С.А.Есенин 
 
 
Свищет ветер, серебряный ветер,
В шелковом шелесте снежного шума.
В первый раз я в себе заметил,
Так я еще никогда не думал. 
 
Пусть на окошках гнилая сырость,
Я не жалею, и я не печален.
Мне всё равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале. 
 
Взглянет ли женщина с тихой улыбкой  -
Я уж взволнован. Какие плечи!
Тройка ль проскачет дорогой зыбкой –
Я уже в ней и скачу далече. 
 
О, мое счастье и все удачи!
Счастье людское землёй любимо.
Тот, кто хоть раз на земле заплачет, -
Значит, удача  промчалась мимо.
 
Жить нужно легче, жить нужно проще, 
Всё принимая, что есть на свете.
Вот почему, обалдев, над рощей
Свищет ветер, серебряный ветер
 
14 декабря 1925
 
 

Зинин С.И.  
                                                        
                        СЕРГЕЙ  ЕСЕНИН   И   ВАЛЕНТИН  ВОЛЬПИН 
 
       Валентин Иванович Вольпин был одним из близких друзей Сергея Есенина. 
Он  родился 13 декабря 1891 года в Полтаве в еврейской  семье  небогатого  инженера. В неопубликованной повести «Три любви», написанной им  в зрелые годы, В.Вольпин так описывал свой родной город: «Помню небольшой город в Белоруссии  на берегу Днепра, где я жил с родителями.  В нем был огромный нескладный кафедральный собор на главной площади, был в глубине зеленого двора, спрятанный в густой зелени костел, далеко в небо выдвинувший свои  готические излишества, была постная лютеранская кирха, было несколько синагог, как бы перенесенных сюда  из средних веков, из кварталов гетто суровых католических городов.  Раздавалось стройное пение молящихся в  православном храме, звучание колокольчиков  во время торжественной мессы в костеле, будничное бормотание молитв в протестантской церкви, заклинания сурового бога Яхве в молитвенных домах иудеев. Город был религиозным. Помимо церквей были тюрьмы, полицейские участки, несколько женских и мужских гимназий, был театр, цирк и много магазинов  -  город был торговый».             
        В. Вольпин окончил Полтавское коммерческое училище, но  работать  торговцем  не стал.  Продолжил обучение  в Могилевской  гимназии.  С раннего возраста проявил большой интерес к поэзии. Позже вспоминал: «Я с детства пристрастился к чтению, к книгам, к стихам. Тайком я и сам слагал стихотворные строфы и подбирал книги старых поэтов. Гимназия, в которой я учился, была классической,  и в ней культивировалось  изучение древних языков. Я полюбил пышные размеренные ритмы  гекзаметров и скандировал с упоением латинских поэтов»
На площади, против собора, рядом с пожарной каланчей, ютилась  в небольшом грязном и пыльном полуподвале книжная лавка.  Она влачила жалкое существование. Ее основными покупателями были гимназисты, приобретавшие и продававшие школьные учебники.  «Довольно часто, - вспоминал Вольпин, -  я приходил в эту лавку и рылся в куче книжного хлама, беспорядочно наваленного в самом темном углу, в глубине, слева».  Найденная книга доставляла  юноше огромную радость.  
        В 1901 году  в журнале «Детское чтение» было опубликовано первое стихотворение Вольпина, затем  стихи печатались   в газете «Могилевский вестник».  В 1905 году  гимназиста  увлекла революционная  стихия.  Валентин стал посещать нелегальные кружки, выполнял различные поручения подпольщиков.  Придерживался  политических взглядов  эсеров.  За участие в  антиправительственной борьбе в  1909 году был арестован и несколько месяцев просидел в могилевской тюрьме.  Допросы, обвинения, запугивания, по всей видимости,  повлияли на всю дальнейшую политическую  карьеру  Вольпина.  Закаленного революционера из него не получилось.  Он замыкается в своем одиночестве, откровенничая в создаваемых стихотворениях.  Позже, переехав в Ташкент,     в стихотворении «В тюрьме» отразит  этот эпизод   своей  жизни:
Не поздно ли ? Не знаю. Может быть и поздно,
Только сердце ноет  -  это не к добру.
Я хочу, чтоб вечно было небо звездно,
Чтоб луна надела желтую чадру.
 
Я побед не помню. Помню пораженья.
Отнято у сердца что-то навсегда.
Мной давно подписан свиток отреченья,
Запечатан жутким словом  -  никогда.
 
Я в тюрьме… Я узник. На окне решетки…
За окном  обрывы… Пленная река…
Будут дни унылы… Будут ночи четки…
Будет длиться вечно тусклая тоска.
 
        Начавшаяся мировая война  вынудила  семью   Вольпиных   покинуть  родные края.  Решили переехать в Среднюю Азию, но для этого нужно было принять православие.  Во время крещения пришлось  менять  имя и отчество. Вот что писала  15 мая 1983 года Надежда Давыдовна Вольпин, двоюродная сестра  Валентина Ивановича,  в Ташкент на  мой запрос сообщить некоторые сведения о брате: «Хоть был он мне двоюродным братом, я для начала не многое могу Вам сообщить. Он был сыном  Марка Самойловича Вольпина – старшего брата моего отца, Давыда Самойловича – и носил имя  Борис Маркович.  «Валентином» стал, приняв православие, а «Ивановичем» - по крестившему его священнику (даже до революции именовался «Иоанновичем»). Я не могу назвать дату его рождения – верно, в первой половине девяностых годов  прошлого века ( я сама – 1900 года).  Крещение принял не от легкой жизни: не мог нигде пристроиться и пустился искать счастья в Среднюю Азию,  а туда при  «царе-батюшке» евреям закрыт был доступ. Для того и крестился.».
        В 1916 году В.И.Вольпин переехал в Ташкент. Стал   сотрудничать  в местных газетах, публикуя свои стихи и  небольшие заметки.  Его  политические позиции  были  расплывчаты, он  не мог  дать  объективной оценки  общественным переменам после  перехода власти к временному правительству.  В  его  стихах той поры  слышны мотивы  тоски, личной неудовлетворенности.  Свой первый сборник стихов В.Вольпин  назвал «Обманный путь». Напечатал  сборник  в 1917 году  в ташкентском  частном издательстве «Степные миражи». 
 О содержании  сборника  можно  судить по вынесенному автором  эпиграфу из произведения Ал.Вознесенского: «В душе моей тайное зодчество // Незримый построило храм. // В нем бродит монах  -  Одиночество // И курит тоске фимиам». 
  В стихотворении «Поэт»  Вольпин  следующим образом   определяет свое  поэтическое лицо:
                                Я поэт. И в тоске по ночам
                                Я колдую над старой роялью.
                                Я молюсь моим странным богам
                                И грущу над извечной печалью.
 
         Но  быть в стороне  от  бурлящей событиями  общественной  жизни  поэт  не мог. . Оценить происходящие изменения в далеком Туркестанском крае В.Вольпину помогло   знакомство  с  ташкентскими поэтами Георгием Светлым,  Александром Балагиным,  Александром Ширяевцем,  У.Ходжаевым и другими.   Ринуться в революционную стихию  он не  решается, считает, что лучше быть созерцателем и певцом происходящего. Революционный лозунг «Мы наш, мы новый мир построим», предусматривающий  строительство после  разрушения   старого, для него   не всегда имел четкую  определенность.   В стихотворении «Набат»,  посвященного  А.Ширяевцу,  В.Вольпин    писал о   предназначении поэта:
А поэт будет петь, что наш мир обезумел и тесен,
Что массивные стены тюрьмы  подточила зеленая плесень,
Что надо в развалины мир превратить и на них
Пропеть свой последний, ликующий праздничный мир.
 
         С  1918 года  В.Вольпин работает  в редакциях ташкентских  газет и журналов.  В 1919 году в издательстве «Бюро печати» он  по заданию редакции  составил и опубликовал «Антологию революционной поэзии. Книга первая», в которую включил  известные песни о труде, нужде и неволе, тюремные песни,  песни борьбы и свободы, зарубежные революционные песни, а также  стихи, посвященные 1917 году, Октябрю, Интернационалу. В последнем разделе «Легенды прошлого» поместил   свое стихотворение «Перед казнью».
               В  небольшом «Предисловии» В. Вольпин  писал: 
«Мировая революция разгорается. Её кровавое зарево  уже объяло полнеба. Рушится гнилое здание  старого мира  -  оно пылает, оно охвачено небывалым доселе пожаром.  Летят горящие головни и  при неверном свете вспыхивающих  искр упрямые   гордые люди уже воздвигают новое  здание иной жизни.
Русская революция зажгла этот  стихийный пожар мира, это она швырнула в темную ночь   буден заревные факелы  необычайных празднеств, это она отдала  во власть жадного огня  ветхие здания старого мира, обреченного на неминуемую гибель, это она своими подвигами  начала писать великую книгу  великого гнева,  величавую книгу истории  революции нашей земли.
Надо понять  -  в какое время мы живем  -  это время больше никогда не повторится.  Смелые, свободные люди грядущих  веков будут  с удивлением изучать историю, страницы которой мы пишем, и с благоговением будут чтить  имена титанов, гениальных безумцев, сумевших дерзнуть и свершить.
Революция идет. Сомкнутым строем идут восставшие народы, верша свою  державную волю. Одну за другой сдает свои позиции старая жизнь и под звуки новых песен безумные факельщики, окрыленные борьбой и удачей, утверждают свою власть в сдавшихся твердынях.
По полям и дорогам мира несутся  мощные песни, сложенные в часы кровавых битв, в часы небывалых побед. Надо уловить их  необычайный ритм, надо запечатлеть их  буйную форму, надо зафиксировать слова этих песен.
Это будет памятником нашей героической эпохи.  Одним из нерукотворных памятников. И мы пытаемся воздвигнуть этот памятник, этот нетленный, нерушимый монумент.  Наша задача собирать, копить эти песни и бросить их снова в мир,  заряженный безумием разрушения и созидания.
Новые формы проникают и утверждаются  не только в нашей политической и экономической жизни, т.е. жизни внешней, но и в жизни внутренней, жизни нашего духа, нашего сознания. В наше творчество, в музыке, поэзии, театре, литературе, скульптуре, живописи, во всем том, что  коснулся крылатый гений  нашей души,  озаряется веянием  гордой величавости и новизны.
Наше  древнее мудрое искусство  молодеет,  и скоро вы его  не узнаете.  Оно облекается в праздничные одежды победы и ему суждено  окончательно закрепить в слабых  и колеблющихся душах  веру в чудо, которого мы являемся  удивленными, верующими свидетелями.
В наши тревожные смутные дни небывало пышным цветом расцветает искусство, и оно будет Богом, ибо оно заменит идолов и истуканов,  ибо в него поверят люди.
Издавая ныне первый выпуск «Антологии революционной песни», мы открываем им целую серию сборников, в которые будет включено всё то новое и буйное в поэзии, что выковывается  теперь кузнецами-поэтами на наковальнях обновленного  творчества.  И если первый наш сборник  носит до некоторой степени исторический характер, что мы считаем необходимым сделать, не упуская из виду хронологической канвы, на которой  вышиты горестные и радостные узоры, то последующие сборники будут поистине  копилками нового  из поэзии, где неугасающий дух будет праздновать час своего освобождения».
             Работа в новых советских учреждениях, встреча и обсуждение  с друзьями общественно-политических   событий в Центральной России  и в Туркестанской Автономной Республике   укрепила веру В.Вольпина, что изменения  имеют поступательный характер, возврата к прошлому нет и не может быть.  В 1920 году в Ташкенте стал издаваться новый журнал «Коммунистическая мысль», в первом номере которого было опубликовано стихотворение В.Вольпина  «Взрыв», свидетельствующее о переходе  автора  от минорного созерцания действительности к мажорному  воспеванию и деятельному  участию  в  реальной жизни. 
Побольше новых, звонких слов,
Побольше стали и металла!
В напеве кованых стихов
Моя душа затрепетала.
Забыт тоскующий мотив
Убогой, жалкой, рабьей доли,
Я ощущаю буйный взрыв
Огнеупорной , дикой воли!
Кто заградит извечный путь,
Кто возведет мечте барьеры?
Я смыл с души тоску и жуть,
Я полон  жадной, детской веры.
Теперь всё можно! Жить и жить,
Пить молодость лазурной чашей,
Кто люб тебе  -  того любить
И строить жизнь светлей и краше!
Какой-то резкой бороздой
Мой старый мир я отграничил,
И жизнь за новою чертой
Своей мечтой я возвеличил!
 
