрую память Александру Ширяевцу, поэту, который близок мне, как поэт, насквозь пропитанный земляным, добрым духом и солнцем ржаных полей».  В дополнение записал  свое стихотворение Пастух.   Состоялась беседа с критиком В. Л.  Львом-Рогачевским, который высказал  пожелание: «От всего сердца желаю Ширяевцу сохранить свою  вольную душу от всяческих вхождений».
Ждал    Есенина,  который  был  в  зарубежной  поездке.  Не всегда располагал о его поездке  точной информацией.  24  февраля  1923  г.  писал    С.Фомину:    «Есенин  в  Лондоне,  скоро  должен  вернуться  в  Россию».  Действительно,  поездка  Есенина  в  Лондон  планировалась,  но  не  состоялась. 
Позже  отчитывался  перед  П.Поршаковым:  «Чаще  всего  сталкиваюсь  с  Никандровым  (Береговой  ветер).,  смотрим  на  московских  баб,  смакуем.  Встречаюсь  с  Орешиным,  хочет  идти  пешком  по  Руси,  летом.  Меня  тоже  страшно  тянет  к  бродяжничеству…  (…)  В  минуты  грусти,  в  срочном  порядке  напиваюсь,  и  чувствую  некоторое  успокоение.  Был  в  казино,  проигрался…».
Городская  жизнь  его  тяготила.  Часто    говорил  друзьям,  что    мечтает  вырваться  на    сельский  простор,  особенно  тянуло  его  на  родную  Волгу.    «Скоро  на  Волге    -    ледоход!    Оттепель,  Весна,  Русь!»   -  писал  П.Поршакову  в  зимнее  время.    Писатель  И.С.  Власов-Окский  вспоминал:  «Поэт-поволжанин,  живя  даже  в  столице,  выглядел  поволжанином:  грузные  сапоги,  кожаная  фуражка,  какие  носят  волжские  матросы  (зимою  широкая  шапка-боярка),  с  изрядным  запасом  скроенное  пальто    -    все  напоминало  волжский  простор,  ширь,  ни  в  чем  тесноты.  И  говор  широкий,  волжский.  И  широкая  и  глубокая  любовь  к  Волге.
-  Распахнется  май,  и  катнем-ка  мы  с  тобой  на  широкую  Волгу,  -  говорил  он  мне  в  исходе  зимы.  –  В  Тверь  поедем  на  чугунке.  Устроим  там  литературный  вечер.    Обзаведемся  грошами  и  махнем  в  Рыбинск,  а  оттуда    -    айда  вниз  по  матушке  по  Волге…  В  каждом  городе  будем  останавливаться  и  везде    -    по  литературному  вечеру…  Хорошо!...
И  мечтал  о  Волге». 
13  августа  1923  г.    А.Ширяевец    сообщал    С.Д.Фомину:  «Дорогой  Семен  Дмитриевич!  Сегодня  уезжаю  на  Волгу.  Извини,  что  не  ответил    -    подробно  обо  всем  напишу  по  приезде.  Вернулся  из  Берлина  Есенин,  затевает  то  же,  о  чем  думали  и  говорили  с  тобой.  Осенью  что-нибудь  тиснем  обязательно.  Привет.  Твой  Ширяевец». 
При     встрече  с  С.Есениным  обсуждал  вопрос  о    предоставлении  группе  крестьянских  писателей  права  пользоваться  самостоятельной  сметой  в  Госиздате.    В  начале  декабря  1923  г.    А.Ширяевец  в  составе  инициативной  группы  подписал    коллективное    письмо    в  ЦК  РКП(б)  с  просьбой    уделять   со  стороны  рабоче-крестьянской  власти   должное   внимание   к   творчеству крестьянских писателей,  о  выделении  для  публикаций художественных произведений   30  печатных  листов  в  месяц,  о  создании  самостоятельной  редакции.     Частично  эти  требования  были  удовлетворены. 
18 октября вместе с С.Есениным  приехал из Петрограда  в Москву поэт Н.Клюев..  25 октября в  Московском Доме ученых (Пречистенка, 16) состоялся  литературно-художественный вечер. Сохранилась записка А.Ширяевца  Чернышеву А.И., служившая своеобразным пропуском на вечер  некого Горшкова: «На вечер С.Есенина т. Горшкова рекомендую. Ширяевец.».
 В газете «Известия» о вечере  напечатали   краткий отчет:
«Дом Ученых.  Очередной литературный четверг в Доме Ученых был посвящен «вечеру русского стиля», перенесшему присутствующих в атмосферу стародавней русской бывальщины.  В старый барский особняк, занимаемый Домом Ученых,  пришли трое  «калик-перехожих», трое русских поэтов-бродяг: С.Есенин,  Ал. Ганин  и Ник. Клюев.  Сергей Есенин прочел свои «Кабацкие  песни», Александр Ганин  -  большую поэму  «Памяти деда» («Певучие берега»),  Николай Клюев  -  «Песни на крови». Выступление имело большой успех».
 В конце октября состоялась  встреча  Николая Клюева  с Александром Ширяевцем.  Вспоминали прошлое, говорили о  текущих делах, в частности, о  желании С.Есенина издавать литературный альманах «Россияне».
    А.Ширяевец  на  только  что  изданной    своей    книге  «Узоры»    написал:  «Николаю  Алексеевичу  Клюеву,  с  глубоким  уважением.  А.Ширяевец.  923».    Н.Клюев    оставил  запись    в  альбоме,  слегка  перефразировав    слова  пророка  Захария:  : 
«Брат  Александр    -    мир  тебе  и  любовь!
И  подобно  камням  в  венце
Воссияете  на  Земле  Его.
Николай  Клюев.  1923  г.,  октябрь».
  Оба понимали, что время отложило отпечаток на их личные отношения.  Каждый теперь шел своей дорогой. Встреч больше не было.  В начале   ноября  Н.Клюев возвратился в Петроград.
 
«Волшебное кольцо»
А.Ширяевец  с любовью относился к детям,  общался с ними как с равными. В его творчестве стихи  для детей  занимают заметное место.  В  начале 1918 г. в  «Новом Туркестане»  он  опубликовал  стихотворение   Колыбельная, а в журнале «Юный туркестанец» (1919)  напечатал  для детей стихотворения Кукла,    Веснянки; Водяному; Лесовик; Полевику.     Детские стихи продолжал писать  в Москве. В журнале «Юные строитель» появились его  стихотворения  О чем думают игрушки: Шутки: Слон; Петух; Паровоз; Кот. .
16 февраля 1923 г.  заключил  договор № 1801 с Государственным Издательством (ГИЗ) об издании сборника стихов «Узоры» (стихи для детей). Согласно договору сборник должен включать  28 стихотворных строк и издаваться  тиражом 5000 экземпляров.  В  изданные         « Узоры. Песни-стихи для детей». ( М.-Пг.  1923, 24 с.)  вошли   Аленушка,  Весна,  Колыбельная,  Заря-Заряница, Полям,  Полевику,  Коньки, Купанье, Зачернели вороны в снежной бахраме…,  Навалился холодной грудью…,  Киска,  Кукла,  Облака,  Колыбельная. .
7 апреля 1924 г.   А.Ширяевец  подписывает  новый  договор № 37 с издательством «Земля и фабрики» при ЦК Союза бумажников  об издании  сборника детских  стихов  1.Кот и салазки  2.Сорока. 3. Звезда. 4. Про Полкана, Кота, Индюка и пешка  общим  объемом  128 поэтических строчек, за что автору был определен гонорар 50 рублей золотом за печатный лист.
Театральный мир  постоянно интересовал А.Ширяевца.  Он часто посещал спектакли в Ташкенте,  а  московские театры его  сильно   привлекали, но не всегда из-за  дороговизны билетов  ему удавалось попасть на представления.  7 июля 1923 г. был приглашен на  выставку «Театрально-декарационное искусство Москвы 1918 – 1923 гг.». 
В столице кроме известных  театров пьесы ставили многочисленные  профессиональные труппы, а также  самодеятельные  любительские коллективы.  Чтобы компенсировать недостаток востребованных  пьес для постановок,   Губполитпросвет М.О.Н.О. при театральной библиотеке организует публикацию пьес различных авторов  небольшими тиражами  литографическим способом.   Переиздавались известные пьесы, например,  «Не в свои сани не садись»  А.Н.Островского,  «Свадьба Кречинского» А.В.Сухово-Кобылина, печатались пьесы революционной тематики: «»Красная правда» Вермишева,  «Красные богатыри» Г.Феддерса, «Революционная свадьба» Е.Шиловской и др.  Востребованы были и  пьесы  для   детского репертуара.  
Для детей  А.Ширяевец написал  пьесу-сказку «Волшебное кольцо». Сюжет пьесы и язык изложения позволяли ему  окунуться  в сказочный мир, отречься и  уйти на некоторое время  от окружающей тяжелой городской жизни, которую он ненавидел. В пьесе-сказке для него  всё было  родным и близким.  Он, хотя и иллюзорно,  опять оказывался в стихии родной природы, о встрече с которой постоянно  мечтал.
 1 марта 1923 г.   А.Ширяевец  подписал   разрешение на публикацию   пьесы «Волшебное кольцо».
Разрешение.
Театральной Библиотеке Губполитпросвета  МОНО разрешаю издать литографским способом мою пьесу «Волшебное кольцо» в количестве 980 экз.  Библиотеке предоставляю право назначать продажную цену по её употреблению. До распродажи Театральной Библиотекой  всех изданных  экземпляров разрешать кому-либо издавать пьесу «Волшебное кольцо» я не имею  права.  При подписании сего условия Библиотека уплачивает мне за право издания выше названной пьесы триста рублей дензнаками 23 года (300 р.), а по  отпечатании выдает мне бесплатно десять экземпляров.  1.Ш. 23.
В рекламном  каталоге изданий, которые можно было приобрести на складе  Театральной библиотеки, пьеса была представлена с небольшой аннотацией: «ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО, сказка в 5 картинах. А.Ширяевец. (Ролей  мужских - 14 и женских -  9 и выходные. Декорации – около мельницы в лесу, палаты Зимы, хоромы месяца, пещера, лесная полянка)».
В первом действии  автор  на примере  дружбы деревенского мальчика и городской девочки  стремился показать происходящее   разрушение сказочного мира в сознании молодых  горожан. А.Ширяевец подчеркивал, что сказочное восприятие окружающей действительности сохраняется только у сельчан.  Деревенский мальчик Андрейка убеждает городскую  девочку Соню: «Сорву Златоцвет, зажму в руке, крикну: «Сивка – бурка – вещая кацрка, встань передо меной, как лист перед травой…» Выскочит Сивка – бурка, скажу ей: «Неси меня за тридевять земель, за моря – окияны, к Змею – Горынычу… Покажу я ему…».. На этот восторженный рассказ деревенского паренька  Соня возражает: «И Змея – Горыныча нет, и Сивки – Бурки  - нет… они только в сказках».
 Перед сном бабушка рассказывает Андрейке сказку:
«Жил-поживал на белом свете, не в наше время, не в нашей стране, добрый молодец, по прозванию Месяц Высокович…  Наделил его бог красотой невиданной, хоромами диковинными, да вот плохо: отца с матерью рано прибрал… Надоело Месяцу Высоковичу в сиротстве жить, высмотрел – выглядел невесту себе, дочь Морского царя, Марью Моревну… Ходил – погуливал по хрустальным палатам царя Морского, вел речи красные, ну а там уж и свадьба на носу… Весел – радостен был  по тому случаю Месяц Высокович, да приключилась беда великая нежданно-негаданно: уронил0потерял он колечко, невестин подарок…. А колечко-то было  особое, нет больше таких на белом свете: чего не захочешь, всё испонит. Ну, вот, прикатил Месяц Высокович в палаты тестевы, говорит, а сам с перепугу еле на ногах держится: так и так, потеряно колечко чудесное, как быть? Услыхал про то царь Морской, взбеленился,  затряс бородищей своей, Инде пена по морю пошла, раскричался: «Уходи, - говорит Месяцу Высоковичу, - когда найдешь кольцо, тогда и дочь за тебя отдам… А дотоль лучше и не показывайся». Ну, Марья Моревна, известное дело, плачет разливается  -  вот-те и свадьба… Попало и ей от сердитого батюшки… И ушел Месяц Высокович и ищет до сего времени кольцо чудесное, и не тешат его хоромы диковинные. Днем отдыхает, а как ночь придет, выйдет он и глядит, и глядит до утра, нет ли где колечка невестина… Вон и сейчас ищет…».
И Андрейка со всей своей детской непосредственностью бросается на помощь Месяцу, чтобы  отыскать ему волшебное кольцо и сделать его счастливым. На его пути встречаются  многие персонажи сказочного мира: Лесной Дед, Водяной, Мороз Красный Нос, Мороз Белый Нос. В одушевленной природе  с Андрейкой беседуют  и помогают Заяц, Грибы, Птицы, Цветы, Ягоды, Березки, Звездочки… Во второй картине  действие  разворачивается в снежных палатах Зимы, по бокам трона которой стоят Мороз Красный Нос и Мороз Белый Нос, возле которых разгуливает Снег.  На строгий вопрос Зимы «Откуда взялся он?» Андрейка  с достоинством  представляется по всем правилам деревенского этикета: «Из Ермолавеки – деревни, чай слыхала? Федота мельника сынишка.. У нас изба с зеленым петушком, припомни-ка…».
Зима, выслушав просьбу  о продлении теплого осеннего времени, решает помочь   Андрейке. Установившаяся  теплая погода помогает ему  найти в  пруду волшебное кольцо и передать его в третьей картине  Месяцу Высоковичу.  Но у того опять неприятность. Теперь его невесту похищает Змей Горыныч.  В четвертой картине действие переносится в  полутемную пещеру на горном берегу моря. Марья Моревна, тихо, как бы сама с собой сокрушается о своей беде: «Из терема хрустального я вышла, дышала ветром свежим и смотрела на резвых птиц, на нежную зарю…По берегу, по теплому песку, брела тихонько, встречи дожидаясь… Еще немного вышел бы и Месяц, да вдруг, откуда ни возьмись, явился на страшных крыльях препротивный гад,  вмиг подхватил, унес, шипел дорогой: «Давно тебя, красавица, стерег, моей женой ты быть должна». И вот, теперь томлюсь я… Ах, батюшка, ах милый ясный Месяц…(Пригорюнилась)».
 Андрейка, использовав все сказочные средства в борьбе со Змеем Горынычем, доставляет ей волшебное кольцо.  Но и Марья Моревна на радостях,  по пути к любимому месяцу,  теряет кольцо, затем  вновь  загоревала  в поисках утраченного счастья.
 На этом пьесу можно было бы и закончить, но   А.Ширяевец хорошо помнил страшный период  голодных и холодных прошедших лет, не сказочных, а реальных.  Он завершает пьесу-сказку  пятой  картиной, в которой  деревья,  грибы, ягоды, некоторые  лесные  птицы и звери  собираются на поляне в густом лесу и выслушивают Лесного Деда о скором приходе суровой Зимы. Лесной Дед, оглядывая всех, говорит: «Так вот, мои родные, тяжеленько придется нам этой зимой…Что делать, я сам не знаю…старик ведь я совсем… Давайте вместе думу думать…».  И только сообщение Андрейки, что он упросил холодную Зиму повременить с приходом суровых морозов, успокаивает всех. Заканчивается пьеса-сказка на оптимистической  ноте. Андрейка обращается к Ване Гусляру: «Сыграй-ка, Ваня, повеселее, потешь  Лесного Деда и компанию честную, а потом айда ко мне на мельницу, бабушка, наверное, пирогов сладких испекла… Отдохну малость…опять за сурьезное дело придется заняться…».   
 