 
И бьют часы, и каждый миг  -
Ступень к вершинам достижений.
Не надо ветхих, лживых книг,
Не надо слез и сожалений!
Любите пламенно, как я,
Цветную гамму путешествий,
И чужедальние края,
И радость карнавальных шествий.
Любите музыку стихов,
Почуяв  ритмы строк напевных,
И чарованья странных снов:
Бунтарских, огненных и гневных!
Побольше новых, звонких слов,
Побольше стали и металла!
В напеве кованых стихов
Моя душа затрепетала.
            В Ташкенте  В.И.Вольпин  привлекается  для организации библиотечной  работы, так как у  него уже был  опыт  дореволюционной   работы  библиографом в местных книгохранилищах. После революции Туркестанскую публичную библиотеку  передали в 1918 году в ведение  открытого 21 апреля 1918 года Туркестанского народного университета. Заведующим библиотекой    Н.Н.Кулинский  активно взялся за переустройство библиотечного фонда  с учетом  культурных и научных запросов общества.   В конце мая 1918 года правление Народного университета утвердило  Е.К.Бетгера, Л.К.Давыдова и В.И.Вольпина ответственными за реорганизацию Туркестанской публичной библиотеки. Комиссия  выяснила, что значительная часть взятых читателями  книг возврату не подлежит из-за  их утери, поэтому рекомендовала выдачу книг на дом  прекратить, чтобы  библиотека была  подобна публичным библиотекам Москвы и Петрограда с чтением книг только в читальных залах. 
           В Туркестанской публичной библиотеке с 1920 года появилась возможность осуществлять издательскую деятельность.  Разрешалось выпускать   научные труды.   В.И.Вольпин  стал  заведовать  отделом  научной библиографии, в который вошли опытный библиограф Н.А.Буров, заведующая читальным залом для детей и юношества А.Н.Николаева, профессор-востоковед  П.А.Фалев, представитель от совета библиотеки Е.К.Бетгер.  Но развернуть работу отделу научной библиографии не удалось.  В связи с сокращением штатов  в декабре 1921 года отдел ликвидировали, а его функции перешли частично к общему отделу, частично к отделу востоковедения и выдачи. В.И.Вольпин  переходит работать   в издательства, но опыт библиографической работы ему пригодился в будущем.(1).  
          В 1920 году  В. Вольпина зачисляют  сотрудником  полиграфического  отдела  Туркцентропечати.  Он редактирует книги и сборники,  продолжает  публиковать  стихи.  Во второй  свой  сборник стихов «Ярмо и воля»  включил стихи, посвященные любви, разлуке, раздумьям о прошлом и будущем. 
 Поэзия В.И.Волпина  не раз подвергалась  критике  в местной периодической печати.  В журнале «Коммунистическая мысль» (Ташкент, 1920, № 2-3, с.26)  Борис Лавренев,  противопоставлял  его стихи лирическим произведениям пролетарских поэтов, которые, по мнению критика, «говорят нашим сердцем гораздо больше, чем  выхолощенные стихи В.Вольпина».(2). 
         Возможно, что эти критические оценки не позволили В.Вольпину издать запланированные сборники  стихотворений «Листопад» и  «Голгофа любви».  В  книге  «О себе»   он   предполагал  опубликовать свои   очерки  и  новеллы. 
          В 1920 году В.Вольпина  командировали  в Москву  полномочным представителем Туркцентропечати.    В столице  он   знакомится  с  поэтами, присутствует на литературных вечерах.   
         О встречах  с Сергеем Есениным  В.И.Вольпин писал: «Познакомился я с Есениным в конце 1920 года. Я работал тогда в качестве представителя от Туркцентропечати в Москве при главном управлении Центропечати на Тверской. Имажинисты  в то время почти монопольно, несмотря на острый бумажный кризис,  ухитрялись издавать свои  тощие книжки и часто бывали в Центропечати, экспедируя через ее аппарат свои издания в провинцию. Там я впервые увидел Есенина,   пришедшего туда по делу.» (3). 
      Возвратившийся из поездки на Кавказ Сергей Есенин в октябре  договаривался в Центропечати о продаже изданного  тиражом 6000 экземпляров  второго  сборника имажинистов  «Кон
ница бурь».  Узнав, что Вольпин приехал  из Ташкента,  Есенин поинтересовался его знакомством с поэтом  Александром Ширяевцем, с которым  с 1916 года был заочно знаком и  переписывался.  
       Молодые поэты быстро сблизились. «Наши встречи  стали почти ежедневными»,- вспоминал В.И.Вольпин. В беседах С.Есенин сумел  популярно объяснить  основы нового литературного направления имажинизма и даже привлек  Вольпина  в   Московское отделение имажинистов.  Трудно было устоять перед  энергичным  Есениным. «В то время Есенин был бодр, - отмечал В.И.Вольпин. -  Он казался вождем  какой-то  воинствующей секты фанатиков, не желающих никому  и не в чем уступать. Особенно он был настроен против футуристов, отрицая за ними всякие заслуги и аттестуя их  вождей  весьма «крепкими» эпитетами» (4). 
          Чаще всего встречи происходили   в кафе имажинистов «Стойло Пегаса».  В.Вольпин присутствовал  4 ноября 1920 года на литературном вечере «Суд над имажинистами»  в Большом зале консерватории.  Вечер вызвал большой интерес у любителей поэзии. Обвинителем был  Валерий Брюсов, которого поддержали свидетели со стороны обвинения  Адалис, С.Буданцев и Т.Левит, пытавшиеся  доказать  несостоятельность основных положений имажинистов.  Защитниками  выступили   критик Ф..Жиц, драматург Н.Эрдман. Подсудимые  поэты-имажинисты   С.Есенин, И.Грузинов,  А.Мариенгоф, В.Шершеневич, А.Кусиков для  иллюстрации  теоретических  положений  читали свои стихи, которые публика  слушала с интересом.  Особенно тепло был встречен Сергей Есенин. Когда он прочитал «Трубит, трубит погибельный рог!»,   многие  зрители  бросились к эстраде, умоляя: «Прочитайте еще что-нибудь!». И Есенин читал и читал. 
        Запомнился В.Вольпину   состоявшийся 16 ноября 1920 года в  Политехническом музее «Литературный суд над современной поэзией», на котором   докладчиком и обвинителем выступил имажинист Вадим Шершеневич, а защитником  -   поэт Валерий Брюсов. Обвинение поддерживал  Сергей Есенин,   резко критиковавший  футуристов. Многие запомнили перепалку между Есениным и Маяковским. Вождь футуристов вышел на  эстраду и  
начал громко объяснять публике ложность обвинений в адрес футуристов. Сергей Есенин пытал перекричать его: «Вырос с версту ростом и думает, мы испугались, - не запугаешь этим!»  Голос его также был сильным, но иного, чем у Маяковского, тембра. Зрители  услышали упрек С.Есенина: «Вы убиваете поэзию! Вы пишите не стихи, а агитезы!», на что Владимир Маяковский моментально отреагировал: «А вы – кобылезы!».
        Заходил В.И.Вольпин   в книжную лавку на Никитской улице, где за прилавком  иногда  стоял   Сергей Есенин   Здесь же  В.И.Вольпин  подружился  с библиофилами  Давидом Самойловичем Айзенштатом и Александром Мелентьевичем Кожебаткиным, которые практически вели всю черновую  работу в книжном магазине имажинистов.  «Примерно  28 лет  я знал Давида Самойловича, - вспоминал В.Вольпин после смерти известного книжника в 1947 году. – Я помню его в «Книжной лавке художников слова» на Большой Никитской.  Она принадлежала поэтам Сергею Есенина и Анатолию Мариенгофу, исповедовавшим тогда имажинистскую веру.  Они не были «книжниками»  и интересовались только тем, как идут их собственные издания.  Интересовали их, конечно, и доходы, «дивиденды», как, хитро улыбаясь, говорил Есенин.  Никакой работы они в лавке не вели, только изредка и на ходу забегали на ее антресоли и так же быстро оттуда испарялись. «Душой» дела, его организатором и вдохновителем являлся  Давид Самойлович. «Компаньон» его, беззаботный Александр Мелентьевич Кожебаткин, несколько лет скончавшийся, ни в чем не помогал Д.С., а, пожалуй, скорее затруднял его работу. Вывозил все на себе один человек  -  Айзенштадт, и дел у него было великое множество» (5).  
       Сергей Есенин относился к Д.С.Айзенштадту  с большим уважением.   «Есенин сразу почувствовал в своем «управляющем», как он  выспренне и не без важности выражался, - вспоминал В.И.Вольпин, - не только опытного и знающего человека, которому можно вполне доверять, но и человека высокой культуры, человека образованного, знатока литературы, тонкого и изощренного ценителя искусства. Есенин часто зазывал Д.С. на  «верхотурку» и читал ему свои новые стихи, очень ценя мнение своего слушателя. Есенин не раз говорил мне с искренним волне
нием в голосе, как дружески опекает его Д.С., как заботится о нем, когда он бывает «не в себе», и как ему приятно общение «с этим чудесным человеком». «Моя няненька», - ласково называл Сергей Александрович Айзенштадта, чувствуя в нем искреннюю любовь к себе и симпатию» (6).  
         Побывал Вольпин   на есенинской  квартире в Богословском переулке. «Помню, однажды уже перед  моим отъездом в Ташкент, - писал В.Вольпин, - Есенин, как бы по секрету, наклоняясь над ухом,  сообщил, что у него  завтра будут блины, и пригласил  меня к себе»  (7).   На блины были приглашены близкие друзья поэта..  Тамадой  вечера  был Есенин, в хорошем настроении встречавший  гостей.  «Я впервые видел его в роли хозяина, усердно потчующего гостей,- вспоминал В.Вольпин, - и внимательно присматривался к нему. Он был хорошо  и со вкусом одет, гладко выбрит, от него пахло духами.  Есенин много ел, пил, в промежутках между едой курил, не забывал подгонять гостей и много говорил, говорил…» (7).  Не только говорил.  С.Есенин исполнял веселые частушки, читал стихи и рассказывал анекдоты, которые вызывали веселый хохот. 
        В разговоре с Вольпиным  С.Есенин   поделился своими задумками. Он начал работать над драмой «Пугачев», в связи с этим хотел   проехаться по тому историческому пути , который проделал в ХУШ веке  мятежный Емельян Пугачев, двигаясь на Москву. На письменном столе  Есенина  лежали несколько книг о Пугачеве. . Это были  издания , которые  поэтом  читались  внимательно, о чем свидетельствуют  замечания на полях, сделанных его  рукой.  В.Вольпин запомнил, что в замечаниях  «каждая буква чернела отдельно, напоминая  солдата, отбившегося от своего строя».
         Прощаясь,  С.Есенин ещё раз повторил,   что  давно собирается  побывать в Туркестане, который его  манит. «Там у меня друг большой живет, Шурка Ширяевец, которого я никогда не видел,» - говорил он оживленно. (7)..
          С.Есенин подарил гостю  только что изданную в издательстве «Имажинисты»  книгу «Трерядница» с сопроводительным автографом: «Милому Валентину Ивановичу Вольпину приязненно  С.Есенин. 1921». 
         «Вскоре я уехал в Туркестан, - вспоминал В.И.Вольпин. -  Мы встретились с Есениным через три месяца в Ташкенте»  (8). 
          13 мая 1921 года С.Есенин  вместе со своим другом Г.Колобовым  приехал в столицу Туркестанской Автономной Республики.   Его тепло встретили ташкентские поэты, с которыми он стал часто встречаться на улицах города, литературных вечерах, дружеских вечеринках, домашних обедах,  различных торжествах.  Почти ежедневно  встречался с поэтом Александром Ширяевцем, обсуждая с ним литературные новости, вспоминая  общих знакомых, споря об имажинизме, который для большинства ташкентских поэтов, в том числе и для А.Ширяевца, был  чуждым и не очень понятным. 
         О первых днях  пребывания  московского гостя  в Туркестане   В.И.Вольпин оставил воспоминания.  «Приехал  Есенин в Ташкент в начале мая, - писал он в 1926 г.  -   когда весна уже начала переходить в лето. Приехал радостный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы впивая в себя и пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо, утренний вопль ишака, крик верблюда и  весь тот необычный для европейца вид туземного города с его узкими улочками и безглазыми домами, с пестрой толпой и пряными запахами» (8). 
         Ташкент встретил поэта  мусульманскими праздниками и религиозными обычаями, о которых Есенин имел  смутное представление,  восточным гостеприимством, пестротой азиатской одежды, необычной картиной разнообразия  построек в старом городе. Ему объяснили, что в мусульманском мире  наступил  священный  праздник ураза, мусульманский пост.  Вольпин  иногда  сопровождал С.Есенина  в старый город  в вечерние часы. В это время  жара спадала и завершалась изнурительная процедура соблюдения поста, так как  мусульманам  запрещалось  принимать в течение светового дня пищу и воду. Но стоило солнцу уйти за горизонт, как  городская жизнь преображалась. Перед каждым домом  для себя и гостей  местные жители накрывали  праздничные столы, на которых выставляли   арбузы, дыни, виноград, персики, абрикосы, гранаты, финики, фисташки, халва, различные сладости. На улицах гремели  трубы и барабаны  национальных оркестров. Хозяева традиционно приветствовали  гостей, угощали, вели  дружеские беседы. Узенькие улочки города были заполнены пестрой толпой, среди которых были  местные узбеки и приезжие таджики,  туркмены в высоких шапках и преклонных лет муллы в белоснежных чалмах,  среди которых изредка попадались и европейцы из нового «русского» города. В этой толпе  быстро перемещаются  шустрые торговцы  прохладительными напитками и мороженым. 
 «В такую обстановку попал Есенин – молодой рязанец, попал из голодной Москвы,-  писал  В.Вольпин. – Он сначала теряется, а затем начинает  во все вглядываться, чтобы запомнить.  Я помню, мы пришли в старый город небольшой компанией, долго толкались в толпе, а затем уселись  на верхней террасе какого-то ошхоне (столовой)..  Вровень с нами  раскинулась  пышная шапка  высокого карагача – дерево, которое Есенин видел впервые.  Сверху зрелище было еще  ослепительнее, и мы долго не могли заставить Есенина приступить к еде.  В петлице у Есенина была  большая желтая роза, на которую он все время бережно  посматривал, боясь,  очевидно, ее смять» (8).                                               
                В.И.Вольпин  познакомил Сергея Есенина  с Николаем Николаевичем Кулинским,  первым  директором  Туркестанской публичной библиотеки  после  революции,  хорошим знатоком поэзии и великолепным собеседником.  С.Есенин, А.Ширяевец, В.Вольпин    в гостях у Н.Н.Кулинского  на террасе вели  задушевные  беседы, читали  стихи  Выяснилось, что во время мировой войны и Есенин, и Кулинский служили санитарами. Более того, оказалось, что Н.Кулинский окончил по библиотечному делу  Народный  университет  Шанявского, в  котором в 1913-1914 годах учился С.Есенин.   
              Для привлечения читателей  Н.Кулинский  с 1918 по 1922 годы  создал  при библиотеке  «Студию искусств», которая представляла собой небольшой самодеятельный театр с весьма интересным репертуаром.   С.Есенин выступил перед слушателями  «Студии искусств», которая называлась также и «Студией  живого слова». Об этой встрече оставила воспоминания Евгения Эммануиловна .Ромонат, одна из слушательниц студии: «Занятия наши проходили  в помещении библиотеки, когда в ней не было посетителей. Есенина сюда привел Ширяевец, которого мы все хорошо знали. Он представил своего друга,  и 
   тот без предисловий и уговоров стал  читать свои стихи. Читал очень просто, без рисовки  и завывания, как иные поэты. Каждое его слово будто ложилось в душу, а все мы, студийцы, именно в этом кое-что понимали после серьезных занятий с  Кулинским.  Не могу забыть, как  он читал «Песнь о собаке» - удивительно точно и человечно, так что слезы  появились у многих на глазах, да и сам поэт, кажется,  был растроган, и голос его дрожал. Чувствовалось, что он не декламирует, а переживает то, что запечатлено в слове. В этот  момент  для нас не важно было, что это читает сам Есенин, и значительным казалось то чувство сострадания и боли, которое поэт донес не только словом, но и сердцем, голосом, душой. Эта встреча произвела на нас  всех огромное впечатление и наложила отпечаток на дальнейшие наши занятия: Хотелось проникнуть  в глубины поэтического слова, ощутить в нем ту  проникновенность и человечность, какие слышны были в голосе Есенина»(9). 
             Есенин не планировал публичных выступлений в Ташкенте, но и не мог  отказаться от предложений  рассказать о себе и своем творчестве ташкентским читателям.  В.И.Вольпин вспоминал:  «Ташкентский союз поэтов  предложил Есенину устроить его вечер. Он согласился , но просил организовать его  возможно скромнее, в более или менее интимной обстановке. Мы наметили помещение Туркестанской публичной библиотеки» (10). 
        Литературный вечер состоялся 25 мая  1921 года. Об этом культурном событии сохранились воспоминания  очевидцев.  Организационные хлопоты легли на плечи  заведующей  детским  залом библиотеки  Александры Евгеньевны Николаевой, которая до работы в библиотеке преподавала русский язык и литературу школьникам..  Ее дочь,  Селуянова Наталья  Александровна, вспоминала: «Большим событием для ташкентцев был приезд Сергея Есенина. Мама устроила вечер у себя в детской библиотеке. Работа по подготовке вечера была очень большой, так как в читальный зал пришлось впустить очень много народу, для чего надо было получить  специальное разрешение. А.В.Ширяевец уже не работал в библиотеке, но приходил ежедневно,  так как был с мамой в товарищеской дружбе 
   и помогал ей в организации этого вечера. В первой комнате продавались сборники стихов Есенина.  На вечере присутствовало много поэтов: Джура, Ширяевец, Светлый, Вольпин, Дружинин и др. Народу собралось очень много, было душно, окна не пропускали воздуха, так как на них висели желавшие слушать Есенина и не попавшие в зал. Читал Есенин очень выразительно, и его чтение оставляло глубокое впечатление. Овации  были бесконечны. Впоследствии я слышала много чтецов  в Ленинграде и Москве, но даже превосходные чтецы не производили такого впечатления. Только бесстыдство некоторых фраз  заставляло опускать глаза и краснеть. Дамы, особенно пожилые, глаз не сводили с Есенина, так как он и внешне был великолепен. В нищем, по тому времени, Ташкенте, когда  на службу ходили в сшитых дома тапочках и даже босые, он был в серо-зеленом костюме и лакированных туфлях. Я не смела попросить у него автограф, как другие, так как была еще очень застенчива.».(11).        
           Оставил воспоминание о вечере и присутствовавший на нем В,Вольпин: «Небольшая  зала библиотеки была полна. Преобладала молодежь. Лица у всех были напряженные. Читал Есенин с обычным своим мастерством. На аплодисменты он отвечал все новыми и новыми стихами и умолк совершенно обессиленный . Публика не хотела расходиться, а в перерыве покупала все книги Есенина, выставленные  союзом для продажи. На все просьбы присутствовавших прочитать хотя бы отрывки из «Пугачева», к тому времени  вчерне  уже  законченного, Есенин отвечал отказом» (10).
          С.Есенин  передал в фонды Туркестанской публичной библиотеки  по одному экземпляру своих книг, привезенных в Ташкент. В отделе редких книг Государственной публичной библиотеки имени Алишера  Навои с 1921 года  хранятся  книги С.Есенина, изданные в 1918 – 1921 годах: «Сельский часослов» (М.,1918), «Трерядница» ( М.,1920), «Звездный бык» (М.,1921,,»Радуница» (М.,1921). Купить их в то время из-за материальных трудностей библиотека вряд ли могла 
        28 мая 1921 года Есенин побывал в гостях у  В.И.Вольпина,  жившего  в доме на Иржарской улице в центре Нового города Ташкента.. Устроить отдельный прием дорогому  гостю Вольпин  считал своим  долгом, так как хорошо помнил радушный прием  в Москве.  Вместе с женой Миной Соломоновной   подготовили  для  гостей  богато убранный  стол, украсив его  ягодами и фруктами, о которых в Москве можно было только мечтать. Были приглашены близкие друзья С.Есенина. 
             В этот  день никто не спешил на службу.  В непринужденной  обстановке  велась беседа на различные темы. Говорили и о скором  отъезде  московских друзей.  Когда зашел разговор о поэме  «Пугачев», то многие стали просить гостя  прочитать вновь написанное.   Есенин  не стал возражать.  «Он  почти целиком  прочитал свою трагедию  через два дня у меня на квартире, - вспоминал В.Вольпин. - . Долго тянулся обед, затем чай, и только когда уже начало темнеть, Есенин стал читать. Помнил он всю трагедию на память и читал, видимо, с большим наслаждением для себя, еще не успев привыкнуть к вещи, только что законченной. Читал он громко, и большой комнаты не хватало для его голоса.  Я не знаю, сколько длилось чтение, но знаю, что, сколько  бы оно не продолжалось, мы, все присутствующие, не заметили бы времени. Вещь производила огромное впечатление.  Когда он, устав, кончил чтение, произнеся заключительные строки трагедии, почувствовалось, что и сам поэт переживает трагедию, может быть, не менее большую, чем его герой.
                      Боже мой!
                      Неужели пришла пора?
                      Неужель под душой также падаешь, как под  ношей?
                       А казалось… казалось  еще вчера…
                       Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…
       Он кончил. И вдруг раздались оглушительные аплодисменты. Аплодировали не мы, нам это в голову не пришло. Хлопки и крики неслись из-за открытых окон (моя квартира была на первом этаже), под которым собралось несколько десятков человек, привлеченных  громким голосом Есенина. Эти приветствия незримых слушателей растрогали Есенина. Он сконфузился и заторопился уходить. Через несколько дней он уехал дальше в глубь Туркестана, завоевав  еще один город на своем пути» (12).   Хозяину дома  при прощании С.Есенин передал свою 
    книжечку «Исповедь хулигана» с дарственной надписью: «Валентину Ивановичу Вольпину на добрую память. Сергей Есенин».
             В.И.Вольпина в 1922 г.  вновь командируют  в Москву.  Встречи с Есениным  возобновились. По воспоминаниям В.Вольпина, его и Д.Айзенштадта  пригласили  в кафе «Стойло Пегаса» на свадебный ужин Сергея Есенина и Айседоры Дункан.   
            В.Вольпин постепенно втягивался в ритм московской деловой  и культурной жизни столицы. Его преследовала мысль, что возвращение в Ташкент будет  уже не радостью для него, а своеобразной добровольной  ссылкой в  отсталую провинцию с национально окрашенным  содержанием. И он принимает решение о   переезде  в Москву.
           Все попытки  найти себе дело по душе в Ташкенте  были тщетными.   Совместно с писателем  Борисом Лавреневым в марте 1922 года  пытается  издавать   литературно-художественный еженедельник  «Парус», но  коллегия Госиздата  отклонила их  предложение «вследствие недостатка  технических средств печати и по мотивам  несвоевременности».(13).  В.И.Вольпин стал редактировать  журнал «Искусство и театр», детище  проводимой новой экономической политики в Туркестане.  Возглавляемая им  редколлегия  решила создать «независимый орган», который должен освещать только  вопросы искусства, обходя  стороной злободневные  политические и общественные вопросы.  В  журнале  публиковались статьи и рецензии, в которых  просматривался «тонкий аромат мистики». Литературный процесс после 1917 года  не привлекал внимания журнала.  В.И.Вольпин  напечатал   статью «Театр слова». По мнению рецензентов,   истинный смысл  статьи был не очень понятен  читателю  из-за насыщения  текста статьи высокопарными и абстрактными  выражениями, такими  как  «девственный динамизм», «гордое начало вечности», «элементы органического средства», «гармония спайки» и др.   Понятен был только вывод,  что будущее принадлежит  театру, в котором  властвует  раскрепощенное слово.
         Против подобного  «словоблудия»   в журнале «Искусство и театр» выступил  Борис Лавренев, не  поддержавший  теоретические  позиции  автора статьи.  В  публикации  «Христолюбивая  Полингенезия» он  подверг критике  работу В.Вольпина как редактора, заявив 20 октября 1922 года  в «Туркестанской правде», что  он в журнале Вольпина не принимает участия из-за его  безвкусицы.  Позиция Бориса Лавренева была поддержана  Наркомпросом.  Журнал  перестал печататься.  
          В 1923 году  В.И.Вольпин  переезжает  в Москву  на постоянное жительство. Поселился  в квартире по адресу Покровка, 9, кв. 12. На первых порах  испытывал трудности  с устройством быта. Приходилось продавать книги из своей большой библиотеки. Очень пригодились хорошие связи с  букинистом  Д. Айзенштатом. В послевоенные годы В.И.Вольпин  вспоминал об этом периоде своей жизни: «Я тогда только что переехал на постоянное жительство из далекого Ташкента в Москву и был частым посетителем лавки и, в частности, Есенина, с которым был знаком раньше.  Я перевез из Средней Азии  в столицу свою библиотеку, около 9 тысяч книг, часть которой и реализовал  через «имажинистскую лавку», как её сокращенно называли в книжных кругах. В связи с этим Давид Самойлович несколько раз  посещал меня на Покровке, осматривал книги, помог отобрать для продажи что нужно, или, вернее,  что не очень мне было нужно в те времена»  (14).   
             Летом  1923 года после длительного вояжа по Европе и США  возвратились в Россию  Сергей Есенин и Айседора Дункан.  В.И.Вольпин не только стал встречаться с ними, но и оказался  свидетелем  сложных  сцен в отношениях Есенина и Дункан.   «Совместная жизнь  Есенина и Дункан сложилась неудачно для них  обоих, - писал В.Вольпин в неопубликованной  статье «Сергей Есенин и Айседора Дункан». -  Здесь сказались разница в культуре и жизненных навыках, противоречивость взглядов   на искусство.  По-видимому, имело немаловажное значение и то обстоятельство, что супруги объяснялись друг с другом, главным образом, мимически, жестами, так как Дункан почти не научилась говорить по-русски, а Есенин не мог и не хотел объясняться ни на каком другом языке, кроме русского. 
          Кочевой образ жизни без своего угла, богемность,  космополитичность Дункан, не имевшей родины, оторванность от 
   родины Есенина, - все это обострило их отношения. Есенин очень тосковал за границей, скучал по Москве, презирал уклад западной жизни, мало писал и много пил, как пила, впрочем,  и Айседора Дункан, за много лет аристократической жизни привыкшая начинать свой день с коньяка и заканчивать его на рассвете  шампанским.
           Есенина пугало творческое, как ему казалось, бессилие, ему нужно было окружение родной стороны, его тянуло домой к друзьям. Дункан все оттягивала возвращение в Москву, связанная многочисленными контрактами. Между ними  учащались недоразумения, переходящие в ссоры, назревал  острый конфликт» (15). 
         В.И.Вольпин был косвенным свидетелем  развития близких  отношений между Сергеем Есениным и Надеждой Вольпин, своей двоюродной сестры,   талантливой поэтессой.  И здесь все развивалось  не так, как этого  хотелось. Все закончилось неожиданным отъездом Надежды  в Петроград, где она 12 мая 1924 года родила сына Александра.
          В Москве В.Вольпин  устраивается  на работу заведующим  книжным и издательским  отделами  Государственного универсального магазина (ГУМ),  имевшего  при себе собственное издательство. Предложил  помощь С.Есенину в печатании  «Москвы кабацкаой».  Подготовили вместе макет книги. Переговоры об издании велись с ноября 1923 года. В них принял участие поэт Г.Светлый (Г.И.Павлюченко), который встречался с Есениным в Ташкенте и позже  переехавший в Москву.  2 декабря 1923 года  он  писал: «Сережа! Я несколько раз заходил в «Стойло, но не застал. Со сборником («Москва кабацкая») выгорело с некоторыми изменениями. Если особых событий сегодня не произошло, то дело верное. Хорошо завтра зайти между 7-8 ко мне. Г.Светлый» (8). 
Необходимо было подписать издательский договор. Текст  договора  составил В.Вольпин,  зачитавший  его  по телефону С.Есенину, который находился на лечении в санатории. . Нуждающийся в средствах Есенин согласился с предлагаемыми  условиями договора,   предполагая  получить аванс за книгу. Подключил к своим делам Галину Бениславскую.  19 декабря 1923 года  писал  В.Вольпину: «Дорогой Валентин Иванович! Будьте добры выписать деньги на имя Галины Бениславской. Договор подпишу, как выйду из санатория. Жму Вашу руку. С приветом С.Есенин». (16).  Но договор не был подписан. Изменились обстоятельства. Стал более жесткий государственный контроль за изданием книг. Отдельные  строки стихотворений из цикла «Москва кабацкая» настораживали некоторых работников издательства ГУМ. . Чтобы их печатать, требовалось  разрешение Главлита. По каким-то причинам  преодолеть цензурные рогатки  В.Вольпин не смог.  И тогда родилась идея об авторском издании, что было легче осуществить, не вступая в противоречия с утвержденными правилами издания книг и журналов.
              Во времена начавшейся новой экономической политики в Москве и  Петрограде  появилось много частных издательств, таких как «Радуга», «Мысль», «Современные проблемы» и  др. Необходимо было решить вопрос  финансирования  издания, так как необходимых средств не было ни у Есенина, ни у Вольпина. Нужен был спонсор. Поддержку   получили  со стороны  земляков по Могилеву  А.М.Калмановского и М.С.Морщинера 
          «В самом конце 1923 года, -  вспоминал  Иосиф Семенович Морщинер,  - Александр Маркович Калмановский, мой близкий товарищ, однокашник по Могилевской гимназии, сказал мне, что виделся недавно с другим нашим земляком – Валентином Ивановичем Вольпиным, служившим, помнится, в редакционно-издательском и рекламном отделе ГУМа.  Вольпин сообщил  Калмановскому, что он близок с Есениным, что цикл стихов «Москва кабацкая» поэтом уже завершен.  Вольпин предложил Калмановскому полумать, нельзя ли помочь поэту опубликовать эти стихи. По словам Вольпина,  денег на это нужно немного – червонцев тридцать-сорок, а выпустить в свет можно как авторское издание. Дело это, по мнению Вольпина, надежное – книжка разойдется очень быстро, и не только расходы оправдаются, но и прибыль может  быть немалая» (17).  
            Принципиальное согласие было   достигнуто. Об этом В.Вольпин тут же  сообщил С.Есенину, предлагая новый вариант издания книги. «Дорогой Сергей Александрович! – писал он 28 декабря 1923 года.  – Вследствие некоторых обстоятельств, о которых я сообщу Вам лично, ГУМ отказался печатать «Москву кабацкую».  Однако такую  книгу необходимо издать во что бы то ни стало, и потому я, посоветовавшись с Галиной Артуровной, решил устроить ее иначе. И устроил. Есть лицо (Ваш поклонник) Александр Маркович Калмановский, который берет ее за 35 червонцев, обещая издать скоро и хорошо, согласно Ваших указаний. 
           Для того чтобы дело сладилось, необходимо:
1)      заключить договор вроде гумовского, который – помните? – я Вам читал и
2)       провести ее предварительно через Главлит, если возможно полностью, а если нет, то с купюрами, поставив вместо текста точки.
  Я охотно бы взял на себя хлопоты по проведению этого дела, за исключением Главлита, которые поручите  кому-нибудь, имеющему там связи, хотя бы  Анатолию Борисовичу (Мариенгофу), сообщив ему мой адрес и связав его со мной.
      Если мое предложение Вас устраивает, то вышлите краткую доверенность, заверив в конторе дома или милиции свою подпись. Деньги сейчас же, после прохождения рукописи через Главлит, будут получены и пересланы Вам или переданы сестре. 
     Очень хотел бы Вас повидать. Как Вы себя чувствуете? Как работается? Черкните и присылайте доверенность. Ваш Вал. Вольпин» (18). .
       С.Есенин согласился с новым  предложением.  Быстро заверил доверенность на имя  Валентина Вольпина и  1 января 1924 года  послал ему письмо:  «Дорогой Валентин Иванович! Очень благодарен Вам за устройство  с книгой. Посылаю Вам доверенность и прошу отпустить из Вашего склада за деньги 2 книги моей сестре – Когана и Устинова о новой литературе. Буду весьма признателен. Привет Вашей супруге и Светлым. Надеюсь, что скоро свидимся. Очень хорошо было бы, если б издатель сделал один оттиск наскоро. Это нужно Воронскому. Он в «Красной нови» пускает обо мне большую  статью с большим вниманием к «Москве кабацкой». Привет и уважение. С.Есенин» (19). 
       Вскоре состоялась встреча  всех заинтересованных в издании книги «Москва кабацкая» на квартире В.И.Вольпина. «Однажды, придя к Валентину Ивановичу Вольпину, - писал  И.С.Морщинер, - застал у него Есенина. Прежде мне приходилось видеть его лишь в «Стойле Пегаса», куда я изредка захаживал, да как-то видел его на улице.  Здесь же мне впервые довелось увидеть поэта в домашней обстановке. Он совершенно очаровал меня и всем своим обликом, и манерой держаться – простой, любезной и в то же время полной достоинства. Разговор наш, понятно, шел вокруг предполагаемого издания. Я, ничего не утаивая, сказал ему, что издать книгу мы хотим, но денег у нас маловато, придется где-либо призанять, думаю, что это удастся. Предложил поэту на выбор – либо стать участником издания, то есть получить свою долю в прибылях и, само собой разумеется, участвовать и в убытках, если они будут, либо же получить свой твердый гонорар и тогда ни в прибыли, ни в убытках не участвовать. Есенин ответил, что мы – издатели, а он – автор. Он хочет лишь получить свой гонорар,  и тут же назвал свою авторскую ставку – столько-то за строку, сказал, что ему до сих пор так платили.  С названной Есениным ставкой я немедленно согласился. Мысль о какой-либо торговле с поэтом казалась мне кощунством.  Никакого письменного договора мы не заключили, все покоилось  на «джентльменском соглашении» - мы безгранично доверяли поэту, а он  удовольствовался заверениями В.И.Вольпина, что он нас обоих  знает, что мы люди   порядочные и не подведем.  Расстались мы на том, что мы, «издатели», попытаемся   как можно скорее достать нужные деньги, обо всем будем ставить в известность   Валентина Ивановича, а уж он будет извещать Есенина» (17).
      19 января 1924 года  было оформлен документ, по которому  «И.С.Морщинер, с одной стороны, и В.И.Вольпин – с другой, действующий  по доверенности С.А.Есенина, заключили  настоящее соглашение на «Москву кабацкую» размером 524  строки, тираж 3000 экземпляров» (17). Был подготовлен  новый  макет сборника «Москва кабацкая». 
       Но получить разрешение в столице на издание  «Москвы кабацкой»  не удалось..12 января 1924 г. Г.А.Бениславская в  связи с этим писала Вольпину: «Валентин Иванович! Дело вот в чем: Главлит принципиальное согласие дал на «Москву кабацкую», но чтобы они выдали бумагу, надо точно указать: 1) кто издает (изд – во); 2. В какой типографии будет печататься и 3.Какой тираж.  Сообщите мне эти сведения в «Бедноту» (2 – 59 – 44) сегодня или в понедельник утром, тогда я в понедельниу же получу разрешение. В «Беднте» вызовите к телефону Назарову или Козловскую и передайте. Кстати сообщите  -  будете ли Вы в понедельник в ГУМе. Всего хорошего. Привет от Сергея Александровича. Г.Бениславская». (ГБЛ, ф. 416,  карт. 6, ед. хр. 26).   Выполнить  требования Главлита не удалось. Печатание книги срывалось. 
  Тогда Н..Морщинер предпринимает попытку издать книгу в Петрограде. Попросил помощи у  своего друга Е.Д.Иоффе, который  должен был поехать в служебную командировку в северную столицу.  «Мы решили, - вспоминал И.Моршинер, - что он воспользуется этой поездкой, чтобы прощупать возможности  для издания в Петрограде. Вольпин вручил нам полученную от Есенина рукопись «Москвы кабацкой», и Евсей Давыдович повез ее с собою в Петроград. Вернувшись оттуда, он сообщил, что виделся  с руководителем Петроградского отделения Госиздата Ионовым и тот  согласился помочь выпустить «Москву кабацкую» авторским изданием, если автор или лица, им уполномоченные, оплатят полностью счета Госиздата за бумагу, типографские расходы и полагающуюся накидку в несколько процентов на организационные расходы .Рукопись Иоффе оставил Ионову» (17). Из Петрограда  И.Ионов 24 марта 1924 года телеграфировал  С.Есенину: «Москву кабацкую сдал в печать. Все будет стоить только 27 червонцев. Сделаю хорошо.  И.И.Ионов» 
        Опять нужно было решать вопрос с предварительной оплатой. Выход  подсказал Е.Иоффе. У него был  хорошо знакомый антрепренер, который разъезжал по провинциальным городам, давая в местных цирках или залах спектакли французской борьбы. Он предложил организовать в Петрограде вечер поэзии Сергея Есенина.  По его мнению, доходы с вечера будут немалые, что позволит вполне оплатить издание книги.  Имея большой опыт, он брался  снять помещение,  заказать и расклеить афиши, организовать продажу билетов.  
          Вновь сели за  составление сметы, куда включили расходы на проезд от Москвы в Петроград и обратно,  оплату афиш, билетов, гостиницы. Денег должно было хватить на все.  Через В.Вольпина сообщили о новом замысле С.Есенина.  Поэт согласился выступать, но попросил дополнительного вознаграждения.  Названная С.Есениным сумма удовлетворила всех.
        С.Есенин  стал готовиться к выступлению. Предполагал, что его публичное слово будет контролироваться, а о вечере появятся публикации, он подготовил краткие  тезисы выступления, а организаторам вечера переслал для информирования журналистов   некоторые газетные материалы. 30 марта 1924 года писал   Е.Д.Иоффе: «Уважаемый Евсей Давыдович! Посылаю Вам незначительную часть  вырезок и краткие тезисы слова.  Думаю, что много и пространно писать не стоит. Этого будет достаточно, тем более что я  задеваю чисто  формальную сторону в искусстве. Жму Вашу руку. С.Есенин. 30.Ш.24. Тезисы пусть будут зарегистрированы. Но на афишу их не надо». (20). 
         Поэтический вечер С.Есенина  надолго запомнился  ленинградским зрителям.  Поэт был в ударе. Не было ни одного стихотворения, которое бы разочаровало публику.  Есенин несколько раз выходил раскланиваться с аплодирующим залом, но публика требовала все новых и новых стихов. Поэт, показывая на горло, умоляющим голосом произнес: «Спасибо! Больше не могу!»  Вечер закончился полным триумфом.  Без всяких преувеличений С.Есенин 15 апреля 1924 года писал Г.Бениславской: «Вечер прошел изумительно. Меня чуть не разорвали»
         Книга «Москва кабацкая»  вышла  в Ленинграде  до середины июля 1924 года.   
        У В.Вольпина  хранился  наборный экземпляр «Москвы кабацкой» в полном объеме. Уже после издания книги   был подготовлен  рукописный сборник «Сергей Есенин. Два ненапечатанных стихотворения  1923 года». На первой странице  в скобках указано «Айседоре Дункан».  Затем  даны тексты двух стихотворений: «Сыпь, гармоника! Скука, скука…» и «Пой же, пой. На проклятой гитаре…».  Неопубликованные стихотворения С.Есенина стали расходиться среди поклонников поэзии.  Против посвящения этих стихов Айседоре Дункан  в газете «Правда» (1926, 4 апреля) с опровержением выступила сестра поэта Е.А. Есенина: «… считаю необходимым заявить, что стихи «Сыпь гармоника! Скука…Скука…» и  «Пой же, пой! На проклятой гитаре…», якобы посвященные А.Дункан, написаны братом моим в 1923 году  и не раз читались им на литературных вечерах.  Эти стихотворения входят  в цикл «Москвы кабацкой» и никогда никому не посвящались». Тем не  менее, на экземпляре, который был у В.Вольпина, посвящение «Айседоре Дункан»  значилось.  Об этом можно судить по пояснению к копии этого рукописного сборника: «Стихи  предназначались для сборника «Москва кабацкая и  не были пропущены цензурой. Переписаны с полученного от В.И.Вольпина экземпляра, напечатанного на пишущей машинке и сверенного с подлинником поэта В.Эрлихом. Москва 16 февраля 1926 года. В.Цветков». (21).   
      Весь тираж  «Москвы кабацкой» был привезен в Москву. .  Продавать  книгу  стали в конце августа, так как 18 августа 1924 года В.И.Вольпин писал С.Есенину в Константиново, что  «Москва кабацкая» в продаже еще не появлялась.    Книгу  стали  продавать   на комиссионных началах со  скидкой 40% в книжном магазине «Маяк», принадлежавший обществу политкаторжан и ссыльнопереселенцев, который находился на Петровке недалеко от Столешникова переулка.  Книга была распродана быстро, уже через месяц  ее на прилавке книжного магазина не было. «Мы полностью рассчитались с автором, - вспоминал И.Морщинер, - уплатив ему  гонорар по той ставке, которую он сам себе назначил. За вычетом расходов по изданию осталась и прибыль, которую мы, помнится, поделили на  три части – Иоффе, мне и антрепренеру, который хотя и не понес расходов, но, бесспорно, заслужил свою долю и идеей о встрече,  и своими хлопотами.  Александра Марковича Калмановского и Валентина Ивановича Вольпина, которые не участвовали в коммерческой стороне предприятия, мы пригласили на ужин в ресторане, которым мы отметили успешное завершение дела» (17) .
      15 мая  в Старо-Екатерининской больнице Москвы  неожиданно от скоротечной болезни менингита умер  поэт А.В. Ширяевец. С покойным поэтом В.Вольпин дружил долгие годы в Ташкенте, встречался в Москве.   С.Есенин и В.Вольпин  принимают непосредственное участие в похоронах друга. Через  несколько дней  С.Есенин, П.Орешин и С.Клычков   назначаются    Правлением Союза писателей  душеприказчиками   по литературному наследству А.Ширяевца.  Было  решено   образовать  «ширяевский  архив» и  подготовить  к печати книгу стихотворений А.Ширяевца.   В.Вольпин   участвует  в составлении  «Акта  по переписи вещей, денег и рукописей А.В.Ширяевца и  описи рукописей и вещей»,  подписанный 13 июня 1924 года   В.Л.Львом-Рогачевским,  В.И.Вольпиным, А.С.Балагиным и П.В.Орешиным. (22) 
В  московском журнале  «Жизнь» (1924, № 1) В.И.Вольпин опубликовал некролог «Александр Щиряевец», в котором высказал высокую  оценку творчества  «волжского соловья», сообщил краткую его биографию. 
       Встречи с  С.Есениным  в последующий период  были редкими из-за частых и длительных отъездов поэта из Москвы.  В.Вольпин  тщательно собирает  все  публиковавшиеся  материалы о его  творчестве.   В августе 1924 года  он  напоминает С.Есенину о  присылке автобиографии и фотографии, которые поэт ему предварительно обещал. Отмечает  перемены в поэзии С.Есенина. «Случайно прочитал Вашу «Песнь о великом походе», - писал В.Вольпин поэту в Константиново. – Она меня очень порадовала несколькими своими местами, почти предельной музыкальной напевностью и общей своей постройкой. Хотя в целом, надо сказать, она не «есенинская». Вы понимаете, что я хочу этим сказать?» (23).
        В 1924 году С.Есенин планирует выпускать  книги в  издательстве «Современная Россия».  .  После отъезда поэта  на Кавказ, издательские хлопоты  легли на плечи Г.Бениславской.   Она должна была  решить несколько вопросов, связанных с подготовкой книги.   Приняла с благодарностью помощь при подготовке  сборника, предложенную. В.Вольпиным, у которого был хороший опыт  редакторской работы.   «В редактировании принимает участие Вал. Ив. Вольпин, - сообщала Г.Бениславская на Кавказ С.Есенину. -  Он вообще много помогает своими советами.  «После скандалов» он будет продавать.  Его бы чем-нибудь надо отблагодарить. Мне пришла мысль: на сборнике этих революционных стихов написать, что  это  под  редакцией Вольпина.  Может, это вообще ерундовая  мысль, в делах этих я – дите, но Вы напишите Ваше мнение» (24).   В сохранившихся ответных письмах С.Есенина Г.Бениславской  ответов на поставленные ею вопросы не  было. Предложение об указании в книге редакторства В.И.Вольпина  было также поэтом проигнорировано.
        В 1925 году В.И.Вольпин  переходит работать  заведующим книжным магазином  ЗИФ (издательства «Земля и фабрика») в Москве. Он помогает реализовать изданные есенинские сборники.  Об их   отношениях  можно судить по  содержанию  записки С.Есенина, которую принесла 14 октября 1925 года  В.Вольпину  сестра поэта Е.А.Есенина: «Дорогой Валентин Иванович!  Будьте добры, дайте на мой счет сестре моей несколько книг. Зайду, расплачусь. Соня кланяется.  Звоните. Чай и мед к Вашим услугам, а хозяева – вплоть  до кинематографа. 4-91-53. Ваш С.Есенин» (25).  Во время таких дружеских встреч С.Есенин  вручил  В.Вольпину   книгу «Персидские мотивы» с дарственной надписью: «Милому Вольпину. Люблю, люблю. С.Е.» (26).  
           Как один из близких друзей  В.И.Вольпин  был на свадебном вечере  Сергея Есенина  с Софьей Толстой.   
            После возвращения С.Есенина и С.Толстой  из Баку  в Москву В.Вольпин  с  Д.Айзенштадтом изредка  встречались  с поэтом. «Навещали мы Есенина и тогда, когда он жил  уже на семейном положении, в Померанцевом переулке,»- вспоминал позже В.И.Вольпин. (27). 
         А дальше все пронеслось как в калейдоскопе. В.Вольпин знал, что Есенин лег в клинику на лечение, надеялся, что он выйдет из больницы полным творческих сил. Для него весть о трагической гибели поэта в Ленинграде была неожиданной. Он не мог быть  в стороне  от  траурных событий,  принимал  непосредственное участие в организации похорон поэта  в Москве. 
           1 января 1926 года  в «Доме Герцена» состоялось организационное собрание по увековечению  памяти С.А.Есенина.  Были составлены первые рекомендации, среди которых: «1. Назвать деревню, в которой родился С.А., и ближайшую к ней  ж.д. станцию  его именем, 2) основать в деревне нардом или избу-читальню, присвоив им имя поэта. 3) в Москве и Ленинграде создать приюты для беспризорных имени С.Есенина, 4) поставить памятник С.Есенину в Москве, 5) переименовать одну из московских улиц в улицу Сергея Есенина, 6) открыть библиотеку имени поэта и 7) создать при «Доме Герцена» Есенинский уголок.  Эти пункты более детально  обсуждались  на заседаниях  образованного 8 января 1926 года Комитета по увековечению памяти С.Есенина. В Комитет вошли  писатели, друзья и близкие Есенина.  В.Вольпин был  утвержден  членом, а затем и секретарем   Комитета. 
        16 января 1926 года он записал  в альбом давнему приятелю, поэту Николаю Николаевичу .Минаеву  акростих «О Сергее Есенине»:
Сердце питая скорбью и нежностью,
Ежеминутно сгорая в ночи,
Радость топя в пугливой мятежности,
Есенин шептал:  - Сердце, молчи…
Жалость-любовь повсюду рассеяна,
Ангелов больше в мире нет,
  
Если земля усердно  засеяна,
Сердце зажжет нездешний свет.
Есенин, друг мой, смерть так тосклива,
Но ты приручил её, сделав своей,
И дремлет, и меркнет плакучая ива
Над ранней свежей могилой твоей.
        Вольпин всегда выступал против распространявшихся искаженных фактов  из  биографии С.Есенина, а сплетен, кривотолков и наговоров после смерти поэта было более чем достаточно. Некоторые друзья поэта, не разобравшись в принципиальных вопросах творческой биографии С.Есенина,  пытались заработать дешевую славу на его имени.  5 марта 1926 года в «Вечерней Москве» появилась небольшая анонимная информационная заметка «Пьеса «Есенин», в которой сообщалось, что поэты Олкг Леонидов и Рюрик Ивнев закончили работу над драмой «Есенин»  в 4-х действиях и в 8 картинах.  Предусматривалось, что  зритель увидит драму в конце театрального сезона, но до постановки будет устроено чтение и обсуждение пьесы в Политехническом музее.  Первое чтение состоялось 19 марта 1926 года в Доме печати.  Большинство присутствовавших на  обсуждении драмы «Есенин» резко отрицательно отозвались о содержании пьесы, о ее композиции и возможной постановке. Авторов пьесы и в выступлениях, и в появившихся публикациях  называли  не иначе как  халтурщиками, Московская Ассоциация Драматургов опубликовала протест в «Вечерней Москве» (29 марта 1926 г.), в котором утверждалось, что «появление такого рода произведения  -  халтура, беззастенчивость и бестактность, как общественного, так и литературного порядка». 
         В.Вольпин  26 марта  1926 года в «Красной газете» (вечерний выпуск)  опубликовал статью «Пьеса «Есенин», в которой последовательно,  рассказывая  о содержании пьесы, приводил свои критические  оценки.  
          «Со дня трагической смерти С.Есенина прошел 81 день, -  писал В.Вольпин. - . Я не знаю, что делали за это время всякие другие люди, но зато я узнал теперь, чем были заняты Рюрик Ивнев и Олег Леонидов. 
               - Они писали пьесу.  
                 Они спешно, как будто боясь опоздать,  усердно писали пьесу. Скорей, скорей… 
             Пьеса эта читалась 19 марта в «Доме Печати», переполненном до отказа. Пьеса вызвала шумное одобрение значительной части публики и редчайшее  порицание критики, переходившее в ругань. 
              Кто прав?
               Конечно, критика и те немногие квалифицированные представители публики, которые с эстрады резко порицали авторов «Есенина».
                Облик Есенина (случайно или неслучайно  -  не знаем) искажен до неузнаваемости. Вместо живого, облеченного в плоть и кровь, страдающего человека, обреченного эпохой на роковое раздвоение;  вместо большого поэта, писавшего свои стихи с небывалой искренностью,  -  по 10 картинам пьесы ходил ходульный, выдуманный неврастеник, вызывающий к себе нехорошее чувство жалости, декламирующий (надо или не надо) стихи, говорящий стихами   впопад, а большей частью невпопад, а, если иногда говоривший и прозой, то такой скучной, суконной, провинциально-безнадежной, что становилось непонятным, как сами авторы не почувствовали этой фальши, всей лживости выдуманной ими  и оклеветанной фигуры поэта». 
. В марте 1926 года   «Есенинский  уголок»  был преобразован в  «Музей жизни и творчества  Есенина при  Литературном музее Всероссийского союза писателей». Руководителем Музея С.Есенина была утверждена Софья Андреевна Толстая-Есенина,  а  В.И.Вольпин  -  секретарем. 
        Основные усилия Комитета были направлены на сбор материалов о  Есенине. Вступать в полемику по поводу некоторых клеветнических публикаций В.И.Вольпин считал преждевременным. Когда сестра поэта Екатерина Александровна Есенина в газетах «Известия» (3 апреля), «Правда» (4 апреля), «Вечерняя Москва» (2 апреля) опубликовала  опровержение, что распространяемое «Послание Демьяну Бедному»  не принадлежит Есенину, то этой  публикации В.Вольпин считал достаточной.   
В середине 1926 года в  газетах стали появляться публикации с обвинениями покойного поэта в упадочности, что породило в стране волну «есенинщины». В «Комсомольской правде» 15 июня 1926 года молодая учительница Цецилия Фельдман выступила с заметкой «Мало ли есть вкусных ядов!», в которой высказала свое несогласие, что «Есенин  -  опасный поэт». В этом же номере газеты   литературовед Г.Бергман, отвечая на вопрос  Ц.Фельдман,  опубликовал статью «Есенин  -  знамя упадочных настроений», в которой  привел отрицательные  примеры из творческой биографии поэта, обходя стороной сильные стороны его поэзии.  С.А.Толстая предлагала от имени Комитета направить  опровержение  на некоторые факты статьи Г.Бергмана, но  В.Вольпин  после беседы с членами Комитета убедил её, что «это было бы по многим причинам неблагоразумно» . Он понимал, что  втягивание  Комитета в  дискуссию  отвлечет  сотрудников от основной деятельности. По мнению В.Вольпина, все силы  нужно направить на подготовку  мероприятий  к годовщине со дня смерти С.Есенина.     
       Средств  на приобретение материалов для музея выделялось  мало.   Вся надежда возлагалась  на помощь друзей.  22 июня 1926 года В.Вольпин пишет письмо  графологу  К.К.Владимирову: «Ссылаясь на личные переговоры с Вами, прошу Вас, согласно Вашему обещанию, не отказать в присылке  Комитету копий  имеющихся у Вас писем, стихотворений, фотографий и др. материалов, связанных с именем покойного поэта Сергея Есенина. Комитет заранее благодарит Вас за исполнение его просьбы.  Было бы очень желательно  получение от Вас и характеристики С.Есенина, сделанной с графологической точки зрения. Секретарь Вал. Вольпин. Было бы очень желательно, получение от Вас и характеристики С.Есенина, сделанной с графологической точки зрения». (28). 
         В.Вольпин  просит Общество культурной связи с заграницей оказать содействие в получении  вырезок иностранной печати о Сергее Есенине. Он непосредственно участвует в  работе по организации библиотеки  в Константинове, куда должны были прислать свои книги различные издательства страны.  24 июня 1926 года в связи с этим В.Вольпин   публикует в «Вечерней Москве»  письмо, призывая  издательства пожертвовать книги в библиотеку на родине С.Есенина. 
      По просьбе С.А.Толстой-Есениной   для Максима Горького Вольпин подбирает различные издания, появившиеся в печати после смерти поэта.  «Вот еще какое дело, Валентин Иванович, - писала С.А.Толстая из Крыма 4 августа 1926 года. – У меня здесь только на Вас надежда. Горький пишет, что он хочет написать о Сергее Александровиче в связи с тем, что о нем появилось в печати за это время. Газеты у него есть, ему нужны брошюры (например, Крученых и др.) и сборники. При всем желании отсюда я ничего не могу ему послать, а он просит поскорее. Эту просьбу Горького считайте в порядке работы Комитета,  так как свой материал Горький  дает нам для нашего сборника. Деньги, если можете,  возьмите из Комитета или же считайте этот долг за мной, до моего приезда. Не сердитесь на меня за беспокойство и не считайте это моей личной просьбой  -  это для общего дела. Если это Вас затруднит, попросите кого-нибудь другого или напишите мне поскорее, потому что лучше Горького не задерживать. Еще просьба  -  до поры до времени, пожалуйста, никому об этом не говорите. Адрес Горького: Максиму Горькому. Сорренто. Италия».». (29). Просьбу С.А.Толстой В.Вольпин выполнил.
       Сочувственно относился В.Вольпин к Софье Андреевне Толстой и Надежде Давидовне Вольпин, втянутых  в судебные разбирательства по дележу оставшегося после смерти Есенина его наследства, особенно гонораров за издаваемые собрания сочинений.  Он встречается с двоюродной сестрой, поддерживает ее в это сложное время. «Надежда Давидовна с Аликом  живут под Москвой на даче (в Покровском-Стрешневе), - пишет В.Вольпин  С.Толстой  30 июня 1926 года. – Она Вам шлет привет. Кажется, на 15-е  июля назначен суд  о наследстве» (30). 
        Откликаясь на  большой общественный интерес к биографии  и творчеству С.Есенина, В.И.Вольпин  подготовил и опубликовал в издательстве «Сегодня» в 1926 году небольшую брошюру «Памятка о Сергее Есенине».   . Это было первое наиболее полное  биобиблиографическое издание после смерти С.Есенина. Брошюра открывается  небольшим  разделом «Вместо предисловия». 
         «Всеобщая скорбь от трагической кончины Сергея Есенина  -  безмерна.  День его смерти и траурные дни, последовавшие затем, эта печальная эпопея сначала смутных слухов,  в дальнейшем  превратившихся в ужасный факт, перевозка тела в Москву, прощание тысяч людей с поэтом, щемящая боль  непоправимой утраты  -  все это требует какого-то закрепления сейчас же, не откладывая, пока детали, еле уловимые мелочи  не стерты  слабеющей памятью. 
        Отсюда выросло наше намерение дать «Памятку о Сергее Есенине». 
        Помимо хроники событий, составленной преимущественно по газетным сведениям, мы даем автобиографию Есенина в трех вариантах, при чем следует заметить, что заключительные строки  первого варианта и, по-видимому,  второй вариант в целом не удовлетворяли Сергея Александровича,  чем и вызван третий вариант, написанный им в октябре  прошлого   года.   Текст первого варианта заимствован нами из «Новой Русской Книги» Берлин, 1922, № 5,  текст второго варианта взят из статьи  С.Борисова «К биграфии Сергея Есенина» («Красная Нива», 1926, № 2,  третий вариант публикуется нами впервые.
       Библиография отдельных книг С.Есенина не претендует  на исчерпывающую полноту, является, насколько нам известно,  первой попыткой библиографической «Есенинианы».
         Факсимиле воспроизводит стихотворение С.Есенина, не появлявшееся в печати, Оно относится в 1916 году и предоставлено Издательству «Сегодня» Мальвиной-Марьяновой.
            Памятка подготовлена к печати В.И.Вольпиным».
      В «Памятке» также были напечатаны посмертные стихи С.Есенина «Клен ты мой опавший», «Синий туман. Снего-
вое раздолье»,  «Может поздно, может слишком рано», «Издатель славный»,  в основном  написанные поэтом во время лечения в клинике  перед отъездом в Ленинград. 
          Библиография включала  31 название изданных  авторских сборников стихотворений и поэм, статью «Ключи Марии», повесть «Яр», 16 сборников, в которых публиковались произведения С.Есенина и других  авторов, и  22  названия  газетных и журнальных публикаций о С.Есенине.  В дальнейшем работа В. Вольпина по сбору библиографических данных о жизни и творчестве С.А.Есенина была продолжена. В 1927 году в 1У  дополнительном  томе С.Есенина «Стихи и проза» (составитель И.В.Евдокимов)  была напечатана   составленная   В.И.Вольпиным   и Н.Н.Захаровым-Мэнским  наиболее полная для того времени  «Библиография», включающая  с начала творческого пути поэта до 1927 года  издания  стихов  и поэм, художественную прозу, теоретические книги и статьи, письма, автобиографии,  анкеты, манифесты,  декларации, сборники, альманахи и антологии.  Отдельный раздел был отведен «Литературе о Есенине». Составители в библиографию включили также стихотворные «Посвящения Есенину», опубликованные после смерти поэта.  
 В  сборнике «Сергей Александрович Есенин: Воспоминания»   (М.-Л., ГИЗ, 1926)   В.Вольпин опубликовал воспоминания «О Сергее  Есенине», обстоятельно рассказав о пребывании поэта в Туркестане в мае 1921 года.                         
        В 30-е годы В.И.Вольпин  работает в системе книжной торговли.  Был  одним из активных московских книголюбов, публикует материалы о редких изданиях книг.. Перед войной вместе с Д.С.Айзенштатом  начал готовить  книгу «Сто редких русских изданий», которая могла бы стать предшественницей  «Рассказов о книгах»  Н.П.Смирнова-Сокольского. 
           Во время Великой Отечественной войны  В.И.Вольпин  работал секретарем  Московского комитета  драматургов.  Под псевдонимом В.Нагель  им  была подготовлена интермедия к пьесе К.Симонова «Парень из нашего города» для Пензенского областного театра. Публикует заметки в московских и ташкентских газетах,  для фронтовых  агитбригад сочиняет частушки  и  сатирические стихи, обычно  исполняемые  артистом  эстрады Н.П.Смирновым-Сокольским. 
После войны В.Вольпин  подготовил к печати  «Три лилии. Романтическая повесть», сдал в издательство книгу «А.С.Пушкин в Москве».. Много сил потратил для сбора материала для  справочника  «Литературные улицы Москвы», но издательство «Московский рабочий»  расторгло договор, а  рукопись  объемной книги отправили в архив.  Не были напечатаны его воспоминания о С.Есенине и А.Дункан, которые  были  предложены  К.Зелинскому, составителю первого послевоенного сборника «Воспоминания о Сергее Есенине». . .
Умер В.И.Вольпин в Москве в 1956 году.  
 