В  ногу  со    временем
Пережитый  страной  голод,  унесший  миллионы  жизней,  заставлял     руководство  страны    проявлять  повышенный    интерес  к  проблемам    села.  Перемены  должны  были  произойти  не только в материальной, но    и  в    духовной    жизни    крестьян.  Заметная     роль  отводилась    талантливым    мастерам  слова,  выходцам   из    народной  жизни,  знающих     сокровенные  думы    и  чаяния  сельчан  и способных  своим  творчеством    выразить  и  донести  до  широкой  общественности    их  запросы.    Внимание  было  обращено    на       поэтов    и  писателей    новокрестьянской  литературы.  Их    не  так    было    много,  но    влияние    этой    группы мастеров слова     было  заметным.  Осуществить   все  это  предусматривалось    под  строгим  партийным  и  государственным    контролем  с  признанием    руководящей  роли    пролетариата.
В  новом    журнале  «Город  и  деревня» поэт  С.Городецкий  одним  из  первых    указал  на    привлечение    новокрестьянских  поэтов    к  идеологической  работе  на  селе.     «  Все  эти  поэты,  -  писал  он  в  статье  «Деревенские  соловьи»,  -    сейчас    находятся  в  полном  расцвете  своего  таланта,  и,  наверно,  революция  выведет  их    на  широкую  дорогу    всем  нужной  и  прекрасной  песни,  которая  поможет  деревне  выйти  из  мрака  невежества».   
По  мнению  С.Городецкого,    крестьянские  поэты    в  дореволюционное  время,     пытаясь  своим  творчеством  пробудить    народные  массы и    призывая      вырваться    из    векового  рабства,    отображали    в  своих  произведениях    такие  прекрасные  черты,  как  свободолюбие,  трудолюбие,  высокую  нравственность  сельчан  и их   любовь  к  родной  земле.
Сложность  в  том,   отмечал  С.Городецкий,  что  «до  сих  пор  их  творчество  протекает  в  русле  старой  подъяремной  деревни,  и  до  сих  пор  революция  не  дождалась  еще  от  них  песен  новой  деревни:   деревни  переливающей  колокола  на    сельскохозяйственные  машины;     деревне,  устраивающей  в  церквах  школы  и  клубы;   деревни,  выбрасывающей  в  музеи    святцы  с  барской  лучиной,  чтобы  заменить  их  электрическим  светом  пролетарской  культуры.    Такие  злободневные  темы,  как  подъем  и  улучшение  сельского  хозяйства,  как  смычка  села  с  фабрикой,  такие  факты,  как    тяга  деревни  к  газете,  к  книге,  к  знанию,  к  ученью,  до  сиз  пор  еще  не  встревожили  сердец  этих,  находящихся  в  полном  цвету  своих  талантов,    деревенских  поэтов..»..
При  встречах  с  А.Ширяевцем    С.Городецкий   призывал  пересмотреть  прежние   оценки     духовных  ценностей,  касающихся    сельской  жизни,  посмотреть на них  с     новых  идеологических  требований.  Александр  осторожно воспринимал эти советы, но   понял,  что  любовная  лирика  на современном этапе  и  воспевание  вечных  моральных  ценностей  стали    относиться  к  невостребованным.  Об  этом  откровенно  писал  П.Поршакову:  « Неужели  ты  до  сего  времени  не  уразумел,  что  Христос  и  «поцелуйный  бред»  надолго  изгнаны  из  «социалистического  отечества»  (…)  Лирика  почти  совсем  не  идет.    Тем,  о  чем  пишу  я,  ты  и  нам  подобные,  коммунистических    лбов  не  прошибешь  и  шума  не  вызовешь.    Нужны  особенные  трюки.    Не  забывай,  в  чьих  руках  печать». Советовал другу    писать    «…побольше  о  труде,  без  мистики,  посовременнее».   
В  первом  номере  литературного  сборника  «Наш  труд»  (1924)  А.Ширяевец в   стихотворении     Крестьянка   отразил     проходившие  перемены  в  жизни  сельчан. 
Такая  молодая,                             Сошлися  бабьим  сходом,
А  прыти  отбавляй.                      Ведут  толково  речь,
Без  устали  шагает,                      Как  уберечь  свободу
Кричит  на  целый  край.              И  старый  мусор  сжечь!
 
-Вставайте,  бабы,  девки,             Глядят  мужья,  дивятся:
Старухи,  мужики!                      -  Чудно!    Ей  –  ей,  чудно!
Слышь:  новые  запевки!               А  ведь  давно  бы  взяться
Глянь:  новые  деньки!                  За  ум  нам  всем  –  давно!
 
Прощаясь  с  горьким  греем!       И  оживают  села,   
Довольно  тьмы  и  зла!                  Деревни,  пустыри!
Давайте  жизнь  построим,             И  слышим  клич  веселый
Чтоб  солнышком  цвела!..             От  зорьки  до  зари.
 
Несется  говор:    ишь  ты!          «С  врагами  мы  поспорим!
Ну,  глотка!    Ну  и  прыть!            Всегда  дадим  ответ!
За  тыщу  верст,  чай,  слышно!    Давайте  жизнь  построим,
Как    ей  не  пособить!..                Чтоб  ахнул  белый  свет!» 
 
Подружился    с  Пименом  Ивановичем    Карповым,    живший с ним в  одной  комнате. Вспоминали  о встречах с Есениным.   После  того  как  А.Ширяевец  похвастался    есенинскими         автографами   в  своем  альбоме,    Пимен  показал  ему  фотографию  поэта,    на    обратной  стороне  которой рукой Есенина    было  написано:    «Друг  ты  мой  товарищ  Пимен.  Кинем  мы  с  тобой  камень,  в  небо  кинем.  Исцарапанные  хотя,  но  доберемся  до  своего  берега  и  водрузим  свой  стяг,  а  всем  прочим  осиновый  кол  поставим.  Сергей  Есенин.  1916,  16  июня».
   П.Карпов  вспоминал: « Все  время,  от  лета  1923    г.    до  начала  1924  г.,  мы  вместе  читали,  работали,  каждый  в  своей  сфере,  обсуждали  планы  на  будущее,  и,  можно  сказать  без преувеличения,    радовались  одними  радостями  и    печалились  одними  печалями.    И  никогда  я  не  слышал  в  речах  его  слова  отчаяния  или  упадка  сил.    Наоборот,  он  очень  был  бодр,  много  работал,  трунил  даже  надо  мной,  как  «пессимистом».    Немного  роптал  он  на  современные  условия,  не  позволявшие  писателям  жить  и  работать  так,  как  подобает,    но  это    -    ропот  всех  современных  людей,  причастных  к  творчеству.».  
Сблизился    А.Ширяевец  и  с  некоторыми  пролетарскими   поэтами  из  объединения    «Кузница».  Поэт  В.Т. Кириллов  не только  подарил  ему  свою   книгу    «Отплытие», но и уговорил   вступить  в   группу пролетарских поэтов.  В газете «Правда»  был напечатан призыв   «Кузницы»: «Мы открываем  к нам доступ всем поэтам, писателям, художникам, музыкантам, кто тяготеет к пролетариату, его устремлениям и идеологии». И особо подчеркивалось: «крестьянским писателям  -  в первую очередь». Особого  рвения вступить в «Кузницу» у А.Ширяевца не было, но когда он узнал, что 23 марта 1923 г. в «Кузницу» были приняты два «крестьянских» писателя, его близкие друзья Александр Неверов и Петр Яровой,  сомнения были преодолены.    «Я  записался  в  «Кузницу»,  -    сообщил  А.Ширяевец  П.Поршакову.    -  Улестили  Герасимов  и  Кириллов,  и  П.Радимов.  Сей  попович  тоже  крестился  в  «купели  чугуна».  Все  равно  пропадать…  (…)  Шлю  тебе  записки  от    Клычкова,  Фомина  и    Праскунина». 
 1923  год  был  удачным  для  А.Ширяевца.    Была    издана    поэма    «Мужикослов»,  напечатана    в    серии  «Театральная  библиотека  МОНО»    сказка    «Волшебное  кольцо»,   журнал   «Красная  новь»  опубликовал  отдельной  книжкой    иллюстрированный    рассказ    Змей  Горыныч    (Быль),    подписанный  инициалами    А.Ш.
 А.Ширяевец заключает договор  с Государственным Издательством  об издании сборника стихов «Масленица» (крестьянские зарисовки) тиражом 7000 экземпляров.    
Большую  радость  доставило    А.Ширяевцу    издание    книги    «  Узоры.  Песни-стихи  для  детей»  с  иллюстрациями  художника   А.Кравченко.  Сборник  «Узоры»  стал   раздаривать     друзьям.    Сохранилась  с  дарственной  надписью    книга,  врученная поэту    П.Дружинину:    «Павлу  Дружинину    -    знак  дружбы.  А.Ширяевец.  1923.  Москва».    
Материальное  положение  А.Ширяевца   улучшилось.  Пимен  Карпов  вспоминал:  «Зарабатывал  он  сравнительно  прилично,  особой  материальной  нужды  не  испытывал,  даже  помогал  иногда  займами  близким  (и  лично  мне).  Все  время  он  твердил  о  женитьбе,  как  бы  вскользь  упоминая,  что  у  него  в  Ташкенте  осталась  невеста,  с  которой  он  был  помолвлен  три  года  назад,  но  которая  его,  вероятно,  забыла.    Впрочем,  долю  вины  в  этой  забывчивости  он  принимал  на  себя,  говоря,  что  по  беспечности    и  за  недостатком  времени  не  мог  невесте  часто  писать.  Все  же,    у  него    горела  какая-то  надежда,  и  он  был  весел». 
В зарегистрированное   Объединение  Крестьянских  Писателей   вошли    поэты  Есенин,  Клюев,  Орешин,  Ширяевец,  беллетристы:  Вольнов,  Чапыгин,  Касаткин и др..
Круг  знакомых    А.Ширяевца  расширялся.    «Здесь,  в  Москве,  -  вспоминал   Пимен  Карпов,  -    у  него  был  обширный  круг  знакомых  среди    писателей,  художников,  артистов,  было  несколько  близких  друзей,  которые,  может  быть,    и  недостаточно  чутко  относились  к  покойному  при  жизни,  но  теперь,  после  его  смерти,  одинаково  горестно  оплакивают  безвременную    утрату    его,   и  как    благороднейшего,  с  кристальной  душой  человека,  и  как  редкого  талантливого  поэта-баюна».
 С  мая стал часто встречаться с Александром Сергеевичем Неверовым, который переехал жить  в Москву. . Сохранилась фотография 1923 года, где Александр Ширяевец - с грустным–грустным выражением лица - снят в саду у «Дома Герцена» рядом с писателем Александром Неверовым. 
 В альбом  А.Ширяевцу после слов   «Земляку и другу Александру Васильевичу Ширяевцу»  А.Неверов  записал  текст миниатюры   Свинья и небо.  В этот же день  писатель  Федор Васильевич Гладков  после беседы записал пожелание: «Чувство природы… Человеческой боли… Человеку суждено претворять их в гармонию через собственную боль  -  через творчество».   
Александр  Скобелев  (Неверов    -   его  литературный  псевдоним)   родился    в    Самарской  губернии    в  крестьянской  семье   В  детстве  ходил  за  сохой,  помогая  родителям  в  их  нелегком  труде.  Позднее,  перебравшись  в  город,    был  учеником  в  типографии,  служил    за  гроши  «мальчиком  при  дверях»  в  купеческих  лавках.  Окончил  второклассную  церковную  школу  и  9  лет  проработал  учителем  в  глухих  деревушках  Самарской  губернии.  Бедствовал,  голодал.  Но  так  жили  многие.  В  своих    рассказах  А.Неверов  рассказал  о  простых  русских  мужиках,  которые    потеряли  веру  в  свои  силы,    не  верили    в  возможность  изменить  в  лучшую  сторону    свою  жизнь.  Борцов  за  социальную  справедливость  в  сельской  местности  было  мало.    А.  Неверов  за  революционную  пропаганду  находился  под  надзором  полиции.  Это  было  трудное    время  в  его    биографии.  «Если  бы  не  литература,  я  сошел  бы  с  ума»,  -    признавался  он  позже,  вспоминая  пережитые  годы. 
Революцию  А.Неверов  встретил    как  важный  этап    освобождения    крестьян  от  вековой    спячки.  Но  он  стал   очевидцем болезненно проводившейся   ломки   вековых  традиций    в сельской  среде.  За  неприятие  крестьянами    идеологических  установок  новой  власти    нередко  следовала  жестокая   расправа.  Эти  события  писатель  отразил  в    повести  «Андрон  Непутевый»,  в  романе  «Гуси  –  лебеди»  и    в  рассказах.   Наибольшую  известность  принесла    А.Неверову    опубликованная  в  1923  году  повесть  «Ташкент    -    город  хлебный».
В  Москве  А.Неверов  участвовал  в  работе    Коллектива  рабоче-крестьянских  писателей,  куда  входили    А.Ширяевец,  С.Ганшин,  В.Рязанцев,  А.Демидов,  Н.Телешов,  И.Лебедев,  А.Завалишин  и  др.  Примечательно,  что  А.Ширяевец    не  возражал  против    программы    объединения,  гласившей,  что    писатели  стоят  «за  изображение  деревни  в  свете  воздействия  на  него  рабочего  города».   
А.Неверов заведовал  литературным  отделом  журнала  «Крестьянка»  и  «Крестьянской  газеты».   В июньском номере  «Крестьянки»  появились ширяевецкие  Девичьи частушки: «Пролежали наши тяти…»; «Я девчонка не такая…»; «Разрастайся, цветик алый…»; «Ах, вы попики-попы…»; «Зорька крыльями колышет…»; «В любви милому не клялась…»; «Не пущу я на порог…», подписанные, вероятно по рекомендации редактора журнала, псевдонимом    Ал. Ширяевская.
  В августовском номере  наряду с частушками  публикуются мтихи А.Ширяевца  Сенокосная; Рыболов; Что кому снится: Кулаку Шкуродралову («Примчался на коне Гаврил Платоныч…»); Попу Ненаедалову («Ухает весело звонница…»); Дуне делегатке («Недаром вникала в молву…»); Предволисполкома Дарье Пугачевой («Как много на пригорке баб…»); «…Шлет солнце поклон…».
Членство  А.Ширяевца  в  «Кузнице»  было  непродолжительным.    В  ноябре  1923  г.   пролетарское  ядро  «Кузницы»  выступило  против  «смычки  с  крестьянским  крылом»  и     А.Ширяевец  был  исключен.  Не  соглашаясь  с  таким  решением,    А.Неверов,  В.Кириллов,  М.Герасимов  и  др.  заявили  о  своем  выходе  из  «Кузницы»   
О  скоропостижной  смерти  А.Неверова  А.Ширяевец узнал  в Ташкенте. Он  не  мог  и  представить,  что  не  пройдет  и  полгода,  как  и  его  самого  похоронят на Ваганьковском кладбище   рядом  с могилой    друга.
 