Литература.
1.     Государственная . Библиотека . Узбекской ССР им. А.Навои. 1870-1970, -  Ташкент, 1972, -с. 48, 68  
2.      Геронимус Б.А. Борис Лавренев и туркестанские журналы  первой половины 20-х годов. – Научные  труды  Ташкентского гос. ун-та. -  Ташкент, 1970, вып  189. – С. 46. .
3.     Вольпин В.И. О Сергее Есенине. – С.А.Есенин в воспоминаниях современников  в  двух томах. Том 1., М., 1980. – С. 422.
4.     Там же - С. 423.  
5.     Вольпин В. О близком друге  (Отрывок  из воспоминаний)   -     Книга: Исследования и материалы. М., 1983, Сб. XLV1. – С.139.
6.     Там же. – С. 139.
7.     Вольпин В.И. О Сергее Есенине. – С.А.Есенин в воспоминаниях современников  в  двух томах. Том 1., М., 1980. – С. 423.  
8.     Там же, -С. 424.
9.     Тартаковский П.  Свет вечерний шафранного края.. (Средняя Азия в жизни и творчестве  Есенина). Ташкент, 1981, – С.93 – 94.
10.Вольпин В.И. О Сергее Есенине. – С.А.Есенин в воспоминаниях современников  в  двух томах. Том 1., М., 1980. – С. 425. .
11.Селуянова Н. Вспоминая 20-е годы в Ташкенте. – «Мир Есенина: Спец. (восьмой) выпуск совета Музея Сергея Есенина в Ташкенте. – 1993, декабрь. – С.4 – 5.
12.Вольпин В.И. О Сергее Есенине. – С.А.Есенин в воспоминаниях современников  в  двух томах. Том 1., М., 1980. – С. 425 – 426.  
13. Геронимус Б.А. Борис Лавренев и туркестанские журналы  первой половины 20-х годов. – Научные  труды  Ташкентского гос. ун-та. -  Ташкент, 1970, вып  189. – С. 47.  
14.Вольпин В.. О близком друге (Отрывки из воспоминаний). – . Книга. Исследования и материалы. М., 1983,  вып.. XLV1. - С. 139..
15. См. публикацию статьи В.Вольпина в данном сборнике.
16.Есенин С.А. ПСС, т.У1, - С. 161.
17.Белоусов В. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М., 1970. – С. 100 – 101.
18.Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы. – М., 1995. – С.  233 – 234.
19.Есенин С.А. ПСС, т. У1, - С. 163
20.Есенин С.А.ПСС, т. У1, - С. 164.
21.См. Есенин С.А  ПСС, т. 1, -С.604 – 605 (комментарии).
22.См. Есенин С.А. ПСС. Т УП ( 2 ), - С. 443. .
23. Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы. – М., 1995. – С. 243 – 245. .
24.Там же, -С. 256.
25.Есенин ПСС. т. У!. – С.275.
26.Есенин ПСС, т. УП ( 1 ), - С. 287.
27. Вольпин В.. О близком друге (Отрывки из воспоминаний). – . Книга. Исследования и материалы. М., 1983,  вып.. XLV1. - С. 140.  
28. Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы. – М., 1995. – С. 419 – 420.
29.. Там же,  С.430.
30.  Там же, С. 421.  

 
Из  архивного наследия
 Валентина Ивановича  Вольпина 
(1891 – 1956).  
 
 
В.И.Вольпин
Сергей Есенин и Айседора Дункан
(Страничка из биографии  поэта)
 
     С Айседорой Дункан (1876 – 1927) Есенин познакомился в Москве зимой 1921 года в студии художника Георгия Якулова.  Между ними  сразу, с первой встречи, возникла нежная дружба, скоро перешедшая в  большую любовь,  принявшую  впоследствии трагический оттенок. 
        Поэт оценил в замечательной танцовщице яркий, необузданный талант,  нестарящуюся  свежесть ее огромного дарования, заражающую эмоциональность ее искусства и искренние симпатии к молодой Советской республике, к русской революции, к которой она  -  выдающаяся представительница  буржуазного новаторского искусства, склонная к анархизму  -  могла увидеть и увидела лишь решительный отказ от старых канонов жизни. Великую Октябрьскую  социалистическую революцию Дункан приняла лишь как бунт.  Именно так она отражала в новых танцах с красным шарфом, как революционным символом, отношение к великой стране строящегося  социализма. «Бунтарем» и «протестантом» ощутил себя тогда и Есенин, легко перешедший от «космических» богоискательских поэм  к стихам, как ему казалось,  большевистским («Мать, моя родина! Я  -   большевик»). Поэмы эти   являлись лишь явлением эпизодическим и характерным для творчества Есенина в целом. 
        Привлекала, конечно, Есенина в Дункан и ее всемирная, признанная слава великой артистки, ее обаяние женщины и мастера искусства. 
         Дункан была покорена  поэтической стихийностью Есенина, ее постоянной художественной настроенностью, исключительной артистичностью натуры. Она не могла не полюбить волнующий музыкальный ритм его поэзии, содержание которой не понимала из-за незнания русского языка, но смысл и значение которой угадывала  по изумительной выразительности жестикуляции Есенина, помогавшего себе, при чтении стихов,  утверждающими взмахами рук.  Имела, конечно, и большое  значение его привлекательная молодость, одухотворенная песенным жаром, его слава большого  поэта, его уверенность  в своей поэтической миссии  («О, если б вы понимали, что сын ваш в России самый лучший поэт!» - писал он в 1920 году а «Сорокоусте», обращаясь к родителям).  
         Весной 1922 года поэт и танцовщица поженились, зарегистрировав свой брак в ЗАГСе, а 10 мая того же года вылетели в Кенигсберг, а оттуда предприняли длительное путешествие по Европе и Америке.  Побывали они в Берлине, Брюсселе, Париже, Риме, в Соединенных Штатах, в частности, в Нью-Йорке, а в августе 1923 года вернулись в Москву. 
          Совместная жизнь  Есенина и Дункан сложилась неудачно для них обоих.  Здесь сказалась и разность культур и жизненных навыков, противоречивость взглядов на искусство и, по-видимому, имело немаловажное значение, помимо многого другого, и то обстоятельство, что супруги объяснялись друг с другом, главным образом, мимически, жестами, так как Дункан почти не научилась говорить по-русски, также как и Есенин не мог и не хотел объясняться ни на каком другом языке, кроме русского.  В письме из Нью-Йорка к одному из московских друзей от 12 ноября 1922 года он писал: «… кроме русского никакого другого не признаю  и держу себя так, что ежели  кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски». 
        Кочевой образ жизни, без своего угла, безалаберность, богемность, космополитичность  Дункан, не имевшей родины, наконец, оторванность от русской почвы  -  всё это обостряло их отношения.  Есенин очень тосковал заграницей, скучал по Москве, презирал уклад западной жизни, мало писал и много пил, как пила, впрочем, и Айседора Дункан, которая  привыкла за много  лет артистической жизни начинать свой день коньяком и заканчивать его на рассвете шампанским. Есенина пугало, как ему казалось, его творческое бессилие, ему нужно было окружение родины, чтобы опять начать писать по-настоящему, его тянуло домой, к родным, к друзьям.  Дункан все оттягивала возвращение в Москву, связанная многочисленными контрактами. Между ними  учащались недоразумения, переходившие в ссоры, назревал острый конфликт. Он и произошел вскоре после приезда в Москву. Совместная жизнь стала невозможной. Есенин и Дункан развелись. 
        Встреча с Айседорой оставила глубокий и,  вероятно, неизгладимый след  во всем творчестве Есенина 1922 – 1925 годов.  Именно в это время в его поэзии все более и более усиливаются  любовные мотивы, ранее не  занимавшие в ней преобладающего места. Многие стихи этих  лет  производят  исключительное большое впечатление.  А ярко выраженные и как бы постоянно подчеркиваемые элементы надрывной обреченности и душевного опустошения  -  объясняются, по-видимому, долгим отрывом Есенина от родины, которую он любил предельной любовью.  
        В своей книжке «Есенин о себе и других» (М., 1926, изд-во «Никитинские субботники», стр. 13) проф. И.П.Розанов приводит слова Есенина, относящиеся к 1921 году: «Обратите внимание (говорил поэт автору книги), что у меня почти совсем нет любовных мотивов». «Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины  -  основное в моем творчестве».  После разрыва с Дункан любовная тема становится преобладающей в есенинских стихах. 
           Нам пришлось видеть экземпляр трагедии Есенина «Пугачев» (П., 1922, изд-во «Эльзевир») с авторской дарственной надписью Айседоре Дункан. На заглавном листе книги мелким характерным почерком Есенина, напоминающего почерк Горького, было написано:
                 «За все, за все, за все тебя благодарю я…»
          В этой надписи невольно обращает на себя внимание два обстоятельства: во-первых, то, что Есенин не нашел в собственных стихах подходящих строк, чтобы выразить свое отношение к Дункан, и прибегнул к чужой помощи,  а,  во-вторых, что Есенин, обладавший незаурядной памятью и  безукоризненно знавший наизусть громадное количество стихов больших и малых поэтов и цитировавший их всегда правильно, допустил ошибку в приведенной лермонтовской строке, тем более, что эта ошибка искажала ритм стихов, чего Есенин не мог не заметить. Ошибка заключалась в том, что у Лермонтова слово  «всё»  повторяется не три, а два раза. 
             Однако смысл надписи Есенина, его обращение к чужим стихам, станет ясным, если мы вспомним стихотворение Лермонтова, из которого приведена лишь одна строка, целиком. Вот это замечательное восьмистишие: 
                         За всё, за всё тебя благодарю я:
                          За тайные мучения страстей,
                          За горечь слез, отраву  поцелуя,
                          За месть врагов и клевету друзей,
 
                           За жар души, растраченной в пустыне,
                           За всё, чем я обманут  в жизни был.
                           Устрой лишь так, чтобы тебя отныне 
                            Не долго я еще благодарил. 
         Если бы Есенин включил в свою дарственную надпись стихи Лермонтова полностью, то мы бы явственно увидели, что он искренне благодарит свою подругу за ее любовь к нему, за все то, чем она несомненно обогатила его и как поэта и как человека, и одновременно почувствовали бы, как исключительно подходят скупые стихи Лермонтова для выражения тех  чувств, которые хотел выразить Есенин, расставаясь навсегда с Дункан.  Он имел право и на лермонтовский сарказм, и на лермонтовские чувства сожаления, на свою ту сложную гамму переживаний, которые так выразительно выражены в двух четверостишиях. Но Есенин зашифровал свои чувства и ограничился лишь начальной строкой.
          Если перевести полностью стихи великого поэта на прозаический язык фактов, то окажется, что каждая из восьми строк, применительно к жизни Есенина за период его пребывания с Дункан заграницей, почти точно соответствовали тому, что он чувствовал и переживал в эти годы скитальчества. 
          Поднося накануне окончательного разрыва Айседоре Дункан «Пугачева», свою самую любимую вещь, Есенин подчеркнул карандашом заключительные строки трагедии: 
Боже мой!
Неужели пришла пора?
Неужель под душой также падаешь,
как под ношей?
А казалось…  казалось еще вчера…
Дорогие мои…  дорогие… хор – рошие.
          Таким образом,  текст лермонтовских стихов,  в плане есенинского намерения,  становится совершенно прозрачным, как и очевидна их направленность, особенно, если приложить надпись на книге к жизненной, а следовательно и творческой драме поэта 1921 – 1923 годов, в рамки которых уложился его роман с Дункан, и  дополнить текст  стихами из «Пугачева», намеренно подчеркнутых поэтом.
            Сергей Городецкий в своих воспоминаниях о Есенине  («Новый мир», 1926, № 2, с. 141 – 142), говоря об отношениях поэта с Дункан, пишет:   «По всем моим позднейшим впечатлениям это была глубокая взаимная любовь». С этим утверждением перекликаются и другие воспоминатели, отмечая большую обоюдную привязанность поэта и его подруги. 
            Есенин, посвятив Дункан, не назвав ее имени, страшные по своей обнаженности,  презрительные, грубые, порочащие ее, оскорбительные порой неудобочитаемые стихи, рисующие облик женщины более, чем непривлекательно, здесь же, как бы опомнившись, находил нежные, извинительные, любящие слова:
                               Дорогая, я плачу,
                                Прости, прости…
          Пытаясь, по-видимому, понять для себя смысл встречи и расхождения с женщиной»сорока с лишним лет», которую он называл «своей девочкой и своею милою», Есенин писал: 
                            Я искал в этой женщине счастье,
                             А нечаянно гибель нашел… 
        Когда Есенин действительно нашел свою «гибель» в номере гостиницы «Англетер» в Ленинграде, из Ниццы от Дункан на имя А.Я.Таирова прибыла телеграмма: «Прошу Вас передать родным и друзьям Есенина мое великое горе и сочувствие».
           В 1927 году от автомобильной катастрофы погибла и Айседора Дункан. Она пережила Есенина всего лишь на  два года.  
            (РГАЛИ.  Ф. 1604, оп. 1,  ед.хр. 1125)
  
 
В.И. Вольпин
Письмо  в   редакцию  «Литературной газеты». 
Предлагаемая статья является откликом на редакционную статью «Литературной газеты» (№ 3) о положении советской поэзии. Думаю, что содержащиеся в ней конкретные предложения могут представить интерес. 29. 1. 38 г. Вольпин. 
 