Крушение мечты о личном счастье
     В середине декабря 1923 г.  А.Ширяевец получил  письмо из Ташкента от М.П.Костеловой,   которая    высказала   желание помириться. Письмо не сохранилось. О его  содержании можно судить по  ответному посланию А.Ширяевца.   «Главное было  всё-таки в словах «Жизни без Вас не представляю»  -  словах ко мне, которые окончательно сбили меня с толку, - писал он  позже  М.П.Костеловой. -  Любить и бросить любимого человека на произвол судьбы, из-за неправильно понятой строки, в самое горькое и безвыходное для него время и вдобавок  -  измучить себя. Я имел полное право задуматься над таким чувством. И задумался. Наконец, мне захотелось проверить и себя.  Повторяю, я, тогда, переживал период «вытравленности».
Решил немедленно  выехать в Ташкент.  Оформил себе удостоверение:   «Дано  сие гр. Абрамову-Ширяевцу Ал-дру Васильевичу в том, что он действительно уезжает на каникулы в город Ташкент. Проживает гр. Абрамов-Ширяевец А.В. в гор. Москве по Тверскому  бульвару в д. № 25 кв. 9, что подписью и приложенной печатью удостоверяем. Комендант (Подпись)».
Поезд отправлялся из Москвы 25 декабря.  Эту дату называл Александр в последнем письме   М.Костеловой: «25 декабря я выехал в Ташкент. Выехал не затем, чтобы взять свои письма, не с каким-то таинственным поручением, а исключительно с целью выяснить наши отношения, и, будучи уверен в благополучном исходе, уехать в Москву вместе»..
А.Ширяевец   возлагал большие надежды на  благополучный исход   встречи  с Маргошей. Позже он  писал ей: «Еду в эту отвратительную азиатскую помойку  -  Ташкент, еду сказать: «Маргоша, забудем все распри. Вы нужны мне, как воздух, я не променяю Вас ни на каких завитых кукол, нас связывает очень многое;  наученные горьким опытом, мы  будем избегать ошибок в будущем, наступил момент, когда можно превратить мечты в действительность, нет ничего не поправимого. Было бы только желание понять, почувствовать друг друга, облегчить один другому жизненный путь. Я хочу видеть Вас веселой и довольной, то, что увидите Вы  и услышите здесь, в Москве, на Руси, заставит  забыть о «темных пятнах в прошлом», уцепиться крепко за настоящее и будущее  -  ведь всё от нас самих зависит, всё в наших руках…».
 Новый 1924 год  поэт встречал  в пути под стук колес. Тяжелые предчувствия удручали Александра. По пути в Ташкент он написал стихотворение, которое  завершил  в окончательном варианте  2 января 1924 г.,  в день приезда в столицу Туркестана. В этом стихотворении  прогнозировал свое  одиночество    и  неразделенную   любовь:
Только  смерть,  видно,  муку  мне  снимет,
Лишь  ее  я  добром  помяну.
Вот  опять  в  бирюзовой  теплыни
И  в  глазах  ненаглядных  тону.
 
Долго  сердце  кипело,  боролось,
Но  тенет  не  могло  разорвать.
И  опять  на  придушенный  голос
Пробирался  я  ночью,  как  тать.
 
Сердце,  сердце!  Тебе  ли  знать  отдых!
И  зачем  ты  поверило  в  сны!
-  Горячи  туркестанские  звезды,
Да  у  милой  глаза  холодны.
 
Не  родная…  чужая…Ну  что  же    -
Поделом,  видно,  пытка    -    прощай!
Ни  святитель,  ни  Бог  не  поможет,
Не  вернется  потерянный  рай.
 
Стынет  сердце  в  весенней  теплыни,
Не  судьбу    -    сам  себя  я  кляну.
-  Только  смерть,  видно,  муку  мне  снимет,
Лишь  ее  я  добром  помяну! 
В  Ташкенте остановился   в семье журналиста  А.А.Рахова.  Первая встреча с М.П.Костеловой оставила неприятный осадок. Маргарита выглядела нервной, торопилась на занятия в художественную студию, бросая резкие слова:  «Я занята…», «У нас в школе очень строго, никак нельзя пропустить ни одной минуты»   «Мы  -  чужие друг другу».  «Всё выяснено, говорить  больше не о чем..».  С трудом договорились о встрече 5 января в библиотеке.  
 У Александра  было много времени для обдумывания сложившейся ситуации.   «Думал-думал обо всем, - писал он  М.Костеловой, - о «мудреном» женском сердце, «высокой и светлой любви», и, наконец, решил еще раз повидать Вас, ведь столько месяцев были врозь, столько воды утекло за это время, столько развернулось событий, и – опять отправился в субботу, 5-го, в читальню.  Не тащить вас на аркане, не изливаться в своих чувствах, не «выяснять» кто на сколько больше виновен  -  не за этим я шел тогда.  Я хотел рассказать Вам о том, что я видел и слышал за это время, что делается в мире искусства, о последних течениях в нем  (во всех областях)  -  это могло  бы принести Вам несомненную пользу, ведь я живу в том сумбурно-прекрасном городе, в котором  вываривается искусство и который стянул к себе всё, что есть лучшее в стране, разумеется, не без худшего, но без этого нельзя ,куда приходят самые последние новости всего света, новости, доходящие в провинцию,  в лучшем случае  -  только через полгода;  хотел внушить Вам, что если Вы хотите пользоваться настоящим крепко и основательно, то, прежде всего, следует избавиться от той милой болезни, которая мучает Вас уже давно, которая мучила бы Вас и без моих злодейств  -  неужели не ясно, что это наследственно.  Что у Городецкого тоже больны легкие, лечит их он (успешно) туберкулином, делая вспрыскивания, и довольно успешно, по его словам;  я хотел рассказать о своем душевном разладе в связи с некоторыми обстоятельствами  -  ведь не мог же я за два дня привыкнуть к мысли, что мы  -  чужие, шел со всем этим к Вам, наконец,  хотел слегка пожурить за крайне неприятную для меня переписку: «дай Бог Вам счастья»  -  если не можете дать счастья сами, кивать на Всевышнего нечего. Конечно, желать куда как легче, чем давать. И похоже это было на то: отрезали человеку голову, а потом: «возьмите шарфик, не то шейку простудите»
Встреча в библиотеке не состоялась.  Перенесли на вечер  после занятий М.Костеловой в художественной школе. В записной книжке А.Ширяевец отметил: «Художественная школа  -  Народный дом Ташкента». Но и здесь его постигла неудача, Маргарита  не пришла на условленное для встречи место.
«Когда Вы сказали, «лекция» окончится в 11, сразу понял, чем пахнет, - писал А.Ширяевец М.Костеловой. – Предупредив «не сбегайте  -  нехорошо будет» я через 15 минут стоял на углу «Зарабулакской и Романовской» и… прождал свыше часа.  Зажег спичку и увидел  -  вовсе не «Зарабулакская», а Базарный переулок, и тогда только уразумел, что Вы,  с оглядкой, как воришка, шмыгнули в другой переулок, за «откровениями» к своим художественным тетушкам. Чтобы  проверить, иду в «ателье»  «красавца»  -  преподавателя (кстати из какой он парикмахерской  -  убеждаюсь  -  по фактам)».
  Чтобы всё прояснить окончательно,  А.Ширяевец  навещает  родителей  Маргариты, чтобы, как он говорил, «более или менее прилично попрощаться с ними».  Он еще не теряет надежды. С разрешения родителей оставил  бумаги из своего  личного  архива  с сопроводительной  запиской: «Маргоша! Всё это поступает в Ваше распоряжение. Если будете супротивляться  -  влетит по первое число. Так-то!  Спасибо за бумагу и вкусные вещи.  «Всякое деяние благо и всяк дар совершенен…» Поклон от мамы. Думаю, что еще увидимся с Вами. Привет. А.Ш.  7 – 1 – 24». 
Встреча с Маргаритой всё же  состоялась.  О  ней   можно  судить по  описанию в письме А.Ширяевца:  «Через день, не считаясь со своим «самолюбием», отправился в читальню, невзирая на насмешливые взгляды Ваших сослуживцев, конечно, сообразивших в чем дело, вызвал Вас, и условился встретиться после шести. Прихожу в половине шестого. Читальня закрыта… - Неладно! Иду туда, где наверняка могу застать Вас, отрываю от «Искусства» и самоотверженно преданных оному каких-то прыщавых девиц, вновь идем мимо «роковых»  перил, и опять быстро выясняется, что Вам говорить  со мной не о чем. Привел какие-то туманные доказательства уделить мне не то 15, не то 30 минут. С видом жертвы, ведомой на заклание, Вы согласились,  тронулись вперед, но самое главное вылетело из головы, после такой  «сделки» опять, и я получил блестящее доказательство, что Любовь и брак Вы понимаете так, как понимали их госпожи Вербицкая и Чарская. Но даже будучи воспитанной на классических произведениях этих особ, можно было додуматься до такой азбучной истины: раз я сделала зло человеку, надо чем-то искупить. Но такие истины приходят в голову кому угодно, только не славным отпрыскам благородного рода, имевшего в своих рядах  чуть ли не сенатора (живой, настоящий!). В общем выходило «захочу  -  полюблю, захочу  -  разлюблю». Подивившись такой логике и неожиданному проявлению твердого характера  («я сама это решение приняла, наши ни при чем»), убедившись, что мы говорим на разных языках, я решил о своих планах скромно промолчать.
          Всё это напоминало мне следующую деревенскую сценку  (мальчишка с девчонкой):
Он.  Айда играть со мной.
Она.  Не пойду.
Он.  Почему?..
Она.  Я из-за тебя нос разбила! Пойду, где пряники дают.
Он.  Мне из-за тебя тятька встрепку дал, я и то молчу!
Она.  Сказано:  не пойду, значит не пойду!...
О чем я говорил после «не пойду, не помню». Из Ваших слов запомнилось:  «хочу жить настоящим», что-то о поездке в Самарканд, о неотразимом «красавце-преподавателе», о сестриной дружбе, что-то дополнительное о проявлении чувств.  Несмотря на трогательное рассматривание моего лика у фонаря, непреодолимое желание иметь вместо разбитого носа медовые пряники чувствовались во всем, и я, будучи в некоторых случаях человеком здравомыслящим, искренне надеялся.. Чтобы пряники настоящего были объявлены не медовыми, вернул Ваше первое и ко мне последнее письмо. Основу встречи этого исторического вечера передает частушка:
Пойдешь, миленький, топиться,
Приходи ко мне проститься.
Я подальше провожу,
Речку глубже укажу.»  .
После этой встречи  все  точки были проставлены.  Прощаясь, А.Ширяевец написал М.Костеловой записку: «Рождество. Иконка  -  подарок моей матери Вам.  Зная её отношение к вам, я не имею нравственного права распоряжаться этой вещью, а в особенности  -  уничтожить. Если она Вам не нужна  -  будьте добры передать или в Иосифо-Георгиевскую или в Сергиевскую церковь.  Не умеете ценить живых, хоть мертвым-то не плюйте в душу. А.Ш. 7 – 1- 24».
 Вечером А.Ширяевец  прочитал  полученную от  М.Костеловой записку. «Сижу, разглядываю, вдруг  -  Ваша записка, - писал Александр в прощальном письме. - . О таком  духовном убожестве свидетельствует она, что я не верил глазам своим. Я шел как человек к человеку и натолкнулся на  мелочную ехидствующую женщину, вдобавок боящуюся, что помешают её настоящему.  И это писалось человеку, который из-за Вашей  кисельности потерял самое дорогое в мире существо,  человеку,  с которым совсем недавно Вы хотели связать свою судьбу, уверяя, что «жизни без Вас не представляю», человеку, который растерял всё на свете при невероятно тяжелых условиях, вставая и падая, падая и вставая, должен был начать новую жизнь  -  один на свой страх и риск.  Писала та самая Маргоша, которой отдал он пять лет своей жизни, из-за которой отмахал 6000 с лишком верст, не считаясь с возможностью  быть награжденным еще какой-нибудь болезнью  -  даже сознательно.  Поразило меня больше всего: «говорить нам больше не о чем», «всё выяснено»  -  когда же Вы успели всё выяснить?  Ведь до последнего разговора Вы знали меня чуть-чуть больше, чем с сентября 1918 года. Скрытность не такое уж плохое качество  -  убеждаюсь в этом лишний раз.».
 8 января   перед уходом на железнодорожный вокзал  А.Ширяевец сжигает полученные от М.Костеловой  свои письма, о чем сообщил ей  в письме:  «На другой день получил свои письма, пошел с ними к Рахову сжечь, и от него узнал о Вашем приходе к нему накануне, о крайней нежелательности наших встреч, ибо «мы чужие друг другу».
Перед тем, как сжечь  письма, Александр  еще раз перечитал многие из них, пытаясь понять  причину  охлаждения  отношений с  бывшей невестой. Своей вины он не  выявил.  «Я отыскал самарское письмо, послужившее причиной размолвки, - писал он М.Костеловой, - и лишний раз убедился в своей правоте. Фраза, над которой Вы думали столько месяцев, и благодаря которой сделали заключение о моем уходе от Вас, говорила: «об уплотнении хлопотать больше не буду». Ясно, что со смертью матери, которой я робко пытался уплотнить столь родовитое семейство, предупреждая, что поездка может кончится плохо  из-за её нездоровья, вопрос об «уплотнении» отпал сам собой. Правда, в письме этом была ирония по поводу того, что  «пианино Ваше на прежнем месте», считал и считаю: люди, которые ценят дерево, а не человека, заслуживают и худшего. Я бегло просмотрел некоторые письма  -  сколько их было! Приветы, всё, что сопутствует искреннему чувству, кричало с каждой страницы,  -  они посылались со станций, из городов, с парохода, там то и дело встречалось  «скорее» повенчаться, а так как объект этих обращений тогда своего сильного характера проявить не пожелал, а арифметически-практические выкладки благородного семейства продолжались, «положение» жениха было не выяснено  -  всё это было гласом вопиющего в пустыне.
Все  письма побросал в огонь. «Вечером 8-го я окончательно осчастливленный был на вокзале, - писал он в последнем большом письме  М.Костеловой,  -  это было на второй день Рождества, чтобы уехать обратно, на Русь»   
15 января  его встречала Москва. Александр окончательно убедился в крушении своих планов  создать семью.  Личную  трагедию  не мог скрыть от друзей.   Пимен Карпов  вспоминал: « Перелом, мне думается,  наступил после поездки его  в Ташкент  -  в начале января  этого года. Ехал он туда жизнерадостный, полный надежд на личное счастье, а вернулся опечаленным и  как бы примолкшим.  На мои вопросы отвечал коротко: «А невеста-то отшила меня». Ни имени ее, ни того, кто она  -  он не сказал. Он весь отдался работе.» 
 Об этом писал и критик В.Львов-Рогачевский:  «В  1922  году  он  пережил  великое  горе    -    умерла  его  мать,  с  которой  он  не  расставался  с  детских  лет,  и  в  том  же  году  любимая  девушка-невеста,  к  которой  он  ездил  в  Ташкент  жениться,  отказала  ему.    «Её  испугали,  -  говорил  он  с  горькой  усмешкой,  -  мои  дырявые  сапоги  броненосцы».
 