Помочь поэтам перестроиться.
Редакционная статья «Литературной газеты», посвященная вопросам современной советской поэзии  (№ 3 от 15 января), ставит во весь рост одну из важнейших проблем нашей литературной жизни.  Газета констатирует ряд бесспорных положений. Поэзия действительно отстает от прозы.  Уровень её по сравнению с уровнем мастерства Маяковского, снижен.  Для  большинства поэтов не ясен путь  советской поэзии и  -  «путь классической простоты и высокого гуманизма».  Наблюдается, с одной стороны, неоднократно осужденное любование формалистическими  кунштюками, а с другой,  полное пренебрежение формой, что ведет к обеднению темы и творческому оскудению. 
Критика безмолвствует.  Ни об одном поэте не появилось ни одной по-настоящему содержательной статьи.  Не разрабатывается  методология советской поэзии. Издательства выпускают произведения поэзии беспланово, случайно, сумбурно, зачастую не то, что нужно. Переиздания носят хаотичный характер. В журнале не умеют по достоинству оценивать стихи и поэтому стихотворные отделы в нашей художественной периодике составляются скудно, неинтересно.  В периферийной печати стихами интересуются, но отсутствие в редакциях людей с литературными вкусами ведет к тому, что в областных, районных и заводских газетах печатаются стихи плохие и «дурно пахнущие  политически».  Ряд «больших и нужных тем» либо вовсе не  затронуты, либо затронуты недостаточно.  Мало монументальных произведений: романы, поэмы, стихотворные новеллы. 
Отмечая эти основные недочеты в работе наших поэтов, критиков, издателей и редакторов, «Литературная газета» одновременно  перечисляет и ряд определенных достижений в поэтической практике:  победы в области песенного жанра, усиление числа переводов произведений поэтов народов СССР, некоторые успехи в области драматургии (пьесы в стихах, либретто опер). 
Переходя к выводам из своей  суровой и трезвой статьи, редакция становится на путь дидактической декларации, призывая поэтов покончить с групповой грызней и другими смертными грехами (самовлюбленность, зазнайство и проч.), причем практических указаний, как надо добиться перелома, что нужно предпринять, чтобы этот перелом произошел быстрее и организованнее, редакция не дает.  Под занавес авторы статьи, высказываяи  твердую уверенность в грядущий «близкий и яркий расцвет советской поэзии, отдельные признаки которого появились уже и сейчас», вносят предложение  …организовать настоящий Всесоюзный «День советской поэзии», в который «вся советская поэзия должна будет отчитываться перед народом» и притом «не докладами, а творческими произведениями:  песнями, стихами, поэмами и пьесами».
Против введения такого «Дня» возражать не приходиться.  При умелой организации и тщательной подготовке «День советской поэзии» мог бы быть  действительно превратиться в  культурный праздник.  Сознавая всю ответственность, поэты готовились бы к этому «Дню», соревнуясь друг с другом   качеством  своей продукции.  Но ожидать от введения такого «Дня» больших результатов, при отсутствии других рецептов  организационной перестройки, по меньшей мере наивно и неубедительно. 
Нам казалось, что редакция «Литературной газеты» могла бы число своих предложений увеличить. 
Почему бы, например,  не добиться осуществления ряда мероприятий,  совокупность которых создала бы специфическую обстановку роста наших молодых кадров и перестройки поэтов «именитых».  Нам думается,  что в литературных издательствах поэзии и поэтам не уделяют  настоящего внимания.  Отсюда вывод:  организовать самостоятельное издательство по выпуску поэтических произведений.  Такое издательство могло бы одновременно выпускать и критическую литературу  по вопросам поэзии в виде серии небольших монографий, литературных очерков и портретов.  Это издательство должно наладить и издание  часто выходящего поэтического журнала в виде небольших тетрадей, объемом 2 – 3 листа, периодичностью хотя бы раз в декаду.  В этом журнале можно было помещать новую поэтическую продукцию, небольшие статьи, обсуждающие  различные поэтические проблемы, рецензии на новые сборники стихов, библиографию на вновь выходящих книг наших поэтов.  Работу поэтической секции ВССП нужно оживить и, главное,  творческие выступления её членов сделать публичными.  Надо организовать диспуты по вопросам поэзии, доклады об  отдельных поэтах  и их творчестве, вынося всю эту работу в большие народные аудитории. 
Книги наших поэтов в книжных магазинах (надо это сказать вслух) особым почетом не пользуются.  Их почти никогда не видно на витринах (внутренних и наружных), их не пропагандируют,  на них не делают акценты и поэтому стихотворные книжки продвигаются туго.  Надо добиться  (как это сделал когда-то Вл. Маяковский), чтобы книжные магазины время от времени устраивали в наружных витринах выставки поэтической продукции наших дней и критической литературы, затрагивающей вопросы поэзии. 
Следует устраивать периодически тематические конкурсы поэтов, выпускать в начале каждого года «Ежегодник советской поэзии», включив в него лучшие вещи, появившиеся за предыдущий год. 
Осуществление всех этих и других мероприятий  (в частности улучшающую материально – бытовое положение поэтов), направленных  к акцентированию роли и значения поэзии, несомненно вызовет весьма значительное оживление в среде поэтов, стимулирует их на преодоление тех болезней роста, которые правильно отмечены  в редакционной статье  «Литературной газеты». 
«Поэты у нас есть и поэзия есть».  Надо организационно обеспечить возможность поэзии, как важнейшему цеху нашей литературы,  выполнить её обязанности  перед народом, поставить е на службу социалистическому строительству. 
В.Нагель.
(РГАЛИ, ф. 634, оп. 1, ед. хр. 822)
 
 
 
Письма В.И.Вольпина   И.Ф.Масанову,
составителю «Словаря псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей» 
1
Многоуважаемый Иван Филиппович!  Считаю себя обязанным выполнить Вашу просьбу, многократно повторенную, хотя я настолько небольшая фигура в литературе, что, может быть,  и не стоило бы  моей персоной  загромождать Ваш труд. 
Сообщаю свои псевдонимы, те, что вспомнились, а было у меня много в обстановке газетно-журнальной работы.  Пользовал я их главным образом в Туркестане, где прожил много лет до  переезда в 1923 г. в Москву. 
Подписывал я свои рассказы, очерки, стихи, политические и историко-литературные статьи, рецензии на книги и спектакли, фельетоны и проч.  следующими фамилиями: 
В.И.Вольпин, В.Вольпин,  В.Нагель (основной псевдоним до сих пор), В.Наташин, В.Марин, В.Марусин, В.Дипов, В.Еленин, В.Фанин, В.Лохман, В.Сергиевский, В.Минин, В.Лобавин, Око, Viv. 
 Не  знаю, так ли написал, как Вам требуется. Если понадобится еще что-нибудь, охотно сообщу.
3.1Х. 1940.  С искренним уважением В.Вольпин. 
 
11
Глубокоуважаемый  Иван Филиппович!  Охотно сообщаю Вам дополнительные данные о моих литературных псевдонимах, с указанием, в каких изданиях я ими пользовался. Допускаю, что по давности времени здесь могут быть некоторые мелкие неточности. 
В Туркестане (1913 – 1923) я сотрудничал в следующих изданиях:
1.      Журналы: «Рабочая кооперация», «Новые вехи», «Буревестник», «Искусство и культура Туркестана», «Юный туркестанец». 
2.      Газеты: «Туркестанский курьер», «Туркестанские ведомости», «Наша газета», «РОСТА», Известия Ташкентского совета», «Народный университет», «Красный  звон», «Красная звезда», «Утро Ферганы», «Туркестанский край». 
 Не имея возможности, за отсутствием в моем архиве полного подбора вырезок из этих изданий, точно перечислить псевдонимы для каждого из них, назову лишь  (по памяти) псевдонимы,  которыми я пользовался в  туркестанский период своего житья – бытья: В.Нагель, В.Марин, В.Марусин, В.Сергиевский, Viv, В.Минин. 
В московский период я помещал и продолжаю помещать свои статьи, преимущественно литературоведческого и краеведческого характера,  в следующих изданиях: «Печать и революция», «Книга и пролетарская революция», Литературная газета», «Что читать», «Советский книжник», «Московский книжник» (выходил первоначально как журнал, а затем в виде газеты), «Книжные новости», «Книгоноша», «Пятидневка книгоцентра»,, «Книжный фронт», «На книжном фронте», «Медицинская книга», «Медицинский работник», «Индустрия социализма», «Театральная декада», «Детская литература», а также в английской и немецкой газетах, издававшихся в Москве. 
Из периферийных изданий я сотрудничал в газетах:  «Вечерняя Красная звезда» (Л.), «Карповский рабочий», «Курортные известия» (Ялта),  «Сталинский рабочий». 
Для всех этих изданий  основным псевдонимом являлся псевдоним «В.Нагель». Часть статей подписывались псевдонимами: В.Наташин, В.Дипов, В.Еленин, В.Дохиан, В.Любавин, В.Моисеев,  Сестры Тур (для фельетонов, печатавшихся в газете «Московский книжник»). 
С уважением и пожеланием всяческих успехов. В.Вольпин. 
11 сентября 1940 г.
Москва, 1,
 Спиридоновка, д. 11 кв. 9. Тел. 1 – 57 – 65. 
 
(ГБЛ ф. 616, карт. 6, ед. 44).  
 
  
 
В.И.Вольпин
В редакцию литературного альманаха
Издательства УЗГиз  тов. Иосифу Уткину
 
Я располагаю собранием писем ( 17) Александра Блока, доселе никогда не публиковавшихся!  Они адресованы А.М.Кожебаткину, руководителю в свое время издательством «Мусагет», выпустившему трехтомник стихов Блока.  Письма (подлинники) обнимают период с 9 января 1911 г. по 9 апреля 1912 г. и являются интереснейшим материалом, характеризующим Блока – издателя своих сочинений.  Весьма знаменательно, что в одном из писем Блок подчеркивает свое желание «демократизировать» свои книги, т.е. сделать их по цене доступными для  широкого читателя. Это обстоятельство,  кстати говоря, рассеивает неправильное представление о Блоке, как об «эстете», отгородившегося стеной от народа, для которого, как мы теперь знаем, он жил и творил и за который страдал самым подлинным страданием  (см. дневники поэта и его письма). 
Письма Блока, о которых идет речь, конечно, не представляют такого интереса, как, например, недавно опубликованная его переписка с Андреем Белым, но историко-литературное зна-
чение их  неоспоримо и с этой точки зрения я считал бы весьма желательным опубликовать их в редактируемом Вами альманахе в сопровождении реального  комментария.  Полагаю, что для публикации писем и маленького сведения к ним потребуется пол-листа.  Письма можно было бы печатать в конце книги под рубрикой «Из литературного прошлого». 
Одновременно мне хотелось бы предложить Вам для этого же альманаха небольшую статью ( тоже около пол-листа) «Тема Родины в поэзии Блока». Эта статья вполне бы перекликалась со статьями Н.Л.Бродского  о Лермонтове и М.А.Цявловского о Пушкине.  Как и эти две статьи, моя работа вскрыла бы лицо поэта Блока  -  верного сына свое родины, желавшего видеть свою страну великой и свободной. Предлагаемая мной тема в «блокиане» почти не разрабатывалась и в наши дни должна прозвучать своевременно определенным образом. 
Публикации писем и статьи явились бы одновременно и откликом на 20-летие со дня кончины Блока, исполнившееся в августе прошлого года и прошедшее совершенно  неотмеченным из-за войны. 
Обе работы могли бы быть мною представлены в редакцию в течение декады с момента Вашего положительного ответа на мое предложение.  Я думаю, что этот срок не задержал бы ваыпуск книги, так как предлагаемый мной материал может быть заверстан в конец книги. 
С уважением В.Вольпин (В.Нагель)
22. 11. 1942 г. 
Мой адрес: Ташкент, ул. Лугина, д. 85, кВ. 1.
 
(РГАЛИ  ф.1717, оп. 1, кд. Хр. 118). 
 
 

 
Малоизвестные мемуары
 
 
Николай Степной  
 
О Есенине 
1
Два основных момента врезались мне в память о Есенине  -  встреча с ним на похоронах Ширяевца и ночь, проведенная в моей комнате. Александр Ширяевец, широкоплечий сильный малый,  ушел сразу, и потому не верилось нам, его друзьям, что больше с нами не будет волжского соловья.  Из больницы его привезли в дом литераторов, а оттуда на Ваганьковское кладбище. После похорон, возвращаясь с кладбища, пред нами встал вопрос о том,  -  устроить ли тризну сейчас,  или отложить. В конце концов,  решили устроить сейчас же.
 Место в Доме Герцена.  Отправились закупать необходимое.  Комната, в которой мы расставили вино, закуски, была маленькой, да к тому же переполненная народом. 
Пред тризной сделал доклад В.Львов-Рогачевский. Кто-то причитал стихотворение «Запевку», затем кто-то отрывок из поэмы «Палач», и вдруг выступил юноша в сером костюме, с синими глазами-васильками.  Он тряхнул кудрями цвета ржи и продекламировал свое стихотворение, посвященное Ширяевцу.  Это и был поэт Сергей Есенин.  За ним Орешин обрушился на условия, окружающие писателя. .. Возражали… Отрыв от производства… Непрада.  Вдруг затрещали, зазвенели стаканы на столе… То стучал Есенин кулаком.  Он стучал и кричал… Крик его был отрывист и бессвязен: 
- Пропала деревня,  вытравляется из неё всё русское, - вот что было основным в его крике. 
Вскочили и остальные, принялись что-то кричать свое…
Им отвечали  -  цела деревня! Цел русский народ. Только пахать будет по-другому! Долой соху!
Орешин кричал:
-Вот погиб так в два дня по глупому беспризора  Ширяевец, так погибнет и деревня. 
Кто-то плакал, кто-то ругался. Шум прервал своим сочным стихотворением М.Герасимов.
Он читал посвящение Ширяевцу.
Наступил вечер  -  ушел  Львов-Рогачевский, за ним потянулись и присутствующие здесь несколько женщин…
Есенин бросил Клычкову, склонившего  голову на стол:
- Ты что же  не пьешь? Вон сколько еще вина, надо допить, чтобы память  была крепче.
Клычков что-то сказал ему, а Орешин опять вскочил, надрывно закричав:\
 - Так больше не должно продолжаться!..
Опять вскочили все и принялись кричать, никого  не слушая. 
 Есенин с налившимися расширенными глазами, схватил стул и ударил им о стол. 
Подскочили, свалились стаканы. Я, памятуя о том, что дал слово о сохранности инвентаря, принялся призывать к спокойствию и добавил, что сейчас время  наше, мы живем по-настоящему,  и творчество наше сейчас высоко сверкает с вершины. Помех ему никаких нет. 
 - Есть, есть!.. – закричал Есенин. 
 - Кто это есть?  - спросил я. 
- Город, город проклятый…
Но дальше не дали ему говорить. .. Кто-то затянул вечную память, кто-то интернационал. .. Я сгреб все уцелевшие стаканы вместе с скатертью в корзину… По домам…
Общая тризна кончилась…
 
11.
Это было летом 1925 года. В час ночи ко мне звонок. Я измучился за день. Устал, досадно было вставать.
- И кто по ночам шляется, - ругался я, открывая дверь…
Просунулась голова  -  рыжая борода, большие голубые глаза  -  это был поэт Муран. 
- Здравствуй, я из Баку.
Знал я Мурана давно, вместе мы работали на Волге в Самаре. Варили мы раз с ним в голод  -  принесенное им в кармане пшено, варили и всё пробовали, скоро ли сварится пшено, а когда оно было готово, то его уже не было в котелке, всё мы съели, пробуя…
- Ну, хоть ты мне и приятель, но по ночам шляться не годится, -  заругался я.
Муран вобрал широким носом воздух и,  сморщив лицо,  сказал:
- Больше мне к тебе и ходить некогда, кроме как ночью.  У меня есть вино и я не один. 
- Ну, хорошо  -  кто еще есть, идите ко мне, и дверь закройте, в коридоре нечего шуметь, чай люди спят. 
Я вошел в свою комнату, открыл электричество, вслед за мной ввалился Муран, а за ним Есенин.
- Сережа и ты? Ну, извиняюсь, что руганью встретил, садитесь!
Он снял шляпу… и уселся. 
Кудри его уже не так сочно вились, как раньше. Было что-то сухое в лице, Муран поставил три бутылки на стол:
 - Это, брат, хорошее кавказское, прямо из Баку привез тебе подарок. 
Они оба были навеселе.  Я хотел сохранить тишину в комнате, но считал неудобным предупредить гостей. Муран налил стаканы. 
- Со свиданием, Степной! Что у тебя нового?.. 
Я взял две книги «Сказки Степи» и дал одну Мурану, другую  Есенину. 
- Вот тебе, Сережа, за то, что ты смотрел «Бакинские вышки».  Я там был еще мальчиком. 
Есенин перелистал книгу, сунул её в карман, потом поднял стакан. 
 - Так значит за «Сказки»!
Вино было мускат, крепкое. Муран выпил и прочитал стихотворение. Читал и Есенин, он был в ударе.  Вот тут-то я и почувствовал острую печаль в нем  -  гой ты, Русь, моя родная, хаты  -  в ризах облака. 
Муран делал замечания, говорил, что в Ьаку Есенин  не дал  специфически бакинского, чтобы пахло нефтью, огромным ритмом новой идущей техники по обработке черного золота  -  нефти. 
Я заметил, что когда-то в юности (мне было тогда 16 лет), был я в Баку, но до сих пор передо мною стоят эти сотни вышек, и постоянно отправляющиеся поезда, подвозящие рабочих. 
- Наблюдать вышки, - закончил я, - там есть что взять, но  есть там, что и оставить, а оставил ты там, Сережа, как букет незабудок,  -  сорванный и постоявший в банке с водой,  -  свою свежесть. 
Вспоминали, пили. 
Есенин говорил о том, что на днях едет на свадьбу к сестре, в Рязанскую губернию.
Муран собирался ехать с ним. 
Я нарочно хотел, чтобы они вели себя смирнее. Я состоял товарищем председателя ревизионной комиссии в доме и должен был пример подавать  -  ночью не тревожить соседей шумом. 
Согрел чайник чая и согрел чайник вина; при  чем из чайника с вином я перелил половину чайника в чайник с чаем, думал, что они не станут чай пить, опьянения будет меньше, но когда выпили, то Муран схватился  за чайник с чаем, посмотрел на меня и  сказал: 
- Вот, Сережа, я раскрыл секрет его хитрости
Принялся наливать, почему и все мои надежды пропали. Мне было досадно, что они сопьются, я принялся сам  пить  -  содержимого будет меньше, уменьшится размер их опьянения. 
Коротки июльские московские ночи, да и светлы, будто то не ночи, а сумерки. 
Есенин поднял бокал с вином  -  пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха, все равно любимая отцветет черёмуха. 
- Но у тебя не черёмуха, а только тополь.
Сережа потянулся на стол, хотел достать веточку от тополя, что рос перед окном.  Я забеспокоился, как бы он не полетел со стола; он тянул за ветку, она не поддавалась, и когда он ещё сильнее напрягся, то веточка оторвалась, но и он по инерции полетел с веточкой со стола, а за ним мой стол, на котором были рукописи и посуда.  Тут я возмутился  -  было досадно за то, что шуму много сделал он, и ещё досадней за посуду. 
Но он встал на кресло и,  ещё больше смеясь,  закричал: 
- Струсил, что непорядок!
Топнул ногой. Кресло подалось, подломилась ножка…
Коротки июльские московские ночи. В окно уже глядел утренний рассвет.
Вошла девочка, что жила через одну комнату, и спросила спички.  Она разводила примус на кухне для утреннего чая.  Услыхала, что я не сплю. Поднималась она рано, в шесть часов утра.  Есенин вдруг встал перед ней в позу, приложил руку к сердцу и вымолвил: 
- О, вы, прелестная принцесса полей ржаных!..
Мне было неловко, девочке всего 15 лет и отсюда, конечно, я отвечал перед её матерью, которая мне всё доверяла.  А тут ещё Муран подхватил и тоже начал воспевать её красоту. 
-Расскажи-ка, лунный луч, где ты ночку ночевал?  
Девочка остановилась, обрадованная звучными стихами, не хотела уйти; я взял её за руку и вывел. А она забыла поставить чайник  -  ждала, когда выйдут поэты. 
Когда в соседнюю, напротив комнату, забежал луч солнца, раскрасил и отдался, отразился через стекла и ко мне в комнату, Сергей потянулся. 
- Ну, Муран, видишь, солнце  -  хоть отраженным светом, да приходит к нам. Пойдем!.. 
Я проводил их до двери и махнул рукой:
- В следующий раз приходите днем, а по ночам не шляйтесь. 
И вот уже нет его. 
Опуская Сережу в могилу, я вдруг услышал, как мать Есенина, подняв такие же синие глаза, как у сына,  - заплакала, причитая тем же старым, напевным ритмом:
- И на кого ж ты меня покинул, сынок, сынку…ой, Сережа, дорогой, ласточка моя, березка родная… 
 
(Н.Степной. Собрание сочинений в 10 томах.
 М., том 10, 1929,  - С. 262– 268) 
 
 