Работа, работа, работа…
Возвратившись в Москву, Александр Васильевич  старается  загрузить себя творческой и общественной работой,  пытаясь  таким способом  отвлечься от   неустроенной  личной  жизни  и    одиночества.  Работа,  работа  и  работа.  Таким  он  запомнился  многим.     В.Львов-Рогачевский  писал  после  смерти  поэта:  «Невольно  удивляешься,  когда  перебираешь  его  бумаги,  тому,  как  много  он  работал  и  как  много  он  делал,  живя  «на  людях»,  живя  среди  шума  и  сутолоки.    Все,  что  прежде  он  копил  в  своих  записных  тетрадях,  что  появилось  урывками  в  Туркестане,  в  газетах  и  журналах,  -  все  он  собирал,  обрабатывал,  вписывал  в  тетради  с  разноцветными  узорными  обложками…  и  думал  свою  думу  без  шума».
25  января  1924  г.    А.В.Ширяевца    приняли    в члены   Всероссийского   Союза   Писателей.  Ему  выдали  членский  билет  №  274. Любил Александр Васильевич посещать  квартиру  писателя     Николая  Степного,    переехавшего   из  Самары    в  Москву.  Здесь, вместе с друзьями,    принимал    участие  в  подготовке    литературного  сборника.    Стихотворения  А.Ширяевца    Крестьянка,  Грозовое,  Зимнее    были  напечатаны  в    первом  и  втором  сборниках  «Наш  труд».
Встречается  со старыми  друзьями, знакомится с новыми. Поэт-любитель из станции Хлебниково Кузнецов В.В.  после встречи и прогулки по Москве писал А.В.Ширяевцу: «Хорошо было бы Вам приехать и устроить лекцию, познакомив со своим творчеством. Неужель не соберетесь? Жду ответа».
В феврале-марте  посещает театры, выступает с чтением  поэмы «Палач».. Писал в Ташкент П.Поршакову: «Был на «Лесе» в постановке Мейерхольда  -  оченно хорошо играет гармошка. Смотрел «Стеньку Разина» Каменского, несколько раз выступал сам со своим «Палачом».
Усиленно  работал  над  циклом    стихов  «Поминальник»,    «Бирюзовая  чайхана»,  «Земь»,  «Складень»,  «Голодная  Русь»,  «Новая  деревня»  и  т.д.. К  этому  перечню  следует  добавить  цикл    стихотворений    для  детей     О  чем  думают  игрушки:  Петух,    Слон,  Кот ,  Парово ,     напечатанные  в  третьем  выпуске    «Альманаха    для  детей  и  юношества.». 
Закончил  писать  поэму  «Палач.  Песенный  сказ».  Предварительно  прочитал    друзьям.    Вера  Инбер,  которая  не присутствовала на чтении поэмы  в  Московском   цехе   поэтов,    написала  А.Ширяевцу  записку:  «Александр  Васильевич,  говорят,  что  Вы  читали  прекрасную  вещь». 
О поэме «Палач»  писал Н.Степной : «Через три недели Ширяевец явился и говорит: «Что же вы тут Неверова потеряли, зачем недоглядели?» - «Ну, а ты где был?» - «В Ташкенте». – «Ну, как дела?» - «Да приехал я, к ней,  она мне сказала два слова всего  -  и я поехал обратно, не солоно хлебавши… поэты теперь видно не в моде…» - «Ах, ты, чудак, ну, право, чудак,  - расхохотался я, - разве так можно… Ты бы пример брал хоть с любого здешнего комсомольца.… Это за три тысячи верст ехать за парой слов!..». Он застечиво, словно стыдясь, отвернулся… и махнул рукой. «Брось, нам видно по-другому надо устраиваться и без невесты… не видеть невесты… Я думал она помнит… Нонче брат память у всех коротка стала. Ну, да будет об этом… Послушай-ка лучше…» Он развернул листки и начал читать поэму «Палач»
И вообще он отличался напевностью, а тут эта поэма его была сплошной песнью… Я от восхищения даже подпрыгнул. – «Ну, ты, не  пляши, постой, что еще скажут критики, а то у тебя всё хорошо, ты вот скажи правду, до конца правду… А не так, как все ни то, ни сё…» - «Да вот тебе моя правда, - перебил я. – Это у тебя самое лучшее, из твоего написанного…».    
Поэма   была    написана    в  духе  исторической  народной  песни.    «И  здесь    -    царь,  злой  мучитель,  -  писал  критик  А.Дивильковский   в  «Новом  мире»,  -    только  из  эпохи  ранее  Петра,  и  казнь  защитника  крестьянской  бедноты,  на  этот   раз    -    разудалого  разбойника.  Но  дальше    -    не  мистическая  угроза  замученных  теней  злодею-царю,  а  прямой,  по-видимому,  революционный  аффект.  Жена  палача,  должно  быть  ранее  спознавшаяся  с  тем  удальцом,  казнимым  рукою  ее  свирепого  мужа,  сама  идет  в  разбойники    -    за  ту  же  голь-бедноту.    Становится  славным  атаманом  разбойничьим,  заставляет  дрожать  и  бояр,    и  царя.  А  когда  пришел  и  ей  черед    -    на  плаху,  от  руки  своего  же  мужа,    то  у  заматерелого  палача  сорвалась  рука,  и  топор  «по  ошибке»  падает  у  самого  царского  плеча.  Палач  сам  идет  на  плаху  со  своей  «женкой!  И  перед  смертью  стоит  в  покаянных  словах  за  ту  же  бедноту».
Критик  обратил  внимание,  что  в  поэме  «Палач»    не  показана    протестующая    сила  народа,  а это   давало  повод    говорить  о    недооценке    А.Ширяевцем  роли  народных  масс  в  освободительном  движении, что   противоречило    официальной  идеологии.  «Сочно,  звучно,  стих    -    как  рокот  то  плачущих,  то  угрожающих  гуслей  яровчатых,  -  заканчивал    оценку  поэмы  критик,  -    И  нельзя  сказать,  чтобы  мало  вероятные,  исключительные  происшествия  казались  вовсе  невозможными.  Нет,  в    мятежно-лирическом  подъеме  «сказа»  все  правдиво,  убедительно,    верный  исторический  колорит  и  живые  «лики».  Но,  как  и  у  Есенина,  есть  в  замысле-идее    характерные  для  деревни  «недоосознание»,  скрытая  двойственность.  Где  же  сама  масса  бедняков?»    
В   журнале  «Книга  и  революция»    А.Черновский  в    обзоре    «Туркестанские  поэты»    дал  оценку  поэтическим  сборникам    А.Ширяевца,  Д.Кирьянова,  Г.Светлого,    П.Дружинина,  В.Вольпина,  Джуры,  А.Плотникова. 
О   А.Ширяевца  рецензент отозвался холодновато:   «Среди  них  сесть  поэты,  известные  и  за  пределами  Туркестана.  Так  А.Ширяевец  (псевдоним.),  принадлежащий  к  школе  Есенина  (прежнего),  Клюева  и  Клычкова,  печатавшийся  в  столичных  журналах  и  сборниках,  избрал  себе,  как  известно,  специальностью  изображение  Нижней  Волги,  Жигулей,  разгульной  и  привольной  жизни  ватаги  Стеньки  Разина.  Туркестан,  его  «местные  условия»  потребовали  от  поэта  новых  песен,  в  которых  Ширяевец  оказался  явно  несостоятелен.  Он  или  занимался  перепеванием  старых  мотивов,  вроде  потопления  персидской  княжны,  выплывания  расписных  кораблей  и  прочей  бутафории  или  слагал  определенно  неудачные  стихи  о  Туркестане.  Редким  в  русской  литературе  примером  описания  в  стихах  нелюбимого  и  чуждого  края  является  его  сборник  «Край  Солнца  и  Чимбета».  Солнечный  и  красочный  Туркестан  для  поэта  «нелюб,  нищ  и  жалок»,  здесь  «все  в  похмелии»,  «сонны  лица,  сонны  души»,  «лишь  с  нудным  воем  протащится  порой  верблюд»,  Аму-Дарья    «лавиной  неприглядно-бурой  бурлит  меж  низких  берегов»  и,  только  добравшись  до  Каспия,  Ширяевец  ожил:  «Прими,  Хвалынское  раздольице!  Тесна  для  Стеньки  стала  Русь»,    «…  и  мнилось,  доносился  издали,  княжны  печальный  голосок».
Особняком  стоят  «Красные  песни»  Ширяевца  (в  «Рабочей  кооперации»),  где  поэт  отозвался  на  русскую  революцию,  почувствовав  в  ней  только  хаос,  только  разрушительное  начало,  не  связав  его  ни  с  прошлым  русского  народа,  ни  с  раскрывшим  свое  красное  преддверие  великим  будущим:
Верю  с  Русью  в  невозможное,
В  эти  сполохи  и  гром!
-  При,  чумазая,  таежная,
Напролом!..
Несомненно,  у  Ширяевца  есть  свое  лицо,  но  не  видно  работы  поэта  над  собой,  он  застывает  в  трафаретных  формах  и  его  народ  отдает  книжностью.  Ему  грозит  опасность  гибели  в  «обезьяньих  лапах»  признания  широкой  публики:  много  печатался,  широко  известен.
Реакция А.Ширяевца на подобную характеристику  его творчества неизвестна, но вряд ли  такая оценка его   радовала.   
В  начале  1924  года    А.Ширяевец    познакомился  с  поэтом  Николаем  Степановичем  .Власовым-Окским,  сотрудником    редакции  газеты  «На  вахте»,  органа  объединения  водников. «Вошел,  топая  от  стола  к  столу  своими  диковинными  сапожищами, - вспоминал Н.Власов-Окский, -   знакомится,  говорит:
-Водницкая  газета    -    это  хорошо.  Обязательно  буду  писать  для  нее  о  Волге
А  через  неделю  говорит  мне:
-  Брось  редакционную  работу.  Пальнем  на  Волгу.  Жигули-то,  Жигули    -    красота  такая!...
И  тут  же  прочитал  свое  стихотворение  о  них:  «Есть  ли  что  чудесней  Жигулей-хребтов!.»
-  А  пока  что,  -  говорит  он  мне,  -  вступай  членом  в  Московский  цех  поэтов.  Председатель  Сергей  Городецкий.  Пиши  сейчас  же  заявление.  Я  передам    в  правление.  Завтра  заседание.  Приходи  и  прогрохай  им  свои  стихи  про  Волгу.  Хорошо,  если  бы  сам  Городецкий  был  на  заседании. 
-Да  зачем  это?    -    спрашиваю.    -    И  притом  так  спешно?
-  Пиши.  Там,  наших,  новокрестьянских  поэтов  всегда  встретить  можно.  Есенин…  Волжские  песни  поем.   
Я  написал  заявление,  Ширяевец  сунул  его  в  свой  карман  и  затопал  к  выходу.
Вечером  следующего  дня  я  пошел  по  указанному  мне  адресу  и,  по  выражению  Ширяевца,  «прогрохал»  свои  стихи.    Городецкого  не  было.  Руководили  вечером  Вера  Инбер  и  Георгий  Шенгели.    Меня  тут  же  приняли  в  цех  поэтов.  А  Ширяевец  тихонько  говорил  мне: 
-Жаль,  что  не  смог  быть  Городецкий.  Он  любит  такие  стихи.  Ну  да  ладно,  в  другой  раз  послушает…
В  конце  вечера  начались  и  песни.  Как-то  своеобразно  пели  народные  поволжские  голосянки.  А  Ширяевец  тихонько  подтягивал».   
 Александр  в третий раз пишет заявление в Хозяйственную комиссию Всероссийского Союза Писателей о выделении ему отдельной комнаты: «Так как на поданные мною два заявления ответа не последовало (первое подано в конце января 1923 года, второе  -  в середине декабря) обращаюсь в третий раз с просьбой дать мне отдельную комнату в освобождающемся  помещении Дома Герцена. В тех условиях, в которых я нахожусь вот уже год (трое в одной комнате) работать невозможно;  отсутствие литературного заработка, именно благодаря невозможности писать новые вещи, может привести меня к голоду. Из-за отсутствия свободной комнаты не могу выписать невесту, что тоже грозит большими семейными неприятностями. Настоятельно прошу дать мне комнату; печатаюсь 15 лет, полагаю, что этот стаж вполне достойный. 8 февр. 924.Москва. А.Ширяевец. Общежитие Союза, кв. 9).
Такая настойчивость Ширяевца, вероятно, не всегда правильно истолковывалась.  Для  него было неожиданным получение письма от поэта  О.Мандельштама:
«Уважаемый Александр Васильевич! Весьма меня обяжете, ответив мне на следующие три вопроса:  1) известно ли Вам, что на основании Ваших показаний Правление Союза Писателей постановило отправить мне письмо, содержащее порицание и угрозы лишения комнаты;  2) согласны ли Вы  с таковым использованием Ваших показаний;  3) что именно говорили Вы обо мне  представителям Правления Союза Писателей?  Надеюсь, Вы не откажете мне в незамедлительном ответе, потому что отсутствие у меня определенных сведений по всем трем вопросам делает чрезвычайно неопределенными наши личные отношения. С сов. уваж. Мандельштам. 21. 1. 24. Москва. Б.Якиманка, 45. кв. 8».
 Все вопросы снимались после ознакомления с подлинным содержанием заявлений Ширяевца.  Во всяком случае известно, что жилищных условий он не улучшил. Вопрос был снят с обсуждения, на последнем заявлении появилась резолюция коменданта: «Умер 15 мая 1924 г.».  
Александр старался    помогать   туркестанским  друзьям.  Регулярно  посылал бандероли с   книгами   в  Ашхабад  П..Поршакову.  «Посылаю  книги:  Орешина,  которой  у  тебя  нет,  две  П.Карпова,  Казина    -    от  нее  захлебываются  все  теперешние  критики,  и  Клейнборта,  -    писал  он  в  апреле  1924  г.  -  .    Избранное  Есенина  найти  трудно,  во  всяком  случае  поищу..    Гость  чудесный  Клычкова  является  не  чем  иным,  как  сколком  с  прежних  его  книг,  и  нового  там  нет  ничего…  (…)    Стихи  Мандельштама  не  для  нас    -    высокопарно  и  нежизненно.  Тихоновскую  Брагу  советую  выписать,  если  нет.  Слушал  недавно  М.Волошина    -    хорошие  стихи!»   
С Сергеем Есениным  встречался редко, так как тот  часто бывал в разъездах. В    начале  марта  1924 г.    А.Ширяевец    навестил    больного  поэта   в  Кремлевской  больнице.     С.Фомин  вспоминал:  «За  десять  дней  до  смерти  Ширяевец  был  у  меня  и  рассказал,  как  он  навещал  Есенина  в  больнице,  который  лежал  с  разрезанной  рукой. 
-  Кто-то   ему  сказал,  что  я  закончил  и  читал  поэму  «Палач». 
  –  «Ты,  говорит,  написал  большую,  удачную  вещь,  а  я  вот  лежу». 
В  тоне  Ширяевца  как  бы  передалась  и  радость,    и  соревнование  Есенина».
Следующая встреча поэтов состоялась   1  апреля  1924   г.   «Дня  три  тому  назад  на  Арбате  столкнулся  с  Есениным, - писал А.Ширяевец П.Поршакову. -   Пошли,  конечно,  в  пивную,  слушали  гармонистов,  и  отдавались  лирическим  излияниям.  Жизнерадостен,  как  всегда,  хочет  на  лето  ехать  в  деревню,  написал  много  новых  вещей…» 
М.Ройзман  вспоминал,  что    7  апреля  1924  г.    С.Есенин    обсуждал  с  ним    организационные  вопросы  издания  сборника  «Вольнодумец».  Покопавшись  в  поэтических сборниках,  поэт    извлек  альманах  1916  года  «На  помощь  жертвам  войны.  Клич»,  в  котором    нашел  стихотворение  Александра  Ширяевца  «Зимнее»  и  прочел  его  вслух. 
-Хорошие  стихи,  а  напечатали  в  подборку,  -  произнес  с  досадой  Есенин,  захлопывая  сборник.  –  Такого  безобразия  в  «Вольнодумце»  не  будет!».     
В  апреле  встретился с приехавшим в Москву И..Шпаком.  «Последняя  встреча  в  Москве  в  доме  Союза  писателей,  -  рассказывал  И.Шпак.  -    Маленькая  комнатка  и  три  кровати.  «Видишь,  как  живу.  Тебе  хочется  писать,  а  другому  петь,  вот  и  ловишь  моменты  затишья.  Знакомые  как-то  быстро  устраиваются,  а  я  вот  за  два  года  не  могу  отдельного  угла  найти.  Эх,  брат,  и  хорошо  и  плохо,  что  я  перекочевал  в  Москву.  Издали  все  лучше.  В  мечтах  и  братья-писатели  были  другие.  Тут  свою  физиономию  теряешь.  Большинство  из  писателей,  так  или  иначе,  с  детства  науками  и  манерами  напичканы.  Приходи  в  Союз,  посмотришь  на  поэтов  и  писателей.  Есть  умные,  интересные  ребята,  а  главное,  говорить  уж  больно  мастера..  А  все  же  на  Волге,  в  Жигулях  лучше  бы  мне  жить». 
«Зачем  ты  такие  огромные  сапоги  носишь?» -   спрашиваю  я  у  него.  «Жаль,  что  на  Трубной  больших  не  нашлось.  Правда,  ведь,    они  мне  к  лицу?  Лак  и  замша  не  для  меня.  Эх,  уехать  бы  куда-нибудь  за  море,  отдохнул  бы    -    устал  я,  брат,  и-их,  как  устал.  Один  я  теперь  живу.  Знаешь,  Марго,  в  Ташкенте  тоже  замуж  вышла.  Ездил  я  к  ней  в  Ташкент,  думал  в  ней  подругу  найти,  да  напрасно.  Испугал  большими  сапогами  и  ее  и  матушку».
Вспоминали  прошлые  годы,  туркестанских  друзей.  Договорились  встретиться    в  ближайшем  будущем.  Не  могли  и  предполагать,  что    встреча      не    состоится   
 
«Раздолье»
В  апреле  1924  г  в    серии    «Библиотека    современной  русской  литературы»  Государственное  издательство  выпустило  книгу  А.Ширяевца    «Раздолье.  Песни  –  стихи».    Книга имела посвящение  «Памяти  матери  моей  Марии  Ермолаевны».
Это была его  первая значительная книга  избранных стихотворений, которую он подготовил и издал в Москве. Эпиграфом  послужили известные  песенные слова «Вниз по матушке, по широкому раздолью», подчеркивая  песенный характер сборника  и   «волжскую» направленность.  Сборник открывался программным стихотворением:
Есть ли что чудесней,
Жигулей – хребтов!
А какие песни
,С барок и плотов!
 