Николай Степной 
Александр Васильевич Ширяевец (Абрамов)
  - Где тут великий грешник, что пытается разрушить индивидуальную семью?
Вваливается ко мне с усмешкой Александр Васильевич… Широкоплечий,  немного одутловатый, выше среднего роста, он всегда смотрел, словно сверху вниз… Лоб у него большой и над ним нависший клок-взмах волос еще больше подчеркивал значительность лба. 
- Наконец-то застал…
-Здравствуй! – жал я его широкую руку. – Садись…
Он рассаживался поближе к окну. Он любил всегда свет. 
- Ты, что же, едем что ли в Самару?
Говор его волжский так растягивает  -  звук бьет среднее между а-о…
-Конечно, надобно, - ответил я, а сам соображал, как обстоит сое дело с деньгами.
-Хорошо бы в кругосветку. Волжская кругосветка. После Пасхи тут же съездить…
Он мечтательно отбросил свой клок на лоб.
Конечно, большой соблазн для волжанина кругосветка. С неё всегда начинаются наши мечтания.
Обыкновенно помечтает, помечтает и уйдет…  Деликатность его была бесконечная. Редко удавалось убедить его выпить стакан чаю. 
Нас породило  с ним еще 911 – 912 годы. Сборники «Степь», которые я  издавал и редактировал в Оренбурге. 
Он посылал в сборники стихи и доказывал мне в письмах о необходимости создания окраинной литературы. 
Мы тогда выпустили манифест, полные веры в свои юношеские силы. Манифест, дававшей обоснование окраинной литературе. (Манифест это был напечатан позднее уже в последнем номере сборника «Степь»). 
В Ташкенте «Под небом Туркестана»: А.В.Ширяевец, Поршаков, Кирьянов. В Оренбурге участники сборника «Степь»  - Н.Степной, Исаков, Мокшанцев, М.Герасимов, Зенгер и др.  В Самаре сборник приурочен к первому мая  -   тоже эта группа и Хализов. 
И эти города мы решили объединить в одном стремлении к литературе. В Самаре будет университет, в Самаре придется нам устроить основной пункт, а разветвления его на Оренбург и Ташкент. 
Работа закипела. В Оренбурге удалось выпустить шесть сборников «Степи». Ширяевцу в Ташкенте  -  два сборника, заголовок «Под небом Туркестана». В Самаре  Хализову и Степному  -  один сборник, приуроченный к первому мая,   -  «Наш пасхальный звон». 
Империалистическая война нас разъединила, бросив в разные концы..
После возвращения в Россию опять начинается налаживание работы.  Возобновляется горячая переписка с Александром Васильевичем. Он даже писал мне за границу, во Францию… И когда по возвращении  получил письмо от меня из Ленинграда, то немедленно ответил горячо, прося срочно разъяснить, как быть ему… Ехать ли в центр или держаться ориентации на окраину?  При чем писал, что Туркестан ему надоел до невозможности, ему хочется на Волгу.
В 1918 году я попадаю на Волгу, и мы принимаемся за объединение литературных окраинных сил. Он высылает ряд стихов в Самарское ЛИТО, которое издает журнал «Пламя», стихи подряд помещаются в каждом номере…
У нас завязывается горячая переписка относительно дальнейших планов работы. 
Голод 21 года бросил нас в Ташкент; я остановился у него в квартире. Он занимал две небольших комнаты, окно выходило на двор и заслонялось тополем. 
Увидев меня, он обрадовался.
_ А-а, приехал… садись… садись, брат, чай пить.  Ну, рассказывай, как там дела на Волге?.. 
Передо мною был всё тот же широкоплечий, сильный, волжский парень…
 -Голод там, вот что…
- Ну, а тут жара, ступить нельзя… Вот видишь деревья и те белые от  пыли. А небо вечно смеется, а это иногда и скучно, надоедает, как  лицо смеющегося постоянно человека, да и борьба  -  жизнь здесь едва доходит, не как там у вас…
Мать, старуха Мария Ермолаевна, наливала нам  стакан за стаканом… Он показал ряд писем: от Орешина, Есенина, Клюева, Клейнборта… Всё это он тщательно хранил как святыню. 
Беседа наша продолжалась почти до утра. Порешили устроить литвечер в саду Луначарского… Выступить всей гурьбой.
Порешили купить у него стихи в кооперативное издательство, что организовалось в Самаре под заголовком «Волжские Утесы»…
При отъезде деньги ему не отдали, а взяли на эти деньги купили для него муки и решили повезти в Самару с тем, чтобы ему отдать, когда приедет в Самару.
Переполненный, охваченный планами и новостями, что мы навезли, он волновался.
- А что,  не помру я там с голоду, в Самаре?
Причем показал мне открытку, в которой я его ругал, что он сидит в такое время на далекой окраине и не едет в Самару, на Волгу.
Через неделю муку мы его захватили, но сам он не поехал.
-Приеду после, обязательно приеду, - провожал он нас и твердил. 
И только в 22 году осенью он приехал к нам в Самару, полный надежд и веры в свои силы.
-Вот и я! – ввалился он ко мне. – Ну, брат, как? Где мне устроиться, или прямым сообщением в Москву?
Глаза его небольшие  -  из под высокого лба горели, словно угли, пронзали жаждой размаха творчества…
Я, как председатель Самарского ЛИТО, был особенно в курсе дел. Рассказал ему все секреты: что здесь в ЛИТО он может занять должность, но одно горе  -  платы нет никакой. Так, жалованье мы даем через пять месяцев,  и привел пример: Александру Сергеевичу Неверову  как заведующему художественной секцией не платили уже пять месяцев. Яровому совсем ничего не заплатили. Мне было досадно, что попали мы в такой тупик (в смысле уплаты), а потому я и предупредил Александра Васильевича, что жизнь будет литературная в Самаре, но в оплату труда надо искать побочных занятий: лекций, выступлений. 
-Ну, я брат того, прямо в Москву дерну  -  пора и время.
-Да, пожалуй, теперь это вернее  -  проект создания литературного центра в Самаре оказался уже изжит жизнью. Даже Университет в Самаре закрывается. Где уже теперь до нас в такую лихую годину голода…
Спорили, пили чай. Он зачитывал свои новые стихи. Были они у него звучны и сильны.
Потом мы сидели с ним на обрыве над Волгой. Был солнечный день поздней золотой волжской осени. Мы смотрели на Жигулевские ворота…
Волга укачивала пароходы, баржи, плоты…
- Давай пойдем на плоты, как мы делали ребятишками, съедим арбуз, - предложил Александр Васильевич. 
Мы сошли.
Он купил арбуз, чтобы не остаться в долгу, я купил второй. Сели мы на смолистых плотах, что раскинулись, врезавшись в Волгу. Плоты, поднимаемые волнами, качались. Покачивались и мы.  Он взял арбуз, сжал его  -  арбуз хрустнул.
- Умею выбирать я их, брат, - рассмеялся Александр Васильевич.
Достал ножик и порезал.  Красное мясо арбуза было сочно…
Ломоть за ломтем мы ели и корки бросали в Волгу.
Далеко пред нами уходило голубое пространство, и над нами было небо голубое…
-Вон там, в Жигулевских горах, мое Ширяево, - он рукой показал на горы, что были вдали пред нами на горизонте…
-А-ах, любопытно это с пеленок глядеться в эту голубую реку, - вот так, как сейчас сидеть, смотреть без конца…
Пред нами маячило это удивительное сочетание красок  -  без конца голубого вверху, без конца голубого внизу…
- Да милей мне воля пьяная, обручался я с рекой!
Через неделю он выехал в Москву.
Я приехал в Москву только в мае 23 года. В Москве он часто приходил ко мне.
Вспоминал про мать. Любил он мать до безумия. Она без него умерла в Самаре.
- Ну, я дам тебе хорошие стихи.
И он дал в «Наш Труд»  -  в первый и во второй номер.
-С осени надо тебе, брат, вплотную взяться за этот журнал, - твердил он. 
Деликатности Александр Васильевич был особенной.
Зимой 24 года он пришел ко мне и говорит:
-Еду в Ташкент…
- Зачем?
- К невесте, не могу, брат.
Он был очень привязчив и подолгу не мог освободиться от влияния дружбы, а любви в особенности. 
- Ну, поезжай, - ответил я, - только время зря не трать, организуй свою жизнь по-современному, по- комсомольскому, да и обратно вместе с ней приезжай.
Он как-то помялся и неловко промолвил:
- Я ведь с ней, знаешь, шесть лет, как помолвлен…Всё честь по чести… И теперь вот уже еду…
Пропал Ширяевец. За это время нас всех Самарцев постигло большое горе. Умер главный столб Поволжья  Александр Сергеевич Неверов,  и было досадно, что мы не все были в сборе. 
Через три недели Ширяевец явился и говорит:  
- Что же вы тут Неверова потеряли, зачем недоглядели? 
 - Ну, а ты где был?
 - В Ташкенте.
 – Ну, как дела? 
 - Да приехал я, к ней,  она мне сказала два слова всего  -  и я поехал обратно, не солоно хлебавши…Поэты теперь видно не в моде…
 - Ах, ты, чудак, ну, право, чудак,  - расхохотался я, - разве так можно… Ты бы пример брал хоть с любого здешнего комсомольца… Это за три тысячи верст ехать за парой слов!..
. Он застенчиво, словно стыдясь, отвернулся… и махнул рукой.
- Брось, нам видно по-другому надо устраиваться и без невесты… не видеть невесты… Я думал, она  помнит… Нонче брат память у всех коротка стала. Ну, да будет об этом… Послушай-ка лучше…
 Он развернул листки и начал читать поэму «Палач» 
И вообще он отличался напевностью, а тут эта поэма его была сплошной песнью. Я от восхищения даже подпрыгнул.
 – Ну, ты, не  пляши, постой, что еще скажут критики, а то у тебя всё хорошо, ты вот скажи правду, до конца правду… А не так, как все ни то, ни сё…
 - Да вот тебе моя правда, - перебил я. – Это у тебя самое лучшее, из твоего написанного. 
В пятницу дня за два до больницы он был у меня, завалился на койку. Он в последнее время любил у меня не сидеть, а лежать,  иногда  молча целыми часами…
-Ну, скоро, что ли, выедем на Волгу?.
Я извинился, что не удалось нам выехать, как собирались на седьмой день пасхи… Моя безденежность, да дела, выходила книжка  -  Записки ополченца  -  да и работа, кое какая по лекциям, задания писать на тему по заказу для крестьянского сектора Госиздата.
-Ну, ладно, - вдруг как-то он серьезно почти с болью перебил,  - видно ты и совсем не поедешь, я один поеду, вот теперь пристрою «Палача», получу деньги и поеду…
-Ну, смотри, как прошлый год у тебя не вытащил бы деньги, будь осторожнее, - заметил я.
- Нет, шалишь, брат, теперь буду умнее.
Прошлый год он взялся мои деньги отвезти в Самару, моему младшему сыну, и мои деньги зашил так, что мои то не вытащили, а его, которые были в его кошельке, вытащили в Казани при посадке в трамвай…А потому и вся его  прошлогодняя поездка была отравлена, так как ему без денег ехать было плохо. 
-Теперь, брат, не вытащат, - показал он на большие сапоги – Я в сапог их спрячу, вот что…
Да, сапоги были большие, подхватывали  колени. 
Я ему сказал, что видел ночью странный сон…
- Ну, какой, поведай, - почти с болью пристал он.
- Вижу,  будто я велосипед, - принялся я рассказывать, - летит он по воздуху и весь светится, да таким прекрасным светом… Что я так и ахнул от удовольствия и наслаждения, смотря на этот велосипед. Вот это человеческое искусство!.. Но вдруг велосипед сорвался, опустился предо мною… Я испугался, кто на нем сидит, не замечаю…  Спрашиваю  - как же это так летает велосипед. И получил в ответ  -  а вот смотрите как! Вижу, шины  -  опущены, удивляюсь я, и, что и зачем шины без воздуха: «Да это спущены, чтобы больше уже не летать…
- Ну, это ты, брат, не сочиняй, - рассмеялся Александр Васильевич. – Ты ничего не видел, пора, брат, на Волгу и сны не станут сниться. Вот что, собирайся-ка на самом деле, время ехать…
-В Москве лучше, чем на Волге, - бросил я шутя…
-Врешь, врешь, - ответил Александр Васильевич, -  не усидишь ты и сбежишь…
Посмеялся, встал и ушел. 
Жил он, как и я,  одиноко,   занимал комнату вместе с Пименом Карповым в флигелях Дома Герцена. Обедал, где и как попало.  Любил вегетарианку и  водил несколько раз и меня туда обедать…Сидя за обедом, он напоминал о том, чтобы я запомнил, что только в Газетном вегетарианка не гонится за наживой, а остальные помешаны на наживе.
В понедельник 12 мая нас пригласили в Центральный дом работников просвещения. Надо было выступить коллективу рабоче-крестьянских писателей… Стали переписывать, кто должен выступить. Когда дошло до Ширяевца, то Пимен Карпов сказал: «Ширяевец не будет, я его в больницу проводил сегодня». – «А что с ним?» – спросил я.  – «Малярия, сказали  там. Я было к тебе, Степной, за твоим профсоюзным билетом хотел заехать, по твоему билету положить. Не принимают без билета, насилу уговорил…» 
Малярия для нас, волжан, дело не слишком большое, постоянно ей болеем. 
В среду вечером пришел Жуков и спросил:
 -Ты был у Ширяевца? 
 - Нет, завтра пойду… 
Когда я в четверг, набрав кое-что из съедобного, явился с кульками в Старо-Екатерининскую больницу, чтобы подкормить Александра Васильевича, то на мой вопрос сестре  - где тут у вас Ширяевец? – она переспросила:
-Кто?
- Ширяевец-Абрамов, Александр Васильевич, поэт…
Она молчала. 
Я подумал, неужели он лежит под другой фамилией, так как у него не было профсоюзного билета, тогда еще не было месткома писателей, и он мог сослаться на кого- либо из товарищей, имевших профсоюзный билет…
-Стойте, кого это  -  вынесли… Да, да, вспомнила, идите там в часовню, там его ищите…
- Как в часовню?
-Да так, умер он…  часа полтора назад..
Кульки у меня как-то повалились из рук, я стоял и ничего не понимал.
Сестра подобрала рассыпавшееся и положила мне опять в руки.
Когда я пришел в часовню, то глянул на него, мертвого,  и мне бросилась в глаза … Горькая мужицкая улыбка… Особенно она легла около глаз, будто вот-вот он хочет упрекнуть, заплакать от какой-то обиды… Может от досады, что никого,  ни души не было своих, когда умирал… А может быть от того, что хотелось еще раз посмотреть на родную Волгу, её синие-синие валуны-взмахи блестки. .. Лоб всё также был упорен… Нос слегка заострился…
Только толстые губы, верхняя особенно, будто приподнятая, почти упорно хотела еще раз спросить про родную Волгу  - её синие взмахи-блестки валуны… еще жить… не сдаваться…
 Жить!.. Жить!..
(Н.Степной. Собрание сочинений в 10 томах.
 М., том 10, 1929,  - С. 269 – 279.) 
 
 

Зинин С.И.
 
Всё о Галине Артуровне Бениславской.
 