Пенные осколки
До небес летят…
…Матери и Волге
Мой последний взгляд!
Начинается сборник циклом стихотворений «Весна» Затем 12 стихотворений посвящены «Ширяеву». Отдельными блоками  напечатаны стихотворения цикла «Вольница», «Стенька Разин»,  «Осеннее – зимнее», а завершает сборник  пять стихотворений, объединенных под названием   «На чужбине»  А.Ширяевец был раздосадован, обнаружив, что в редакции, без согласования с ним, внесли  некоторые изменения в тексты  его стихотворений. 
  А.Ширяевец     не  очень  надеялся  на  положительную  оценку  книги  критикой, так как  понимал, что его постоянная любовь к древним сказаниям, старинным сказкам и песням воспринимается современниками  только  как дань русскому фольклору,. Он убедился, что городского читателя не интересуют его песни о Китеже, волжских разбойниках и молодецких курганах. Время требовало других стихотворений и песен.    4  апреля  писал    П.Поршакову:  «Раздолье»,  конечно,  будет  облаяно    -    далеко  от  современности…Тип,  переделавший  мои  стихи,  пусть  лучше  изучает  сапожное  и  чувячное  дело,  это  есть  истинное  призвание.  Желаю  ему    успеха    на  этом  поприще».
. Отзывы на «Волжские песни» появились после смерти поэта.  Первая рецензия, подписанная инициалами Г.Р.,  появилась в «Ленинградской правде» 30 мая 1924 г. Н.Власов-Окский  дал положительную оценку сборнику в отзыве, напечатанном  17 августа 1924 г. в газете «Известия». Появилась рецензия и в июньском номере журнала «Вестник книги» (1924, № 6).
. Одним из первых   «Раздолье»   с автографом А.Ширяевца  получил   П.Дружинин: «Дарственная  Павлу  Дружинину    -    знак  сердечной  приязни.  Автор.  24.  Москва». Отправил книги в Ташкент    П.Поршакову  и А.Рахову.  «На днях послал тебе последнюю свою книжку, в бандероли на имя Рахова, - писал ташкентским друзьям, -  называется «Раздолье (Волжские песни)». Пиши, получил ли.».
Из Ташкента  П.Поршаков восторженно  отозвался  о книге «Раздолье», одновременно сообщая  о трагической гибели А.Рахова: «Твоим «Раздольем» я захлебнулся  Наконец-то, Шурка, наконец!!! (…)Как я завидую тебе, чуть не до слез, от обиды  -  что вот видишь и слушаешь Андрея Белого,  -  а здесь домашние критики смеются над твоим «Раздольем» и вопят: Не понимаю! Вздор! Не нравится! Ерунда!  Вот и живи и работай. Оттого и приходится молчать или, вернее,  замолчал. Конечно, они по-своему правы  -  им дай Фета, Пушкина и Лермонтова, - а ты для них недосягаем и непонятен.  Трудно спуститься до нового, подняться на ступеньку выше. Время отделило их  -  им не догнать. Пусть безумствуют и неиствуют  -  мы будем жить своим. Напиши, какие отзывы о «Раздолье»…(..)  Не буду писать тебе о  «нем»  много, не таков сейчас день и час, и не такие веселые вести ждут тебя из Ташкента. Волос встанет дыбом, когда прочтешь роковые слова.:
  А.А.Рахов погиб!  Да, погиб!  Ушел 6.Ш из дому на литературный вечер, а оттуда с каким-то Стародубцевым пошли в ресторан; расстались  в 3 ч. ночи;  он пошел домой, но по дороге исчез и до сего времени ничего неизвестно.  Дядя его предполагает  -  самоубийство, а мать ждет, что его выпустят из какого-то тайного ареста.. Дома в этот вечер он  оставил все свои документы и деньги и ушел без них. Загадочное исчезновение!..Я видел его числа 4.Ш, он был, как всегда. Разговаривали о тебе, о литературе с 2 часа и ничего рокового заметно не было.  Твое письмо и бандероль получены уже без него Не важно: мать в отчаянии. Первое время, когда я приехал, я думал, что он бежал в Москву. А теперь полагаю, что его просто прикончили бандиты и тело увезли из города.. Розыски ничего пока не дали. Да, Шурка, еще погиб один 32-летний поэт. А ведь он почти вышел на дорогу., но всех нас русских писак заедает скромность и стыдливость за свои горения. Так загадочно оборвалась и жизнь Антоныча. В газетах (??) ни гугу!  Но ведь он не опасно-социальный элемент, чтобы его тайно убирать с дороги! Загадочно, и еще раз загадочно! Для матери  -  слезы  и горе. А жизнь идет дальше без оглядки и остановки; ей всё равно, что Ленин, сто Рахов, что Вильсон!».
Из Ташкента к Ширяевцу обращаются за помощью работники Публичной библиотеки.
5 апреля 1924 г.  директор   библиотеки   Е.К.Бетгер писал:.
«Дорогой Ал-др Васильевич! 23. 1У. 24  наша Детская читальня справляет свой 5-летний юбилей. К этому дню наши работницы читальни решили составить сборник, в который хотят поместить ряд статей, как относящихся до истории Читальни, так  и до читки и до практики детского чтения. Будут помещены и работы детей.
Зная, что Вы  интересовались всегда детьми вообще, и нашей Детской Читальней в частности, от имени всех сотрудников Детской Читальни  прошу Вас не отказать прислать детское  в этот сборник, присылкой какого-либо Вашего стихотворения на соответственную  тему. Натурально, кроме благодарности, мы Вам ничего гарантировать не можем, но благодарность наша будет горяча и искренна.
 Сборник  этот будет в 1 экз., а потом будем хлопотать о его напечатании.  Думаю, что быть может  это удастся.  Не откажите во всяком случае ответить. Вы слышали, что пропал Рахов? Искренне Вас уважающий Е.Бетгер».
   Александр  посещает  литературные  вечера.    «Вчера  слушал  А.Ахматову,  Чуковского,  Замятина,  Пильняка  и  прочих  корифеев    -    бледней  от  зависти,  -  писал   18  апреля  П.Поршакову.  -   Вечером  сидели  в  сквере  на  бревнах  с  Клычковым,  Орешиным,  Ганиным  и  жаловались  на  судьбу.  Получил  насморк,  чего  желаю  и  тебе… По некоторым соображениям, в Туркестан больше не поеду, хотя возможность представляется. На пасху думаю съездить во Владимир на Клязьме. На Волге опять пароходы засвистали –  здесь наступает прекрасная северная весна».
Об этом вечере К.Чуковский записал 17 апреля 1924 г. в своем дневнике:
 «Москва. Сегодня приехал. Лежу на постели в гостинице «Эрмитаж»  -  через полчаса надо идти выступать в «Литературном Сегодня», которое устраивает журнал «Русский современник». (…).  Москва возбуждена  - кажется мы чересчур разрекламированы. Ахматову видел мельком, она говорит, не могу по улице пройти  -  такой ужас мои афиши.  Действительно, по всему городу  расклеены афиши: «прибывшая из Ленинграда только на единственный раз». Сейчас я зайду за нею и повезу её в Консерваторию. Она одевается. Эфрос  очень недоволен сложившейся обстановкой: говорит, что слишком много шума вокруг «Современника».  Особенно худо, если увидят в нашем выступлении контрреволюцию. Это будет гнуснейшая подтасовка фактов. Перед тем, как журнал начался, Тихонов при Магараме спросил всех нас: «Я прошу вас без обиняков, намерены ли вы хоть тайно, хоть отчасти, хоть экивоками нападать на советскую власть. Тогда невозможно и журнал затевать». Все мы ответили: нет, Замятин тоже ответил нет, хотя и не так энергично, как, например, Эфрос».   
.   Регулярно посещал А.Ширяевец заседания в Цехе поэтов.  И.С.Власов-Окский  вспоминал:  «Позднее,  в  Доме  ли  Герцена,  в  Цехе  поэтов,  где  он  состоял  членом  правления,  Ширяевец  сидит,  не  шелохнется,  и  молчаливо  слушает  поэтов.  А  по    окончании  ими  чтения  шепчет  мне:  
-  Не  люблю  поэтов  двух  сортов:  одни  в  словотворчестве  норовят  выше  своей  головы  прыгнуть,  другие  в  стихах  своих  поют,  поют,  как  плакальщицы…  Стихи  должны  быть  простыми,  певучими,  задушевными  и  огневыми…»
Напечатал  в  сборнике  «Жизнь»    юмористическое    стихотворение    Петуху   
-  Сколь  грешен  ты!    Грешнее  Соломона,
Не  только  Соломона    -    всех  царей!
Но  как  вопишь  с  куриного    амвона!
О,  чаще  криком  зычным  душу  грей!
В  нем    -  солнце  !  День!  Он  мне  всего  милее!
Живой  воды  в  нем  целые  ковши!
-  За  слабости  твои  тебя  жалею,
За  красный  крик  спасибо  от  души!
Планировал    проводить    авторские  литературные  вечера  не  только  в  Москве,  но  и  в  провинциальных  городах.    Вел   об  этом  переговоры  с  И.С.Власовым-Окским,  который  вспоминал:
 «-Как  же,  на  Волгу-то  поедем?
-Обязательно,-  отвечаю  я.
-Жаль,  Неверов  умер.  Он  обязательно  поехал  бы, -  говорит  он.  И  еще  через  минутку:
-А  вот  кабы  Есенина  подзудить  на  эту  поездку,  это  было  бы  дело!..Я  поговорю  с  ним!  Или  ты  переговоришь? 
-  Говори  уж  ты,  -  отвечаю. 
-  Есть.  А  ты  напиши  этим,  как  их,  никитинцам,  в  Тверь.  Пусть  закатят  здоровенную  афишу  этакими  крупными  буквами.  По  алфавиту,  выступают  поэты    -    Власов-Окский,  Есенин  и  Ширяевец…  А?
-Да  согласится  ли  еще  Есенин?
-Согласится.
И  я  начал  списываться  с  тверским  литературно-художественным  обществом  имени  И.С.Никитина  о  приготовлении  в  Твери  помещения  и  афиш  для  вечера  поэтов-поволжан.  Столковались  на  первых  числах  мая  1924  года,  но  не  успели  приготовиться.  А  15  мая  Ширяевца  не  стало».  
 