О монографии   Шубниковой-Гусевой  Н.И.  Сергей Есенин и Галина Бениславская. СПб., Изд-во «Росток», 2008. – 480 с. 
В современном  есениноведении есть немало тем, вызывающих большой интерес не только у специалистов, но и у  многих   интересующихся творческой биографий  великого  русского поэта.  Одна  из таких тем -  это   проблема  взаимоотношений С.А.Есенина с женщинами. О её актуальности свидетельствует большая библиография,   пополняющаяся  новыми и новыми публикациями, среди которых преобладают   биографические      статьи    о женщинах есенинского окружения, опубликованные   в периодических изданиях  или в коллективных сборниках.  По всей видимости, наступило время  и для  монографического раскрытия  этой деликатной темы. Пока известны наиболее полные  описания  отношений  Сергея Есенина и Айседоры Дункан.  Им посвящены  несколько книг на разных языках,  в частности,  переведенная на русский язык книга Ирмы Дункан и Алан Росс Макдугалла «Русские дни Айседоры Дункан и её последние годы во Франции» (М., 1995),   в  которой, правда,  авторы  основное внимание  уделили   танцовщице, а при  характеристике  поэта   нередко  использовали   недостоверные факты или биографические сведения,  искажающие образ Есенина.  В этом отношении  монография    Н.И.Шубниковой-Гусевой «Сергей Есенин и Галина Бениславская»  служит  наглядным  примером  объективного  и научного  освещения  творческой биографии русского поэта и его ближайшего окружения.  
К  творческим и личным   отношениям   С.Есенина и Г.Бениславской   есениноведы давно проявляли интерес. Первые свидетельства о Г.Бениславской сообщили в своих мемуарах  И.Шнейдер  («Встречи с Есениным. Воспоминания», М.,1966), А.Миклашевская,  Я.Кзловская,  Н.Чхеидзе  («»Литературная Грузия», 1969. № 5 – 6). Краткий  биографический очерк  «К истории одной дружбы (Есенин и Бениславская)»  был опубликован Е.П.Наумовым   в  1970 г. («Русская литература», Л., № 3).   Обратив внимание на «особую близость С.Есенина  с Г.Бениславской», исследователь    пришел  к следующему  выводу: «Только сейчас перед нами начинает вырисовываться  во всей своей необыкновенности эта незаурядная личность» (1).     В  70-е годы  исследователи говорили  о начальной стадии изучения  биографии Г.А.Бениславской,  сейчас же,  с выходом  книги  Н.Шубниковой-Гусевой  можно утверждать о наличии    достаточно   завершенной  творческой    биографии    близкого друга  С.Есенина.   И хотя  книга называется «Сергей Есенин и Галина Бениславская», следует признать, что основной героиней этого капитального исследования является  Г.А.Бениславская.
В   монографии Н.И.Шубниковой-Гусевой «Сергей Есенин и Галина Бениславская»   впервые в научный оборот вводится  много неизвестных данных. Вполне оправдано в тексте употребление определения «впервые». Для есениноведения окажутся полезными  впервые опубликованные  восемь неизвестных телеграмм Есенина  (с.288 – 295), отправленных поэтом  из Петрограда-Ленинграда и с Кавказа Г.Бениславской и С.Виноградской. Впервые вводится в научный оборот полный текст неизвестного письма С.Есенина Л.Д.Троцкому (без даты);  письмо С.Покровского Бениславской, в котором он описывает свое впечатление от товарищеского суда над 4-мя поэтами, состоявшегося 10 декабря  1923 г.  Новые факты  биографии С.Есенина  приведены в письме  Е.А.Есениной к А.Г.Назаровой  от 14 декабря 1923 г., как и  две расписки в получении денег на лечение Есенина в Центральном санатории с 27 декабря 1923 года по 27 января 1924 года.  Новый фактологический материал  встречается в публикациях неизвестных писем Г..Бениславской,  А.Назаровой, С.Покровского, Е.Есениной, А.Сахарова  и др.  
Заслуживает внимания проведенная текстологическая работа. После тщательной выверки в тексты писем Г.Бениславской к С.Есенину, опубликованные в Полном академическом собрании сочинений поэта,   были внесены   допущенные раньше по различным причинам  непубликовавшиеся абзацы, например,  в письме от 28 апреля 1924 г.: «В Москву вернулся Троцкий, было несколько выступлений. Встречали его очень восторженно и бурно. На съезде железнодорожников овация длилась  (по часам) 10 минут. Возгласы: «Да здравствует любимый вождь!» и т.п. Он понравился: говорит лучше прежнего; рассказывал о Ленине и не смог говорит  -  прервал на минуту речь.  Вот как» (с.205). Или в письме  от 6 апреля 1924 г. восстановлен абзац: «Меня сейчас опять на эфир потянуло, всякие нехорошие мысли бродят;, ну, и другие тоже не могут выдержать. Одному вам себя налаживать труднее будет» (с.204) и т.д. 
Впервые в монографии опубликованы  копии некоторых  автографов  лиц из окружения С.Есенина, а также обстоятельно представлены  неизвестные ранее фотографии из личного архива Г.А.Бениславской и А.Г.Назаровой.   
  Как и следовало ожидать, основное внимание в книге уделено  человеку, сыгравшему  важную роль в жизни и творчестве С.А.Есенина. Совершенно справедливо в аннотации книги отмечено, что Г.Бениславская  -  это «женщина-загадка, страстная и романтичная, скрытая и молчаливая, она пять лет любила Есенина и сыграла важную роль в его жизни и творчестве».    Автор монографии  впервые   использовал большой неизвестный раньше  есениноведам   архивный  материал (более 400 единиц), который Г.А.Бениславская  оставила  своей ближайшей подруге А.Назаровой.  Это позволило  не только уточнить и дополнить  уже  известные биографические  сведения о Г.А.Бениславской, но   во всей полноте  раскрыть  характеризующие черты её характера,  определить круг духовных и физических  запросов и возможностей, познакомиться с её  близкими друзьями,  а главное  -   объективно  оценить  её роль в творческой биографии  С.А.Есенина. 
  Г.А.Бениславская   до встречи с С.Есениным   прошла  сложный путь формирования личности,  неоднократно подвергаясь серьезным жизненным  испытаниям и проверкам.   Н.Шубникова-Гусева, подытоживая биографическую справку,   пишет:  «Детство, прошедшее без материнской ласки, несложившаяся жизнь родителей, окружающая природа сформировала характер Галины,  горячий и романтический, ласковый и гордый.  Она была очень самостоятельной в решениях, любила мечтать и не могла жить без книг, поэзии и любви» (с.50). .  Впервые  опубликованная в книге  поэтическая зарисовка «Милая звёздочка, упавшая к нам весною» о приходе весны, записанная Г.А.Бениславской 24 января 1917 г.,  свидетельствует  о романтическом характере  девушки, о её наблюдательности и умении выразить свое настроение великолепным  слогом. 
  Галина Бениславская хорошо  знала и любила  поэзию С.Есенина.  До личного знакомства она   посещала   литературные вечера  в кафе имажинистов  «Стойло Пегаса», в  Московской консерватории, где поэт читал свои стихи или участвовал в диспутах.  С.Есенин не мог не обратить внимания  на свою поклонницу.  "Большие, карие с золотыми искрами глаза, широкие, почти сросшиеся, вычурно изогнутые брови над прямым, узким носом, придававшим её узкому лицу особую значительность. Роскошные, загнутые наверх ресницы. Иронический рот и высокий лоб свидетельствовали об уме и силе воли. На ней была белая матроска со значком Ленина на воротнике, простая юбка, простые туфли. На голове - пёстрая шапочка, оттеняющая её явно восточную, обрамлённую великолепными волосами голову", - такой  описывала    Е. Стырская в момент встречи и знакомства Бениславской  с Есениным.  Тем не менее, их  сближение  не получило развития, о котором мечтала Галина,  особенно после встречи поэта с Айседорой Дункан.
Когда С.Есенин вернулся  в 1923 году из зарубежной поездки   в Россию, то он встретил, как пишет Н.И.Шубникова-Гусева, «не угловатую юную девушку, в которой проглядывало мальчишеское озорство, а молодую женщину в расцвете своего очарования и привлекательности. Она была натурой увлекающейся и страстной, и вокруг неё было множество поклонников» (с.185). Не будем уточнять количество поклонников, но бесспорно, что в это время, по воспоминаниям современников, Г.Бениславская была внешне хороша, у неё были великолепные волосы и очень необычная внешность, была красива и умна.  «Красоте этой женщины, - вспоминал  Р.Акульшин, - завидовали многие москвички» (2). . 
  Современники поэта  -  среди них сестры Есенина, Екатерина и Александра,  актриса А.Миклашевская,  журналист и театральный работник И.Шнейдер, подруги Г.Бениславской  Я.Козловская, А.Назарова, Н.Чхеидзе, поэты В.Эрлих, А.Мариенгоф, А.Берзинь, прозаик А.Акульшин и др. оставили о Г.А.Бениславской очень теплые воспоминания,  особенно подчеркивая   её важную роль в жизни Есенина.   «Каждый раз, встречаясь с Галей, - вспоминала А.Миклашевская, -  я восхищалась её внутренней силой, душевной красотой. Поражала её огромная любовь к Есенину, которая могла так много вынести, если это нужно было ему» (3).  Действительно,  Г.Бениславская  готова была ради своей большой любви к поэту  пойти на любые жертвы, не  страшась пересудов и угроз. По мнению Р. Акульшина,  она  «была ненавидима многими собутыльниками Есенина за то,  что всеми мерами боролась с их  растлевающим влиянием на поэта» (4). О Г.А.Бениславской  многие  писали  как  о друге и литературном секретаре С.А.Есенина, которая безумно его любила  и  которая  завершила  свой жизненный путь  самоубийством на могиле  поэта. Похоронили Галину рядом с Есениным, а на памятнике начертали всего два слова: "Верная Галя".
В исследовании Н.Шубниковой-Гусевой  известные  сведения   из биографии  Г.Бениславской  служат  как бы   отправной точкой, позволяющей  в дальнейшем  глубже  познакомиться с совершенно новым материалом.  И  подобный подход  присутствует  во всех  шестнадцати главах книги. .  Например,  третья глава  «Спутницы имажинизма»  открывается кратким  описанием хорошо известного эпизода так называемой «Всеобщей мобилизации», наделавшей много шума в свое время группой имажинистов.  А далее   приводится   совершенно новые сведения  о лицах,  сотрудничавших с поэтами-имажинистами. Таковы сведения об «Альбоме» Ани Назаровой,  из  которого впервые публикуются  записи и дарственные надписи  поэта В.Шершеневича, влюбленного в А.Назарову,  или   записанный  Г.Бениславской 17 февраля 1922 г. экспромт: «Спешите жить, спешите жить // И все от жизни брать  -  // Ведь всё равно, ведь всё равно  // Придется умирать».
В десятой главе «Дела литературные»  в подглавке «Новое о «Деле четырех поэтов»»  полностью приводится  письмо  С.А.Есенина  Л.Д.Троцкому, в котором поэт откровенно высказал свое возмущение той обстановкой, которую создали  Л.С.Сосновский и его  сотоварищи вокруг Есенина  и его друзей.  Подобное обращение С.Есенина  к  влиятельному наркому, видному общественному  деятелю было вызвано не столько политическими мотивами, сколько стремлением объективно объяснить Л.Д.Троцкому сложившуюся ситуацию, хотя  своего уважительного отношения к одному из руководителей партии и страны в 1923 году  С.Есенин не скрывал. «Идеальным, законченным типом человека Есенин считал Троцкого,» - писал В.Ф.Наседкин, муж сестры поэта. (5).   
  В монографии  обстоятельно раскрыта роль Г.Бениславской как литературного секретаря С.Есенина, представлена  её  издательская  и редакторская  работа. Достаточно напомнить, что  есенинские сборники «Москва кабацкая», «Стихи (1920 – 24)», «Песнь о великом походе», «О России и революции», «Персидские мотивы», «Березовый ситец» вышли в свет при непосредственном участии Г.Бениславской.  Ей не удалось по разным объективным причинам  довести до издательского финиша подготовленные сборники «Рябиновый костер» и «Собрание сочинений (1924)», но  только перечень указанных  прижизненных изданий С.Есенина свидетельствует о большой роли  в творческой биографии  его спутницы.  Поэт ей полностью доверял.  «Надеюсь на Ваш вкус в составлении…» - писал поэт Г.Бениславской. Приводимые в книге неизвестные письма современников поэта о подготовке и  издании  есенинских поэтических сборников в значительной степени дополняют обстоятельные комментарии на эту тему  в  академическом  «Полном собрании сочинений в семи томах» С.А.Есенина.
Полно и убедительно показана Г.Бениславская в семейной обстановке (Глава двенадцатая), раскрыто  её отношение к друзьям Есенина (Глава тринадцатая)  через любовь к Есенину.  Она не скрывала своей настороженности к  А.Сахарову, была  порой прямолинейна в оценке  В.Наседкина,  доброжелательно относилась  к  Н.Савкину, защищавшего интересы Есенина. Дружеские контакты у неё  наладились с  журналистом   Н.К.Вержбицким, о чем свидетельствуют его  три впервые  опубликованные  письма к ней.   Представляют интерес новые материалы о взаимоотношениях   Г.Бениславской с  поэтами И.Приблудным, В.Эрлихом. 
Приводимые сведения в четырнадцатой главе «Разрыв с Бениславской» раскрывают полную драматизма  жизнь Галины Артуровны  в последние месяцы её отношений с С.Есениным. Неудачная женитьба поэта на С.А.Толстой, его  скандальное поведение и необоснованное обвинения  в измене, закончилось не только лечением Есенина в клинике, но и  ухудшением  здоровья  Бениславской, которая  16 ноября 1925 г. в своем дневнике  делает запись,   свидетельствующая  о сложном  душевном состоянии: «Никак  не могу разобраться, может, на бумаге будет легче. В чем дело? Отчего такая дикая тоска и такая безвыходная  апатия ко всему? Потому ли, что я безумно устала, бесконечно устала?  Или что нет со мной Сергея? Или потому, что потеряла  того, прежнего Сергея, которого любила и в которого верила, для которого ничего  было не жаль?..» (6).  
С 19 ноября по 19 декабря 1925 г. Г.Бениславская  с диагнозом  «общее депрессивное состояние» находилась  на излечении в Физико-диагностическом санатории, не могла навещать находившегося в это же  время на лечении Есенина.  Врачи  сделали заключение, что у Бениславской «работоспособность не восстановлена», поэтому ей рекомендовали  провести 6 – 8 недель в деревенской обстановке, чтобы там заниматься легким физическим трудом.  Эти рекомендации она выполнила, но не смогла из-за этого   проводить в последний путь любимого человека. 
В пятнадцатой главе  «Жизнь после смерти Есенина»  рассказывается о     последних месяцах  жизни Г.Бениславской,   твердо и обдумано  идущей  к самоубийству.  Внешне она старается не выдать своего рокового решения.  «Она сама относится к своему уходу так естественно и спокойно, - пишет Н.Шубникова-Гусева, -  как будто он есть единственное  милосердное избавление  от муки жить без Есенина» (с.350).  Перед смертью Г.Бениславская  привела в порядок оставшийся у неё архив Есенина, сделала пометы на некоторых письмах и документах,  в свободное время работала над  воспоминаниями о Есенине, которые долго не публиковались, потому что  не вписывались  по своей откровенности и искренности в  традиционное представление о поэте.  Её самоубийство на могиле любимого поэта была логическим завершением  обдуманного конца жизни. 
Книга  Н.Шубниковой-Гусевой многопланова. Она  не только  значительно расширяет и углубляет  границы  наших знаний о взаимоотношениях Есенина с Бениславской, но  позволяет  по-иному  их оценивать. 
 В монографии даются  аргументированные  ответы  на следующие  принципиальные   вопросы: а) была ли Г.А.Бениславская женой поэта, б)  действительно ли в своей любви к нему  она была однолюбкой?
Девятая глава книги  озаглавлена  «Жена, возлюбленная и друг Есенина».  Новым можно считать вынесение на первое место в этой  фразе слово «жена», так как о возлюбленной и друге Есенина  упоминается  почти  в каждой работе о Г.Бениславской.   Можно утверждать, что  исследование Н.И.Шубниковой-Гусевой    ставит  окончательную точку в определении юридического статуса Г.А.Бениславской в жизни С.А.Есенина.  В  «Родословном  древе   Есениных» (см. Летопись жизни и творчества С.А.Есенина. Том 1. М., 2003, с. 432, а также  «Родословное древо Есениных»,  подготовленное   в 70-80-е годы  ивановским есенинолюбом Д.Соколовым.)    Г. Бениславская  не упоминается.   При перечислении всех  жен С.А.Есенина  её имя стараются не употреблять, ограничиваясь указанием   только  на её роль  любимой женщины,  верного друга и литературного секретаря. Между тем,   статус  Г.А.Бениславской как  гражданской жены поэта подтверждается многими данными.  
Если  обратить внимание на продолжительность совместной семейной жизни С.Есенина с зарегистрированными  и гражданскими  женами, то  Г.А.Бениславская имеет явное преимущество.  С первой гражданской женой А.Р.Изрядновой, матерью  сына Георгия (Юрия),  поэт прожил совместно около трех месяцев.  С  женой З.Н.Райх, матерью дочери Татьяны и сына Константина,  С.Есенин  обвенчался  30 июля 1917 г.,  но совместная жизнь до официального развода  насчитывает  срок не более года. Совместная  жизнь поэта с Айседорой Дункан  укладывается   в срок чуть больше полутора лет в основном во время зарубежного турне.   Семейная жизнь с последней женой С.А.Толстой-Есениной  не дотянула и до полугода. Отношения С.Есенина с Н.Вольпин, матерью  их сына Александра,   с большой натяжкой можно называть семейными, так как совместно они почти не жили и  не  имели  общего хозяйства.
  Совместная  жизнь поэта с Г.Бениславской  длилась почти два года.  Справедливо утверждает Н.Шубникова-Гусева, что Галина Артуровна  «оказалась единственной женщиной в жизни Есенина, к которой он возвращался после женитьбы на другой, прощает любовный роман с С.П.Покровским и начинает жить семейной жизнью вместе с сестрами, Катей и Шурой».(с.186). 
 Несколько раз С.Есенин предлагал официально оформить брачные  отношения. Он, по воспоминаниям сестры Екатерины, однажды сказал Г.Бениславской:: «О вас могут нехорошо думать. Давайте поженимся». Галя отрицательно покачала головой: «Нет, Сергей Александрович,  что обо мне будут думать, мне всё равно. Я не пойду за вас замуж только из-за того, чтобы люди обо мне лучше думали» (7).  Возможно, отказ был мотивирован тем, что С.Есенин продолжал в то время  находиться в  зарегистрированном браке с Айседорой Дункан. 
С.Есенин неоднократно говорил  друзьям, что считает Бениславскую своей женой.  В одной из записок  он напомнил А.Мариенгофу: «Дорогой Анатолий, мы с Вами говорили. Галя  - моя жена» (ПСС, У1,160).  В телеграмме Айседоре Дункан, отправленной в октябре 1923 года поэт был категоричен: «Я люблю другую. Женат и счастлив Есенин».  21 ноября 1923 г. в протоколе допроса  в графе «Семейное положение» С.Есенин записал: «Разведен, в данное время живу без регистрации…», то есть  проживал в гражданском браке, указывая адрес квартиры Г.Бениславской. 
После возвращения  из-за границы и ухода от Айседоры Дункан С.Есенин  доверяет Г.Бениславской все свои материальные дела. С его согласия  из кассы кафе «Стойло Пегаса», где С.Есенин был совладельцем, причитавшиеся ему деньги, чтобы не  подкармливать вращающихся возле поэта  любителей попить и поесть задарма,  стали выдавать Г.Бениславской (8).  Уехав  на Кавказ, С.Есенин  писал  Г.Бениславской  29 октября 1924 г., что в издательстве есть деньги, поэтому «возьмите эти деньги и распоряжайтесь ими по усмотрению». ( ПСС, У1, 184). 
С.Есенин испытывал длительное  время любовь и привязанность к Галине. В разлуке он в письмах  не скрывал своих чувств. . 15 апреля 1924 г. писал из Ленинграда: «Галя милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами.  Дорожу  Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы мне очень и очень дороги. Да и сами Вы знаете, мне без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного» (ПСС. У1,166).
Таким образом,  в исследовании  Н.Шубниковой-Гусевой доказательств  для    признания   Г.Бениславской    женой С.Есенина более чем достаточно. 
Впервые наиболее полно и достоверно показаны  взаимоотношения Г.Бениславской с другими мужчинами.  Миф о том, что она была абсолютной  однолюбкой, в действительности   выглядит иным. Правда, говорить об изменах Бениславской Есенину с другими мужчинами  можно только  с учетом  отношения к ней  С.Есенина.  В «Воспоминаниях о Есенине»  Г. Бениславская откровенно писала: «Его внутреннее отношение было чисто мужицкое: «Моя, и больше никаких».  Но зная, что я не покорюсь и не могу быть «верной женой», тогда как себя он не лишает свободы в отношении других женщин, и вместе с тем не желая порывать со мной, он внушил себе взгляд культурного человека  -  мы, мол, равны, моя свобода дает право о на свободу женщине. Я никогда не скрывала своих увлечений, но С.А. сам знал (я ему подтверждала), что  -  что бы ни было  -  я всегда его, всегда по первому зову все абсолютно брошу. Знал он также, что виноват передо мной не меньше, чем я перед ним, и что он не вправе требовать от меня верности.» (9).  
Представление об абсолютной  «верности» Г.Бениславской  С. Есенину  давно требовало объективного  разъяснения. В монографии представлены многочисленные документы, свидетельствующие об искренних взаимных чувствах  Галины Бениславской и  Сергея Покровского.  Читателю  во всей полноте  представлен человек, о  котором ранее в есениноведении практически  ничего не было известно, кроме имени и фамилии. Теперь же его словесный портрет составлен в результате анализа  около  60  писем и записок Бениславской Покровскому и Покровского Бениславской, а также упоминания о Покровском в письмах близких подруг Бениславской и в её воспоминаниях. 
Впервые  приводятся биографические сведения о Сергее Покровском, о которых  стоит  кратко напомнить.  Он родился, как и С.Есенин,  в Рязани. Увлекался театром и поэзией. В молодости писал стихи. Работал в 20-х годах в московской  газете «Беднота», о чем свидетельствует приводимая  в книге копия  удостоверения № 5182 от 20 мая 1924 г,  подписанное  секретарем редакции Г..А.Бениславской.  
Во время знакомства с Бениславской  Покровский был женат и имел двоих детей. 
Г.А.Бениславскую  Сергей Покровский  любил сильно и страстно. «Это было исключительное чувство, - пишет Н.Шубникова-Гусева, -  в котором сочеталось общность духовных  интересов, дружба и непреодолимая иссушающая потребность физической близости: «Тянет меня к тебе страшно», «Губы твои.. так хорошо пахнут молодым теленком, свежестью…» (с.132). . 
Сохранившиеся письма с августа 1923 г. до сентября 1924 г. свидетельствуют  о глубоких  переживаниях влюбленного человека, понимающего, что с приездом из-за границы С.Есенина Г.Бениславская  не сможет отвечать  больше  ему взаимностью.   Вернувшись из поездки  по Оке и Волге, Г.Бениславская узнает о приезде Есенина и пишет С.Покровскому записку: «Доброе утро! А С(ергей) .Е(сенин) приехал-то!  Наконец. Узел безнадежно запутывается».  После встречи  с .Есениным, когда  их чувства вспыхнули с новой силой,  Галина искренне  рассказала  ему  о своем  серьезном любовном увлечении, которое она прервала.   С.Покровский теперь мог встречаться с ней   только на работе, где нельзя было свободно  говорить о личных отношениях интимного характера.. Все его просьбы  о встрече,  высказанные в письмах и записках, оставались  безответными.  С.Покровский  с душевной болью  пережил   личную  драму. 
   С сентября 1923 г. С.Есенин стал постоянно жить с Г.Бениславской  на Никитской.   Галина  продолжала получать от С.Покровского  тревожные письма, в которых как крик души слова: (24 августа) «… утром ты была совсем не моя…»; (28 августа)  «Какая-то тревога сверлит сознание…» и т.д.   Он не знал, что в  этот период  С.  Есенин  отправил  Айседоре Дункан  о разрыве семейных отношений  телеграмму, а   Г.Бениславская для подтверждения  написала    А.Дункан: «Писем, телеграмм Есенину больше  не шлите; он со мной,  к вам не  приедет, никогда не вернется,  надо считаться. Галина Бениславская».
Радуясь своему счастью, Г.Бениславская решает порвать  отношения с Покровским и в ночь с 13 на 14 октября 1923 г. написала  ему большое прощальное письмо.  Этот решительный шаг  дался ей нелегко, но она понимала, что другого выхода нет.  «Мой Сережа, мой родной, мой бесконечно дорогой Сережа, - писала она. -  Как грустно, как больно, но это так.  -  Твоей я уж больше никогда не буду…».  Она  пытается  смягчить душевную боль  своего покинутого  друга: «Не ругай, не сердись. Я не знала, верней, забыла, что я не такая, когда была с тобой. Я искренне думала, что я твоя, вернее,  мне очень этого хотелось, и я поверила себе» (с. 156-157). .
Г. Бениславская не исключала, что Есенин может   через некоторое время бросить её, но она считала счастьем их совместную  любовь  пусть даже на несколько дней, которые она  определяла    благодатными.  С.Покровскому она предложила  самому определить  характер их будущих отношений. «Теперь конкретно, - писала она ему. – Если можешь, будь около меня, не уходи, не отворачивайся. Если есть на это желание, быть может, силы. Если трудно  -  сразу же брось меня, сделай всё, чтобы не думать,  не вспоминать, не жалеть. Мне будет  очень больно, но должна же я отвечать за свои поступки» (с. 157). . 
 С.Покровский  продолжал писать  ей  нежные письма, которые   волновали  Галину, но  в ответном письме она  без всякой надежды для него объясняет свои чувства к Есенину: «…Я знаю, меня так, как ты, никто не сможет полюбить. (…) Надо овладеть собой. Всё равно.  «Есенин свистнет» и я пойду за ним; из-за него я могу сделать то, что никто меня бы не заставил  -  себя забыть совсем» (с. 157). .
.  Они продолжали переписываться, но ответные письма Бениславской становились все короче, любовные чувства  к Покровскому постепенно  покидали  её.  Последнее письмо она написала 5 сентября 1924 г. из Крыма, получив от С.Покровского три письма. «И после каждого у меня мысль, - писала она, -   что теперь я уже ничего не могу сделать, чтобы облегчить тебе. Поэтому и писать  -  не пишется. Ты знаешь меня, не могу говорить о том, во что я уже не верю. (…) А пока прощай. Не сердись за отсутствие ласковых слов. Раньше было много, а теперь и хотела бы, да нет. А врать не умею. Галя» (с.159).   Через неделю она вновь в письме подтверждает: «А к тебе я не вернусь, это для меня ясно.  И не трать себя зря.  Собери себя поскорее отвертеться от всяких воспоминаний» (с.161).
В дальнейшем встречи Бениславской и Покровского   были  редкими.  В марте 1925 г. Г.Бениславская  с С.Покровским ходила в театр.  Была ли это запланированная встреча или случайная, трудно судить, но именно  в театре  Есенин их увидел.  Сестра поэта Екатерина Александровна вспоминала, как брат ей дома в присутствии Бениславской рассказывал: «Да  ты знаешь, - обратился Сергей ко мне, - мы сегодня с Галей в театре встретились, видела бы ты, как она смутилась. Бросьте, Галя, ничего дурного не случилось!  - улыбаясь, говорил Сергей. – Это Покровский был с вами?». 
Эту встречу Бениславской  с Покровским   С.Есенин расценил как измену и сильно переживал. Вскоре он  уехал на Кавказ, с Бениславской был в переписке, но  личные интимные отношения   шли  к окончательному разрыву. 
Дальнейшая судьба С.Покровского неизвестна.  Работавшая с ним в редакции В.М.Грандова  высказала мнение, что  С.Покровский покончил жизнь самоубийством, хотя об этом нет никаких достоверных свидетельств.
Любовная история  Г.Бениславской и С.Покровского в книге Н.И.Шубниковой-Гусевой  раскрыта  достаточно полно, чего нельзя сказать о  личных отношениях  Г.Бениславской с неким Л., роль которого . в жизни Г. Бениславской, даже после  публикации  её дневников и писем,  продолжает оставаться неразгаданной. В рецензируемой книге   сведения о  Л. только  усиливают интерес к нему, но не  вносят полной ясности о его  биографии.   Предположение, что это, возможно, был Лев Седов (1903 – 1938), сын  всесильного в то время  Л.Троцкого, так и остается предположением.  Об этой любовной истории известно немного, в основном со слов самой Г.Бениславской.  Она   кратко  в дневниковых записях  упоминает: «Единственное сильное чувство, очень бурно и необузданно вспыхнувшее к Л., я оборвала сама» (10). 
Остается загадкой, развивались ли чувства Бениславской к Л. в одно и то же время с её увлечением С.Покровским  или же  этот любовный порыв предшествовал  встрече с ним. В дневнике Г.Бениславская писала: «Я рада встрече с  Л. Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой. Ведь Покровский  -  это самообман. Мне нужен был самообман, я внушала себе и всему, что я должна была скрывать от Сергея, я могла давать волю с Покровским. И только Л. был настоящим. Мне и сейчас дорого то безрассудство. Но это все равно. Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья  -  «это тоже мое, но пусть пока остается»,  -  нельзя такие вещи делать…» (11).  
Нет сведений о таинственном  Л. и в письмах  Г.Бениславской подругам и в письмах подруг к ней. Бесспорно, что это  чувство   Л. Бениславская  считала своеобразным эталоном   любви  к ней мужчин.  В дневнике она  записала: «Единственная измена  - Л. Этой зимой я поняла, что если Сергея я люблю больше всех, больше, чем себя самое, то все же к Л. у меня не только страсть».   И далее: «А Л. не имел никаких причин верить мне, было все, за что он мог только плохо относиться ко мне, и он все же ничем не оскорбил меня. Там, где меньше всего ожидала,  -  там нашла.  Ведь с Л. я могла быть самой  собой, настоящей, не ломая себя. Ведь мало не лгать, только тогда хорошо, когда можно говорить всю правду прямо.  Л. я могла говорить.  Я вот сейчас вспоминаю, и мне приятно и хорошо   -  здесь я была правдивой до конца. И даже гордость Л. не помешала этому. «Спасибо, спасибо»,  -   хотелось сказать ему тогда, в последнюю встречу» (12).
 . Даже после смерти С.Есенина  Бениславская вспоминала  о  Л.  2 августа 1926 г. она  писала Екатерине .Есениной: «А теперь, теперь его нет, теперь нельзя, невозможно его любить, а всё осталось там с ним, всё хорошее там. И я могу любить только его, никого другого не могу  -  все эти комедии, которые при нем были нужны и для борьбы за свою независимость, и для меня самой вообще, теперь они не нужны и смешны. Одно только сильное чувство вспыхнуло к Л., но его я сама вычеркнула для Сергея и вычеркнула очень крепко, в прошлом было  -  не отрекусь, а сейчас смешно подумать». (с. 365). 
Большой интерес представляют главы и подглавы   книги,  повествующие о близком   окружении   Есенина и Бениславской. Порой кажется, что этот  материал  как бы выходит за рамки основной темы монографии. Это все разделы, касающиеся биографии Анны  Гавриловны Назаровой (1901 – 1972), ближайшей подруги Г.Бениславской, встречу    которых  Н.И.Шубникова-Гусева определила как судьбоносную.  Сведения  о  А.Назаровой   составляют  своеобразную   отдельную книгу в книге.  При этом в некоторых  подглавах, посвященных специально А.Назаровой,   имя  Г.Бениславской даже  не упоминается,  что свидетельствует об  их автономности в данной монографии. Таковы разделы : «Милая Аня Назарова» (с. 19 -25), «Неизвестные воспоминания Назаровой» (с.25 – 28),  «Неизвестные автографы и документы имажинистов» (с.61 – 68),  «Аня Назарова: «Три года я «люблю» Шершеневича» (с.68 – 77), «Воспоминания А.Г.Назаровой» (с. 104 – 107), «Собака Сережка» (с.371 – 380)., а также приводимые в  «Приложении» материалы: «Автобиография А.Г.Назаровой» (с.395 – 396),   «А.Г.Назарова. Переписка С.А.Есенина с Г.А.Бениславской. Предисловие к публикации» (с.433 – 436),  А.Г.Назарова. «Рецензия на пятый том «Собрания сочинений С.А.Есениной» (с.437 – 446).  Всё это объяснимо уважительным отношением автора монографии к памяти А.Г.Назаровой,  о чем свидетельствует и её  посвящение: «Светлой памяти Анны Гавриловны Назаровой, любимой подруги Г.А.Бениславской посвящается эта книга». 
Следует оговорить, что данная книга не должна рассматриваться только  как научно-популярная    биография   Г.А.Бениславской. По своему жанру она  относится к серьезному  научному исследованию. На это указывает наличие  сопроводительного справочного  раздела, включающего  «Приложение», «Список условных сокращений», «Указатель имен».  Можно указать на некоторые неточности, встречающиеся в тексте книги.   На стр. 257  говорится, что  Шаганэ Нерсесовна  Тальян  при встрече с Есениным в конце 1924 года  работала учительницей в Баку, хотя она  в  это  время жила и работала  в Батуми.  На стр. 333  сообщается, что  С.Есенин «19 – 22 июля совершает поездку с Толстой и  друзьями в Малаховку на дачу». Судя по записям в настольном календаре  С. А.Толстой, она   не ездила в Малаховку, а в это время находилась  в Москве, переживала разлуку с  Есениным.  На стр.345 ошибочно приводится   дата  26 декабря 1926 г, когда Г.Бениславская сделала  уточняющую запись о смерти С.Есенина: «в 5 часов». В это время  Г.Бениславской уже не было в живых, а дата должна быть 26 декабря 1925 года. На стр. 137 в письме  от 23 июня 1923 г.  Г.Бениславская ошибочно упоминает город  Спасск, в котором, по её мнению, учился С.Есенин. На самом деле поэт учился  в Спас-Клепиках Рязанской гуьернии. В авторском примечании  к тексту письма обращено внимание  на эту ошибку, но, к сожалению,  тут же допускается вторая неточность:  Спасск указан как город на Волге, хотя на самом деле он находился в Рязанской губернии на реке Ока, по которой и проплывала на пароходе Г.Бениславская.    Но это легко устранимые описки. 
Книга  о С.А.Есенине, Г.А.Бениславской и их ближайшем окружении  читается с большим интересом.  Следует  полностью согласиться с заключительными словами. Н.И.Шубниковой-Гусевой, что  наши знания о Г.Бениславской  теперь значительно обогатились, что   «только сейчас всё яснее вырисовывается её личность и та исключительная роль, которую она сыграла в жизни  и творчестве Есенина и в истории литературы, оберегая поэта и  помогая составлению и  изданию  его произведений.  Она заслужила признательность истории» (с.387). .  
 
Примечания: 
1.Наумов Е.И. К истории одной дружбы (С.Есенин и Г.Бениславская).  // Русская литература. Л., 1970.  № 3.  С.168.
2. Березов Р.  С.Есенин. // в кн. Русское зарубежье о Есенине. Том  1.  М., 1993. С. 248.
3. Миклашевская А. Встречи с поэтом. Из воспоминаний.  // в кн. Сергей Есенин глазами современников СПб. 2006. С. 241. .
4. Березов Р. указ. соч., с., 248.
5.  Наседкин В.Ф.  Последний год Есенина (Из воспоминаний).  // в кн. С.А.Есенин. Материалы к биографии. М., 1992, С.  232.
6. Бениславская Г. Дневник. (Фрагменты).  // в кн. С.А.Есенин. Материалы к биографии. М., 1992, С.  115.
7. .Есенина. Н.  В семье родной. Новые материалы о Сергее Есенине. М., 2001. С..240.
8. Бениславская Г.А. Воспоминания о Есенине.  // в кн. С.А.Есенин. Материалы к биографии. М., 1992, С.  57.
9. Бениславская Г.А Указ. соч.,  С.   81.
10. Бениславская Г.А. Там же, с. 81.
11. Бениславская Г.А.  Там же, с. 114.
12. Бениславская Г.А.  Там же, с. 115. .
 
 
С.А.Есенин
ПЕСНЬ О СОБАКЕ
 
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожки в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят. 
До вечера она их ласкала, 
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым её животом. 
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток, 
Вошел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок. 
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать…
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь. 
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из её  щенков. 
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий 
И скрылся за холм в полях. 
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
1915. 
 
 

 
Н.И.Шубникова – Гусева
 
Собака Сережка
История с рыжей собакой, которую по случаю купил Есенин и дал свое имя, показывает, как дорого для Галины (Бениславской) всё, что было с ним связано.  Не сестры, не друзья берут на себя заботу о есенинской собаке, а Галя.  Не справившись с собакой в московской квартире, Галя поручает  заботы о ней Ане Назаровой, которая увозит Сережку на лето в Димитровскую Гору. 
Подробный рассказ об этой собаке содержится в воспоминаниях младшей сестры Есенина, Шуры:
«Однажды днем, возвращаясь с Сергеем домой из издательства «Красная новь», находящегося в Кривополенном переулке, мы шли мимо  Иверских ворот и увидели в руках  молодого вихрастого парня маленького рыжего  щенка. То ли от холода, то ли от страха щенок дрожал всем своим маленьким телом, озираясь, поворачивая голову, слушая непривычные для него выкрики рядом стоящих с ним  китайцев, ломанным русским языком рекламирующих свои товары: «А вот, не бьется, не ломается, вечно кувыркается»,  -  или оглашающих проезд визгом  надуваемых  резиновых шариков: «Уйди, уйди, уйди». 
Перепуганный щенок с удовольствием убежал бы отсюда, но сильные руки хозяина крепко держали его, поворачивая из стороны в сторону. Предлагал каждому проходящему: «Не надо ли собачку? Купите породистую собачку». 
- С каких же это пор, парень, дворняжки стали  считаться породистыми? – спрашивает проходящий мимо рабочий. 
- Это дворняжка? Да у какой же дворняжки ты встречал такие отвислые уши?  Понимал бы ты, так не говорил бы чего не следует.  -  И, протягивая Сергею щенка, проговорил? – Купи, товарищ, щеночка.  Ей-богу, породистый.  Смотри, какие у него уши, разве у дворняжек такие бывают? Недорого продам,  всего за пятерку. Деньги нужны, и стоять мне некогда.
Сергей остановился.  В его глазах показалась какая-то грусть. Он осторожно погладил голову и спину дрожащего щенка.  Почувствовав нежное прикосновение теплой руки, щенок облизнулся, заскулил и стал тыкаться в рукав Сереева пальто. 
Выражение лица у Сергея моментально переменилось.  Вместо грусти в его глазах и на всем лице  сияла озорная улыбка. 
- Давай возьмем щенка, - обратился он ко мне. 
- А где же его мы будем держать-то? Ведь здесь нет ни двора, ни сарая. 
- Вот дурная. Да ведь породистых собак держат в комнатах. Ну и у нас он будет жить в комнате. 
- А вместе с этой собакой нас с тобой из комнаты не выгонят? – робко предупреждала я о возможном  недовольстве нашей покупкой со стороны Гали и Кати.
Снова пробежала по его лицу тень грусти, но тут же он снова улыбнулся и стал успокаивать меня:
- Ну, а если выгонят, так мы его кому-нибудь подарим. Это будет хороший подарок. Возьмем. 
Я уплатила пять рублей.  Сергей бережно взял из рук парня дрожащего щенка, расстегнул свою шубу и, прижав его к своей груди,  запахнул полы.  Так он нес его до самого дома. 
Войдя в комнату, осторожно спуская щенка на пол и,  по-озорному улыбаясь, он говорил: «Идем мимо Иверских. Видим: хороший щенок, и недорого.  Хорошую собаку купить теперь не так просто, а эта  -  настоящая, породистая. Смотрите, какие у неё уши». 
Он был немножко неспокоен, понимая, что, живя вчетвером в одной комнате,  трудно держать собаку, и, чтобы оправдать нашу покупку,  торопился показать её породистое происхождение.  Но сказать, какой она породы, он так и не мог.  К его удивлению, щенка встретили дома хорошо. Все понимали, что принес его Сергей не потому, что он породистый, а просто ему было жаль щенка. 
Вот так и появился  у нас рыжий щенок, которому Сергей даже имя свое дал, и звали мы его Сережка. 
Сергей был очень доволен своей покупкой и показывал его всем, кто к нам заходил, расхваливая пса на все лады. 
Но прошло несколько дней, и Сережка стал вести себя как-то странно.  Он скулил и лапами теребил свои  длинные, отвислые уши. Когда же стали выяснять причину беспокойства пса, то выяснилось сразу и его порода: он был чистокровной дворняжкой, а уши у него отвисали потому, что были пришиты. Долго мы смеялись над этим жестоким, но остроумным жульничеством, и Сергей хохотал до слез. 
Рос Сережка бестолковым, но удивительно игривым.  Мы все его очень полюбили, и Сергей, иногда оторвавшись от работы, тоже любил поиграть с ним. 
К лету он уже был большим псом, но научить его ничему не удалось.  Люди для него и свои и чужие были одинаковы, и не было смысла держать в комнате такую собаку. 
Тогда Галя отправила его к своим знакомым в Тверскую губернию».
Новые  подробности проживания собаки по кличке Сережка в Дмитровской Горе Тверской губернии мы узнаем из переписки Анны Назаровой с Галиной Бениславской (конец июля  -  август 1926). Главная тема писем  -  собака Сережка. 
 
А.Г.Назарова   -   Г.А.Бениславской
23 / УП 26
Дорогая моя Мусенька! Ну вот, я уже 3-й день в Горе.  Приехали позавчера в 6 часов утра. Сережка доехал благополучно и сейчас благополучно сидит на цепи.  Хожу с ним играть и думаю ходить в поле гулять, когда исправится погода. Сейчас 3 – й день льет дождь, и на душе мрачно!  (…)    О себе  -  пока еще не отдыхаю, а присматриваюсь ко всему. (…) .. О флиртах не думаю, и заниматься этим не собираюсь. (…) .. Теперь о самом главном  -  Сережке. Во-1-х, дома к нему отнеслись спокойно.  Коля кормит его помимо меня,  папа пристает, кормила ли я.  Ему не плохо.  Но, что будет,  когда я уеду  -  не знаю, т.е. кормить будут, а  бить -  нет, но играть с ним не будут, и я боюсь, что ему будет скучно.  Есть два предложения: его просит подарить ей Шура Фатеева, сестра Ольги.  Она любит животных, и ему с ней будет хорошо.  Это я знаю.  Сеня просит дать ему Сережку.  У него Сергею тоже будет неплохо.  Я всем говорю одно  -  как Галя. Вот решай  сама  -  отдать в Юренево Фатеевым, отдать ли Сене  -  оставить ли у Назаровых.  Я одна решать не могу и не хочу. 
Писать некогда, потому что папа едет в Кимры, а я с ним посылаю письмо.  Но пока крепко и крепко целую и жду писем. По тебе очень скучаю. Пришли карточку, лучше заказным. Аня.
Все наши тебе кланяются.
Аня». 
27 июля Назарова опять пишет письмо Бениславской, в котором основное содержание  -  вопросы о есенинской собаке.  Заботы о Сережке доставляют ей столько волнений и хлопот, что времени на работу над воспоминаниями о Есенине не хватает.  Письмо написано карандашом на сильно пожелтевшей от времени бумаге и частично малоразборчиво, поэтому при прочтении не  исключены ошибки. 
 
А.Г.Назарова  -  Г.А.Бениславской 
27 ,УП.
Дмитровсая Гора. 
Не брани меня, родная… что я ничего не пишу  -  в смысле литературных трудов  - некогда и ничего не помню (речь идет о воспоминаниях о Есенине).  (…)   С понедельника, думаю, всё войдет в колею, и я засяду писать. 
Сережка… не знаю, что с ним будет.  Избалован он, несмотря на побои. Один на цепи скучает.  В доме держать его не хотят.  Хлеб не ест.  Таскаю всё, что удается, и кормлю. Нина деятельно помогает.  А с мамой договорились так  -  будем присылать ей 3 рубля в месяц, и они будут кормить Сережку мясом, т.ч. так  -  мясо не всегда есть, да и мало, «едва людям хватает».  Рожа у него трогательная и умильная. Вот тут  -  без меня  - сорвался. Нина с ним не справилась,  папа пошел привязывать сам: «Убьет еще милиция  -  будете с Галей с ума сходить»  - ворчливо мне потом рассказывал.  Вобщем,  я считаю, что ему не плохо.  (…)  
Ну, пришли девочки, зовет мама. Иду поить её чаем и делать компрессы, потом Локс, потом репетиция, а там спать.  Привет от меня всем. Мамку и Наденьку целую. От тебя, дорогая девочка, жду писем. Крепко, крепко целую. Аня.». 
 
 
Г.А.Бениславская  -  А.Г.Назаровой.
2 августа 1926 г. 
(…) Аня, глупая моя, брось ты волноваться из-за Сережки, а то мне придется взять его обратно. Держи и отдавай его куда хочешь, конечно, туда, где ему лучше будет, но не волнуйся ты из-за него.  И не делай глупостей  -  жил без мяса и проживет  - у Есенина в деревне черный хлеб прекрасно лопал, да не давали ему и хлеба вволю, а ты его мясом собираешься потчевать.  Давай ему картошку в крайнем случае, подлей немного молока (только это не значит, что картошку ему на молоке надо варить). Оставь от обеда кашу и хлеб смешай  -  не есть  -  не надо, день не поест, а на завтра спасибо скажет.  Ей же-ей, возьму обратно, если тебе столько тревог из-за него….(…).
 
А.Г.Назарова  -  Г.А.Бениславской
10  августа 1926 г. 
Милая, родная Муська! Спасибо за письмо и карточку. Вчера их получила. Рада была «до смерти».  Я уже и ждать перестала. Думала  -  не хочешь писать. Карточка мне очень нравится. Мы обе хорошие и хорошо сидим. (…) Ну, Сержку я думаю никому не отдавать.  Ему не будет плохо у Назаровых, потому что даже при мне Надя (прислуга) его кормит каждое утро.  Сейчас возят сырье и вырезают оттуда хвосты, которые Серега с наслаждением уплетает.  Я уж с ума не схожу, что он не ест хлеб, но мне грустно за него, что ему приходится сидеть на цепи, он скучает.  А спустить нельзя, потому что милиция стреляет собак. Хотя при мне, конечно, Сережку не застрелят… Отдыхаю я ничего. Пополнела очень. Настроение  -  не пойму какое. В Москву не хочется особенно,  но и уезжать не жаль….»
Продолжение истории с собакой Сережкой после пребывания его в  Дмитровской Горе, рассказывает А.А.Есенина: 
«… Но там его не могли продержать долго. Он был очень озорной и дурашливый, играя,  однажды  откусил у коровы хвост, за что был изгнан из Тверской губернии. 
 
 
Что же с ним делать? Прогнать?  Пристрелить?  На это никто не мог решиться.  Он принадлежал Сергею, а Сергея в это время уже не было в живых.  И решено было переселить его в Константиново. 
Приняв собаку, отец и мать назвали его Дружок.  Много неприятностей он доставил им своей необузданной резвостью.  С его появлением трудно стало загонять овец во двор, врассыпную  разбегались куры.  На цепь его посадить было невозможно, он не привык к ней, отказывался есть и выл дни и ночи, не переставая.  Так и бегал он свободно по селу, гоняясь за овцами, курами, свиньями,  вызывая их поиграть с ним. 
Но перепуганные животные мчались от него во весь дух к себе во двор, а рассерженная хозяйка бежала со скандалом к нам в дом.  Отец с матерью терпеливо выслушивали справедливые жалобы, сочувствовали, но сделать ничего не могли.  Собака была Сергея, и они полюбили её за  её игривый, беззлобный характер.
Так и жил у них Сережка-Дружок года два. Однажды, бегая по селу,  он захотел поиграть с человеком, который нес заряженное ружье.  Человек не понял его намерений и пристрелил его». 
(Наталья Игоревна Шубникова-Гусева.  Сергей Есенин и 
Галина Бениславская.  –  СПб.  2008. – С.371 -380)
 
 

Тимофеев В.П.
 
Есенин и литературное Зауралье
 
Сергей Есенин был очень чуток в дружбе с поэтами и писателя­ми, особенно с теми, кто шел в литературу с русских окраин.
В 1918 году, рецензируя сборники пролетарских писателей, он поощрительно отозвался о стихотворениях Кондратия Кузьмича Ху­дякова, напечатанных в «Сборнике пролетарских писателей» под ре­дакцией А.М. Горького, А. Серебрякова, А. Чапыгина (изд. «Паруса», 1917): «...Узоры у некоторых, как, например, у Кондратия Худякова, попадаются иногда довольно красивые и свежестью своей не уступа­ют вырисовке многих современных мастеров:
Бабушка вздула светильню, 
Ловит в одежине блох, 
«Бабушка, кто самый сильный
В свете?» – «Сильнее всех бог!»
Лепится кошкой проворной 
На стену тень от огня. 
«Бабушка, кто это черный 
Смотрит в окно на меня?»
Но, – продолжал Есенин, – это только узор. Того масла, которое теплит душу огнем более крепких поэтических откровений, нет и у Худякова. Он только лишь слабым крючком вывел первоначальную линию того орнамента, который учит уста провожать слова с пома­занием». Стихи Худякова увели Есенина в рассуждения о соотношении искусства, творчества и «нового на земле быта». Возможно, что Есенин и ранее читал стихи Худякова, печатавшиеся в дооктябрьской «Правде», где были и стихи С. Есенина. К. Худяков рано заметил С. Есенина: он хранил его сочинения в своей библиотеке и даже пе­рекликался темами своих стихов.
В январе 1919 года Сергей Есенин организовал писательскую «коммуну», выхлопотав в Москве ордер на отдельную и отапливае­мую квартиру в Козицком переулке около Тверской улицы. В «ком­муне» жили кроме Есенина, Р. Ивнев, С. И. Гусев-Оренбургский, Иван Рукавишников и наш земляк, уроженец г. Шадринска, писатель Борис Александрович Тимофеев.
Поэт Д. Н. Семеновский вспоминает: «Приехав в Москву в на­чале 1919 года, я решил зайти в издательство ВЦИК, чтобы пови­даться с работавшим там Б. А. Тимофеевым. Тимофеев повел меня к себе на квартиру. Дорогой сказал, что живет вместе с Гусевым­ Оренбургским и Сергеем Есениным... Есенин сидел за столом и гото­вил для издательства ВЦИК сборник стихов...»
В сентябре 1975 года мне лично удалось записать воспоминания Р. Ивнева о «писательской коммуне» С. Есенина, в которых есть доб­рые слова и о нашем земляке: «Бориса Тимофеева, – сказал Р. Ив­нев, – я помню. И помню, что Есенин очень любил Бориса Тимофее­ва и всегда говорил, что, если что-то сделано хорошо, то так и дол­жен был сделать Тимофеев, а если плохо, – то он не мог так сде­лать».
Более о жизни «коммуны» пока мало что известно, однако это было, несомненно, не только бытовое объединение поэтов в писате­лей, но и профессиональное.  Все «коммунары», в том числе и Борис Тимофеев, входили, например, в литературную секцию при Литера­турном поезде им. А. В. Луначарского, а секция ставила своей зада­чей и широкое ознакомление масс с литературными течениями и шко­лами.
Примерно в 1922 году Сергей Есенин знакомится с приехавшим в столицу курганским писателем Всеволодом Вячеславовичем Ива­новым. Знакомство переросло в большую дружбу.
Жена Вс. Иванова Татьяна Владимировна вспоминает, как Есе­нин, придя в новую, необставленную квартиру Всеволода Иванова, сказал: а Писатель не должен иметь квартиры. Удобнее всего писать в номере гостиницы...»
Что же сближало Сергея Есенина с семьянином Всеволодом Ива­новым? Есенина привлекало во Всеволоде Иванове то, что был про­стым и компанейским парнем, с ним было всегда легко и хорошо. Но прежде всего он ценил в прозаике искреннюю любовь к отчему краю, любовь к природе, к простым трудовым  людям. И образность, живо­писность речи Вс. Иванова, фантастичность сюжетов!
Поэт Иван Грузинов наблюдал такую сцену: «Вечер. Есенин... берет с подоконника «Голубые пески» Всеволода Иванова, перели­стывает, бросает на стол. Снова, не читая,  перелистывает и с аффектацией восклицает: «Гениально! Гениальный писатель!» («Воспоми­нания о Сергее Есенине», М., 1965, с. 281).
Матвей Ройзман видел Есенина и Вс. Иванова вместе, когда Есенин обдумывал план издания журнала «Вольнодумец».
Петр Жаткин отмечал, что на московской квартире Вс. Ивано­ва, на Тверском бульваре, 14, порою бывал крепко полюбивший Вс. Иванова овеянный славой Сергей Есенин».
Есенин поставил Вс. Иванова в число писателей, которые дей­ствительно внесли вклад в русскую художественную литературу». «Про Вс. Иванова писали тоже достаточно как в русской, так и в за­граничной прессе. Его рассказ «Диме» переведен чуть ли не на все европейские языки и вызвал восторг даже у американских журнали­стов, которые литературу вообще считают, если она не ремесло, пу­стой забавой» (С. Есенин, Собр. соч., 1962, т. V, с. 76).
Есенин дал оценку Вс. Иванову как бытописателю Сибири и вос­точных окраин России, привлекая для сравнении имена уральских и сибирских писателей – Д. Н. Мамина-Сибиряка, В. Я. Шишкова, Г. Д. Гребенщикова: «О Иванове установилось мнение как о новом бытописателе сибирских и монгольских окраин. Его «Партизаны», «Бронепоезд», «Голубые пески», «Берег» происходят по ту сторону Урала и отражают не европейскую Россию, а азиатскую. В рассказах его и повестях помимо глубокой талантливости автора на нас ве­ет еще и географическая свежесть. Иванов дал Сибирь по другому рисунку, чем его предшественники – Мамин-Сибиряк и Гребенщиков. Язык его сжат и насыщен образами, материал его произведений свеж и разносторонен». 
В Кургане живет Елена Александровна Ранова, лично знавшая С. Есенина и опубликовавшая свои воспоминания о нем на страни­цах зауральских газет. Е. А. Ранова, будучи поэтессой, была знакома с Есениным по литературной жизни в Москве. 
Хотелось 6ы остановить внимание читателей и на некоторых перспективах темы «Есенин и литературное Зауралье». Рюрик Ивнев в письме к свердловскому литературоведу Л.Н. Житковой, исследо­вавшей творчество Б. А. Тимофеева, писал, что в его квартире «бы­вал Иван Шадр – скульптор, и Сергей Есенин...» Такое соседство уроженца Шадринска Ивана Дмитриевича Иванова-Шадра с Серге­ем Есениным наталкивает на мысль изучения личной переписки И. Д. Шадра тех лет с кем-либо из современников, если она, конеч­но, была и сохранилась.
Тема связи Есенина с литературными окраинами России, конечно, еще только поставлена, но и то немногое, что мы знаем, очень доро­го всем,  кто любит русскую поэзию, ибо приближает нас к редкому поэтическому чуду России.
(Тимофеев В.П. Избранные статьи / 
Сост. и отв. ред. С.Б. Борисов. –  
Шадринск: ШГПИ, 2004. – С. 99 – 101.).