Смерть  поэта
Крепким  здоровьем  А.Ширяевец  не  мог  похвастаться,  но  и  тревожных  симптомов  не  чувствовал.  Он  часто  простужался,  но  насморк  лечил  народными    методами,  не  придавая    недомоганию  серьезного  значения.  Считал,  что  это  у  него  последствия  туркестанской  малярии,  которую    подхватил  в  дореволюционной  Бухаре,  а  затем    не смог окончательно вылечиться     в  больницах  Ташкента.
Ничего тревожного в здоровье Ширяевца не замечали. 4 мая 1924 г. он навестил Н.Степного, который вспоминал:
«В пятницу дня за два до больницы он был у меня, завалился на койку. Он в последнее время любил у меня не сидеть, а лежать, иногда  молча целыми часами…
-Ну, скоро, что ли, выедем на Волгу?
Я извинился, что не удалось нам выехать, как собирались на седьмой день пасхи… Моя безденежность, да дела, выходила книжка  -  Записки ополченца  -  да и работа, кое какая по лекциям, задания писать на тему по заказу для крестьянского сектора Госиздата.
-Ну, ладно, - вдруг как-то он серьезно почти с болью перебил,  - видно ты и совсем не поедешь, я один поеду, вот теперь пристрою «Палача», получу деньги и поеду…
-Ну, смотри, как прошлый год у тебя не вытащил бы деньги, будь осторожнее, - заметил я.
- Ну, шалишь, брат, теперь буду умнее.
Прошлый год он взялся мои деньги отвезти в Самару, моему младшему сыну, и мои деньги зашил так, что мои то не вытащили, а его, которые были в его кошельке, вытащили в Казани при посадке в трамвай… А потому и вся его  прошлогодняя поездка была отравлена, так как ему без денег ехать было плохо.
-Теперь, брат, не вытащат, - показал он на большие сапоги – Я в сапог их спрячу, вот что…
Да, сапоги были большие, подхватывали колени.
Я ему сказал, что видел ночью странный сон…
- Ну, какой, поведай, - почти с болью пристал он.
- Вижу, будто я велосипед, - принялся я рассказывать, - летит он по воздуху и весь светится, да таким прекрасным светом… Что я так и ахнул от удовольствия и наслаждения, смотря на этот велосипед. Вот это человеческое искусство!.. Но вдруг велосипед сорвался, опустился предо мною… Я испугался, кто на нем сидит, не замечаю…  Спрашиваю  - как же это так летает велосипед. И получил в ответ  -  а вот смотрите как! Вижу, шины  -  опущены, удивляюсь я, и, что и зачем шины без воздуха: «Да это спущены, чтобы больше уже не летать…
- Ну, это ты, брат, не сочиняй, - рассмеялся Александр Васильевич. – Ты ничего не видел, пора, брат, на Волгу и сны не станут сниться. Вот что, собирайся-ка на самом деле, время ехать…
-В Москве лучше, чем на Волге, - бросил я шутя…
-Врешь, врешь, - ответил Александр Васильевич, не усидишь ты и сбежишь…
Посмеялся, встал и ушел…».  
6  мая   Ширяевец   почувствовал  недомогание,  которое  посчитал     проявлением   малярии  в  легкой  форме.  Попросил    Пимена  Карпова   сходить   за  врачом.  После осмотра врач ограничился  общими  советами.  «Я  в  то  время  сам  был  болен, - вспоминал П.Карпов, -     и  должен  был  ехать  в  санаторий.  Александр  Васильевич    попросил  меня  отложить    мой  уход  в  санаторий  и  побыть  с  ним.  Я  остался».
После  ухода    врача    состояние  больного  Ширяевца    не  внушало  серьезных  опасений.    Он  и  сам  в  шутливой  форме  оценивал  свою  болезнь.  Пил    выписанные  доктором  лекарства,  пытался  отоспаться,  чтобы  восстановить  силы.  Так  продолжалось  три  дня,  а  затем    стало  заметно  проявляться  обострение  болезни.
  «10  числа  в  болезни  Александра  Васильевича    наступило  резкое  ухудшение, - писал П.Карпов, -   и  я,    посоветовавшись  с  врачом  и  самим  Александром  Васильевичем,  должен  был  отвезти  его  в  больницу.    Все  же  Александр  Васильевич  в  это  время  надеялся  на  быстрое  выздоровление  и  собирался,  как  он  говорил,    повалявшись  с  неделю  в  больнице,  ехать  потом  на  волгу,  а    оттуда,  может  быть,  в  Ташкент,  чтобы  к  сентябрю  вернуться  в  Москву.    Покойный  в  состоянии  был  не  только  рассуждать,  с  легкой,  правда,  иронией,    но  и  ходить.    Так  он  сам  входил  в  пролетку  извощика,  сам  сходил,  сам  расплачивался.  Простившись  со  мною  в  больнице,  (Александр  Васильевич)  посоветовал  мне  ехать  в  санаторий,  что  я  и  сделал».
В  Старо-Екатерининской    больнице  не  хотели  принимать  А.Ширяевца  на    лечение,  считая,  что  с  такими  симптомами  можно  отлежаться      дома.  Врачи  узнали,  что  больной  не  состоит  в  страх-кассе,  а  это  означает,  что    для    его  лечения    нужно    подыскивать  соответствующую  статью  расхода,  так  как  Российский   Союз  Писателей  не  имел  права  беспрекословного  помещения  своих  членов  в  больницу.  Но  у  Ширяевца    была  температура  под   сорок  градусов.  Такого  отправлять   домой  было рискованно.    Стали  заполнять  анкетные  данные.  Когда  узнали,  что  он  недомогает  всего  три  дня,  врачи стали   успокаивать  больного,  что  это  не  так  страшно.  Со  слов  Ширяевца    установили  предположительный  диагноз  малярии,  хотя  симптомы    эту  болезнь  не  подтверждали.  Лечащий  врач  в  графе  диагноза  болезни,  кроме  указания  на  малярию,  поставил  большой  вопросительный  знак.   
Очень скоро худшие  опасения  оправдались    Больные    и  сиделки  рассказывали,  что  в  последние  два  предсмертных  дня    А.В.Ширяевец    тяготился  отсутствием  близких,  часто  бредил.    15  мая,  в  день  смерти,  его  посетила  какая-то  девушка  в  вуали.  Александр  Васильевич,  пересилив  боль,  встал  с  кровати  и  сделал  несколько  шагов  ей    навстречу.  Немного  переговорив,  незнакомка    успокоила  его  и   ушла.    Через    несколько  минут  после её ухода   в  болезни  наступил  кризис,  и  Ширяевец  скончался.  Это  было  в  4  часа 10  минут   пополудни.  Смерть  была  мгновенной.  В  истории  болезни    записали,  что  роковой  исход  произошел  от  менингита  (кровоизлияние  в  мозгу  на  почве  малярии).  Но  в  больничном  листе  бросался  в  глаза  все  тот  же  огромный  знак  вопроса.  Подлинная    причина   болезни   так  и  не  было  выяснена. 
Через  некоторое  время смерть   была  подтверждена    официально.  В  некрологе  В.Вольпин  писал:      «15  мая  в  5  часов  вечера  в  Москве,  в  Старо-Екатерининской  больнице,  от  тропической  малярии,  в  последней  своей  стадии    перешедшее  в  острое    воспаление  мозга,  скончался    поэт  Александр  Васильевич  Абрамов,  печатавшийся  под  псевдонимом  Ширяевец». 
«Помню,  я  был  на  заседании  правления  Всероссийского  союза  поэтов,  -  вспоминал    Н.С.Власов-Окский.  –  К  нам  вошел  взволнованный  В.Л.Львов-Рогачевский  и  со  слезами  в  голосе  сообщил:
-Товарищи,  умер  Александр  Васильевич  Ширяевец…  Никого  родных…  Ни  гроша  на  похороны…
От  неожиданности  мы  застыли  на  месте.  Ведь  на  днях  он  топал  своими  громадными  сапожищами  в  этой  самой  комнате,  где  мы  сидели,  и  вдруг…  совершенно  неожиданно  где-то  в  больнице,  в  стороне  от  близких  ему  людей,  он  угас!...  Я  даже  не  знал  до  этой  минуты,  что он  был  болен.  Менингит  свалил  его  как-то  сразу.
Начались  хлопоты  и  сборы»..
Известие  о  смерти    А.В.Ширяевца    быстро  распространилось  в  писательских  кругах.    
Остро  переживал  потерю  друга  Сергей  Есенин.    Семен  Фомин  был  непосредственным    свидетелем  его  душевного  состояния:  «Внезапная  смерть  Ширяевца  ошеломила  Есенина.  Узнав  о  ней,  Есенин  заметался.  Бежит  к  одному  из  своих  товарищей    т,  не  застав  его  дома,  оставляет  записку:  «Ширяевец  умер!»  Отправляется  вместе  с  близкими  поэтами  хлопотать  о  похоронах.  Нервничает.  На    «поминках»    в  Доме  Герцена  кричит  на  одного  начинающего  поэта:  «Почему  не  пришел,  когда  нужно  было!..»  Словом,  со  смертью  Ширяевца    Есенин  почувствовал  огромную  утрату».  Пимен  Карпов  вспоминал:    «15  мая  вечером    по  телефону  слышу  от  Есенина,  что  Александра  Васильевича  не  стало.  Потеря  его  лично  для  меня  равносильна  потере  отца,  матери,  брата.  Тут  слова  излишни».
«Помню,  в  день  смерти  Ширяевца  в  Доме  Герцена  шел  литературный  вечер,  устроенной  какой-то  группой,    -  писал  В.Кириллов.  _    Неожиданно  в  зале  появляется  Есенин.  Его  просят  прочесть  стихи.  Он  соглашается,  но  предварительно  произносит  слово  о  Ширяевце,  в  котором  рисует  его  как  прекрасного  поэта  и  человека.    Затем  читает  несколько  своих  последних  стихотворений,  в  том  числе  «Письмо  к  матери».  Стихи  были  прочтены  с  исключительной  силой  и  подъемом».   
Вечером  уставший  С.Есенин  пришел  на  квартиру  П.Старцева.    Повалился  на  диван,    разрыдался,  заметив  сквозь  слезы:
-  Боже  мой,  какой  ужас!  Пора  и  мне  собираться  в  дорогу!
Настойчиво  просил  жену  Старцева    разбудить  его  как  можно  раньше.
Утром   Есенин   попросил  нашить  ему  на  рукав  траурную  повязку..    Собрал  на  похороны  Ширяевца    всех  близких  знакомых.    Перед  гражданской  панихидой   пригласил    священника,  который  отпел  покойника  в одной из церквей Москвы  с  соблюдением  всех  церковных  обрядов. Таково  было  желание самого А.Ширяевца, высказанное им в  одной из  бесед перед смертью.  «Венчик  ему  мы  под  подушечку  положили,  -    рассказывал  Есенин.  –  Поп  спрашивает,  почему  красный  гроб,  а  мы  говорим    -    поэт  покойный  был  крестьянином,  а  у  крестьян:  весна  красная,  солнце  красное,  вот  и  гроб  красный…» 
Состоялась  гражданская  панихида.    Наиболее  полно    об  этой  траурной  церемонии  рассказал     В.Львов-Рогачевский: 
  «Никогда  не  забуду  17  мая,  когда  мы,  писатели,  хоронили  его…Есенин,  Клычков,  Орешин,  которых  смерть  Ширяевца  буквально  потрясла,  приняли  на  себя  все  заботы  о  своем  друге  и  брате…В  одиннадцать  часов  утра  привезли  они  из  больницы  гроб,  такой  тесный  для  этого  «детины»  с  могучими  плечами…  Гроб  поставили  в  саду,  против  дома  Герцена,  под  березками  с  молодыми,  клейкими,  пахучими    светлозеленными  листочками. 
Тут  были  Сергей  Городецкий,  Свирский,  Герасимов,  Кириллов,  Потапенко,  Ляшко,  Ю.Соболев,  Яковлев,  Никандров,  Белоусов,  Юганов,  Пришвин,  Орешин,  Клычков,    Есенин,  П.Карпов,  Шепеленко  и  другие...    Не  хотелось  говорить  речей   перед  гробом  этого  человека,  чуждого  фразы,  всегда  относившегося    целомудренно-стыдливо  к  слову…  И  мы  молчали…  От  березок  струился  тонкий  запах  ладана…
В  это  время  подошел  ко  мне  поэт  Горшков  с  четырнадцатым  номером  «Красной  Нивы»  в  руках  (от  6  апреля).  В  этом  номере  был  напечатан  портрет  Ширяевца  с  печальными  глазами,  которые  заставляли  вспоминать  его  слова:  «Но  отчего  у  всех  грустны  глаза…»
-  Посмотрите,  -  сказал  мне  Горшков,  -  ведь  он  знал  о  смерти..  Он  прощался  с  нами…
Я  прочел  стихи  Ширяевца,  и  мне  захотелось,  чтобы  этот  голос  с  «того  берега»  услышали  все. 
-  Товарищи…  Александр  Васильевич  говорит  нам  из  гроба  свое  прощальное  слово!
Все  подошли  ближе  к  гробу. 
Уйди,  тоска,  не  мучай,
Гляди:  стою  в  гробу… 
Я  прочел  это  стихотворение,  полное  пророческой  тоски  и  сознание  мучительного  одиночества,  и  захотелось    напомнить  глаза  и  лицо  вещего  поэта,  которое  смотрит  на  нас  из  каждой  песни  его.  В  стихотворении  «Смерть»  он  уговаривал  Смертыньку,  которая  пришла  оборвать  его  песни: 
Обожди,  когда  яблонный  цвет  упадет,
И  в  нарядных  кустах  допоет  соловей. 
Не  удалось  поэту  обмануть  смерть,  и  она  не  захотела  ждать,  «когда  яблонный  цвет  упадет»,  «когда  допоет  соловей».
И  вспомнил  я  поэта,  влюбленного  в  жизнь-сказку,  в  жизнь-легенду,  в  солнечную  мечту,  в    мечту  яркую,  весеннюю,  в  соловьиные  песни  и  яблонный  цвет.  И  вспомнил  я  солнечные  весенние  песни  поэта,  который  готов  был  вцепиться  «звериными  зубами»    «в  жизнь»  и  «в  солнце  и  в  траву»…
На  Ваганьковском  кладбище  поставили  его   гроб  на  краю  могилы…  Заговорил  горячо,  волнуясь  и  плача,  Орешин,  потом  с  прощальным  словом  обратился  к  ушедшему  Клычков,  Есенин,  Городецкий.  Надрывной  тоской  звучало  горячее  слово    С.Есенина…    Это  было  подлинное  «надгробное  рыдание».
Кто-то  вмешался  со  своей  речью  о  тракторах,  о  «проклятых  мужицких  лаптях»,  которые  отжили  свой  век… 
-  Не  сметь  проклинать  мужика!  –  закричал  Орешин. 
И  вот  над  безмолвствующим    Ширяевцем  загорелся  горячий  спор,  и  казалось,  к  нему  прислушивается  молчаливый,  сосредоточенный  Александр    Васильевич..
И  вдруг  неожиданно  для  всех  на  березке,  над  самой  могилой,  запел  соловей.  Да  как  запел!    Все  стихли…
-  Товарищи!  –  невольно  вырвалось  у  меня.  –  После  выступления  этого  последнего  оратора,  пропевшего  над  волжским  соловьем,  нам  говорить  нечего…  Разойдемся…  А  соловья  мы  никогда  не  забудем…» 
Над  могилой  Ширяевца    поэты  П.Орешин,  С.Клычков  и  С.Есенин  поставили  деревянный    крест  с  надписью: 
А.В.  Ширяевец  –  Абрамов
Родился  в  1887    -    умер  в  1924  г.
Вечером    состоялись  поминки.   «Похоронив  друга,  -  вспоминал  С.Городецкий,  -    собрались  в  грязной  комнате  Дома  Герцена,  за  грязным,  без  скатерти,  столом  над  какими-то  несчастными  бутылками.    Но  не  пилось.    Пришибленные,  с  клубком  в  горле,  читали  стихи  про  Ширяевца.    Когда  я  прочел  свое,  Сергей  судорожно  схватил  меня  за  руку.  Что-то  начал  говорить:  «Это  ты…  замечательно…»  И  слезы  застлали  ему  глаза.    Есенин  не  верил,  что  Ширяевец  умер  от  нарыва  в  мозгу.  Он  уверял,  что  Ширяевец  отравился  каким-то  волжским  корнем,  от  которого  бывает  такая  смерть.  И  восхищало  его,  что  бурный  спор  в  речах  над  могилой  Ширяевца  закончился  звонкой  и  долгой  песнью  вдруг  прилетевшего  соловья». 
Этот  случай  про  поющего  соловья    на  похоронах     запомнился  многим. 
«  Не  могу  не  сказать  об  одном  трогательном  явлении  в  этот  момент  незабываемый,  -    сообщал  в  Ташкент  М.П.Костеловой    Пимен  Карпов,  -    когда  окончились  речи  и  гроб  опустили  в  могилу,  над  нею,  тут  же,  на  ветке  березы,  спускавшейся  к  могиле,  громко  запел  соловей.  В  полдень,  в  присутствии  большой  толпы  народа,  на  виду  у  всех    -    вольный  леской  певец  отдавал  последний  долг  своему  старшему  собрату  –  певцу  –  человеку.  Это  была  самая  лучшая  погребальная    песнь.    И  это  тогда  же  всех  поразило.  Об  этом  многие  говорят  и  сейчас».
   Поэт  Семен  Фомин   в день похорон А. Ширяевца  17 мая 1924 г.   написал  стихотворение 
  Похороны    поэта  А.Ширяевца   
Соловей  в  зеленях  защелкал.
Ты  в  открытом  лежал  гробу.
Словно  в  лодке  вздремнул  на  Волге,
Под  курганом,  подплыв  к  столбу.
Брызнул  ливнем  песок  сыпучий,
Захлестнула    волной  земля…
Кудеяром    не  свистнешь  с  кручи,
Не  зальешься  в  родных  полях.
Вот  и  холм  над  свежей  могилой,
А  за  ним    -    тебя  не  встречать.
Вспоминаю,    -    так  больно  было
На  селе  хоронить  мне  мать.
 Специальной комиссии Всероссийского Союза Писателей  поручили   определить судьбу  литературного   наследия    покойного  поэта.  Было высказано пожелание   опубликовать      «Сочинения     А.Ширяевца    в  двух  томах»,   чтобы   доход  с  издания  употребить  на  постройку  надгробного  памятника. 
Выполнить  этот наказ   не  удалось.  Только  в  1928  г.   были   изданы «Волжские песни»,   наиболее  полный  сборник    поэтических  произведений  А.В.Ширяевца,  в  котором  обстоятельную  статью  о  жизни  и  творчестве  поэта  написал  В.Львов-Рогачевский  
 
 
 
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАЯИЯ
 
Произведения А.В.Ширяевца
 
 Ширяевец А.  Волжские песни. Стихотворения. /  Под ред. В..Львова-Рогачевского и П.Орешина с крит.-биогр.  очерком В.Львова-Рогачевского.  -  ( М.)., Круг, 1928.  -   176 с.  ( На обл.: Б – кА  пролет. Писателей).
 Ширяевец А. Избранное../  (Сост. и  предисл. В.Красильникова).  -   Куйбышев. Кн. изд-во. 1961.  -  198 с.
 Ширяевец А. Песни о Волге. Стихи. Поэмы. /  (Сост.. Б.С.Соколов  и  А.Шабунин, предисл. Б.С.Соколова).  - . Куйбышев. Кн. изд-во,  1980.  -  168 с. : илл., портр. 
 Ширяевец А.  Стихотворения и поэмы. /. (Сост., автор биогр. очерка А.И.Михайлов, оформ. худож. С.Ф.Бобылева).  -  Ставрополь: Кн.  изд-во, 1992.  -  222 с.: илл., портр.  -  (Потаенный сад: Новокрестьянские поэты).
Ширяевец Александр. Песни волжского соловья. Избранное.. – Тольятти. – Фонд Духовное наследие, 2007. – 276 с. с  илл. .
 
Литература о  А.В.Ширяевце
 
Шпак П.П.  Воспоминания о поэте Александре Васильевиче Ширяевце (Абрамове).  // Книга для чтения по истории новейшей русской литературы. Сост. В.Львов-Рогачевский. Л., 1925, с. 166 – 167
Земсков В., Хомчук Н.  Есенин и Ширяевец. По материалам переписки поэтов  в 1915 – 1920 гг.). //  Русская литература. Л., 1962, № 3, с.180 – 186. 
Антоновская А.  Соловей.  //   Огонек, М.,  1965,  № 40, с. 15  (Есенин и Ширяевец).
 Шабунин А. Баюн Жигулей и Волги.  //   Волга, 1966, № 7, с.177 – 179 
Земсков В. Письма в Ташкент (Есенин и Ширяевец). //  Звезда Востока, Ташкент, 1966, № 6, с.133 – 134 
Темкина И., Тартаковский П.  Из истории русской литературы Узбекистана (1917 – 1930).  //   Звезда Востока. Ташкент, 1966, № 6, с. 152 – 154  (О поэзии Ширяевца). 
Афонин Л.Н.  Письма Александра Ширяевца Ивану Бунину.  //  Волга, 1969, № 6, с.178 – 179.
Сивоволов Б.М. Из поэтического наследия А.Ширяевца.  //  Вопросы русской литературы.  Львов, 1971, вып. 1, с.87 – 88
Марченко А. Поэтический мир Есенина.  М.,, 1972, с.223 – 228  (Ширяевец и Есенин).
Земсков А. Александр Ширяевец, друг Есенина. //  Волга, 1973, № 8, с.185 – 190 
Мекш Э.Б. Сюжет поэмы А.Ширяевца «Мужикослов». //  В кн.  Анализ отдельного художественного произведения. Л., 1976, с.89 – 95  
Беляева Т. Поэтика «восточных» циклов Сергея Есенина («Персидские мотивы») и Александра Ширяевца («Бирюзовая чайхана»). //  В кн.: Жанрово-стилевые проблемы советской литературы. Межвузовский тематический сборник. Калининский ун-т, Калинин, 1980, с.40 – 54 
Беляева Т. Сергей Есенин и Александр Ширяевец.  // В кн.  Актуальные проблемы современного  есениноведения. Рязань, 1980, с. 54 - 58 
Ширяевец Александр Васильевич (псевдоним А.В.Абрамова) (1887 – 1924) – поэт, близкий друг Есенина.  // Есенин С. Собр. соч. М., 1980, Т.6. С.250 – 251.
Тартаковский П.  Свет вечерний шафранного края  (Средняя Азия в жизни и творчестве Есенина).  Ташкент , 1981,  с.11-52,  66 – 71, 86-94, 103 – 117,  (О Ширяевце). 
Беляева Т. Александр Ширяевец и русская крестьянская поэзия первой четверти ХХ века. Автореферат дисс… канд. филол. наук. М., 1981, 16 с. (Московск. гос. пед. институт).
Беляева Т. Александр  Ширяевец и Иван Бунин.  //  Творчество писателя и литературный процесс. Межвузовский сборник научных трудов.  Ивановский ун-т. Иваново, 1982, с169 – 172.
Киселева Л. К творческой биографии А.Ширяевца.  //  Вопросы русской литературы. Львов, 1984,  вып. 2, с. 8 - 10
Куняев С.Ю.  Александр Ширяевец. 1887 – 1924.  //   В кн. О, Русь, взмахни крылами. Поэты есенинского круга. Сост. С.Ю.Куняев и С.С.Куняев. М., Современник, 1986, с.163 - 164 
С.А.Есенин в воспоминаниях современников в двух томах. М., Художественная литература. 1986, Том 2, с. 436  ( А.Ширяевец, указатель).  
Субботин С.  «Русь в моем сердце поет!..»  (А.Ширяевец). // Наше наследие. М., 1988, № 3, с. 99 – 100.
 Фомин С.  Ширяевец и Есенин. (отр.) //   Наше наследие. М., 1988, № 3, с. 102. 
Неженец Н.И.  Песенно-сказовый романтизм  А.В.Ширяевца.  // В кн. Нежинец  Н.И Поэзия народных традиций.  М., Наука, 1988, с.143 – 175
Захаров А.Н.  Ширяевец (псевдоним, настоящая фамилия  -  Абрамов) Александр Васильевич.  //  Русские писатели. Биобиблиографический  словарь в двух частях.  М., Просвещение, 1990, Часть 2., с. 408 - 409 
Орлицкий Ю.Б.  С.Есенин и А.Ширяевец. К истории творческих взаимоотношений.  // Радуница. Информационный сборник № 4. М., 1993, с. 22 – 30 
Орлицкий Ю.Б., Соколов Б.С., Субботин С.И.  Александр Ширяевец. Из переписки 1912 – 1917 гг.  //   De visu.   1993, № 3 (4),  с.5 – 7, 32 – 42 
Паркаев Ю.  «Перед этим сонмом уходящих…». Новые данные о болезни и смерти А.Ширяевца.  //   О, Русь, взмахни крылами. Есенинский сборник. Вып. 1. М., «Наследие», 1994, с.169 – 175.
Прокофьева А.  Александр Ширяевец и оренбургская периодика. // Гостиный двор. – Калуга, 1995 - № 3  -  С.175 - 182 
Баранов В. Есенин  и Самара.  //  Русское эхо. Самара, 1996, Вып. 3, с. 146,  152 – 153.  (С.Есенин и А.Ширяевец). 
Орлицкий Ю.Б.  Александр Ширяевец как литературный критик.  //   Русская литературная критики серебряного века. Новгород, 1996, с.59 – 62. 
Голендер Б. Сидело солнце в  бирюзовой чайхане.  // Звезда Востока.//  Ташкент,1996   . № 1 – С.178 – 181  (О цикле стихов А.Ширяевца «Бирюзовая чайхана»). 
Баранов В. «Матери и Волге  мой последний взгляд…».  (110 лет со дня рождения поэта А.В.Ширяевца). // Русское эхо.   Самара, 1997 - № 4, - С.215 – 222
Орлицкий Ю.Б.  А.Блок и А.Ширяевец.  //  Шахматовский вестник. Солнечногорск, 1997. Вып.7, с.373 – 377  
Савченко Т.К.  Есенин и Ширяевец. //  Столетие Сергея Есенина. Международный симпозиум. Есенинский сборник. Выпуск III. . М., 1997,  «Наследие», с.297 – 313 
Власов – Окский Н.С.  Волжский баян (Александр Ширяевец). //  В кн. Н.С.Власов – Окский.  Отошедшие. Литературные воспоминания. М.,. 2000,  с..60 – 65 
Юшкин Ю.Б. Рукописи не горят ??  Странная судьба писем Есенина.  //  Поэзия. М., 2000, № 1, с.23 – 43   (О письмах С.Есенина А.Ширяевцу 1917 – 1920 гг.).
Молько А. «Машет солнце платочком пунцовым…»  //   Имена и судьбы. Самара, 2001, с. 149 – 154  (О поэзии А.Ширяевца).
Юшкин Ю.  Рукописи не горят. Трагическая судьба писем Есенина к Ширяевцу. //  Мир Есенина, Информационный бюллетень  Русского культурного центра Республики Узбекистан и Есенинского общества «Радуница». Ташкент, 2002,  № 2,  с.24 – 44  
Летопись жизни и творчества С.А.Есенина. Том 1. 1895 – 1916. М.,ИМЛИ РАН, 2003, с.734 (А.Ширяевец, указатель).
Летопись жизни и творчества С.А.Есенина. Том 2. 1917 – 1920.  М.,ИМЛИ РАН, 2005, с.757  (А.Ширяевец, указатель).
 Ширяевец  А.  «Скажу я вам без гнева…»:  Письма П.С.Поршакову (1913 – 1914).  Публикация, предисловие и комментарии С.И.Субботина.   //  Наш современник. М., 2007. № 4.  с. 107 – 126.
Зинин С.И.  Туркестанские встречи: Сергей Есенин и Александр Ширяевец.  // Современное есениноведение. Рязань, 2007, № 7, с. 41 – 56.
Койнова Е.Г.  «В песне  -  соловей…».  // в кн. А.Ширяевец  Песни волжского соловья. Избранное. Тольятти, 2007, с.6 – 45
Зинин С.И. Поэт Александр Васильевич Ширяевец. )) в кн. Россияне в Узбекистане. – Ташкент, 2008. – С. 260 - 264
 

 

Copyright © 2005 Мир Есенина. All rights reserved.

E-mail: zinin123@mail.ru

 
Дизайн: Яник Ласко
E-mail: yanik-lasko@mail.ru
 

Hosted by uCoz